Девушка встречает парня

Это из личного опыта? – говорит Норман.

Какой искрометный юмор, – говорю я.

Я принимаю постную мину. Надеюсь, это поможет.

Доминик молчит. Просто пялится на меня. Он так пристально смотрит, что вынуждает отвести взгляд. Прикинувшись, будто пошла в туалет, я заскакиваю в другой бар и звоню Полу.

Приходи в паб, – говорю я. Стараюсь, чтобы это прозвучало оптимистично.

А кто там? – говорит Пол.

Нас тут куча, – говорю я.

Дом и Норм? – говорит Пол. – Я потому спрашиваю, что они оставили мне на автоответчике оскорбительное сообщение.

Ага, мне тоже, – говорю я. – Я здесь.

Без обид, Имоджен, но я не приду, – говорит Пол. – Они мудозвоны. Считают себя очень остроумными, кочевряжатся, будто какая-то мерзкая парочка клоунов из телевизора. Не знаю, что ты там с ними делаешь.

Давай, Пол, пожалуйста, – говорю я. – Будет очень весело.

Ну да, теперь все люди делятся на тех, кто считает, что очень весело искать в сети фотографии женщин, которые трахаются с лошадьми и собаками, и на тех, кто так не считает, – говорит Пол. – Если тебя нужно будет забрать, позвони мне позже.

Пол очень зажатый, думаю я, давая отбой.

Не понимаю, почему он не может просто сделать вид, что находит это смешным, как приходится делать нам всем.

(Может, он и правда гей.)

Так что там насчет второй стажерки? – говорит Норман, когда я возвращаюсь. – Не Шантель, а та другая. Простажируем ее?

Мне сейчас не до этого, – говорит Доминик, глядя на меня.

Я смотрю выше его глаз, на лоб. Поневоле замечаю, что у Доминика и Нормана совершенно одинаковые прически. Норман идет к стойке и возвращается с полной бутылкой вина. Они с Домиником пьют «гролш».

Я столько не выпью, – говорю я. – Я всего на пару бокалов, мне скоро пора домой.

Выпьешь, – говорит Норман. Он наполняет бокал выше тонкой линии, до краев, так что вино чуть не проливается на стол и, чтобы слегка отпить, мне придется наклониться и припасть к нему губами, не поднимая со стола бокал, или же поднять его со сверхчеловеческой ловкостью, иначе вино прольется.

Через пару минут мы идем есть карри, – говорит Доминик. – Ты с нами. Пей быстро.

Я не могу, – говорю я. – Сегодня понедельник. Завтра на работу.

Можешь, – говорит Норман. – Нам тоже на работу, ты же знаешь.

Я выпиваю четыре бокала, точно так же наполненные до краев. Доминик и Норман ревут от смеха, когда я сгибаюсь, чтобы отпить. В конце концов я отпиваю, чтобы их затем рассмешили последствия.

В ресторане, где повсюду такие резкие запахи и кажется, будто плинтусы отходят от стен, Доминик и Норман говорят о работе, будто меня здесь нет. Они рассказывают пару анекдотов о мусульманских летчиках. Рассказывают длинный запутанный анекдот о слепом еврее и проститутке. Затем Брайан присылает Доминику эсэмэску о том, что не сможет прийти. Следует громкий диалог с ним по телефону по поводу Шантель, греганутой подружки Шантель и о том, находится ли греганутая подружка Шантель сейчас с Шантель, чтобы Брайан мог «заценить». Тем временем я сижу в гудящем ресторане, и мне интересно, что означает слово «греганутая». Это слово они явно сами придумали. Оно их очень смешит. Так сильно смешит, что это оскорбляет окружающих посетителей и обслуживающих нас индийцев. Я тоже не могу удержаться от смеха.

Видимо, слово в целом означает, что другая стажерка, по их мнению, маловато красится на работу, хотя ей уже шестнадцать и вообще-то пора уже научиться, как говорит Норман. Она носит неправильную одежду. Она их слегка разочаровывает.

Она слегка, ну знаешь, греганутая, – говорит Доминик.

Кажется, начинаю понимать, – говорю я.

В смысле, взять тебя. Ты занимаешься спортом, и все такое. У тебя высокая должность, и все такое. Но при этом ты не греганутая. Этот твой байк. Тебе это сходит с рук, – говорит Норман.

Короче, я нормально смотрюсь на мотоцикле, и значит, не греганутая? – говорю я.

Оба ухохатываются.

Короче, это означает «неженственная»? – говорю я.

Хотелось бы увидеть, как она грегует, – говорит Норман, глядя на меня. – Ты со своей симпатичной сестренкой.

Они ревут от хохота. Этот смех уже начинает немного скрести меня наждачной бумагой по черепу. Я отвожу взгляд от всех, кто на нас смотрит. Опускаю его на скатерть.

Эх, плохо не знать политкорректных обозначений, – говорит Доминик.

Греганутая, греганутая, греганутая. Шевели мозгами, – говорит Норман. – Ну давай. Свободные ассоциации.

Рыгать? – говорю я. – Что-то связанное с рыганием?

Холодно, холодно, – говорит Норман.

Ну, подскажи ей, – говорит Доминик.

Ладно. Вот тебе суперподсказка. Как тот мужик на Би-би-си, – говори Норман.

Какой мужик? – говорю я.

Мужик, которого турнули из-за Ирака: рулил на Би-би-си, пока не разрешил открыто говорить в новостях то, чего не следовало, – говорит Норман.

М-м, – говорю я.

Ты что, дебилка? Грег Дайк[27]. Помнишь? – говорит Доминик.

В смысле, стажерка как-то связана с Грегом Дайком? – говорю я.

Оба смеются.

В смысле, она открыто говорит то, чего не следует? – говорю я.

Она, типа, бучиха, – говорит Норман.

Что-что? – говорю я.

Лизуха, – говорит Норман. – Ну, похожа.

Как та страшила, что размалевала вывеску «Чистоты», – говорит Доминик. – Ебаная лесбуха.

(Я вся холодею.)

Теперь будет суд, и мне не терпится на него пойти. Надеюсь, мы все туда доберемся, – говорит Норман.

Конечно, – говорит Доминик. – Мужики им нужны, иначе на такой суд вообще никто не придет.

Про это я Брайану и втирал, – говорит Норман. – Теперь будь готов вмешаться, когда наступит момент.

Знаете, – говорю я, – утром в газете писали, что подростки-геи кончают самоубийством в шесть раз чаще, чем обычные подростки.

Отлично. Ха-ха! – говорит Норман.

Взгляд Доминика мутнеет.

Человеческий вид, самопатрулирование, – говорит он.

Они снова начинают говорить, будто меня здесь нет, как они делали, пока беседовали о работе.

Понимаешь, вот этого я и не догоняю, – серьезно говорит Доминик, качая головой. – Ведь им никак этого не сделать, в смысле, без него. В общем, это типа как беспонтово.

Фрейд называл это, – говорит Норман (Норман изучал психологию в Стерлинге[28]), – состоянием нехватки[29]. Состоянием, когда не хватает чего-то, ну знаешь, реально существенного.

Доминик кивает с постной миной.

Во-во, – говорит он. – Разумеется.

Подростковое отставание. Явная недоразвитость, – говорит Норман.

Ну да, только очень тяжелый случай недоразвитости, – говорит Доминик. – В смысле, все остальное не важно. Не важно, как это стремно. Типа, что меня бесит – тут горбатого могила исправит. Никак не смухлюешь. Потому-то королева Виктория и не запретила ковырялок.

Как это? – говорит Норман.

По «Четвертому каналу» было. Она как бы сказала, что такого не бывает – типа, не существует. И она была права. В смысле, когда этим мужики занимаются, педики, в сексуальном смысле, это пиздец отвратно и приводит к голубой педофилии и всему такому, но у них хоть реальный секс, да? Но бабы… Типа, как они могут? Я просто не догоняю. Прикол какой-то, – говорит Доминик.

Ну да, но классно наблюдать, – говорит Норман, – если двое ебабельные.

Ну да, но надо признать, что настоящие в основном совсем даже не ебабельные, – говорит Доминик.

(Господи, моя родная сестра – греганутая, дефективная, неебабельная, недоразвитая и даже не заслуживает запрета.)

Доминик и Норман почему-то снова ухохатываются. Они обнимаются.

Мне уже пора, – говорю я.

Нет, не пора, – говорят они в один голос и наливают в мой бокал «кобры».

Нет, пора, – говорю я.

* * *

Я отрываюсь от них у многоэтажки. Прячусь за машиной, чтобы они не поняли, куда я пропала. Дожидаюсь там, пока не исчезают из виду топчущиеся ноги. Слышу, как оба поднимаются по лестнице, и смотрю, как они возятся у автомата для выездных билетов, пока тот, что за рулем, наконец не находит билет, соображает, как правильно вставить его в автомат, и наконец их машина проезжает под шлагбаумом.

По дороге домой меня рвет под деревом на обочине. Я поднимаю голову. Дерево, под которым меня стошнило, все в белых цветах.

(Подростковое отставание.)

(Мне четырнадцать. Мы с Дениз Макколл в кабинете географии. Сейчас перемена. Мы как-то умудрились не выйти из класса; возможно, Дениз сказала, что ей нездоровится, или возможно, я; так можно было остаться на перемене в классе. Мы часто говорили, что нам нездоровится, если шел дождь или было холодно.

На столе – стопка тетрадей с домашкой. Дениз их перебирает, зачитывая имена. При каждом имени мы говорим вслух про каждого ученика, сдаст он или нет, наподобие той игры, что мы играем дома с Антеей при обратном отсчете хит-парада «Вершина популярности»[30]. Если кто-то нам нравится: «ура». А если не нравится: «фу».

Дениз находит тетрадку Робин Гудман.

Почему-то моей подружке Дениз Макколл очень не нравится Робин Гудман из Бьюли, с курчавыми, темными, густыми на макушке волосами, смугловатой кожей, длинными руками, о которых постоянно талдычит учитель музыки, когда она играет на кларнете, с ее серьезным, прилежным, слишком умным лицом. Мне она тоже не нравится, хоть я с ней почти не знакома. Она ходит со мной на два-три предмета – вот и все, что я о ней знаю, помимо того, что она играет на кларнете. Но сейчас я рада тому, что она мне не нравится, ведь это доказательство того, что я – подружка Дениз. Хоть я и не уверена, что мне так уж нравится сама Дениз или что Дениз не сказала бы «фу», дойдя до тетрадки с моим именем, если бы меня не было здесь с ней в классе.

Мы с Дениз пишем буквы Л, Е, С, Б, А на обложке тетради Робин Гудман – черной ручкой из моего пенала. Или, точнее, я пишу буквы, а Дениз рисует стрелку, показывающую на них.

Потом мы засовываем тетрадку внутрь стопки.

Когда начинается урок географии и Похотливая географичка, как мы называем мисс Похот, пожилую учительницу, которая преподает нам этот предмет, раздает тетрадки, мы наблюдаем за реакцией Робин Гудман. Я сижу через пару рядов за ней и вижу, как ее плечи напрягаются, а затем поникают.

Проходя мимо нее в конце урока и взглянув на тетрадь у нее на парте, я замечаю, что стрелку Робин превратила в ствол дерева, а вокруг букв Л, Е, С, Б, А нарисовала сотни цветочков, словно буквы – это ветви дерева и все они вдруг зацвели.)

* * *

Десять лет спустя та же самая Робин Гудман, с ее длинными темными волосами и смуглым, серьезным, прилежным лицом

(боже ж ты мой)

находится здесь у меня, когда я добираюсь домой. Она сидит на диване, а перед ней стоит чашка чая. Робин Гудман читает книгу. Я такая пьяная и голова так кружится, что я не могу разобрать название на обложке книги, которую она читает. Я стою в дверном проеме и держусь за косяк.

Привет, – говорит она.

(боже ж ты мой, моя сестра тоже —)

Что ты сделала с моей сестрой? – говорю я.

Твоя сестра в ванне, – говорит она.

Я сажусь. Запрокидываю голову. Меня тошнит.

(я сижу в одной комнате с)

Робин Гудман выходит из комнаты. Возвратившись, она просовывает мне что-то в руку. Это стакан. Один из моих стаканов из шкафчика.

Выпей, – говорит она, – и я принесу тебе еще.

А ты не особо изменилась со школы, – говорю я. – Выглядишь точно так же.