Помоги проекту - поделись книгой:
Эндрю Гросс
Одиночка
Недавние сообщения в прессе, а также сведения, полученные из разведывательных источников, указывают на то, что Германия, по всей вероятности, будет готова применить новое мощное оружие в период между ноябрем и январем 1944 года. Это оружие, скорее всего, представляет собой урановую бомбу. Нет необходимости описывать возможные последствия, если данная информация подтвердится.
Нельзя исключать, что у немцев уже есть либо к концу года будет в наличии достаточно материала, чтобы создать большое количество «изделий», которые они применят одновременно против Англии, России и Соединенных Штатов. В случае подобного развития событий какие-либо ответные шаги будут неактуальны. В особенно тяжелом положении окажется Великобритания. Однако, если в течение ближайших недель мы значительно ускорим работы по урановой программе, у нас появится шанс нанести контрудар и не потерпеть поражение в войне.
Пролог
Пожилые согбенные люди в больничных халатах с портативными капельницами в сопровождении медсестер с трудом передвигались по коридорам гериатрического отделения госпиталя Администрации по делам ветеранов в пригороде Чикаго. В одноместную палату вошла элегантная моложавая женщина лет пятидесяти пяти. На ней был короткий клетчатый жакет «Барберри» и оливковый плащ с капюшоном, волосы собраны на затылке в хвост.
Отец сидел в кресле. Он уменьшился в размерах и еще больше постарел за те два месяца, что прошли после похорон. Она впервые заметила, как впали у него щеки и проступили кости черепа. Только густые волосы нисколько не поредели, хоть и приобрели серебристый оттенок. Ноги его были укутаны одеялом. Он смотрел телевизор, Си-Эн-Эн. От этого уж никуда не деться. Даже во время матча бостонских «Кабс» на День благодарения, когда собирались все внуки, отец просил переключиться на новости. «Просто чтобы знать, что происходит! Ну что в этом такого?» Но сегодня он не видел новостей, просто смотрел в пространство пустым взглядом.
Она заметила, что у него дрожит рука.
— Пап?
— Смотрите, кто пришел! — его сиделка отложила книгу и встала.
Он слегка повернулся — правое ухо стало хуже слышать.
Дочь!
Она улыбнулась сиделке, полной темнокожей женщине, находившейся рядом с ним практически круглосуточно. Его лицо осветилось счастливой улыбкой.
— Натали!
— Пап, я же обещала тебе, что приду. — Она наклонилась, обняла его и поцеловала в щеку.
— Я тебя ждал.
— Так уж и ждал?
— Конечно. А что тут еще делать?
Она перевела взгляд на полку у кровати.
Наградная табличка Ассоциации юристов Северного Иллинойса «Человек года», которая раньше висела на стене в его кабинете. Фотография его и мамы на фоне Великой Китайской стены. Джупитер, штат Флорида, фото одиннадцатиметровой яхты «Гаттерас», выставленной теперь на продажу. Снимки внуков, в том числе ее мальчиков — Люка и Джареда.
Все, что она положила на эту полку месяц назад, когда была здесь в прошлый раз. Воспоминания об активной и счастливой жизни.
— Грег обещал подойти немного попозже. Он сейчас занят.
Ее муж. Занят какими-то муторными юридическими процедурами по оформлению старого дома в Хайленд-Парке и имущества ее матери.
— Занят? Чем он тут может быть занят?
— Да так, всякими формальностями. Не волнуйся, пап! Мы обо всем позаботимся.
Он послушно кивнул.
— Хорошо. — Еще год назад он напялил бы очки и просмотрел каждый документ, каждый счет.
Она ласково потрепала его по густым волосам.
— Ну что ж, восемьдесят восемь, да? А ты еще хоть куда!
— Для старика ничего. — Он пожал плечами и улыбнулся костлявой улыбкой. — Но марафоны уже не бегаю.
— Ну, может, на следующий год? — Она сжала его руку. — Как у него дела? — обратилась она к сиделке. — Надеюсь, ведет себя хорошо?
— О, он всегда ведет себя хорошо! — засмеялась та. — Но с тех пор, как умерла его жена, он мало разговаривает. Много спит. Мы прогуливаемся по отделению, у него тут есть друзья, которых мы навещаем. Но в основном сидит вот так, как сейчас. Смотрит телевизор. Новости, ну и бейсбол.
— По правде говоря, он никогда не был особо разговорчивым, — заметила дочь. — Если только речь не шла о работе. Или об игре «Кабс». Он любит «Кабс». При этом надо учесть, что он вообще ничего не знал о бейсболе, когда приехал сюда. Пап, когда это было? Лет сто пятнадцать назад?
— Я не могу от них отказаться, — улыбнулся он.
— Еще бы. Послушай, а ты хочешь пройтись со мной? — Она наклонилась и взяла его за трясущуюся руку. — Я расскажу тебе о Люке. Он поступил в Северо-западный университет, где ты, пап, учился. Он способный мальчик. И бойкий. Как и ты…
Он озабоченно нахмурился:
— Скажи ему, чтобы опасался деревенских парней из Мичигана. Они здоровенные. И задираются… Они, знаешь… — Он как будто хотел еще что-то добавить, что-то важное, но откинулся назад, кивнул и уставился в пространство. Его взгляд затуманился.
Дочь погладила его по щеке.
— Пап, о чем ты все время думаешь? Мне так хочется, чтобы ты со мною поделился.
— Вероятно, у него не слишком много мыслей, с тех пор как… — сиделка не закончила мысль, не желая лишний раз поминать покойную жену. — Я не вполне уверена, что он теперь может уследить за их ходом.
— Могу, — он вдруг очнулся. — Прекрасно могу. — Он обернулся к дочери. — Просто я теперь действительно иногда кое-что забываю. А где мама? — Он оглядел палату, будто бы ожидая увидеть ее в кресле. — Почему ее нет?
— Мамы нет, пап. Она умерла. Помнишь?
— Ах да, умерла! — Он кивнул, продолжая смотреть перед собой невидящим взором. — Иногда я путаюсь.
— Он всегда был таким энергичным, — обратилась дочь к сиделке, — хотя в нем всегда ощущалась печаль, причину которой мы никогда не могли понять до конца. Мы считали, это оттого, что вся его семья погибла в Польше во время войны. Он так и не узнал, как это произошло. Мы хотели что-нибудь о них выяснить, ведь есть же архивы, но он был против. Ведь правда, пап?
Отец молча кивнул, его левая рука все еще тряслась.
— Смотри, у меня для тебя кое-что есть, — она достала из сумочки пластиковый пакет. Там лежало то, что должно было ему понравиться: журнал «Экономист», несколько новых фотографий внуков, плитка шоколада. — Мы кое-что нашли, когда прибирались в доме. Старые мамины вещицы, которые она запрятала подальше, на чердак. Вот, смотри.
Она достала из пакета сигарную коробку и открыла ее. Там лежало несколько старых фотографий. На одной из них — ее родители во время Второй мировой войны. Двое высокопоставленных военных вручали им медаль. Кроме того, в коробке был старый паспорт, воинские документы, первая страница нот одного из концертов Моцарта, разорванная пополам, а потом склеенная, белая шахматная ладья и маленькая потертая черно-белая фотография сидящей в лодке хорошенькой блондинки — на ней была белая фуражка с загнутым вверх козырьком.
На мгновение взгляд отца ожил.
— И еще — вот это, — она достала бархатный мешочек и вынула оттуда медаль. Бронзовый крест с орлом на сине-красной ленте. Мешочек был пыльный, его явно спрятали в коробку очень давно. Натали вложила медаль отцу в руку. — Пап, ведь это не обычная медаль, это крест «За выдающиеся заслуги».
Старик лишь на мгновение взглянул на него и отвернулся. Стало понятно, что он его не радует.
— Его ведь дают за особый героизм. Мальчики проверили. Ты никогда не рассказывал, что делал во время войны в Польше. Только то, что был…
Она умолкла на полуслове. Когда речь заходила об ужасах лагерей, отец неизменно отворачивался или выходил из комнаты. Он много лет не носил рубашек с короткими рукавами и никому не показывал свой номер.
— Послушай, — она протянула ему фото с военными. — Мы ничего об этом не знали. Как же так? Ведь ты был героем!
— Я не был героем, — он покачал головой. — Ты просто не знаешь.
— Так расскажи мне. Мы давно хотим об этом узнать. Пожалуйста!
Старик открыл было рот, будто собираясь наконец что-то произнести, но затем замотал головой и снова уставился в невидимую точку перед собой.
— Ведь если бы ты не совершил ничего героического, тебе бы не вручили эту медаль? — Она указала на фотографию хорошенькой женщины в лодке. — А это кто? Твоя родственница? Из Польши?
— Нет, не родственница…
Старик взял в руки разорванный листок с нотами и вгляделся в него. В его глазах что-то промелькнуло — может быть, тень улыбки, что-то давно позабытое.
— Многие из них ведут себя так, — вставила сиделка. — Не хотят вспоминать, что там было. Держат внутри до самого…
— Долли… — пробормотал старик.
— Долли? — дочь тронула его за руку.
— Сокращенно от польского
— Кто, пап? Пожалуйста, расскажи, кто она такая? И как ты заработал вот это? — она заставила его сжать в руке медаль. — Нет никакого смысла держать это в себе и дальше.
Отец тяжело вздохнул — казалось, выдохнул из себя весь воздух. Наконец он посмотрел в глаза дочери.
— Ты и в правду хочешь это знать?
— Хочу, — она села возле него. — Мы все хотим.
Старик кивнул.
— Ну, тогда, наверное, время пришло. — Он снова взглянул на фотографию. Воспоминания, погребенные глубоко-глубоко. — Да, мне есть что рассказать. Но если ты хочешь знать все, история начинается не с нее. — Он положил карточку. — История начинается с двух человек в польском лесу.
— Двух человек… И что они делали? — подбодрила его дочь.
— Они бежали, — старик посмотрел куда-то в сторону. На сей раз его взгляд вовсе не был пустым. — Бежали от смерти…
Часть первая
Глава 1
Апрель 1944 года
Собаки приближались, их лай раздавался совсем рядом.
Продираясь сквозь темную лесную чащу, двое беглецов старались держаться поближе к берегу Вислы. До границы со Словакией оставалось несколько километров. Изможденные до крайности, они передвигались из последних сил. От них разило, как от диких зверей. Одежда свисала грязными лохмотьями, грубые деревянные башмаки, непригодные для этих густых зарослей, давно пришлось скинуть.
Погоня, похоже, подходила к концу.
—
Сбежавшие заключенные сначала трое суток хоронились среди штабелей бревен поблизости от обнесенного колючей проволокой лагерного периметра. Чтобы сбить со следа собак, они использовали настойку табака на керосине. Порой тяжелые шаги охранников раздавались так близко, что казалось, их вот-вот обнаружат и поволокут на расправу, на страшную смерть, мысль о которой приводила в ужас даже этих бывалых лагерников.
С наступлением третьей ночи они выбрались из убежища. Приходилось идти под покровом темноты, питаться тем, что удавалось стащить на фермах, попадавшихся по пути: сырой картошкой, репой, кабачками. Беглецы набрасывались на еду, словно звери. Все что угодно было лучше прогорклой баланды, на которой они едва выживали последние два года. Их рвало — желудки с непривычки отвергали твердую пищу. Накануне Альфред подвернул ступню и теперь еле передвигался.
Но их засекли. Голоса охранников и собачий лай звучали все громче, всего в паре сотен метров.
—
— Альфред, давай, скорей, — умолял своего товарища беглец помоложе, — нельзя останавливаться!
— Я больше не могу, не могу! — внезапно хромой споткнулся и покатился вниз к воде. Ноги его были ободраны и кровоточили. Он сел, не в состоянии пошевелиться. — Я спекся. — Крики солдат приближались. — Какой смысл? Все кончено.
В его голосе звучала обреченность. Оба понимали, что побег не удался. Они проиграли. Все усилия оказались напрасными, через несколько минут их настигнут.
— Альфред, мы должны идти, — уговаривал молодой. Он спустился к реке и принялся поднимать раненого товарища. Несмотря на крайнюю худобу, тот показался ему неподъемным грузом.
— Рудольф, я не могу. Нет смысла, — Альфред сидел не двигаясь, сил у него больше не было. — Иди один. Вот, возьми, — он протянул ему сверток, который нес с собой. Это были доказательства, которые они должны были передать на свободу: списки имен, даты, схемы — неопровержимые свидетельства чудовищных преступлений, о которых мир должен был наконец узнать. — Беги. Я им скажу, что ты ушел несколько часов назад. У тебя будет немного времени.
— Нет, — Рудольф не оставлял попыток поднять товарища. — После того, как ты поклялся, что не сдохнешь в том аду, ты позволишь себе умереть здесь?
Но ему уже был знаком этот взгляд: в лагере Рудольф сотни раз видел его — у тех, кто сдался. Тысячи раз.
Иногда умереть проще, чем продолжать бороться.
Альфред лежал, тяжело дыша, со слабой улыбкой на губах.
— Теперь ступай.
Внезапно в чаще, в нескольких метрах от них, раздался звук взведенного курка.
Они замерли.
Оба вмиг осознали, что это конец. Их обнаружили. Их сердца бешено заколотились.
Из темноты к ним вышли двое мужчин в гражданском, вооруженные винтовками, лица были вымазаны сажей. Не военные. Возможно, местные крестьяне. Может быть, те, кто выдал их немцам.
— Партизаны? — спросил Рудольф, цепляясь за последнюю надежду.
Какое-то время мужчины молчали, один лишь передернул затвор. Потом второй, что покрупнее, с бородой и в поношенном охотничьем картузе, кивнул.
— Пожалуйста, помогите нам! — взмолился Рудольф по-польски. — Мы из лагеря.
— Из лагеря? — мужчина с недоумением разглядывал полосатые робы беглецов.
— Вот смотрите, — Рудольф протянул руку и показал выжженные на ней цифры. — Аушвиц.
Поделиться книгой: