Жить

Catrine Crane

Жить

2023 год. Прошло три года с того момента, как беспощадная болезнь унесла жизни половины человечества. Буквально за пару недель неведомая сила совершила самый страшный геноцид в истории. Убийца без имени, преступление без наказания. Словно небеса обрушились на землю. Люди падали замертво повсюду. События тех двух недель и последствий хочется вымыть, стереть из памяти. Рассказать словами, насколько это жутко, невозможно. Таких слов ещё не придумали. Как описать чувства, когда каждую секунду ждёшь конца, когда всюду смерть, а воздух настолько пропитан ужасом, что больно дышать? Неизвестный недуг схватил за нерв всех без исключения и дергал за ниточки. Жить в ожидании смерти, ждать, когда и до тебя дойдет очередь, невыносимо. Многие не справились с таким кошмаром. Сколько случилось самоубийств в то время, сосчитать так и не удалось. Но живые знали, что много. Видели своими глазами. Помимо того, что людей косила болезнь, на каждом шагу случались прыжки из окон, передозировки, вскрытые вены и другие изощренные способы сведения счетов с жизнью.

Если когда-нибудь потомки попросят описать, как переживали 2020 год, я вряд ли смогу передать атмосферу мира того времени. Со временем ощущения меркнут. Боль утрат не проходит, но уже не так остро чувствуешь и помнишь пережитый ужас. Особенно, если жизнь возвращается в более-менее привычную колею. Только сейчас я понимаю, что любой исторический факт не отражает самого главного – эмоции людей, которые стали участниками событий. Теперь я четко понимаю, почему рассказы очевидцев порой отличаются друг от друга и от исторических справок довольно сильно. Каждый проживает и видит их по-своему. Я испытывал ни сколько страх, сколько безысходность. Страх, конечно, тоже присутствовал, но как-то скоро переместился на второй план. Жажда жизни покинула меня довольно быстро, но болезнь не приходила за мной, а сдаваться я был не готов. Бороться, правда, тоже. Мой разум и тело погрузились в состояние самосохранения, со стороны скорее похожее на зомби. В первые дни пандемии я остался один. Стыдно признаться, но с уходом последнего близкого человека, стало легче. Оставалось бояться только за себя, страдать одному. Не думать, как за меня, съедаемые ужасом перед лицом неизвестного монстра, переживают близкие. Кто любит, точно поймет, что я имею в виду. За родных переживаешь сильнее. Страшно от неизвестности, страшно за близких, страшно заболеть. Все мои страхи ушли с последним вздохом последнего родного человека, и я погрузился в это странное состояние. Жизнь разделилась на «до» и «после», где после не было ничего.

Болезнь не поддавалась лечению, точнее лечить не успевали. Зараза как огонь выжигала жизнь. Если заболел – шансов нет. Человек сгорал за считанные часы, полное поражение и отказ дыхательной системы. Даже те, кому выпадала удача попасть в больницу под аппараты и надзор медицинского персонала, все равно умирали. Это поняли довольно быстро, и уже никто не спешил в больницу, только под натиском паники. Правда, и в больницах делать было нечего, там тоже буйствовал вирус. Нигде не было безопасно, нигде не было спасения. В итоге в живых остались только те, у кого имелся иммунитет, как в последствие выяснили ученые.

Так как же выглядел мир? Пытаюсь подобрать одно слово, и язык не поворачивается назвать случившееся как-то односложно. Вся картина предстала передо мной, когда я вышел из дома. Многое вспоминается, будто в тумане. После смерти жены, я просидел в соседней комнате два дня. Никто не приходил, службы не отвечали, а я не знал, что делать. Поэтому не придумал ничего лучше, как вынести ее остывшее тело на балкон. На третий день все же пришли. Я молча открыл дверь и впустил людей в костюмах химической защиты. Жена заболела в середине второй недели. До сих пор не пойму, как. Она не покидала пределы квартиры. За два дня до ее смерти, я выходил, чтобы достать каких-нибудь продуктов. Необходимая мера, запасов дома никогда не было. Мы привыкли покупать день в день. Кто же знал, что когда-то это будет стоить жизни. Я не отчаивался и боролся до последнего, хотя на тот момент было уже очевидно, ни одного заболевшего спасти не удалось. Она сгорела за восемь часов. Я то ли не мог поверить, то ли прибывал в шоке, но закрылся и сидел молча, отрешенно глядя в стену, пока не пришли за телом. Кто знает, сколько бы я провел там, если бы никто не пришел. Я ничего не помню, ни времени, ни звуков. Только глухая тишина в ушах. Ничего не чувствовал, ни боли, ни холода, ни жажды. Для меня смерть жены значила только одно – конец, потерю смысла. Я остался один.

Спустя три дня, я заметил, что понемногу прихожу в себя. Помимо пустоты появились редкие мысли, которые сподвигли меня заняться хоть чем-то, желательно немаловажным. Я вышел из дома и побрел на работу пешком. Только там я теперь мог оказаться полезным и то вряд ли. Просто больше не мог находиться в квартире в гнетущей тишине, в сером одиночестве. Общественный транспорт не ходил в целях безопасности. ТВ и радио не работали, интернет с перебоями. Новости появлялись редко. Было не до новостей. Обстановку в основном освещали в социальных сетях, когда удавалось выйти в сеть. На дорогах встречались редкие машины, светофоры мигали желтым. Я шел и не узнавал город. Пустынные мёртвые улицы, наспех заколоченные окна, трупы. Море трупов. На автобусных остановках, возле подъездов и магазинов, прямо на тротуарах. Везде. В голове невольно промелькнула мысль: «Хорошо, что зима и достаточно холодно». Город тяжко переживал время, когда добрая половина населения перестала его обеспечивать, а другая находилась в панике. Не пришлось ждать перебои с водой и электричеством. Все силы бросили на то, чтобы не допустить прекращение работы жизненно важных предприятий. Это давалось с большим трудом. Людей не хватало, и организовать их в таких условиях было крайне проблематично. Наверное, если бы все же пришлось выбрать одно слово, я выбрал бы хаос.

Паника утихла не сразу, ещё долгое время выжившие ждали конца, пока не поняли, что конца не будет, что люди больше не умирают и пора продолжать жить, выбираться на свет. Ресурсов и возможностей стало больше, но рабочей силы меньше. Это породило еще больший хаос и неразбериху. Как обычно, нашлись те, кто извлекал личную выгоду из страшных событий. На улицах господствовало мародерство, грабежи, убийства. Теперь возникла иная опасность. Дома тоже нельзя было быть уверенным, что к тебе не придут. Людская масса все ещё была напугана и становилась неуправляемой. Многие, гонимые страхом, покинули большие города. Кто-то напротив тянулся к сосредоточию скопления людей, поближе к стабильности, медицине, рабочим местам, инфраструктуре. Четкого понимая, где лучше, не было. Чтобы выживать, сбивались в группы, так казалось надежнее. В некогда перенаселенном городе М. осталось по официальным данным не больше четырех миллионов жителей. Я предпочитал пребывать в одиночестве.

В первые дни, после того как не зафиксировали больше ни одного случая смерти от вируса, началось восстановление города. Действовали быстро, решения принимались здесь и сейчас. В первую очередь нужно было что-то делать с умершими. Убирать трупы начали сразу, но людей и организованности катастрофически не хватало. Тут человечность отошла на второй план. Вряд ли кто-то из ныне живущих точно знает, где захоронен прах погибших от болезни родственников. Тела сжигали массово, без разбора.

Во-первых, пока они не стали разлагаться, во-вторых, боялись, что мертвые все еще могут переносить заразу. Умерших было в разы больше, чем живых. Спустя год в городах стали устанавливать мемориалы с длинными списками имен людей, чьи жизни унес страшный вирус. Дань уважения к умершим, которых не удалось проводить в последний путь должным образом, и к безутешным родственникам, которые не смогли проститься с родными. Страшное время, когда просто необходимо было забыть о личной трагедии и сплотиться во имя будущего. Звучит немого пафосно, но когда на деле столкнулся с тем, что людей стало чуть ли не в два раза меньше, понимаешь как никогда, какое значение они имели. Теперь не было личных желаний, точнее о них думали в последнюю очередь. Приоритет – потребность и благо общества. Правительство пропагандировало идею восстановления для будущих поколений, недопущение упадка цивилизации. Люди по большей части верили и следовали идеям, даже те, кому не было ради кого строить будущее. Кто-то из страха перед новыми законами, кто-то по личным убеждениям. Кто-то не верил, не боялся и не следовал. Всегда найдутся те, кто против системы. Никакая трагедия не заставит их мыслить и поступать иначе, даже трагедия мирового масштаба. Даже если весь мир рушится, непременно найдутся те, кто извлечет из событий выгоду.

Со временем жизнь более или менее устаканилась, страх постепенно уступил потребности жить, а не выживать. Но это было не так-то просто. Многие привычные составляющие повседневности исчезли. Сфера развлечений вовсе стала подпольной. Главы государств, под страхом суровых наказаний, запретили тратить ресурсы на то, что не способствовало восстановлению мира. Люди не возражали, понимали, что нельзя снимать кино пока не хватает врачей, спасателей, инженеров, строителей. Да и не до развлечений после такой трагедии. Правда, спустя время, всё же осознали, что без эмоциональной разрядки никуда. Так появились тайные увеселительные заведения – бары, кинопоказы, кафе, клубы и другие места, где предлагались развлечения на любой вкус и кошелек. Правительство оставалось непреклонным в этом отношении. В случае поимки наказывали и посетителей и владельцев. Но все проявляли осторожность и случалось это крайне редко.

Профессию теперь назначали в специальном профессиональном центре и вели строгий учёт специалистов. Детей и подростков готовили к будущей работе сразу. В двенадцать лет проходили первичный тест, определяющий наиболее выраженные способности. С этого возраста дети уже помогали взрослым после школьных занятий. По два часа в день, согласно результатам теста и потребностям общества, выполняли легкую работу. В шестнадцать тестировали вновь, уже окончательно и направляли на обучение. После этого профессию не меняли. Свобода в этом отношении отсутствовала. Во время учебы подростки работали уже по пять часов, и выполняли более значимые поручения. Для взрослых дела обстояли иначе. Назначение получали исходя из навыков и образования. Если в прошлом работал врачом или спасателем, то твоя судьба очевидна. А если, например, актером, юристом, дизайнером, менеджером, тебе грозила переквалификация. Появился внушительный список ненужных теперь специалистов и список важнейших. Представителей отмирающих профессий оставили в небольшом количестве, ведь кто-то должен снимать новости, обращения к гражданам, делать одежду, писать законы.

Законы к слову сильно изменились и не давали возможности отстаивать свои права. Их соблюдали из страха, потому как наказания за нарушения назначали серьезные. В основном ссылали на тяжелые работы. Например, добыча угля, меди, хлопка, шерсти и другого сырья, лесозаготовки, рубка тростника и многое другое. Законы были направленны на восстановление прежнего уклада и в основном обязывали граждан. Прав, считай не осталось. Правительство убеждало, что это временные меры, на период реабилитации. А люди, благодарные за то, что выжили, готовы беспрекословно выполнять любые требования. Шок от последствий смертельного стихийного вируса прошел не сразу. Жизнь стала гораздо сложнее, появилась масса ограничений и запретов, но никто не спешил кричать о свободе. Свобода выражалось в том, что люди получили право жить, второй шанс.

Ввели комендантский час. После десяти вечера и до пяти утра находиться на улице разрешалось только при наличии удостоверения, доказывающего работу в указанное время. В ином случае – наказание. Владельцы увеселительных заведений как раз подделывали такие документы для своих посетителей. День был расписан по минутам, в основном все время занимала работа. Выходной только один. За нами разве что не следили по камерам. Такая инициатива была предложена, но ее отклонили временно, из-за больших финансовых и человеческих затрат. Сейчас на такую систему не хватало ни времени, ни финансов. Но в каких-то государствах эту затею осуществили, и она считалась успешной. Значит вопрос времени, когда ее введут у нас. Я не жаловался на любые ограничения. Честно говоря, мне было совершенно все равно. Я стал безразличен ко всему, кроме работы.

Мне повезло. До страшных событий я работал врачом, им и остался в новом мире. Даже больше, мне доверили возглавлять одну из больниц на севере города. Возможность остаться при любимом деле и получение новых полномочий, помогали держаться на плаву. Во мне нуждались, это не давало сломаться после всего пережитого. Жизнь полностью превратилась в работу. О большем я не просил. Теперь только работа имела значение, больше у меня ничего не осталось. Я переехал ближе к больнице, но дома практически не появлялся. Обустроил кабинет таким образом, чтобы не возникало необходимости покидать пределы больницы. Так я мог больше времени посвящать пациентам.

Все шло хорошо. Я нашел для себя формулу приемлемого существования, весьма успешно подстроился под новые реалии. В моем жизненном укладе присутствовал смысл, и я умело использовал данную возможность, чтобы не думать о потерях. Работу омрачал лишь поставщик лекарств и медицинского оборудования. Бывший заключённый, выпущен по амнистии. Новое правительство амнистировало всех, кроме особо опасных преступников. Людей не хватало, поэтому важно было использовать любой человеческий ресурс во имя восстановления мира. Для каждой категории преступников предусматривалось назначение. Одних отправляли на заводы, других на водные и электростанции, третьих на работы в транспортной сфере и другие. Точно не знаю, по какому принципу проводили распределение, но важные назначения не давали. Бывшие заключенные находились под постоянным строгим контролем. Мой поставщик стал одним из редких исключений. Получил должность через старые связи. Он не был хорошим человеком раньше, не стал им и сейчас. Осужден по статье причинение вреда здоровью средней тяжести группой лиц по предварительному сговору. Из всех участников преступления получил наименьший срок, опять же помогли влиятельные знакомые. Отмазать его полностью не удалось, слишком уж очевидно засветился на месте преступления. Я наводил справки об этом человеке, чтобы понимать, с кем имею дело, потому знаю достаточно. Преступлений, организованных по его указаниям, числилось много. Только сам он никогда в них не участвовал, не считая последнего раза. Тут у него были личные мотивы. Потерпевшая – девушка, его бывшая, которая судя по материалам дела, ушла от него к другому. Мужчина разобрался с ней так, как умел. А умел он подкараулить в темном переулке с двумя охранниками. Возлюбленного бедной девушки, к слову, так и не нашли, но и улик тоже. Остается только догадываться, какая судьба его настигла. Мерзавец не успел толком отбыть наказание. Разбирательство то и дело откладывали, а он разгуливал на свободе под подпиской о невыезде. После вынесения окончательного приговора прошел месяц, а после пришел вирус.

Когда поставщик приехал на первую встречу для подписания договора, я сразу понял, что мы не сработаемся. Его образ представлял собой стереотипную классику девяностых. За тем лишь исключением, что он выглядел моложе типичного авторитета. В кабинет вперед него вошли два амбала охранника. Всё тщательно осмотрели и смерили меня презрительным взглядом. Только потом вошел он, наглой уверенной походкой в сопровождении еще одного не менее неприятного мужчины. Как потом выяснилось его помощник – правая рука. Сам поставщик всегда молчал, на этой встрече и всех последующих, от него редко можно было услышать хоть пару слов. Если его что-то не устраивало, он лениво толкал локтем своего помощника и многозначительно смотрел на него. Помощник и вел все дела. Поведение всегда вызывающее. Каждая реплика отдавала неприкрытой агрессией и презрением. Общались со мной крайне высокомерно. О деловом подходе речи не шло. Я сдержанно терпел выходки, тон и подколы. Перед каждой предстоящей встречей с этими людьми настроение портилось. В их обществе я чувствовал себя невнятным школьником. Выбора не было, только этот поставщик снабжал мою больницу всем необходимым. Приходилось как-то уживаться с тем, что есть. Всякий раз я напоминал себе, что делаю это ради пациентов, поэтому не позволял себе поддаваться эмоциям. Убеждал себя, что встреча не займет больше часа. Встречались раз в месяц. Потерпеть редко и недолго неприятное общество не так уж сложно. Они поспорят, покажут превосходство, напомнят, что я завишу от поставок. Неприятели хорошо прощупали мое нутро и понимали, что ради пациентов я готов, если не на все, то на многое. В итоге мы кое-как согласуем условия и подпишем очередной документ. После, когда я с облегчением поставлю подпись в контракте рядом подписью поставщика, они уйдут, напоследок кинув очередную колкость. Я закроюсь в кабинете, попрошу не беспокоить меня минут пятнадцать и выкурю сигарету другую. Одной обычно не хватает после подобных встреч.

Наши стычки стали привычным делом, но последняя выходка угрожала жизни нескольких замечательных людей. Мы всегда спорили о суммах и сроках, но приходили к соглашению, пусть даже совсем на невыгодных условиях, которые заставляли меня нервничать и искать лазейки, то в бюджете, то в способах растянуть остатки препаратов из-за задержек с поставками. Нужно отдать должное, условия контракта поставщик никогда не нарушал. Но сегодня вместо необходимых пятидесяти баллонов кислорода, он прислал в больницу тридцать. Телефонный разговор ни к чему не привел. Мы договорились о встрече. Второй раз за месяц придется неизвестно сколько терпеть неприятное общество. Но я был готов к любым неприятностям и неудобствам, лишь бы получить необходимое количество кислорода в срок. От мысли, что его не хватит и настанет день, когда я потеряю пациента, меня бросало в дрожь. Холодный пот струился по спине. В это трудно поверить, но в больнице за время моего руководства не умер ни один пациент. Именно поэтому смерть так страшила меня. Как врач я должен быть готов к смертям, но после того как я видел улицы и дома, заполненные трупами, что-то сломалось. Каждая жизнь приобрела еще большую ценность. Мне хотелось спасти всех, кто выжил. Отсутствие летальных исходов в практике легко объяснить. После вируса в живых остались в основном люди с сильным иммунитетом и без хронических заболеваний. Тяжелых пациентов в больницу поступало крайне мало и мы как-то справлялись. Особую группу составляли разве что пожилые. С ними дела обстояли сложнее в силу возраста.

Отсутствие достаточного количества кислорода ставило меня в ситуацию, в которой я должен выбрать, кому жить, а кому умирать. Я не мог обратиться в полицию или в суд. Во-первых, это заняло бы приличное время. Прождать начала процесса можно было от трех до шести месяцев, иногда и дольше. Во-вторых, по новым правилам при обращении в правоохранительные органы, судья в первую очередь решал, справедливо ли вообще обращение. Не зря ли ты тратишь время и ресурсы государства. И то и другое подвергало меня риску. Времени ждать процесса в такой ситуации, конечно, не было.

Все оборудование и препараты теперь заказывали исключительно на месяц, по разрешению от министерства здравоохранения. Дела обстояли так, сначала я утверждал списки со всем необходимым в министерстве, а затем делал заказ у закрепленного за мной поставщика. Соответственно кислородные баллоны были рассчитаны на месяц, больше бы не дали. Мы в больнице уже привыкли к этой бюрократии и научились оставлять небольшой запас на крайние случаи. Но сейчас, даже с учетом запаса, я мог выиграть всего дня три от силы. Месяцев на судебные тяжбы не было. Действовать нужно было здесь и сейчас. Поэтому единственным способом было выбивать обещанную поставку из поставщика.

Обращение за защитой в государственные органы также затрудняли связи поставщика. Я бы попробовал, если бы не отсутствие времени, но знал, что все равно проиграю. Если суд решает, что ты зря тратишь время со своими жалобами, ты получал наказание, называемое административным. Я изучил вопрос. Меня могли оштрафовать на крупную сумму. Это бы ударило по больнице в первую очередь. А могли снять с должности, чего я тоже, конечно, не желал. Итог – на поиск справедливости и поддержки у государства рассчитывать не приходилось. Именно поэтому я искал способы справиться своими силами. Сначала взывал к совести поставщика, затем тыкал в договор. Ожидаемо попытки успехом не увенчались. Тогда я с трудом уговорил его на встречу. Я не придумал четкий план, но надеялся, что так получу еще одну возможность. Голову посещали даже безумные идеи запереть его в кабинете и не выпускать до тех пор, пока не привезут остаток заказанной партии.

Который день я ходил сам не свой. Рассеянный, погруженный в собственные мысли. Я не мог думать ни о чем, кроме как о злополучных кислородных баллонах, которых катастрофически не хватало. Вечером накануне дня встречи с поставщиком я зашёл в палату к пациенткам, пожилые женщины, одна очень напоминала мою мать. Я сел на край кровати, опустил голову и теребил краешек накрахмаленного пододеяльника. Мне трудно было посмотреть ей в глаза и произнести в слух то, о чем она подозревала. Другие обитатели палаты уже спали. Милая старушка накрыла мою руку шершавой ладонью. Она все поняла по моему лицу, прочитала во взгляде. Я все еще не нашел сил взглянуть женщине в глаза, зная, что ничего не могу для неё сделать. Миниатюрная аристократичная дама добродушно с материнским теплом и заботой глядела на меня почти прозрачными глазками. Наверное, когда-то давно они сияли, словно голубое бездонное озеро на солнечном свете. Седые длинные волосы, забраны в тугой пучок у основания шеи. Впалые щеки и чуть дрожащая нижняя губа. Мама, наверняка, выглядела бы также в ее возрасте. Голубые глаза тоже поблекли бы, но не потеряли бы задорного блеска, жизнелюбия и тихого спокойствия. Раньше стоило заглянуть в родные глаза и становилось так хорошо. Все проблемы тут же становились игрушечными. Мама жизненные трудности воспринимала с пониманием и стойкостью. Я всегда по-доброму завидовал этому свойству. Вот бы хоть на минуточку заглянуть в ее глаза и ощутить покой и тепло. Как же мне тебя не хватает, мамочка! Как бы ты мне сейчас помогла! Совсем не важно, сколько тебе лет. Для родителей мы навсегда дети. Я перестал быть ребенком, когда ушла мама. Отца с нами не было на момент страшных событий уже пять лет. Никогда не был маменькиным сынком. Довольно рано стал самостоятельным и съехал от родителей. Начал строить свою взрослую жизнь. Но при трудностях всегда приходил домой. Место силы. Стоило просто прийти, побыть немного с мамой в молчаливом диалоге взглядами, покурить с отцом в кухне, тоже молча и услышать его коронное: «Ну чего раскис то, сынок? А?!». И всё сразу становилось не таким уж и сложным. Сразу находилось решение проблемы. Каждый раз выходя из подъезда старой пятиэтажки, где жили мои старики, где я провел детство, я дышал иначе, полной грудью. Воздух казался бодрящим, походка уверенной, трудности всего на всего легкими препятствиями.

Ну вот, ударился в воспоминания, расчувствовался. Старушка, очевидно, заметила и более настойчиво сжала мою руку. Потом тихонько заговорила, так чтобы не разбудить соседок по палате:

– Не терзайся, все равно нам недолго осталось, – я тяжело вздохнул, а она продолжила совсем тихо, шепотом. – Мне внучка номер записала, сказала, тут могут помочь. Мне он ни к чему, а тебе пригодится. Не сейчас, так потом. Попробуй, вдруг сработает.

С этими словами женщина протянула мне аккуратно сложенный вдвое клочок бумаги с телефонным номером. Я позвонил тут же, как вернулся в кабинет. Я не верил в чудо, но решил попробовать, терять то нечего. Когда человека загоняют в угол, он пробует даже самые нелепые методы борьбы со своими проблема. Я настроился любой ценой вырвать законные двадцать баллонов, которые задолжал поставщик. Я просто не имел права опускать руки, пускать дело на самотек и ждать, пока бедные старушки умрут на больничных койках моей больнице. На их долю итак пришлось достаточно ужасов. Я знал историю каждой, привязался к ним и не мог так просто отпустить в лапы смерти.

После нескольких длинных гудков, на том конце провода ответил уставший женский голос. Я кратко обрисовал ситуацию. Разговор не сулил ничего определенного и прошел скомкано. Говорил в основном я, девушка не задавала встречных вопросов. Она молча выслушала, продиктовала адрес электронной почты, попросила выслать документы и сказала, что возьмётся. Я ненавязчиво и несколько виновато сообщил, что встреча с поставщиком завтра днём. Она только попросила адрес. Странный разговор, не понятно во что я ввязался. Мне пришлось положиться на одно лишь краткое слово: «Возьмусь». Оставалось только наедятся, что девушка не подведет.

Помимо страха, что она ничем не сможет помочь, присутствовал также страх, что меня подставили. При новом жизненном укладе, не составляло труда нажить себе проблем на каждом шагу. Когда я набирал неизвестный номер, я, конечно, все это понимал. Девушка вполне может оказаться агентом, который отслеживает бунтарей и нарушителей. И завтра на встречу ко мне прибудет не подмога, а наряд полиции. Потом суд, потом меня сошлют на тяжелые работы в какую-нибудь шахту или нефтяную вышку на север. Больше я никому не смогу помочь, спасать моих пациентов станет некому.

В назначенное время поставщик прибыл в сопровождении напарника и двух охранников. Я и двое моих коллег, уже ждали в переговорной. Больше никого не было. Я нервничал, я даже не знал, кого или чего жду. С девушкой мы ни о чем толком не договорились. Какой помощи ждать? И ждать ли вообще? Встреча началась. Я отчаялся. Стоило помощнику поставщика осыпать меня унизительными фразами, как дверь отворилась и в кабинет впорхнула она. Миниатюрная, невысокая, хрупкая, эфемерная. Тонкие ножки обтянуты узкими чёрными брюками, на высоких каблуках и в свободном длинном сером пиджаке. Остальная одежда черная. Волосы собраны на затылке. Неяркий макияж. В первую минуту я опешил и тут же подумал, чем эта девочка может помочь, может она дверью ошиблась и сейчас уйдёт? Но стоило ей посмотреть на меня, я тут же поменял мнение. Она уже не казалась слабой девчушкой. Взгляд строгий, деловой. Она уверенно подошла ко мне и протянула руку. Я так и продолжил сидеть на месте, пока не понимая, чего ожидать, лишь машинально привстал и протянул руку в ответ, не отрывая вопросительный взгляд от девушки. Она слегка склонилась ко мне, очевидно, заметив мое недоумение или немой вопрос и прошептала:

– Мы с вами вчера разговаривали. Прошу прощения, немного опоздала.

Я кратко кивнул, все еще настороженно, но уже более оживленно и динамично продолжил спорить с поставщиком.

– Этим людям не поможешь. Естественный отбор. Старики – обуза для общества! Какая от них польза?! Только ресурсы тратят зря, – выкрикивал напарник поставщика. Сам поставщик привычно молчал и сверлил глазами девушку. Он переключил на нее внимание, как только она расположилась напротив.

– Правительство велело спасать всех, кого можно спасти, – парировал я. – Людей еще много лет будет катастрофически не хватать. Мы должны ценить и беречь каждого. Тем более это не по-человечески, в конце концов!

О последней фразе я тут же пожалел. Никогда нельзя показывать врагу эмоции. Он обязательно воспользуется и ударит в самое больное место. Глядя на их самодовольные ухмыляющиеся рожи, сложно держать себя в руках. Я честно старался казаться бесстрастным, но буря эмоций, которая бушевала внутри, рвалась наружу со страшной силой. В голове не укладывалось, как можно цинично и холоднокровно лишить людей возможности жить. Их забавляло все происходящее, забавляло мое беспокойство, только на девушку они смотрели с недоумением.

– Это второй сорт. Зачем тратить ресурсы на этих недостойных жизни? Так решила сама природа. Была бы моя воля, я бы не поставил тебе ни баллона, ни грамма. Правительство нам ещё спасибо скажет. И что ты со своим правительством сделаешь? Не стану повторять, кто стоит за нами. Ты же не хочешь отправиться уголь добывать?

Злость закипала во мне с каждой секундой. Кто он такой, чтобы решать? Вор и мошенник. Я сдержал очередной порыв и в деловой манере продолжил общение. Чувства не помогут мне отстоять своё. Я уже и так показал уязвимость.

– Мы заказали пятьдесят и оплатили всю сумму. По договору должны предоставить полную партию.

– Да что мне твой договор? Филькина грамота! – мужчина разорвал контракт, резким движением. Он хотел швырнуть его мне в лицо, но попал в девушку. Она усмехнулась и вступила в разговор. До этого момента она только слушала.

– Вы серьезно полагаете, что ваш жест снимает с вас ответственность? Вы прекрасно понимание, что должны поставить укомплектованную партию немедля или заплатить компенсацию. Стоит ли объяснять последствия?

– Последствия будут у тебя, если не заткнешь свой рот. Тут серьезные люди ведут дела, не лезь, девочка.

Мужчина под локоть подтолкнул поставщика, затем охранника, который расположился в кресле слева от него. Он смеялся. Его веселило, что какая-то девчонка пришла на встречу и решила заговорить с ним, да еще таким тоном. Он даже не сомневался в том, что сейчас одним лишь словом напугает ее до смерти или доведет до слез, после чего она уйдет. А если не уйдет, то останется сидеть молча на своем месте, пряча взгляд, пока встреча не закончится. Такой сорт мужчин вряд ли поставит женщину, да еще столь юного вида на одну ступень с собой. Сомневаюсь, что он вообще уважает женщин или хотя бы кого-нибудь. Она вновь усмехнулась. Ее светлое лицо выглядело безмятежным и уверенным. Ни один мускул не дрогнул, тон не изменился. Ее сила крылась в уверенности и спокойствии. Она чуть подалась вперёд, без тени страха заглянула в глаза оппоненту, тем самым уверив его, что угрозы не производят на неё никакого впечатления.

– Предлагаю вернуться к существу вопроса, если вы наигрались в крутых ребят. Когда нам ждать полную партию?

Он не успел сказать и слова. Вновь заржал, обнажая большие белые зубы. Молчаливый главарь тоже сверкнул злобной ухмылкой. Она достала из сумки несколько папок и прокатила по столу, по одной каждому. Ступор и злость с каждой секундой все больше отражались на их лицах. Брови в удивлении поднимались вверх. Через пять минут они покидали помещение, щедро осыпая оскорблениями меня, моих сотрудников и в особенности нашу спасительницу. Когда оппоненты прочли содержимое папок, сначала многозначительно переглянулись. Поставщик яростно сверлил взглядом напарника. Тот взглянул на него с долей испуга, как будто был виноват в том, что таилось в папках. Затем напарник перевел взгляд на девушку, теперь в нем искрилась исключительно ярость. Его губы разомкнулись, но в последний момент он решил промолчать и стиснул зубы. Резко поднялся, оттолкнувшись от стола, и поспешил к выходу первым. За ним медленно и бесстрастно проследовал поставщик. Процессию завершали охранники. Когда мы убедились, что они ушли достаточно далеко, я подскочил к девушке, не скрывая восторга.

– Как вам это удалось? – я ликовал, и мне не терпелось узнать, как она справилась, что показала и кто она такая.

– Не у них одних есть связи, – девушка скромно улыбнулась и смущенно достала из нагрудного кармана пиджака карточку, на которой значилось – «Начальник отдела полиции».

На моем лице отразилось изумление, рот чуть приоткрылся и вытянулся буквой «о». На вид я дал бы ей не больше двадцати лет. Как такое возможно? И почему она помогает мне? Может это ловушка? Полицию в новом мире боялись как огня, никто не обращался туда за помощью, тем более с жалобами. Во что же я все-таки влип? Она поймала мои недвусмысленные эмоции и поспешила успокоить.

– Не стоит беспокоиться, я на вашей стороне. С этой должностью мне легче продолжать помогать людям. Этим я и занималась в прошлой жизни.

Последнее она произнесла с долей грусти, и глаза погасли. Она вкратце рассказала, что раньше работала социальным юристом. В проф.центре ей помогли друзья умершего мужа. Так она оказалась в полиции по распределению, хотя должна была отправиться на завод за ненадобностью. Теперь девушка использовала должность и доступ к информации, чтобы в тайне помогать людям. Я не стеснялся и щедро высказал благодарность. Чувства переполняли меня. Конечно, баллоны еще не находились у меня в руках и могло произойти все что угодно. Но она подарила мне надежду на лучшее. Эйфория позволяла думать, что кислород завтра доставят, и я не потеряю ни одного пациента. Давно не испытывал такого счастья, таких ярких эмоций. Они наполнили меня на столько, что я боялся не справиться и выглядеть глупо.

– Могу я проводить вас? Не стану скрывать, меня беспокоит, что из-за моей проблемы вы подвергли себя опасности. Эти угрозы… Я не склонен верить в безобидность слов этого человека.

Девушка ухмыльнулась, будто я предложил нечто непристойное. Конечно, ей вряд ли нужна моя помощь. Она выглядит такой независимой и сильной. Предложение ей явно не польстило, даже напротив, могло задеть.

– Благодарю, – деликатно начала она. – Но в этом нет необходимости. Поверьте, я умею за себя постоять.

Повисло неловкое молчание. Настаивать было бессмысленно, а других предлогов я не нашел.

– Тогда, прощайте? – неуверенно с вопросом произнес я.

– Прощайте.

Краткое «прощайте», неловкое рукопожатие и она выскользнула за дверь. Что-то внутри сигнализировало найти повод для продолжения знакомства. Как будто я вспомнил давно забытое чувство внутри, но никак не мог разобраться, что значит легкое приятное волнение и учащенное биение сердца. Догнать девушку, так и не решился. Вряд ли наши пути пересекутся вновь.

Я поднялся в кабинет, оперся на раму и устало взглянул в окно. Улица совсем пустая, сумерки наступали, и лишь она нарушала тишину цоканьем каблуков по асфальту. Я думал о смелой девушке, которая спасла моих пациентов. Невзирая на последствия для себя лично, она делала то, что считает правильным. Подвергала себя риску, ведь за использование служебного положения в личных целях ее могли осудить и отправить на тяжелые работы. Мне вдруг стало так грустно от мысли, что жестокая реальность заставляла ее подвергать себя опасности, хотя боролась девушка за правое дело. Почему-то мне представлялось, что ее место в уютном загородном доме, с заботливым мужчиной, собакой и парой детишек. Она сильная, когда нужно, но чаще мягкая и спокойная. В пушистом свитере, на террасе с чашкой горячего чая любуется умиротворением природы. Девушка напомнила нежную розу, которая при необходимости может и шипы выпустить. Странное чувство, ведь я ее совсем не знаю.

Горечь от того, что стало с миром, делала меня сентиментальным. А может, я думал так обо всех, о ней, потому что сам был несчастлив. Я не переставал жить прошлым, в надежде вернуть то, как было прежде. Сложно смириться, когда мир рухнул в два счёта. Сложно будет до тех пор, пока хотя бы один будет помнить, как было раньше. Людям это свойственно, жалеть о том, что безвозвратно утрачено, страдать о том, что невозможно вернуть. Трудно найти силы двигаться дальше. Я пока не смог.

Тогда я считал свою жизнь обычной. Жена на последнем месяце беременности, квартира в ипотеку на окраине М., отпуск два раза в год, работа. Я воспринимал это как рутину, пока не потерял. Я лелею в воспоминаниях каждый прожитый день. Я был счастлив. Сейчас я выживал, подчиняясь законам нового мира, кое-как созданного на руинах старого.

Так вот, глядя на неё, эту маленькую миловидную девчушку, я чувствовал родственную душу, читал в ее глазах ту же боль утраты, грусть, тоску и бессилие. Мне хотелось обнять ее. Кажется, мы бы поняли друг друга без слов. Первый человек, к которому я почувствовал что-то подобное с момента, когда мир погрузился в хаос, и я потерял семью и все что имел.

Из-за угла вдруг с визгом вырулила машина. Звук резко выдернул меня из размышлений, в которые я погрузился с головой. Автомобиль остановился у ворот больницы. Девушка еще не успела выйти за пределы территории. Двое выбежали из передних дверей с двух сторон и стремительно направились к ней. Сразу стало понятно, что они задумали. Она замерла на мгновение, а потом развернулась и побежала обратно к приемному отделению. Я тут же подорвался с места и рванул на улицу. Благо мой кабинет находился на втором этаже, прямо над выходом. Я стремительно преодолел два лестничных пролета. Возле выхода окликнул двух санитаров. Смог, задыхаясь, вымолвить лишь два слова:

– Срочно! Помощь!

Они не поняли, что стряслось, но тот час без промедления сорвались за мной. От страха не успеть вовремя, я еле дышал. Адреналин отдавал в виски пульсирующими движениями. Расстояние между девушкой и охранниками было небольшим, метров пятьдесят. Надежду вселяло лишь то, что она не успела выйти за забор, тем самым выиграв немного времени, чтобы подоспела помощь. Если бы я не смотрел в окно в тот самый момент, никто бы и не увидел, как за ней приехали. Никто бы так и не узнал, куда она пропала. Улица в это время становилась совсем безлюдной, даже машины проезжали редко. Окраина города, вдали от общественного транспорта, не в часы посещения больницы, плюс близость комендантского часа. Идеальное место и время для похищения.

Когда я выбежал из дверей больницы, то стало немного легче. Я понял, что успею, она не сдавалась. Охранники поставщика тащили девушку в машину. Она сопротивлялась, мужественно отбивалась. Такая маленькая и такая сильная. Девчушка ловким движением сбила с ног одного, но второй по-скотски набросился сзади. Схватил ее и повалил на землю, прижав всем своим весом хрупкое тельце к асфальту. Поставщик и его напарник наблюдали из машины. Первый, как и на встрече, молча смотрел гипнотическим взглядом, второй по обыкновению вел себя вызывающе.

– Посмотрим, всегда ли ты такая дерзкая! – выкрикивал он. – Вот же зараза, мы с тобой быстро разберёмся. Никто и не вспомнит! – это он прокричал, когда она сбила с ног здоровяка.

Поставщик первым заметил нас. Помощник был сильно захвачен действом, а охранники девушкой. Я видел, как он по привычке толкнул локтем в бок помощника и тот тут же прокричал амбалам:

– Сворачиваемся! Сворачиваемся!

Охранник, что придавил девушку к асфальту, приподнял голову и вопросительно посмотрел на мужчину, кивнув взгляд на девчушку.

– Брось эту суку! Потом разберемся! – после переключился на девушку. – Слышишь, тварь, запомни! Тебе так просто это с рук не сойдет! Не забывай оборачиваться, когда идешь!

Когда охранники запрыгивали в машину, мы подбегали к месту событий. Автомобиль с рыком тронулся с места, помощник прокричал мне:

– Ты тоже бойся! Вы еще не поняли, с кем связались!

Жаль, что злодеи успели бежать. К своему разочарованию, я понимал, что это ничего и не даст. Я не знал, какие люди стоят за этим человеком, но точно знал, что влиятельные. Даже если бы мы успели и справились с ними, то полиция вряд ли бы его задержала. А если и задержала, то вскоре отпустила. Также я осознавал, что подставлю девушку. Ее дела выплывут наружу. Поставщик это тоже понимал, поэтому чувствовал безнаказанность. Отъезжая, он встретился со мной взглядом и провел указательным пальцем по шее, показывая тем самым, что мне конец.

Злодеи остались ни с чем на сей раз. Девушка так и лежала на асфальте. Я поднял ее и прижал к себе, она ответила тем же и сильнее вцепилась в меня. Она вся дрожала. Такая сильная и такая слабая. Почему-то я почувствовал за неё ответственность. Молча подхватил ее на руки, легкая как пушинка, и понёс обратно в больницу. Я укрыл ее пледом, обработал ссадины на руках и скуле, дал воды. Она все ещё молчала и смотрела на меня испуганно. Я набрался смелости и обнял ее. К моему удивлению, она ответила на объятья. Носом уткнулась мне в грудь и прижалась ближе. Так мы просидели пару минут, пока я не почувствовал, как ее плечи рывками поднимаются и опускаются, а затем услышал тихие всхлипы. Она плакала. Это повергло меня в странное состояние. Я уже зафиксировал ее образ в сознании, как сильный. Ни в коем случае не против слез. Просто я, наверное, ощутил свою беспомощность в этот момент. Боялся оказаться бесполезным для сильной девушки, которая восхитила меня храбростью, настойчивостью, даже бесстрашием.

Я чуть отодвинулся, чтобы видеть ее лицо. Она устремила взгляд в пол. Тогда я осторожно заговорил:

– Эй… Почему ты плачешь?

Мне давно не приходилось никого утешать. Поэтому, когда она подняла на меня печальные полные слез глаза, сердце сжалось еще сильнее. Мне было невыносимо больно видеть то, что таилось в них. Все нутро скукоживалось и мне срочно требовалось устранить причину. Так всегда случалось, когда плакала жена. Во мне ее боль пробуждала невероятную силу, такую, что я мог горы свернуть, только бы на ее лице вновь сияла улыбка. Сейчас же я боялся. Я не знал, как вести себя. Я забыл, что значит, испытывать подобные чувства. Они проснулись внутри, и я чувствовал себя так странно, как будто заболел. В какой-то момент тошнота подступила к горлу от внутренних переворотов и борьбы.

Скрывая дрожь в руках, я протянул к ней ладонь, провел по щеке и вытер слезу, которая едва успела выкатиться из глаза.

– Прости, – тихо прошептала она почти ровным, но до боли печальным голосом. – Так давно не плакала, слез совсем не было. Они будто все высохли, а сегодня вдруг такое. Ты представить себе не можешь, как же я хочу, чтобы все было как прежде! Мне нравится то, что я делаю сейчас. Я рада помогать людям. Но пойми, я выбрала это не по своей воле. Точнее, по своей, конечно. Но как было бы прекрасно, если бы это выбор никогда не стоял передо мной! Ты меня понимаешь?

Я кивнул, потому что понимал. Она стала так защищать людей, потому что не могла иначе. Но если бы не случилось катастрофы, она бы счастливо жила той жизнью, которая осталась где-то далеко, в 2020 году. Она продолжила:

– Я часто задаю себе вопрос, за что это все случилось с нами? Я была так счастлива и так не понимала своего счастья! Ты даже не представляешь! Ворчала на мужа, откладывала желания. Всё говорила, как-нибудь потом. А потом не настало. Не настало! Теперь я совсем одна, в этом холодном мире. Мне приходиться выживать, людям приходится выживать! Куда не посмотри, все несчастны. Я думала, я адаптировалась, я смогла привыкнуть, смогла стать сильной. Но иногда, в такие моменты, как сейчас, я остро ощущаю, что не справилась и вряд ли когда-то смогу. Я знаю, конечно, что завтра проснусь, и все будет как прежде. Я встану с кровати, заварю себе кофе, выпью его в одиночестве на пустой кухне. Затем пойду на работу, параллельно буду помогать людям. Немного пожалею о том, какой была дурой, и что расплакалась, дала волю эмоциям перед незнакомым человеком. Все будет терпимо, приемлемо. Но я точно знаю и то, что настанет такой момент, когда я вновь сорвусь. Потому что ничего уже не станет нормальным. Порой мне так кажется. Вряд ли мы когда-нибудь оправимся. Может следующее поколение, но точно не мы. Те, кто привык жить иначе, те, кто знал счастье и все потерял. Для нас все решено. Жалкое существование, вот наш удел.

Девушка говорила отрывисто, несвязно, перескакивала с одного на другое, пыталась объяснить мне, что творится внутри. Как будто испытывала чувство вины за свои мысли. Но объясняться не было необходимости, я и так понимал ее переживания, как ее разрывает на части от собственных противоречий и о чем она тихо мечтает каждый одинокий вечер. Сильные тоже плачут, сильным тоже больно.

Наблюдая за стойкой снаружи, но такой уязвимой внутри девушкой, я с каждой минутой утверждался в том, что мы родственные души. Я четко осознал, что мы нужны друг-другу и нельзя отпускать ее. В прошлом мы бы никогда не встретились. Она жила своей счастливой жизнью, а я своей. Наши вселенные не пересекались до тех пор, пока страшная беда не соединила их в одно. Теперь мы жили в одном мире. В том, где больно от потерь, в том, где необходимо выживать, и, наконец, в том, где людям, которые сохранили сердце и не обросли толстой кожей, было крайне сложно мириться с несправедливостью. А несправедливости кругом хватало. Это знал я, это знала она. В той или иной мере мы боролись, каждый как мог, на своем фронте. Я спасал пациентов, на которых с трудом выбивал все необходимое и обеспечивал им должный уход. Она словно супергерой оказывалась там, где возникала несправедливость и помогала страждущим. Безусловно, то, что она делала, заслуживало уважения. Каждый раз, предлагая помощь, девушка рисковала собственным благополучием. В любой момент ее могли обнаружить, и тогда непременно отправили бы работать в шахты. По новым законам не делили преступления по половому признаку. Все были равны в наказании, несмотря на то, что наказанием в основном являлся физический труд. Однажды я видел, как приходится женщинам, сосланным в шахты. От больницы мы ездили оказывать помощь пострадавшим после обвала. Люди там изнеможденные, замученные, болезненные. Страшно смотреть. Поэтому я восхищался ее мужеством и стойкостью еще больше. Понимая тяжесть последствий, она не бросала благое дело.

Мы просидели в кабинете до поздней ночи. Девушка немного поспала, а когда проснулась, я заварил ей чай с ромашкой и мятой. Она уютнее закуталась в плед и с благодарностью приняла чашку. Полный решимости, я начал разговор. Пока она спала, я много думал.

– Мы так и не познакомились, как подобает.

– Вы могли видеть мое имя на карточке, а как вас зовут, я знаю.

– И все же. Никита. Близкие называли меня Ник.

Последние слова звучали печально. В этой фразе в прошедшем времени таилось все. Больше не нужно было ничего пояснять. Это как шифр. Прошедшее время и сразу понятно, что нет больше никаких близких, и давно никто не называл тебя привычным и родным – Ник. Если собеседник уловил это печальный код, то очевидно – такой же, как ты. Человек, который потерял все, но зачем-то остался жив сам. Нас, таких одиночек, убитых событиями трехлетней давности выдают глаза. Тоскливые, смирившиеся глаза. Такой взгляд ни с чем не спутаешь. Я сразу понял, что она одна из нас.

– Аглая, – девушка смутилась. – Близкие называли меня Ая.

– Рад знакомству, Ая, – я по-доброму усмехнулся. Слишком необычное, детское сокращение. Она решила объяснить, и сердце сжалось от боли сильнее прежнего.

– Так называл меня мой сын. Мама Ая. Двухлетней крохе тяжело давалось выговорить Аглая, вот и говорил – мама Ая. Так и повелось.

Слова дались ей трудно. Она говорила с паузами, смотрела вниз, грустно улыбалась. Давала время восстановиться голосу, чтобы он не дрогнул в момент фраз о маленьком сыночке. В конце, будто смахнула все эмоции и подняла на меня уверенный твердый взгляд. Слезы в нем не стояли. От этого в груди щемило еще сильнее. Сколько в ней силы… Сколько в ней боли… Я не успел подержать на руках своего ребенка и страдал невыносимо от его потери. Она же выносила дитя, чувствовала его, родила на свет, видела как растет кроха, а потом его не стало. Думать об этом невыносимо, как же пережить такую трагедию? Я срочно решил сменить тему. Если она готова так стойко держаться, то я, пожалуй, нет. Для меня это слишком.

– Предлагаю на «ты», – она кивнула. Я слегка улыбнулся, внутри все застыло в напряжении. Я выдохнул, затем глубоко вдохнул и произнес вслух то, о чем не переставал думать в серьез последний час. – Пойдем домой?

Девушка на секунду замерла, как будто поняла, что я имею в виду. Потом замешкалась и, вынырнув из пледа, суетливо засобиралась.

– Да, конечно. Я слишком злоупотребила вашим гостеприимством, давно нужно было уйти.

Она уже потянулась к сумке, но я остановил ее осторожным касанием.

– Ты не так поняла. Пойдем домой вместе. Ко мне.

По ее замешательству я понял, что, скорее всего, девушка сразу сообразила, что я имел в виду. Просто попыталась избежать неловкой сцены. Дала мне шанс ретироваться. Благородно с ее стороны, но совсем не нужно мне. Ая опустила взгляд в пол. Я полностью отдавал себе отчет в своих действиях. Осознавал абсурдность предложения. Конечно, это выглядело со стороны вульгарно. Мужчина помог девушке и теперь зовет ее к себе домой. Мы едва знакомы. С какой стати ей согласиться и как я выгляжу в ее глазах? Но то чувство, которое во мне пробудил ее образ, толкало вперед, давало право задать этот вопрос. Я рассчитывал, что внутренний голос не подвел меня. Мы почувствовали друг друга, так к чему тогда любые условности? Я уже когда-то жил в ожидании счастья. Сейчас, пережив катастрофу и личную трагедию, я ценил шанс как никогда раньше. Я осознал ценность фразы «жить здесь и сейчас». Что бы она не ответила, я попробовал. Поэтому меня не терзало чувство стыда или неловкости. Я твердо знал, чего хотел и шел к цели.

Я ждал, воздух в комнате магнитом собирал напряжение. Девушка, наконец, вскинула голову и устремила взор мне в глаза.

– Я поняла, – долгая пауза, во время которой она не переставала сверлить меня взглядом. – Довольно смелое предложение и …

Я не дал ей закончить. Мое внешнее спокойствие пошатнулось. Мне резко захотелось оправдаться, так сурово она смотрела на меня. Разочарование от того, что она неверно истолковала мое предложение, смешалось с неловкостью от того, что она подумала. Я мямлил как подросток.

– Ты не так поняла… Не подумай, я не имел в виду ничего предосудительного… Я просто хотел…

Теперь она прервала меня. Сначала ее глаза заблестели озорными огоньками, щеки медленно приподнимались и губы расходились в улыбке. Затем она засмеялась, так заразительно, что я не смог не засмеяться в ответ. Хотя не понимал, что так насмешило ее. Это был вовсе не злой смех, а напротив, искренний и звонкий. Ая посмотрела на меня с широкой улыбкой.

– Я поеду с тобой. И я сразу поняла, что ты имел в виду. Это странно, но ты вызываешь у меня доверие. С первого взгляда почувствовала, будто нас с тобой что-то связывает. Как будто мы знакомы тысячу лет. Сложно объяснить. Вряд ли ты поймешь, это так глупо. Но я чувствую так.