Метатеги

Адонай обернулся. Рядом стоял Директор, впившись в него змеиным взглядом.

– …Что за дела такие, я спрашиваю?.. Почему такой завал? Почему работа стоит на месте? Булками шевелить надо, а не любоваться в окно на баб!

Он подошел к столу и хлопнул ладонью по стопке папок.

– У тебя непроверенных проектов гора, а ты все мечтаешь! Гуманист тоже нашелся… Переживатель хренов. Я в курсе о том, что ты болтаешь в курилке. Про конец света, неправильную жизнь и все такое… Ты часом не свихнулся, а? Я понимаю, что везде неспокойно. Катастрофы, потепление, люди друг другу морды бьют. Но как это касается архитектуры и планирования? Ты что, депрессивную секту тут хочешь устроить?.. Не хватало еще!..

– Да я что… это я так, не берите в голову… В свободное время. Поделился мыслями. А они уже и повелись… – неудачно оправдывался Адонай. Быстро подошел к столу и попытался спрятать лежащую на виду книгу в ящик. Директор тут же ее перехватил.

– Что за манускрипт? «Биоцентризм. Как жизнь создает Вселенную». Что это такое? Про что?

– Современное видение мира. О том, что мы сами его создаем и видим созданное собой, —заплетающимся языком произнес Адонай. – Читаю в свободное время… Чтобы быть в курсе…

Директор молчал. Его бледное лицо медленно зеленело.

– В свободное время… Сами создаем мир… – зашипел он и вдруг перешел на визгливый фальцет:

– Мне интересно, как ты будешь создавать мир, когда вылетишь из этого кабинета! Ты уволен! Всему есть предел! Пиши заявление или пойдешь по статье. Создавай, ваяй, проектируй! Но только не здесь! Усек?

Адонай Троекуров застыл на месте, отдавшись во власть унижению. Тут же накатила тоска и ощущение того, будто пол под ногами всколыхнулся и стал жидким. Он схватился за спинку стула. По привычке сделал дыхательное упражнение. Поднял глаза на Директора. Тот наблюдал за ним и улыбался.

И опять в недрах его сознания что-то произошло, как это было совсем недавно, но уже по-другому. В голове зазвучал хрипловатый куплет популярной питерской группы. Вторя такту мелодии, Адонай передёрнул плечами, сделал замысловатый реверанс и вскинул вверх подбородок.

– А знаете что? Я сам увольняюсь! Сам!!! И идите вы все на х..!

Под злорадным взглядом Директора, который успел достать смартфон и все снимал на камеру, Адонай прошелся хромым вальсом круг, второй по кабинету, совершил еще один реверанс и медленно поплыл к выходу.

– На х..! И ты на х..! И вы на х..! – громко кричал он, хлопая с остервенением дверями в большом холле и заглядывая внутрь, откуда на него таращились испуганные и восхищенные глаза служащих. Выдохнувшись, иссякнув, испытывая усталость и огромное облегчение, уже не торопясь и вразвалку стал спускаться по лестнице.

На проходной сидел тот же вахтер, что и с утра. Мутный свет обтекал круглое лицо со щеткой усов, две жестких линии у носа и круглую плешь. Он вздрогнул, завидев проходящего Адоная, прогнулся и залебезил слащавой скороговоркой:

– Это ж надо, какой сбой в системе… Посылают на х.., как воду пьют… Господи прости! Вы бы приструнили их, а то не приведи… дойдет до анархии…

Нисколько не слушая его, даже не глядя, весь уйдя в себя, как черепаха в панцирь, Адонай небрежно кивнул, расправил плечи и, распахнув дверь, смешался с толпой скандирующих арабов, орущих на непонятном ему языке.

Белое и белое

***

– Маменька, когда я умру, будьте любезны, похороните меня в белых тапочках.

– Господь с тобой, сын. Что ты говоришь матушке? Как такое возможно? И тебе нисколько не стыдно?

– Моя жизнь – это сплошная ошибка природы. Я не умею жить, матушка.

– Тебе от меня что-то надо? Как всегда, денег?

– Я проигрался в карты. Графу N. Карточный долг – дело чести. И теперь мне остается только умереть.

– Сколько?

– Сто, маменька.

– Эко ты хватил, голубчик. Так мы скоро по миру пойдем с твоими забавами. Сто… надо же…

– Это не забавы. Это болезнь души, маменька. К тому же, для вас эта сумма – все что пыль на ветру.

– Не говори так про деньги, сын. Не к добру так говорить. Возьмешь у Панаса. Скажешь, я велела. Но ты должен пообещать, что с картами покончено. Ни-ни!

– Ни-ни, маменька! Бог слышит мои слова!

– Во что играли-то, сын? В преферансы, поди?

– Не, для преферансов я слишком глуп, маменька. В фараона играли.

– Эх, голубчик… Пушкина почитай, «Пиковую даму». Может это тебя научит…

– Читал я, признаюсь. Мистики много, а у нас, гляди, електричество скоро проведут. Не про то вы… В любом случае, премного благодарен, маменька! Пойду я. Долг отдать надо.

– С Богом.

– За белые тапочки это я так, блажь… Не берите в голову.

Молодой человек накидывает сюртук и спускается к камердинеру. Ноздри его раздуваются, в глазах озорной блеск.

– Панас, будь добр, дай мне сто на руку. Маменька велела.

У камердинера мутный взгляд и круги под глазами. С вялым безразличием, на полном автомате он отсчитывает деньги и протягивает их наследнику.

– Ты бы поаккуратнее, Панас. Вишневкой за версту несет. Вот маменька учует, греха не оберешься.

Камердинер вытягивается в струнку, глаза блестят, с отвисшего уса падает тяжелая капля на пол.

– Так точно!

Ухмыляясь про себя, довольный юноша выходит на улицу и садится в бричку. Все то время, пока едет, он вспоминает мелкие делали своего позорного проигрыша. Кривится, лицо его мрачнеет, наливается нездоровым румянцем.

Заходит в особняк графа N на нервическом взводе.

Граф N встречает его в гостиной. Не давая ему открыть рта, юноша достает деньги и швыряет их на пол.

– Будьте добры! Подберите! Вы!!! Грязный мошенник!

Белое лицо графа N приобретает кирпичный оттенок. На несколько секунд он застывает. Затем произносит ровным, хорошо поставленным баритоном:

– Немедленно требую сатисфакцию.

– Что ж, извольте! Где и когда?

– Я повторюсь. Немедленно! Кто будет вашим секундантом?

– Так с ходу? Сложно сказать.