Помоги проекту - поделись книгой:
Только самые важные, – говорит дедушка. – Только те, что нужно рассказывать. Некоторые истории рассказывать всегда нужнее. Так ведь, Антея?
Так, дедуля, – говорю я.
Ну да, все так, – сказала Мидж. – А потом ты сразу же вышла на улицу и кинула камень в окно кухни, помнишь?
Она показала на окно, которое теперь находилось прямо перед нами, с нарциссами в вазе и шторами, за которыми она ездила в самый Абердин.
Нет, – сказала я. – Вообще этого не помню. Не помню ничего такого. Помню только что-то о «Свидании вслепую» и о том, что всегда были тосты.
Мы обе уставились на окно. Это было то самое окно, но, конечно, другое, почти пятнадцать лет разницы. Не похоже было на то, что его когда-нибудь могли разбить или что оно когда-нибудь хоть чем-то отличалось от того, каким было сейчас.
Оно разбилось? – сказала я.
Ну да, разбилось, – сказала она. – Конечно, разбилось. Вот какой девчонкой ты была. Надо мне было это вписать в твой психологический портрет для «Чистоты». Чрезвычайно внушаема. Бездумная бунтарка.
Ха, – сказала я. – Уж это вряд ли. Я никакая не внушаемая. – Я кивнула головой на фасад дома. – Я имею в виду, кто пошел и купил мотоцикл за несколько тысяч фунтов лишь потому, что на нем было написано «БУНТУЙ»? – сказала я.
Да я не поэтому его купила, – сказала Мидж, и ее шея покраснела до самых ушей, как тот мотоцикл. – Просто цена была подходящая, ну и подходящая форма. Я купила его не из-за какой-то дурацкой надписи.
Мне уже было стыдно за то, что я сказала. Мне стало стыдно, как только слова слетели с губ. Вот на что способны слова. Ведь теперь, возможно, она уже никогда не сможет без задней мысли сесть на этот мотоцикл, и виновата буду я. Возможно, для нее я испортила мотоцикл. Я уж точно ее разозлила – я поняла это по тому, с каким спокойствием она властно указала, чтобы я не опаздывала, и велела, чтобы я не называла ее Мидж на работе, особенно перед Китом. Затем она так бесшумно защелкнула за собой входную дверь, что это показалось оскорбительным.
Я попыталась вспомнить, кто там у них в «Чистоте» был Китом. Все выглядели одинаково: боссы со слегка англизированным акцентом и модненькими гладко бритыми головами. Все выглядели староватыми для подобных стрижек. Все выглядели почти лысыми. Все выглядели так, что любого из них можно было назвать Китом.
Я услышала, как она сняла чехол и аккуратно его сложила, затем я услышала, как она села на мотоцикл, завела его и с ревом умчалась по подъездной дорожке.
Бунтуй.
Шел дождь. Я надеялась, она не будет лихачить под дождем. Надеялась, тормоза у нее исправные. Дождь лил здесь каждый день, с тех пор как я вернулась, все восемь дней. Шотландский дождь – это не миф, а обыденность. Ничего, кроме дождя, детка, восемь дней в неделю[9]. Дождь хлещет каждый день. Когда я ростом да была еще с вершок, тут как раз и ветер и дождь[10].
Да, ведь когда мы ростом да были еще с вершок, Мидж в том числе бесило, что он всегда переиначивал слова. О, если ты покоен, не растерян… Когда теряют головы вокруг… И если ты готов к тому, что слово… И если можешь сердце, нервы, жилы… И если будешь мерить расстоянье… Секундами, пускаясь в дальний бег… Земля – твое, о дочерь, достоянье! И более того, ты – женщина[11] НЕТ-НЕТ-НЕТ, ДЕДУЛЯ, ТАК НЕ СКЛАДНО, – визжала она. Она стояла на линолеуме прямо там, где теперь лежал новый паркет, и кричала в какой-то изумительной ярости: «Не меняй слова! Ты их меняешь! Так нельзя! Это неправильно!» Я и это забыла. Изумительная благодать, о сладостный звук[12]. А еще: «Мидж, можно мне эту книжку?» «Можно, если скажешь волшебное слово – какое волшебное слово?» Волшебным словом было Имоджен. «Мидж, можно доесть твою картошку?» «Мидж, можно взять твой велик?» «Мидж, скажешь, что это ты сломала?» «Да, если скажешь волшебное слово – какое волшебное слово?» В Мидж что-то изменилось. Что-то существенное. Я попыталась вспомнить, что это было. Оно стояло прямо у меня перед глазами, но я никак не могла разглядеть.
У них был тиковый кофейный столик. Я сейчас вспомнила, как они гордились тем, что он был из тика. Бог знает почему. Неужели тик был такой невидалью? Тиковый кофейный столик давно исчез. Исчезли все их вещи. Я была без понятия куда. Единственное реальное ощущение, будто оба по-прежнему здесь, исходило от того, как падал свет через ту самую застекленную входную дверь, да от фотографии в рамочке, которую Мидж повесила на стену рядом с тем местом, где раньше находилась дверь столовой.
Столовая. Ну и словечко. Давно исчезнувшее слово, канувшее на дно морское. Мидж снесла стены между столовой и гостиной, чтобы получилась одна огромная комната. Провела центральное отопление. Снесла стену между ванной и малюсенькой спальней, где я спала субботними ночами, когда мы здесь останавливались, – снесла, чтобы увеличить ванную: теперь на месте моей односпальной кровати стояла ванна. Заасфальтировала палисадник, где у бабушки росли розы и гвоздики. Теперь Мидж ставила там свой мотоцикл.
На фото они казались старыми, теперь я это заметила. Они были похожи на двух стариков. Черты лица смягчились. Он стал гладеньким, c милым, почти девичьим личиком. Она казалась сильной, поджарой, словно в старую кожу влез улыбчивый молодой парень из фильма про Вторую мировую. Они казались умудренными. Были похожи на людей, которым уже все равно, которые понимали, как мало осталось времени. Лодка номер два, возвращайтесь, ваше время истекло. Пять лет назад они поехали на отдых в Девон. Из прихоти купили в лодочном магазине тримаран и отправили нашему отцу записку. Дорогой сын, мы уехали посмотреть мир, привет девочкам, скоро вернемся. Из прихоти отплыли. Они ни разу не плавали под парусом.
Умудренные дурачки. Они присылали нам открытки с берегов Испании и Португалии. Потом открытки приходить перестали. Два года назад отец приехал на север и поставил надгробный камень на их пустом месте на кладбище – месте, которое они купили еще до нашего рождения, – с их именами и фотографией, той самой, на которую я смотрела сейчас, и слова на камне под деревьями, рядом с каналом, среди птичьего пенья и сотен других камней, над пустым участком земли, гласили: РОБЕРТ И ХЕЛЕН ГАНН, ЛЮБИМЫЕ РОДИТЕЛИ, ДЕДУШКА И БАБУШКА, ПРОПАВШИЕ В МОРЕ В 2003 ГОДУ.
На спинах дельфинов. Дружбу водили с волнами[13].
Затем он предложил отдать дом нам, если хотим. Мидж вселилась. Теперь и я жила здесь, благодаря Мидж. Теперь и у меня была работа, благодаря Мидж.
Мне не особо хотелось быть благодарной Мидж.
Но я была у себя дома, я была дома здесь в Инвернессе, благодаря Мидж. Ну, благодаря им двоим, «на дне морском»[14], водоросли покачивались над их рассыпанными костями, передвигавшимися по песчаному морскому дну. Морское дно темное? Холодное? Проникает ли туда хоть какой-нибудь солнечный свет? Их похитили сирены, заманили Сцилла и Харибда. Силла и Харибда. Вот откуда у меня в голове всплыло «Свидание вслепую». Вот почему я вспомнила то немногое об этих субботах, что не забыла до конца, – субботние тосты, субботние телепередачи. Это, а также застывшие, но текучие черты лица на стене, лица старых, умудренных людей.
Мне хотелось быть старой. Надоело быть такой молодой, такой идиотски понимающей, такой идиотски забывчивой. Надоело вообще хоть чем-нибудь обладать. Я ощущала себя интернетом, переполненным всевозможной информацией, но вся она была совершенно равноценной, а все ссылочки напоминали тонкие белые корни сломанного растения, вырытого из почвы и высыхающего, лежа на боку. Как только я пыталась получить доступ к самой себе, как только пыталась кликнуть на себя, пыталась хоть немного углубиться в значение этого «я», в смысле, углубиться дальше единственной быстро загружающейся страницы на Facebook или MySpace, я словно бы знала, что однажды утром проснусь и попытаюсь залогиниться, но обнаружу, что даже этой версии «меня» больше не существует, поскольку во всем мире упали все сервера. Настолько оторванная от корней. Настолько хрупкая. И что тогда делать бедной Антее, бедняжечке?
Я бы села в сарае. И согрелась. И спрятала голову под крыло, бедняжечка.
Мне стало интересно, помнит ли Мидж эту песню – о птице в сарае и приближающемся снегопаде. Я помнила, что это как-то связано с мамой. Я не знала, это подлинное воспоминание или я просто его придумала.
Я села на кухонный пол. Начертила пальцем на паркете квадрат. Перестань. Возьми себя в руки. Я должна была уже ехать на работу. У меня уже должен был начаться следующий новый день в новой «Чистоте». У меня была хорошая новая работа. Я зарабатывала хорошие деньги. Все было хорошо. Я была креативщиком. Вот чем я была. Вот кем я была. Антея Ганн, креативщик из «Чистоты».
Но я смотрела на своих дедушку и бабушку на фото, обнимавшихся и склонявших друг к другу головы, и мне хотелось, чтобы мои собственные кости рассыпались, хотелось, чтобы они перемешались, обглоданные рыбами, с костями другого тела, тела, которое мои кости, душа и сердце любили с бездонной уверенностью десятки лет, и чтобы теперь мы оба лежали на глубине, позабыв обо всем, кроме того, что голые кости – на темном морском дне.
Мидж была права. Я опаздывала на работу. Уже опоздала.
Не Мидж. Имоджен. (Кит.) Какое волшебное слово?
Хорошо, хоть у сестры шекспировское имя. Хорошо, хоть ее имя что-то означает. Антея. Ну ей-богу.
Разве детей не должны называть в честь богов и богинь, рек, важных мест, героинь книг или пьес, или членов семьи, которых не стало еще до их рождения?
Я поднялась на второй этаж и оделась по-деловому. Спустилась на первый этаж. Взяла зонтик. Надела куртку. Остановилась и посмотрела в зеркало, перед тем как выйти из дома. Мне был двадцать один год. У меня были светлые волосы и голубые глаза. Меня назвали Антея Ганн, в честь какой-то девушки из прошлого, которой я никогда не видела, девушки из вечерней субботней телепередачи, девушки, которая всегда что-то крутила, всегда носила симпатичные платья и на которую мама, когда она сама ростом да была еще с вершок, всей душой мечтала быть похожей, когда наконец вырастет.
На улицу я вышла мрачная. Вдохнула чистого воздуха. Воздух был наполнен птичьим пеньем. Я вышла на улицу, ожидая, что идет дождь, но там было солнечно, там было так неожиданно, так откровенно солнечно, такой резкий весенний свет исходил от реки, что я спустилась по береговому склону и села посреди нарциссов.
Вверху по тротуару проходили люди. Они смотрели вниз на меня, как на сумасшедшую. Перила обходила дозором чайка. Она разглядывала меня, как сумасшедшую.
Явно, никто никогда не спускался на берег реки. Явно, никто не должен этого делать.
Я скатилась к водной кромке. Обувь для этого не подходила. Я сняла ее. Трава была очень мокрая. Подошвы колготок от нее потемнели. Я испорчу деловой костюм.
Поверхность Несса рядом с берегом была усеяна цветами, они плескались у моих ног – тонкая изморозь из плавучих лепестков, которые сдуло ветром с деревьев возле собора за спиной. Реку обрамляли церкви, словно демонстрируя: порядочные люди еще во что-то верят. Возможно, они и верили. Возможно, считали, это что-то меняет: все ритуальные венчания, крещения, конфирмации и погребения, все эти столетия, когда в разных своих церквях, наполненных одним и тем же холодным воздухом с гор и c Ферта, люди просили о том, чтобы вещи доказали, что они все-таки имеют смысл, просили о каком-нибудь подтверждении того, что мир находится не в человеческих, а в более важных руках. Лично я была бы счастлива, думала я, сидя на мокрой траве и засунув руки в еще не остывшие туфли, если бы просто знала, что мир – это ягода в клюве у птицы или всего-навсего скошенная дернина вроде этой, которую одним прекрасным весенним утром извлекло из космической пустоты то или иное бессмысленное существо. Этого бы хватило. Вполне хватило. Достаточно просто знать это наверняка.
Сама река была быстрой и черной. Она утешала. Она текла здесь задолго до того, как появился городок с его магазинами, церквями, ресторанами, домами, снующими горожанами, судостроением, рыбной ловлей, портом, многолетними войнами из-за того, кто будет получать со всего этого барыши, а затем с переправкой горских мальчиков-солдат на юг для участия в войнах королевы Виктории, переправки на суднах по новенькому каналу, а затем по озерам в ледниковых расселинах долины Грейт-Глен.
Если бы я захотела, то могла бы просто войти в реку. Могла бы встать и скатиться по береговому откосу. Могла бы просто отдаться быстрой древней реке, броситься в нее камнем.
Возле ноги лежал камень. Это был местный камень, с белыми ребрами и поблескивающей внутри слюдой. Я швырнула его вместо себя.
Река рассмеялась. Клянусь. Она рассмеялась и изменилась, пока я смотрела. Изменившись, она осталась прежней. Вся суть реки заключалась во времени – в том, что время вообще-то очень мало значит. Я посмотрела на часы. Блядь. Я опоздала на полтора часа. Ха-ха! Река снова надо мной рассмеялась.
И я тоже рассмеялась и, вместо того чтобы идти на работу, отправилась тусоваться по новому торговому центру.
Теперь у нас здесь были такие же магазины, как и во всех больших городах. В них были все крупные марки и те же самые лейблы. Поэтому мы здесь стали точно такими же хорошими, как и все большие города по всей стране, что бы ни означало слово «хороший».
Но в торговом центре было полно безгранично грустных покупателей, и люди, работавшие там в магазинах, были даже еще грустнее, а некоторые казались жадными и смотрели на меня так, будто я представляла угрозу, будто я могла что-то украсть, пока бродила и ничего не покупала в пол-одиннадцатого утра. В общем, я ушла из нового молла и вместо этого отправилась в букинистический магазин.
Букинистический магазин раньше был церковью. Теперь он стал церковью для книг. И здесь было ровно столько книг, отданных другими людьми, что можно было их листать, но тебя ничуть не тошнило. Как в том стихотворении – сидишь и читаешь себе книжку, а потом закрываешь ее и ставишь на полку, и жизнь так коротка, что, возможно, умрешь еще до того, как раскроешь эту книгу снова, а ее страницы, отдельные страницы, запертые в книге на полке, возможно, больше никогда не увидят свет. Короче, мне пришлось уйти из магазина, поскольку его владелец подозрительно на меня зыркал, ведь я проделывала то, что непроизвольно проделываю во всех книжных магазинах из-за этого злополучного стихотворения: беру книгу с полки и раскрываю веером, чтобы каждая страница увидела немного света, затем ставлю обратно, потом беру следующую и делаю то же самое, а это отнимает кучу времени, хотя в букинистических, похоже, не возмущаются так, как в «Бордерс», «Уотерстоунз» и прочих, где продавцам обычно не нравится, если сгибаешь или ломаешь корешки новых книг.
Потом я остановилась взглянуть на большой плоский камень, забетонированный в тротуаре рядом с мэрией, – знаменитый камень, старейший и важнейший камень в городе, старейшее доказательство существования города в том городе, где я выросла. Говорят, встарь на этот камень прачки ставили корзины с бельем по пути к реке и обратно или же терли о него белье, когда стирали, – не знаю, что из этого правда и правда ли хоть что-то.
У меня в кармане зазвонил мобильник. Даже не глядя, я поняла, что это из «Чистоты», и на секунду подумала про Мидж, поэтому я решила быть хорошей девочкой, что бы ни означало слово «хорошая», и направилась-таки в «Чистоту», вверх по холму, мимо большого рекламного щита, который кто-то очень мило испортил.
«Matchmake.com. Получи то, что хочешь». И шрифтом помельче внизу: «Получи то, что хочешь, в первые шесть недель, или получи бесплатное членство на шесть месяцев».
Это был массивный розовый плакат с попарно нарисованными на нем мультяшными человечками, стоящими возле домиков и слегка похожими на ведущих прогноза погоды. Вместо лиц у них были пустые мультяшные кружки, но человечки были в форме или обмундировании и держали что-то в руках, чтобы было понятнее, кто они такие. Медсестра (женщина) и полицейский (мужчина). Это была одна пара. Моряк (мужчина) и стриптизерша (женщина). Учительница (женщина) и врач (мужчина). Должностное лицо (мужчина) и творческая личность (женщина). Мусорщик (мужчина) и балерина (женщина). Пират (мужчина) и персонаж с младенцем (женщина). Кухарка (женщина) и водитель грузовика (мужчина). Мужчины и женщины различались между собой грудью и прическами.
Под строчкой «Получи то, что хочешь» кто-то красным, изящным каллиграфическим почерком написал: НЕ БУДЬ ИДИОТОМ. ЗА ДЕНЬГИ ЭТОГО НЕ КУПИШЬ.
А внизу, типа граффити-тега, стояло странное слово: ИОЮИСОЛ.
Иоюисол.
Ты опоздала, – сказала Бекки на ресепшене, когда я проходила мимо. – Тебя искали.
Я поблагодарила ее. Сняла пальто и повесила. Села. Включила комп. Зашла в гугл. Набрала странное слово и кликнула на поиск в интернете.
Молодец, Антея, все-таки добралась, – сказал за спиной один из лысиков.
Куда? – сказала я.
На работу, Антея, – сказал он. Он склонился у меня над плечом. Изо рта у него пахнуло кофе и ехидством. Я отодвинула голову. Он держал в руке эксклюзивную пластиковую кофейную ванночку с пристегивающейся крышкой. На ней было написано «Чистота».
Я подкалываю, Антея, – сказал он.
Ясно, – сказала я. Жалко, что я не могла вспомнить его имени, а то бы постоянно к нему обращалась, как он обращался ко мне.
Все остальные ухитрились добраться ровно к девяти, – сказал он. – Даже школьницы-стажерки. Они пришли вовремя. Бекки на ресепшене. Она пришла вовремя. Я даже не буду приводить в сравнение твою сестру, Антея.
Спасибо, – сказала я.
Лысик слегка передернулся – вдруг я посмею возразить.
Мне просто интересно, что могло тебе помешать соответствовать тем же требованиям, которым ухитряются соответствовать все остальные. Какие-нибудь соображения, Антея?
По вашему запросу – иоюисол – ничего не найдено. Рекомендации: убедитесь, что все слова написаны без ошибок. Попробуйте использовать другие ключевые слова. Попробуйте использовать более популярные ключевые слова.
Я усердно тружусь над концепцией, – сказала я. – Но мне пришлось это сделать дистанционно. Приношу извинения. Мне очень жаль, э… Брайан.
Ага, – сказал он. – В общем, мы тебя ждем. Весь креативный отдел, включая Кита, прождал тебя почти все утро. Ты же знаешь, как стрессует Кит, когда дело касается времени.
Зачем же вы ждали? – сказала я. – Почему просто не начали? Я бы не возражала. Я бы не обиделась.
Переговорная номер два, – сказал он. – Пять минут. Хорошо, Антея?
Хорошо, Брайан, – сказала я.
Значит, его
Окей, дамы и господа, – сказал Кит. (У Кита был американский выговор. С Китом я еще не встречалась. Кит был боссом всех боссов.) Начнем. Включите свет… э… э… Имоджен? Умница. Спасибо.
Мидж со мной не разговаривала. Она проигнорировала меня, когда я вошла в комнату.
Я хочу, чтобы вы посмотрели эти слайды, – сказал Кит. – И я хочу, чтобы вы посмотрели их молча.
Мы сделали, как нам велели.
Замок Эйлен-Донан[15] в облачный день. В воде вокруг замка отражаются облака.
Старый мост в Каррбридже[16] в снежный день. Снежный хвост на мосту. Вода под ним отражает голубизну неба. Лед на его кромках.
Спина кита поднимается из ярко-голубой воды.
Место раскопок с полосой голубой воды позади.
Озеро с зеленой безлесной долиной и военным мемориалом спереди.
Остров поднимается из ярко-голубой воды.
Хайлендская корова на фоне осеннего пейзажа, за ней – тонкая линия света на воде.
Городок. Через его центральную часть течет река, куда я недавно швырнула камень. Небо, изящные мосты, берега реки, здания на берегах, их мерцающие двойники вверх тормашками в отражениях.
Команда, – сказал Кит в темноте. – Спасибо вам всем, что вы здесь. Вода – это история. Вода – это мистерия. Вода – это природа. Вода – это жизнь. Вода – это археология. Вода – это цивилизация. Вода – место, где мы живем. Вода – здесь, и вода – сейчас. Получите сообщение. Получите его в бутылке. Вода в бутылке ежегодно приносит два миллиарда фунтов стерлингов только в одной Великобритании. Вода в бутылке обходится потребителю примерно в десять тысяч раз дороже, чем то же количество водопроводной воды. Вода – это все, что мы в «Чистоте» себе воображаем. Воображение «Чистоты». Это моя сегодняшняя тема. Ну и вот мой вопрос. Как именно мы бутилируем воображение?
Один лысик заерзал на стуле, будто желая ответить. Кит поднял руку, чтобы его утихомирить.
Десять лет назад, – сказал Кит, – двадцати странам мира не хватало воды. Менее чем за двадцать лет количество стран, которым не хватает воды, удвоится. Менее чем за двадцать лет более восьмисот миллионов человек, – да-да, восемьсот миллионов человек, самых натуральных людей, в своем роде, точно таких же, как вы или я, – будут лишены доступа к достаточному количеству воды. Свет, пожалуйста. Спасибо.
Фотография нашего городка на экране поблекла. Кит сидел на столе в конце комнаты, скрестив ноги, как Будда. Он смотрел на всех нас сверху. Хоть я проработала здесь всего половину недели, до меня доходили слухи об этих встречах. Мне рассказывала Бекки с ресепшена. На телефонах отключали звук. Одна школьница упоминала об этих встречах, о том, как было стремно, когда вторничная лекция по креативу закончилась и все вышли, словно загипнотизированные или травмированные. Она так и сказала – вторничная лекция по креативу. Кит, сказала она мне, специально прилетает на эти встречи. Он прилетает каждый понедельник, а потом снова улетает после каждой вторничной лекции.
Внезапно мне подурнело. Я опоздала на вторничную лекцию по креативу. Возможно, теперь босс всех боссов опоздает из-за меня на обратный рейс.
Вот почему «Чистота» сейчас здесь, – сказал Кит. – Вот почему «Чистота» создает водный филиал, вот почему «Чистота» инвестирует столько международных финансов в столь небольшую местность. Пресная вода, команда. В мире она заканчивается. Сорок процентов пресноводных рек и ручьев во всем мире уже слишком загрязнены для человеческого использования или потребления. Подумайте над тем, что это в действительности означает.
Он выпрямил спину и внезапно умолк. Все в комнате подались вперед, с карандашами и мини-ПК наготове. Я почувствовала, что тоже подалась вперед. Не знаю почему. Он на минуту поднял руки, словно пытаясь остановить время, после чего снова заговорил:
Поделиться книгой: