Город мёртвых птиц

— Да, очень. У них трое дочерей. Средняя, Мэрилл, как раз примерно твоя ровесница, Астонция. Думаю, вы с ней подружитесь.

— Несомненно, — улыбнулась Дульсемори, и Моррисону показалось, что куклы на полках улыбнулись вместе с ней. Как-то не по-доброму улыбнулись.

— Я обязательно попрошу Лизи, чтобы она пригласила вас на свой вечер, — поёжившись, заверил он. — Думаю, мне пора идти, уже очень поздно, точнее, ещë очень рано, а я всю ночь не спал.

— Заботы о зилен человеческих? — понимающе закивал Шварцзиле. — А знаете, в Европе всë большую популярность набирает мода на атеизм. Что вы об этом думаете?

— Я? — растерялся Джон. — Да ничего особенно не думаю. То есть, — спохватился он, — это несомненно ведёт к развращению нравов и падению морали, но Англия не последует примеру Европы, будьте уверены! Ла-Манш надёжно защитит нас от всякого зла!

— От всякого? — приподнял мохнатые брови джентльмен и снова щёлкнул пальцами.

— Абсолютно, — сказал отец Моррисон тоном более уверенным, чем сам он чувствовал.

— Ваши слова бы да Богу в уши!

— Вы, наверное, правда устали, — Астонция поднялась со своего места. — Не будете против, если я зайду к вам как-нибудь?

— Моя мать только обрадуется!

— А что насчёт вас? — невинно улыбнувшись, спросила Астонция.

— Ну и я, разумеется!

Девочка выпроводила Моррисона, вернулась в гостиную и завалилась в кресло, закинув обе ноги на край столика.

— И что же ты о нём думаешь? — спросила она, хитро улыбаясь.

— Неправильный выбор ты сделала! Скучный тип, даже под гипнозом ничего интересного не выложил! А ведь он влюблëн в свою кузинэ! — рассмеялся Шварцзиле.

— Да, я тоже заметила! Как он покраснел, когда ты спросил, хорошенькая ли она! Интересно было бы свести их. Вот скандал: приходской священник и жена судьи! Сюжет для дешёвенькой пьесы, но всё равно забавно.

— Даже не думай! Если она действительно хороша, то её соблазнением займусь лично я, — гордо запрокинув голову, сказал Шварцзиле и для убедительности дважды щёлкнул пальцами.

— Ого-го, берегитесь, жёнушки Локшера, Дон-Жуан-Арчи Шварцзиле уже вышел на охоту за вашими душами и телами! Хотя, скорее всё же за телами!

— Смейся-смейся, а все красавицы Локшера будут майне!

— Развлекайся, я разрешаю. Кстати, о развлечениях. Милый мой, расскажи-ка, зачем же ты убил бабку?

— Ты ведь и сама всё знаешь, зачем тратить вёртер! — фыркнул Арчи.

— Если я читаю твои мысли, то это не значит, что нам вообще нужно перестать общаться!

— Я гулял поздно вечером по городу, когда встретил её. Она предложила найти для меня женщину. Я сказал, что уже нашёл и… Она была стара и безобразна, но её биография, знаешь ли впечатляет!

— Интересная старая сводница, — кивнула Астонция.

— Да, сначала она занималась свои ремеслом в Лондоне, но, когда состарилось, перебрались в провинцию, так было безопаснее. Та ещё греховодница!

— Но это никак не умоляет твоего греха! — Стония выпустила когти и резанула ими по лицу Шварцзиле. — Я ведь запретила тебе убивать людей без повода! Бабка была вполне безобидной и даже честной, злом я её не считаю!

— О нет, ты ошибаешься, — медленно произнёс Шварцзиле, промокнув платком кровь со лба и внимательно рассмотрев алые пятна. — Ты представить себе не можешь, сколько несчастных невинных мэдьхен сгубила старая карга! А ещё я разузнал одну тайну, которая очень может тебя заинтересовать. Касается некого Эдди Миллса.

И Астонцию эта тайна очень заинтересовала.

Мать, несомненно, его любила, Эдди не позволял себе в этом сомневаться. Любила даже больше, чем сестрёнку Лилит, а Лилит она просто обожала. Но почему же тогда мать покинула их, таких маленьких и жалких, ещë более жалких и презренных, чем обычно бывают люди?

Эдди давно уже понял, что все люди катастрофически, каждый по-своему, жалки. Жалок почтенный отец семейства, навещающий в поисках приключений публичные дома; жалки проститутки, вынужденные за гроши отдаваться почтенным отцам семейств. Жалки красивые дочери не слишком богатых родителей, вынуждены точно также отдаваться в законный брак богатым старикам; жалки богатые старики, мечтающие спастись от старости и вернуть свою утраченную юность за счёт чужой. Жалок лавочник, по вечерам колотящий свою жену; жалка и его жена раз позволяет себя колотить.

Но самое жалкое в человеке — его убогое безвольное тело. Ах, это тело! Лишний раз не поспит — ослабеет, много раз не поест — умрёт. Эдди бесила постоянная необходимость выживать, когда ему хотелось просто жить, жить во всей полноте чувств, ведь какая же жизнь без чувств?

Иногда он мечтал отделиться от этой грубой нелепой оболочки, научиться поддерживать светлый огонёк жизни чем-нибудь незначительным и отправиться в бесконечное странствие по земле, чувствовать мир, наслаждаться им. Возможно, так и выглядит смерть, возможно, ради такой свободы стоит умереть, но кто же скажет наверняка?

Пока что Эдди жить было некогда и не на что: приходилось выживать. В его дырявых карманах честно заработанные деньги были редкими, почти случайными гостями. Где-то что-то разгрузить, перенести, загрузить, вынести, почистить обувь или платье — так, мелочи. Он бы уехал, непременно бы уехал на заработки город, но что же делать с малышкой Лилит?

Лилит была некрасивой молчаливой девочкой шести лет, чем-то напоминающей лягушонка. Ей нравилось читать книжки, изредка попадавшие в еë руки, бесконечно перелистывать страницы, то пропуская целые главы, то задерживаясь на каждой строчке по полчаса. Эдди не сомневался, что его сестра необычайно умна, даже гениальна. Но она была такой тихой, что он далеко не сразу заметил её болезнь.

Наверное, всë сложилось бы по-другому, пойми он раньше. Ведь когда-то у них ещë были деньги на врача. Мать оставила им кое-что в наследство, кроме несмываемого пятна на имени. А через неделю, когда подойдёт срок новой уплаты и их выселят из этой жалкой комнатушки — что будет с ними тогда? Своего благополучия Локшер добился исключительно за счёт нещадного изничтожения всех неблагополучных.

Покойница-мать была проституткой, Эдди это знал. Знали все мальчишки с их улицы и не позволяли ему забыть эту деталь собственной биографии. Мать никогда не говорила о работе, зачем, в конце концов, им это обсуждать? И совершенно незачем им было обсуждать, откуда берёт деньги сам Эдди, всё и так было предельно понятно. А что ещë оставалось делать, если не красть?

Эдди и сейчас продолжал красть, как же иначе? Если в твоём кармане пусто — лезь в чужой! Когда-то он мечтал разбогатеть и дать Лилит образование, а тут хоть бы не дать ей умереть. Лишь бы жила, пусть и необразованная! Это мать научила сестру читать. Мать была грамотная, только разве ей это пригодилось? Когда-то она работала гувернанткой в хорошем доме, но те времена благоденствия давно прошли. Эдди был уверен, что, если бы не дети, она никогда не стала бы уличной девкой. Она очень их любила, а покинула так невовремя!

Помощи ждать было не от куда: Миллс рос без отца, даже не зная его имени. В Локшер они переехали шесть лет назад, когда родилась малышка Лилит, так что где теперь его искать! Да и зачем? Однажды, перед самой смертью, мать заявила в порыве откровенности:

— А я ведь и правда любила твоего отца, кто бы и что про меня не говорил. Но, — тут она криво улыбнулась, — будь он сейчас здесь — непременно убила бы! За то, что бросил меня с тобой и Лилит, хотя обещал совсем иное!

Так Эдди выяснил, что у них с Лилит один отец.

Когда-то они жили в Лондоне и жили вполне неплохо: у матери был богатый покровитель. Но потом что-то случилось, она заложила все свои украшения, чтобы прокормить детей, а потом стала уходить из дома по ночам. Только одну брошь сохранила и взяла с Эдди честное слово никогда её не продавать, пусть отдаст Лилит в день свадьбы. Она верила, что дочери уготована иная судьба.

Но Лилит умирала, а за комнату нужно было чем-то платить, и Эдди решился. Он собирался заложить драгоценность, надеясь, но не рассчитывая когда-нибудь еë вернуть. Ведь только невероятная удача могла бы обеспечить его деньгами для выкупа. И невероятная удача двигалась сейчас параллельно той улице, по которой Эдди шёл закладывать своё честное слово.

Завернув за угол, Эдди вышел на площадь, посреди которой возвышался, раскинувшись во все стороны, древний дуб, посаженный чуть ли ни в день основания Локшера, дату которого никто уже не помнил.

Под ветвями старого дерева проходила ярмарка, одно из тех благотворительных мероприятий, устраивавшихся женой городского судьи в пользу детей из приюта имени святой Терезы. Несмотря ни на что, Миллс посовестился бы воровать у сирот, хотя, справедливости ради, он тоже был сиротой, но для него ярмарок никто не устраивал. А вот содержимым карманов зажиточных покупателей можно было поживиться без всякого зазрения совести.

Его внимание привлекла необычная парочка: высокий худощавый джентльмен с пышной хризантемой в петлице и его маленькая спутница — девочка в тëмно-синем атласном платье, покупавшая потемневшие серебряные серьги с рубинами. В городе недавно, денег у них завались — мгновенно оценил Эдди.

На инкрустированном сапфирами шатлене болтался расшитый золотыми нитями шёлковый кошелёк, заинтересовавший мальчика намного больше, чем хозяйка сего аксессуара. Кошелёк призывно, но вызывающе медленно, словно намекая, какой он пухленький и тяжёленький, покачивался в такт движениям незнакомки, деловито обсуждавшей со своим спутником покупку какой-то очередной безделушки.

Серьги уже заняли своё место в тонких полупрозрачных мочках девочки, и та краем глаза ловила собственное отражение в пыльном стекле старого зеркала, украшавшего витрину. Никто и внимания не обращал на шатлен, который, наверняка, стоил намного дороже, чем всë содержимое кошелька. Но так рисковать Эдди не стал бы. Если его поймают, то могут отобрать заветную брошь, а такой поворот событий оказался бы настоящей катастрофой.

— Может, лучше купишь часы, как все нормальные люди? — спрашивала девочка у высокого джентльмена. — Посмотри, какая хорошая работа! Эти ещë и тебя перетикают!

— Нет, нет и найн! — ответил мужчина голосом, в котором явственно слышалось вожделение. — Нихьт, кроме этого медальона! Вставлю в него бильт любимой и буду носить вместо часов!

— Да у тебя даже любимой нет!

— По такому поводу заведу!

— Ну и Тэрке с тобой, делай, что хочешь!

Чудесный шанс! За годы практики Эдди стал настоящим профессионалом в этом полезнейшим из всех искусств. Он прошёл так близко, что почувствовал ядрёный парфюм джентльмена и нотки лаванды и, кажется, ванили, исходившие от девочки.

Даже не глядя в их сторону, небрежным, почти незаметным, но точно направленным движением он сорвал пухлый мешочек с прощально звякнувшего цепочками шатлена. Ни одна монета не перевернулась в кошельке, когда Миллс быстро сунул его за пазуху, закутался поплотнее в худую куртку и был таков.

Совершенно довольный собой, он уже отошёл от главной площади на приличное расстояние, когда на его плечо опустилась тоненькая рука в синей кружевной перчатке.

— Эдди, Эдди! Я тебя, конечно, не осуждаю, но этот кошелёк мне очень нравился!

Миллс обернулся и встретился взглядом с насмешливыми зелёными глазами незнакомой девочки с ярмарки. За ней стоял долговязый господин и ухмылялся. Мальчик заметил, что тяжёлый золотой медальон уже болтался на том месте, где должна была висеть цепочка для часов. Впрочем, откуда же они знали его имя?

— Не понимаю, чё вы говорите, мисс, — он гордо вскинул подбородок, твёрдо решив потонуть с честью. Неподалёку прохаживался констебль, Эдди приметил его по дороге.

— Вот это выдержка, вот это достоинство! — восхищённо цокнула языком девочка и принялась свободной рукой распушать толстую чёрную косу, перетянутую серебряным перстнем, явно мужским.

— А тогда вас ист дас? — неприятно растягивая слова, спросил долговязый и протянул ему тот самый кошелёк, который минуту назад был надёжно спрятан у Эдди за пазухой. Мальчик в ужасе принялся обшаривать карманы, но брошь тоже пропала.

— Не это ищешь? — джентльмен достал из собственного высокого цилиндра коробочку с драгоценностью.

— Отдай, ты не смеешь! — в бешенстве воскликнул Эдди. — Это моей матери!

— Покажи, — девочка открыла коробку и пристально рассмотрела брошь. — Вещица дорогая, даже очень! За сколько ты еë хотел продать?

Эдди, растерявшись, ответил.

— Тебя бы надули! Не отдавай этой броши никому и никогда, слишком ценна! И откуда у уличной девки такая вещь?

— Как ты…? — задохнулся от изумления Миллс.

— Совсем с деньгами туго? — проигнорировав его замечание, спросила незнакомка.

— Сестра умирает.

— Поправимо, вполне поправимо. Веди меня к ней, там и поговорим! — тоном, не терпящим возражений, приказала девочка и протянула мальчику коробочку с брошью. — А это тебе больше не пригодится, — и она прицепила кошелёк обратно к шатлену.

Когда в дверь постучали, Эдди как раз корчился на полу в приступе безумной агонии. Остальные трое сидели на софе и молча наблюдали эту отвратительную и захватывающую сцену. Мальчик кричал, стонал, морщился, впивался в ковёр худыми пальцами, из которых вырастали длинные острые когти, совершенно нечеловеческие. Малышка Лилит тем временем высасывала кровь из голубя. Решено было в первую очередь обратить её, потому что она уже находилась в состоянии предпоследнего издыхания, а обращение в кровососущее чудовище требовало большой затраты жизненных сил.

Астонция выругалась, сморщившись, встала, оправила складки платья и поплелась вон из гостиной. Двойной ритуал обессилил и саму создательницу.

— Что, кроме меня, некому открыть? — проворчала она.

— Давай я открою! — вскочил с места Шварцзиле.

— Нет, ты не умеешь красиво лгать. Лучше сиди и наслаждайся видом чужих страданий!

Она спустилась и распахнула дверь. На пороге стояла статная, стройная, длинноногая старуха в синем пальто. За её спиной кружилась стайка голубей, что заставило девочку поёжиться.

— Это тебя зовут Астонция, деточка? — спросила незваная гостья и улыбнулась во все тридцать два, наличие полного комплекта которых было поразительно для её возраста.

— К сожалению или к счастью, — пробормотала девочка и прислонилась к косяку двери, крепко ухватившись за него. Глаза напряжённо следили за птицами. — А вы кто, собственно говоря?

— Дороти Моррисон, — улыбнувшись ещë шире, хотя, казалось, шире уже невозможно, ответила пожилая леди.

Астонция помутневшим взглядом следила, как лицо Дороти подёрнулось мелкой рябью морщинок. Внезапно новый приступ боли двинул по внутренностям Астонции, но она героически сдержала крик, сжав своё хорошенькое личико в выражение страдающего чернослива.

— Я мать того самого отца Моррисона, — продолжила леди таким тоном, будто бы её сын был знаменитостью всемирного масштаба. — Он рассказал мне о ваше встрече, о твоём чудовищном одиночестве, о вашей ужасной гостиной с этим психоделическим красным светом, — она выгнула дряблую шею, словно бы надеялась увидеть психоделическую гостиную за плечом Дульсемори, — и о твоей любви к куклам. Я принесла Мэри-Голд, с которой я играла в детстве. И яблочный пирог.

Она вручила девочке корзину, в уютном гнёздышке которой златокудрая кукла обнимала волнующе румяный и тёплый пирог. Мэри-Голд выглядела удивительно свежо и непотрёпанно, впрочем, как и её хозяйка.

— Вы очень любезны, — соорудила на своëм лице гримасу радости Астонция.

— Я специально сшила для неë новое платье из шейного платка, — жизнерадостно объяснила пожилая леди.

В это время за спиной Дульсемори раздался душераздирающий вопль. Обе собеседницы вздрогнули.

— Что у вас там происходит? — ещë дальше вытянув шею и выпучив и без того выпуклые глаза, спросила миссис Моррисон.

— Это мистер Шварцзиле, кажется, чем-то отравился, вот теперь и мучается. Буквально не встаёт с горшка! — красиво солгала Астонция и в ту же секунду сама чуть не повалилась на руки Дороти, тоненько взвыла и сползла вниз по стене. Обращение близилось к концу.

— А с тобой что? — взволнованно спросила гостья.

— И я, видимо, тоже, — Дульсемори прикрыла глаза и слегка покачалась вправо-влево, а потом вдруг энергично вскочила и принялась ненавязчиво закрывать дверь. — Спасибо огромное, что зашли проведать нас, это так мило. А теперь, я думаю, вам лучше стоит уйти.

— Чем же вы могли так отравиться? — старуха придержала дверь тонкой, почти изящной рукой.

— Да кто же знает, может, мясник попался недобросовестный и подсыпал чего в мясо, ну, вы знаете, чтобы не портилось подольше. Живы будем, не помрём! — бодро закончила Астонция и снова попыталась закрыть дверь. Но хватка оказалась на удивление крепка.

— Вам точно помощь не нужна? Прислать к вам сына?

— Нет-нет, пока ещë рано. Когда будет нужда в священнике, мы обязательно дадим вам знать! И поосторожнее там с мясом местных фермеров! — крикнула Дульсемори, когда таки сумела захлопнуть дверь, оставив Дороти снаружи. — Терпеть не могу лгать, но это явно ложь во благо! — прошептала она, прислонившись спиной к стене.

Девочка тряхнула волосами, накрутила прядь на палец и бодро поднялась по ступеням.

На полу гостиной, тяжело дыша, сидел бледный Эдди в окровавленной одежде, ошарашенно глядя по сторонам. Глаза его полыхали красным, из-под верхней губы выглядывали клыки, которые обещались ужасно натирать на первых порах.

— А вот и новорожденный вампир! — весело воскликнула Астонция. — Добро пожаловать в вечность! Жаль, что мы начали обращение так рано и лишили тебя возможности отведать пирога миссис Моррисон. Придётся удовольствоваться ещë одним голубем. Как самочувствие?

Эдди не сразу смог сфокусировать на ней взгляд, но ответил довольно чётко:

— Ты обещала сказать чё-то важное. Ну, когда обратишь.