Метатеги

Дверь открылась и вошла секретарша с чашкой дымящегося кофе. Адонай быстро сунул часы в ящик стола.

– Ваш кофе, пожалуйста. – Девушка посмотрела на стопку проектов и на неуклюже застывшего начальника у стола. – Вы уж следите за собой. Столько работы на вас навалили, надо же… Может, вам еще чего-нибудь? Перекусить, например?

– Спасибо, Мария. Я дома поел, – соврал Адонай. – Знаешь что, позови Михаила. Поговорить надо. Он уже пришел, надеюсь?

– Конечно. Вносит правки в проекты. Сейчас позову.

– Спасибо.

Когда вошел его зам, Адонай делал вид, что читает проект «Беларусь». Он тут же отложил его в сторону, но Михаил уже увидел название.

– Что скажешь? – кивнул он на папку. – Нехилая завернулась ситуэйшн, все в шоке.

– А ты какие правки вносил? Я вроде по этому поводу никаких решений не принимал.

– Как обычно, ориентировался на исторический дискурс, здравую логику и волю народа. Сложившаяся ситуация рассматривалась как одна из интерпретаций возможных вероятностей, но чисто гипотетически. Скажу честно – у меня такое впечатление, что кто-то вмешивается в ведение дел, а мы этого даже не знаем.

– И ты тоже это чувствуешь? – встрепенулся Адонай и достал из ящика стола будильник. – Тогда вот, смотри!

– Ни фига себе! Что это значит?..

Тонкая длинная стрелка на бледном циферблате часов с механическим стрекотом жевала последнюю секунду мироздания – зловеще, неотвратимо, с упрямой размеренностью циклических повторов.

– Что это значит, мы должны сейчас выяснить. Немедленно, – глядя в глаза заместителя, тихо и твердо произнес Адонай. Он заметил, как мгновенно побледнел Михаил, лицо его вытянулось, в глазах застыли растерянность и испуг.

– Ты ничего мне не хочешь сказать?

– Так сразу? Даже не знаю. Надо подумать…

– Некогда. Понимаешь, чем это грозит?

– Сначала нас уволят. Потом закроют все остальное. Глобальный проект сдадут в утиль.

Адонай открыл сейф, достал пузатую бутылку и две рюмки. Налил в них коньяк. Быстро и молча они опрокинули его в себя.

– Теперь садись и говори. Какие предположения?

– Думаю, Падшего следует исключить сразу. Он и так лет двадцать, как рулит, – сказал Михаил. Он уже взял себя в руки. Многолетние опыт и выучка давали о себе знать. – Если только не захотел все ускорить. Но я в этом не вижу смысла.

– Это отметаем. Дальше.

– Влияние и поглощение другими религиями. Сублимация наступает, когда какая-то религия занимает ведущую роль в мире. Создается главенствующее ментальное облако, которое меняет ход событий вероятного будущего в сторону своих канонов и убеждений, – Михаил опрокинул еще одну рюмку и выдохнул. – Но мы пока на первом месте. Последние годы дышит в затылок ислам, однако наши позиции сильны. В Коране говорится, что Киямат наступит внезапно, но сначала будет два трубных гласа. Пока таковые не зафиксированы.

– Что по индуизму и буддизму? – тут же переключился Адонай. Он владел всей необходимой информацией, однако повтор ключевых моментов помогал ему размышлять, выискивая нюансы там, где, казалось, нет никаких погрешностей.

– Индусы считают, что мы живем в веке Кали-юги, черной жены бога Шивы. Миром правит богатство, стерты грани между добром и злом. Кали, собственно, богиня смерти. Так что вывод очевиден. Что касается буддизма, то здесь все не так плачевно…

– Мир – это сон Брахмы, а жизнь – череда бесконечных реинкарнаций, – продолжил за него Адонай. – Все призрачно и непостоянно, все умирает и возрождается. Конца не существует, так же, как и начала. Гипотетически. Мы ни к чему не пришли. Но разложили видимое по полочкам. Теперь осталось нащупать невидимое, – подвел он итог.

Михаил налил себе еще рюмку коньяка. Адонай его не сдерживал, зная, что у того отлично работают мозги в любом состоянии.

– А что, если обратить взор к науке, – медленно, словно самому себе, проговорил Михаил. – Последний век она движется слишком быстро, поглощая огромные мировые ресурсы. Сегодня уже тягается с религией, а в некоторых случаях затмевает ее, объясняя то, что недавно считалось божьими чудесами. Что, если…

Адонай вдруг почувствовал подступивший к груди холодок, рой беспорядочных мыслей ворвался в сознание, заскакал, пытаясь выстроиться в одну непрерывную логическую цепь. Так бывало всегда в преддверии открывающейся истины, душевного куража, вслед за которым возникали зрелые плоды настоянной временем мудрости. «Не стоит тратить время на поиски истины. Когда-то она приходит сама» – так он когда-то сказал Михаилу, указывая на симбиоз наблюдения, опыта и интуиции. Правда, сейчас была другая ситуация – необходим был легкий укол, толчок к размышлению. А дальше уже, как говорится, дело техники…

– Продолжай.

– Что, если этот порыв технократии забрал слишком много ресурсов. Природных – само собой, но вот умственных… Насколько я знаю, такие исследования в области силы ментальных структур и возможного мирового дисбаланса не проводились. А ведь это, в сущности, огромный взрыв, произошедший за короткое время. За каких-то сто лет… От простой лампочки до нейронной сети. До эффектов, природу которых человек еще не разгадал, но уже применяет в современных технологиях. Как эффект спутанных частиц, например…

– И этот взрыв… – начал было Адонай, уже следуя по складывающейся в его голове цепи мыслей, – этот взрыв нарушил естественное течение миропорядка, увеличив, таким образом…

– То, чему подвержено все в замкнутой системе! В нашем мире! – вскрикнул Михаил, опрокидывая очередную рюмку коньяка. – Сколько лет мы ждали черта там, где его нет! А п….ц подкрался незаметно! Второй закон термодинамики. Помнишь наизусть?

– Только своими словами. Энтропия в замкнутой системе не может уменьшаться со временем. Она находится только в равновесии или постоянно возрастает в случае любых происходящих в ней процессов. Как-то так, вроде.

– Ну вот, я думаю, дальнейшие комментарии излишни, – выдохнул зам и было видно, как он осунулся, постарел, лицо стало похоже на каменный лик с печатью тысячелетий, прошедшихся по нему.

– О том, чтобы что-то исправить…

– Не может быть и речи, – закончил Михаил, разливая по рюмкам остатки коньяка. – Примем неизбежное, как уже случившееся.

Они молча чокнулись и выпили.

– В любом случае, нашей вины здесь нет, – словно уже оправдываясь перед Директором, развел руками Адонай. – Всему приходит свой конец. Рано или поздно. Введи в курс сотрудников. Напряги, чтобы аргументированно составили отчет о погрешности. Проверь сам и к концу дня принеси мне.

– Без вопросов, – Михаил встал со стула и направился к двери. – Спасибо за коньяк.

Тяжесть предстоящей утраты стянула грудь Адоная Троекурова, он помедлил, но все же глухо, дрогнувшим голосом спросил:

– Не жалко всего, что было?

– Ай, не спрашивай, – в тон ему быстро ответил зам. Понятно было, что у того тоже скребут на душе кошки. – Сколько времени отдали, сколько сил… Куда пойдешь после увольнения?

– Не думал еще. Все так неожиданно. Надо осмыслить.

– Вот и я о том же. Ладно, до вечера.

Оставшись один, Адонай убрал в сейф пустую бутылку и рюмки, закрыл его и сел в кресло. Горькое предчувствие неизбежной катастрофы не покидало его; мало того, оно стало расти, отдавая болью в груди. Он хотел было писать докладную Директору, выдернул лист бумаги и ручку, но тут же отбросил их, переложил папки на столе, взял в руки книгу, которую читал в последнее время, открыл в заложенном месте. «Второй принцип биоцентризма: наши внешние и внутренние ощущения неразрывно связаны. Они не могут быть разделены, как две стороны одной медали».

– Что верно, то верно, – ни о чем не думая, тупо произнес он в пустоту. Посмотрел в бледный проем окна, встал, и уже двигаясь к нему, на полпути его накрыла третья волна панического приступа. Во рту стало кисло, подступила тошнота, он судорожно вздрогнул, доковылял до окна и ухватился за подоконник.

Под голубоватым небом Бейрута ячеистым ковром расстилались сотни многоэтажек, отделенных от горизонта неровной полосой моря. Он увидел, как в одном из отдаленных кварталов возник серый дымок и тут же невидимой ракетой метнулся вверх, к облакам. Всю местность опоясало темное жерло взрыва, из середины выскочил белый коллапсирующий шар огня, мгновенно раздулся до невероятных размеров и тут же схлопнулся. Прикрыв глаза, Адонай почувствовал сокрушительную мощь ударной волны, пронизавшей его тело. Взъерошив волосы, она тут же улетела дальше.

И опять мир стал распадаться на куски, на отдельные элементы некогда единого бытия. И в унисон с этим хаотичным движением мириадами осколков разлеталось сознание Адоная. Душа все еще сохраняла единство, как бы со стороны наблюдая за всемирным дроблением, в каждой части которого заключалась чья-то хрупкая жизнь. Все они были в нем, и он был во всех. Он чувствовал страдание безликой девушки из Гоа, пригнутую к полу толстым спонсором; гнев чернокожего рабочего из Атланты, метнувшего пивную банку в чью-то тень на мостовой; боль паренька, уткнутого лицом в асфальт, дрожь его тела от каждого удара дубинки, ненависть его исступленно кричащей подруги и животный страх гэбэшника, с которого сорвали маску, выставив зло напоказ… Вместе с этим лицо его кривила злая усмешка диктатора, глядящего из окна на электорат; он испытывал удовлетворение темного магната, заключившего удачную сделку на продаже живого товара; праведную ярость моджахеда, поджигавшего автомобильную покрышку на христианском мученике… корыстную любовь, безразличие и нездоровую страсть к зрелищам со стороны, досужим рассуждениям, черному пиару и пустому гуманизму… «Корабль никогда не плывет в неизвестность. Он всегда попадает в гавань», подумал Адонай и понял, что еще немного – и вслед за дробящимся сознанием душа его так же лопнет и разорвется в клочья беспорядочного хаоса. Тогда, возможно, он сойдет с ума и перестанет существовать как индивид. Где-то на уровне подсознания щелкнул защитный механизм самовыживания, он сконцентрировался, собрал волю в кулак и выдернул тот осколок, что был ближе к нему, натужно вздохнул, втягивая в него все свое существо, и придал ему законченную целостность.

В трансе от пережитого, стоя у окна, он наблюдал за тем, как все остальное черным мусором уносится в бесконечные воды небытия…

– …Эй, Троекуров!.. Я тебе говорю! Ты что, глухой?..