На реке

«При чем тут лодочник?» – хотел спросить Мегинбьерн, но не успел. Лицо отца высохло, сморщилось, как плохо обработанная коровья кожа. Глазницы, в которых мгновение назад клубился снег, провалились и смотрели на него как два брошенных животными дупла, затянутых паутиной.

Мегинбьерн в ужасе отпрянул и проснулся, тяжело дыша. Он глубоко вздохнул, успокаивая бешено мчащееся сердце. И тут же ощутил чье-то чужое присутствие, которое беспокоило его во сне.

– Господин, – раздался где-то в темноте над его головой знакомый мужской голос. Но чей? Он никак не мог вспомнить. – Господин, там, у дома, стоит женщина. Она говорит, что лодочник собрался украсть вашу жену.

***

Когда рушится весь мир, какая разница, что кричит человек, падая в пропасть? Поэтому, выбежав вслед за Мегинбьерном и его людьми на берег, где в лодке сидела Гедда, а Брунольв обнимал ее за плечи, Уна закричала:

– Будь ты проклята, маленькая потаскуха! Пусть твои дети умрут в твоей утробе!

Сила ее горя и отчаяния заставила конунга и его людей остановиться, и они не сразу бросились к лодке. Пользуясь их замешательством, Брунольв выпрыгнул из суденышка и шагнул на берег, прикрывая Гедду, которая замерла в лодке, как испуганный зверек.

– Что ты наделала, Уна? – спросил Брунольв, с ужасом понимая, что в один миг лишился всего. Он понял, что это его возлюбленная привела на берег людей Мегинбьерна, и его мир раскололся, как лед на весенней реке, и части его стали стремительно расползаться друг от друга.

Уна знала, как называется то, что она сделала. Это возмездие. За то, что смеялся с этой маленькой змеей на берегу. За то, что сидел рядом и не скрывался и поэтому девушки стали хихикать у Уны за спиной. За то, что нарушил порядок вещей и терзавшие подозрения не давали ей уснуть. За то, что она ночами караулила у его дома, когда он выберется из своей норы и поползет к этой гадюке, чтобы целовать ее сапоги.

Она поняла, что он собирается выставить ее на позор и сбежать. Но она не сразу догадалась когда. О, нет! Хотя потом она смекнула – ведь это было так просто, – что он никуда не сбежит, не получив денег за свою лодку. И вот вчера, когда Мегинбьерн пришел на берег со своей маленькой ядовитой женой, Уна увидела, как Гедда приблизилась к Брунольву и что-то сказала. Она увидела, как напрягся Брунольв, поняла, что Мегинбьерн ничего не услышал, и решила действовать. Она не будет страдать одна, не станет, краснея от стыда, ходить по деревне. Те, кто разрушил ее маленький мир, тоже будут страдать.

Глядя на Уну с ее искаженным гневом лицом, Брунольв внезапно понял всю чудовищность свершившейся ошибки. Накануне, когда Мегинбьерн осматривал лодку, Гедда тихо сказала ему:

– Сегодня.

Он понял, что она решилась. И хотел только одного – отговорить ее. Спасти ее, Уну, себя. Жить простой, незаметной жизнью. Поэтому, дождавшись темноты, он прокрался на берег и стал ждать. Но появившаяся Гедда была непреклонна и забралась в свою лодку. Брунольв обнял ее за плечи, гладил ее золотистые волосы и просил об одном: «Останься». А потом тишину, нарушаемую только плеском волн, разорвал топот множества бегущих людей и отчаянный крик Уны.

Брунольв верил, что ему удастся все исправить. Он сказал громко, обращаясь к Уне, надеясь, что она поймет, как ошибалась в нем:

– Я люблю тебя.

Но она ничего не успела ответить. За нее все сказал Мегинбьерн:

– Схватить обоих!

Когда его люди бросились к суденышку и замершей на дне Гедде, конунг подумал, как прав был его отец. Лодочник привел его жену в Хель. И она окажется там, как только он срежет с ее глупой головы золотистые волосы.

***

Гедда говорила, что жизнь не заканчивается за лесом и поворотом реки, и Брунольв собирался это проверить. Поэтому он побежал, спасая свою жизнь. Река могла бы стать спасением, но путь к ней отрезали подручные Мегинбьерна, а дальше берег слишком высоко вздымался над водой. Спускаться к ней в темноте было опасно, тем более что преследователи не отставали. И если бы он споткнулся на крутом берегу, и без того слабый шанс на спасение мог исчезнуть. Поэтому он решил укрыться в лесу и со всех ног несся вдоль берега, захватывая широко раскрытым, задыхающимся ртом такой легкий, знакомый с детства воздух, пропитанный запахами речной воды. Река была совсем близко, и если бы он остановился, то услышал бы ее ласковый и зовущий плеск. Но погоня не останавливалась, и Брунольв ворвался в лес, ломая ветки, оставив позади спасительную реку и Гедду. Ее крик летел ему вслед быстрее погони. Но рядом с ней была смерть, а впереди, если Гедда была права, за поворотом реки и лесом, была другая жизнь.

Он надеялся оторваться от своих преследователей. Они могли побояться войти в лес с факелами. Пожар – это второй страх. Первый – холод. Но до зимы еще далеко, и лес полон сухостоя. Но они не испугались и бросились за ним, не замедляя шага. Они настигли его у болота, где он ребенком наблюдал, как тонула в тине конская голова. Тогда он был маленьким, а теперь его крупному телу не было места среди чахлых растений по берегам прогнившего озера. Здесь не было свежего запаха речной воды, только тлен. И когда Брунольв услышал хриплый крик из пересохшего рта преследователя: «Вон он!» – он понял, что это конец.

Он попытался быть храбрым и встретить их лицом к лицу. Но прежде чем его сердце перестало биться, он просил этих людей, своих соседей и товарищей детских игр, пощадить его. Когда они не достали оружие, он осознал, что они не собираются заколоть или изрубить его. Они собирались его бить, пока не устанут, а потом утопить в болоте. И в этот самый момент он закричал, как когда-то в детстве, когда мать обнаруживала последствия его провинности.

– Это не я! – крикнул маленький Брунольв. А взрослый добавил с отчаянной надеждой выжить во что бы то ни стало: – Это придумала Гедда!

Но воинов Мегинбьерна это уже не интересовало. Погоня закончилась, и добыча признала свое поражение…

***

Все было готово к постройке корабля. Помощники только ждали команды, чтобы приступить. Хельга сказала, что корабль следует назвать Нагльфаром. Брунольв сидел на берегу и смотрел на воду. Рядом с ним, обхватив колени и пристроив на них подбородок, сидела Хельга. В высокой траве неподалеку шнырял Фенрир, то и дело поднимая свою лобастую голову, словно гадал, почему так невесела сегодня хозяйка и совсем не хочет играть.

– Мы почти готовы, да, корабельщик? – спросила Хельга.

Он молча кивнул в ответ.

– Может быть, ты передумаешь и отправишься с нами, когда корабль будет готов? – она посмотрела на него в ожидании ответа.

– Я думал, что хочу, – Брунольв покачал головой. – Но – нет.

– Разве ты не хочешь найти Мегинбьерна и взглянуть в лицо своему страху? – настаивала она. – Может быть, ты убьешь его и его кровь смоет твой стыд? Я знаю людей. Они прощают все, кроме своего позора и унижения.

– А чего не простила ты? – спросил Брунольв.

– Унижения своего отца, – сказала Хельга.

Они сидели на берегу и смотрели на волны, которые скоро погонят в путь их великий корабль. Там будет много весел, и еще там будут паруса. С ними корабль бежит быстрее.

– Мы найдем моего отца, – решительно сказала Хельга. – И спасем его. Один проклял его и назвал предателем. Но это не так. Ты же мне веришь?

Он кивнул. Хотя в историях его матери отец Хельги – хитроумный Локи – вряд ли был светлым героем. Но Брунольв знал, что в воспоминаниях своих соплеменников и он сам был не героем, он был для них трусливым изменником, жалким предателем своего господина.

– Это совсем не так, – упрямо повторила Хельга. – Мы найдем его. И у нас будет шанс начать все сначала.

– Как ты хочешь это сделать? – спросил он.

– Мы вступим в бой, корабельщик. И я не знаю, победим мы или нет, но я выжгу весь мир ради моего отца. Они травят его змеями, Брунольв, – она взглянула на него, ее лицо исказилось от сдерживаемых слез. Она перешла на шепот, чтобы не разрыдаться. – Я уничтожу их всех, только ради того, чтобы ему не было больно. Разве мы не должны оберегать тех, кого любим?

Брунольв обнял ее за плечи и прижал ее лицо к своему плечу. Пусть поплачет, но чтобы никто этого не увидел. Ее волосы стекали с его пальцев, как вода.

Он построит корабль и отправится с Хельгой в поход. И ветер надует паруса. Они будут топорщиться, вспухшие, как живот роженицы. Его бока задрожат от напряжения. Вечная свора полетит вперед на корабле, беременном войной. Еще чуть-чуть, и она появится на свет с криками из искаженных болью ртов, в крови и судорогах.

Брунольв знал, чье имя он будет выкрикивать в чужое небо, стоя на палубе своего корабля. Он не хотел искать Мегинбьерна. Потому, что не ему предназначались задуманные им слова. И не хотел найти Уну, где бы она ни была. Хотя все еще смутно скучал по ней. Он подумал, что позовет Гедду. И может быть, она простит его и отзовется, чтобы увести с собой. За поворот реки, за лес. Куда-нибудь. Где непременно есть другая жизнь.

Кукла

Люди часто задают нелепые вопросы. Порой даже и не знаешь, что ответить. Например: «Где ты умудрилась простудиться?» – если б Полина знала! Или на работе задержишься, а тебе участливо так: «Ты чего домой не идешь?» – стала бы она тут без дела сидеть… На днях у нее даже терпение лопнуло! И на очередное: «А ты чего домой не ушла?» – Полина раздраженно ответила:

– Да вот, хожу тут, думаю: «Сейчас все разойдутся, а я кассу вскрою».

А в последнее время начали спрашивать: «Замуж еще не вышла?» Ну что за наказание! Это уже даже не смешно!

Когда тебе за тридцать, и судьба вдруг выбрасывает тебя за борт семейной жизни, ты оказываешься в мире двадцатилетних женщин со стройными жирафьими ногами, лебедиными шеями, тонкими змеевидными руками и повадками борзых. Изящные смеющиеся монстры со стильными прическами, рядом с которыми ты в юбке до колен выглядишь скучно. И твои чулки все равно никому не видны в отличие от их плоских животов. И не забудьте про пучок! То есть волосы, уложенные в пучок, потому что шеф на этом настаивает и это уже вошло в привычку. И, глядя на тебя, никто уже не сомневается, какой вуз ты окончила. Да, педагогический. Хоть и не проработала в школе ни дня, а вот поди ж ты, отпечаточек остался. Но это еще не кошмар. Кошмар – это когда друзья, которых к тридцати годам накапливается некоторое количество, вдруг решают, что твое вынужденное одиночество – это трагедия.

Полина сказала:

– Это не трагедия!

Они сидели в баре, и бармен был щедр. Он искоса поглядывал на нее целый вечер, и по ее напряженной фигуре, которая то сжималась, то разжималась, словно пружина, понимал: ее пятая «отвертка» далеко не последняя.

Она сказала:

– Читайте Шекспира! Трагедия – это когда кто-то умер! А никто же не умер, верно?

Андрюха кивнул, Юрка пододвинул ей пепельницу, а Маринка сделала знак бармену, чтобы он смешал очередной коктейль.

– Это драма, – сказала Маринка и сдула со лба свою каштановую челку.

Она всегда была готова поддержать подругу. Она литературовед. У нее наготове точные определения, примеры из классики… И никакой надежды на счастливый финал – Маринка поклонница Достоевского.

– Да, точно. Драма, – Юрка с Андрюхой не спорят с Маринкой. У них техническое образование, и они не сильны в литературоведении и связанных с ним определениях.

– Мы все исправим, – сказала Маринка, – одна ты не останешься.

– Хорошо, – кивнула Полина и заказала очередной коктейль.

Достоевский помахал ей из толпы танцующих, намекая, что финал может быть не таким радужным, как ей представлялось. Но очередная «отвертка» убеждала, что все еще возможно. Желтый – оптимистичный цвет.

А потом трагедия все-таки случилась. Полина умерла в такси.

Двенадцать лет она была замужем за прекрасным человеком, хотя ее мама сказала, что они не подходят друг другу, потому что он Кот, а она Тигр. Он Близнецы, а она Стрелец. Это важно. Наверное. Они подходили друг другу двенадцать лет, а потом перестали подходить. Однажды вечером, поздней осенью, когда в воздухе пахло свежевыпавшим снегом, она пришла домой, где ее муж стоял посреди коридора, перед зеркалом, в шапке-ушанке и клетчатых шортах, за ношение которых был прозван шотландцем. Он отрабатывал прыжок на сноуборде: подгибал колени и подпрыгивал, доска звонко щелкала об пол. Соседи терпеливо ждали окончания тренировки. Он сказал, не оборачиваясь:

– Я уезжаю покататься.

Полина ответила:

– Угу, – присела на маленький стульчик у шкафа.

За последние полгода она уже привыкла разговаривать с его затылком. И в какой-то момент ей даже стало страшно, что вот он сейчас повернется, а сказать ему в лицо будет совершенно нечего. Он словно поставил ее на полку и там забыл. Полина будто и была в его жизни – смотрела, как он ходит по комнате, пьет чай, разговаривает по телефону, стоя у окна, – и не была. Наблюдала со стороны и ждала, когда возьмут в руки и смахнут пыль. Так что она даже не удивилась, что он не зовет ее с собой. Он же знал, что она никогда не любила падать в снег. И кстати, его подружка ей тоже никогда не нравилась – слишком высокий голос по телефону.

«Прости, дорогая, – подумала Полина, – если бы я сказала по-другому, это было бы неправдой. А как нас учит классик, правду говорить легко и приятно». Хотя ей всегда казалось, что он врет.

– Ты меня любишь? – Полина замерла, ожидая ответа. Шея вытянулась, как у собаки во время охоты.

– Меня дня четыре не будет.

– Понятно.

Может, и правда так лучше?

В конце недели, стоя с большой багажной сумкой в коридоре, она получила в подарок куклу.

– Я знаю, тебе нравятся такие штуки, – муж (бывший, пора привыкать) протянул ей коробку, с которой на Полину смотрела довольная тряпичная девчушка с рыжими толстыми косами и в платье в горошек. «Сшей куклу своими руками. Уровень сложности 3. От 7 до 99 лет».

– Что ж, времени у меня полным-полно, – сказала Полина и спрятала коробку в сумку.

– Полин…

– Не надо ничего говорить.

Больно-то как. Как же это может быть, чтобы так больно было?

Как шары в бильярде, они оказались на одном столе, а потом раскатились по разным лузам. Когда Полина воскресла, этот стук шара о шар раздавался в ее голове. Голова болела нестерпимо. Она вспомнила, как перед ее смертью таксист предложил ей сигарету. Полина сморщилась:

– Я не курю. И вам не советую.

– Да? – брови таксиста выгнулись коромыслом. – Зато я не пью. И вам не советую.

Как-то унизительно это было сказано.

Тем утром кто-то должен был произвести контрольный выстрел. И его произвел Григ «Песнью Сольвейг» из мобильного телефона.

– Что тебе нужно? – голос Полины прозвучал недостаточно грозно.

– Я хотел узнать, как твои дела? – спросил Женька. Муж (бывший, бывший, надо привыкать).

– Тебе какое дело?

– Ну, ты вчера…

– Звонила? Я тебе звонила? О Господи…

– Вообще-то да…

Женька был смущен. Еще бы! Она бы тоже смутилась, если бы он позвонил ей среди ночи с криками: «Зачем ты это сделал со мной?» Да она и смутилась. Почувствовала, как покраснели уши. Сказала:

– Прости. Это пройдет. Я надеюсь.

Надежда довольно ненадежный транспорт, далеко не уедешь. Поэтому, когда спустя три недели ей позвонила Маринка, Полина уже была готова доложить о более серьезных реабилитационных мероприятиях. Она была в тряпичном магазине и вертела перед собой джинсы бирюзового цвета. Иногда бирюзовые джинсы – это вопрос выживания.

– Я переспала с Андрюхой, – сказала она скороговоркой.

– Дорогая, надеюсь, продавщицы тебе аплодируют!

Полина ответила:

– Нет.

– Вы же друзья!

– Я являюсь автором новейшей теории, что хороший секс дружбе не помеха.

– Ну и как, не помеха?

– Вообще-то он уже неделю не звонит.