«О, ПОДОЖДИ ЕЩЕ, ЖЕЛАННАЯ, СВЯТАЯ!..»
О, подожди еще, желанная, святая! Помедли приходить в наш боязливый круг! Теперь на твой призыв ответит тишь немая И лучшие друзья не приподымут рук. [1861] «БУРНОГО МОРЯ СЕРДИТЫЕ ВОЛНЫ...»
Бурного моря сердитые волны, Что так влечет меня к вам? Я ведь не брошусь, отвагою полный, Встречу свирепым валам? Грудью могучею, сильной рукою Не рассеку я волны; Не поплыву я искать под грозою Обетованной страны. Край мой желанный, любимый мной свято. Там, где волна улеглась, Там, далеко, где, опускаясь куда-то, Море уходит из глаз. Мне не доплыть до страны той счастливей Сквозь этих яростных волн... Что же стою я, пловец боязливый, Жадным желанием полн? Так бы я кинулся в ярое море, В бой бы с валами вступил. Кажется, в этом бы самом просторе Взял и отваги и сил. 1861 «НЕТ, МНЕ НЕ МИЛ И ОН, НАШ СЕВЕР ВЕЛИЧАВЫЙ...»
Нет, мне не мил и он, наш север величавый... Тоски души моей и он не исцелит... Не вылечусь я тем, что было мне отравой, Покоя не найду, где мой челнок разбит. Скучая и томясь бездействием тяжелым, Один, для всех чужой, с уныньем молодым, Брожу я, как мертвец на празднике веселом, У моря теплого под небом голубым. Брожу и думаю о родине далекой, Стараясь милое припомнить что-нибудь... Но нет... и там всё то ж... всё тот же одинокий, Без милой спутницы, без светлой цели путь... И там я чужд всему, и там ни с чем не связан, Для сердца ничего родного нет и там... Лишь выучил я там, что строго я обязан Для блага родины страдать по пустякам, — Что уж таков у нас удел разумной жизни... Страдаю я и здесь. Чего же мне искать В моей нерадостной, неласковой отчизне? Там нет моей любви, давно в могиле мать, Никто там обо мне с любовью не вздыхает, Никто не ждет меня с надеждой и тоской. Никто, как ворочусь, меня не приласкает, И не к кому на грудь усталой головой Склониться мне в слезах отрадного свиданья. Один, как прежде, я там буду прозябать.. Лишь светом и теплом и роскошью созданья Не станет север мой мне нервы раздражать... 1861 «С ТОБОЙ, МЕЧТАТЕЛЬ МОЙ, Я ПОНЯЛ НАКОНЕЦ...»
С тобой, мечтатель мой, я понял наконец Источник моего душевного страданья То праведная казнь нелюбящих сердец — Бессилие мечты, бессилие желанья. 1861 «СИЛ МОЛОДЕЦКИХ РАЗМАХИ ШИРОКИЕ!..»
Сил молодецких размахи широкие! Я никогда вас не знал. С первых лет детства усвоил уроки я Смиренномудрых начал. Только и знал, что корпел всё над книжкою, Горбясь да портя глаза. Если ругнет кто, бывало, мальчишкою, — Так и прохватит слеза. Гордо смотрел я на шалости сверстников, Бегал их игр молодых, Всё добивался быть в роли наперсников У резонеров седых. Старцы мой ум и степенность прославили; В школе всё первым я был; Детям знакомых в пример меня ставили — Как я послушен и мил. Сами товарищи местью обычною Мне не хотели платить: Видно, фигуру такую приличную Было неловко дразнить. [1861] «ПРОВЕДШИ МОЛОДОСТЬ НЕ В ТОМ, В ЧЕМ БЫЛО НУЖНО...»
Проведши молодость не в том, в чем было нужно, И в зрелые лета мальчишкою вступив, Степенен и суров я сделался наружно, В душе же, как дитя, и глуп и шаловлив. [1861] «НЕ ОБМАНУТ Я СТРАСТНОЙ МЕЧТОЙ...»
Не обманут я страстной мечтой, Мы не любим, конечно, друг друга. Но недаром мы дышим с тобой Раздражающим воздухом юга. Но недаром над нами волкан, Перед взорами синее море И в уме память древних римлян, Наслаждавшихся здесь на просторе. В тщетных поисках чистой любви Столько лет погубивши уныло, Я доволен теперь, что в крови Ощутил хоть животную силу. Для кого мне ее сберегать? Всю растрачу с тобой, моя Нина, Без надежды, чтоб стала терзать За погибшие силы кручина. 1861 «ВАС СТРАШИТ МОЙ ВИД УНЫЛЫЙ...»
Вас страшит мой вид унылый. Так и ждете: вот застонет, Речью жалкой и постылой Всю веселость в нас прогонит. И ко мне, полны вниманья, С светлой лаской вы спешите, Льстясь надеждой, что стенанья Добротой предупредите. Так мы нищему калеке Быстро суем подаянье, Чтоб он выгнившие веки Не рванул на показанье, Чтоб изломанные ноги Не вывертывал пред нами И не застил нам дороги Острупленными руками. Но не бойтесь: я не нищий, — Спрячьте ваше подаянье: Я гнушаюсь сладкой пищей, Полной яда состраданья. 1861 «Я ЖЕЛАЮ, ЧТОБ МЫСЛЬЮ БЕСПЛОДНОЙ...»
Я желаю, чтоб мыслью бесплодной Я томиться напрасно не мог, Чтобы в речи прямой и свободной Для нее был широкий исток. 1861 «МЫ ДАЛЕКО. НЕАПОЛЬ ЦЕЛЫЙ...»
Мы далеко. Неаполь целый Слился в неясные черты. Один Сент-Эльмо опустелый Нас провожает с высоты. Без пушек, без солдат, свободный, Пугать он город перестал И в праздник вольности народной Трехцветным пламенем сиял. Но под веселыми огнями, Как будто демонов полна, Качая длинными тенями, Чернела грозная стена. И в этот миг, как полдень знойный Стоит над городом живым, Чернеет замок беспокойный Тиранства прежним часовым. И говорит: «отсюда можно Из штуцеров перестрелять Всех, кто пойдет неосторожно» Свободы истинной искать». 1861 «СРЕДЬ ЖАЛКИХ ШАЛОСТЕЙ МОИХ...»
Средь жалких шалостей моих, То бестелесно идеальных, То исключительно плотских И даже часто слишком сальных. Одну я встретил, для кого Был рад отдать и дух и тело... Зато она-то ничего Взять от меня не захотела. И до сих пор ее одну Еще в душе моей ношу я, Из лучших стран в ее страну Стремлюсь, надеясь и тоскуя Зачем меня отвергла ты, Одна, с кем мог я быть счастливыми Одна, чьи милые черты Ношу я в сердце горделивом? А впрочем, может, — как решить? — Зато лишь суетной душою И не могу тебя забыть. Что был отвергнут я тобою? 1861 «НЕОБОЗРИМОЙ, РОВНОЙ СТЕПЬЮ...»
Необозримой, ровной степью Поспешно я держу мой путь. Зачем? Чтоб вновь короткой цепью Там в тесный круг себя замкнуть! Круг заколдованный! За мною Он всюду следовал, как тень: В Париж, блестящий суетою, И в тишь швейцарских деревень, В уездный русский город Ниццу, По итальянским берегам, И в мусульманскую столицу, И по родным моим полям. На корабле средь океана Он от меня не отставал, И в высях горного тумана Меня собою оцеплял. 1861 «ПУСКАЙ УМРУ — ПЕЧАЛИ МАЛО...»
Пускай умру — печали мало, Одно страшит мой ум больной: Чтобы и смерть не разыграла Обидной шутки надо мной. Боюсь, чтоб над холодным трупом Не пролилось горячих слез, Чтоб кто-нибудь в усердьи глупом На гроб цветов мне не принес, Чтоб бескорыстною толпою За ним не шли мои друзья, Чтоб под могильною землею Не стал любви предметом я, Чтоб всё, чего желал так жадно И так напрасно я живой, Не улыбнулось мне отрадно Над гробовой моей доской. 1861 «МИЛЫЙ ДРУГ, Я УМИРАЮ...»
Милый друг, я умираю Оттого, что был я честен; Но зато родному краю Верно буду я известен. Милый друг, я умираю, Но спокоен я душою... И тебя благословляю: Шествуй тою же стезею. 1861 «Свисток»
МОТИВЫ СОВРЕМЕННОЙ РУССКОЙ ПОЭЗИИ
1
В АЛЬБОМ ПОБОРНИКУ ВЗЯТОК
Верно ты негодяй и мошенник, Если ты уж решился сказать, Будто тот есть отчизны изменник. Кто на взятки посмеет восстать. Нет, неправда, что тот есть скотина, Ветрогон и пошлейший дурак, Кто не алчет высокого чина, Кто на службе не множит бумаг. Кто, служа бескорыстно и честно, Не по взяткам расправу творит И, преследуя зло повсеместно, Чистой страстию к долгу горит. Нет, не он есть отчизны губитель, Губишь ты ее, злая змея. Губишь ты ее, вор и грабитель, Ты, корыстный, рутинный судья. Патриотом слывешь ты, надменный. Но отчизну ты хвалишь, — губя... О с каким аппетитом, презренный.. По зубам бы я съездил тебя!!! 2
МОЕМУ БЛИЖНЕМУ
(Обличительное стихотворение) Знаю, что правду пишу, и имен не значу
Кантемир Брось ты промысел свой гнусный Залезать в чужой карман: Пусть мошенник ты искусный, Но постыден ведь обман. По закону ты не смеешь Воровать чужих платков, И часов коль не имеешь, Так останься без часов. Верь, что собственность священна. Верь, что грех и стыдно красть,. Верь, что вора непременно Наконец посадят в часть. 25 сентября 1858 г. 3 часа и 25 минут пополудни. 3
УЛИЧЕННЫЙ МЗДОИМЕЦ
Одиннадцать рублей и тридцать три копейки — Вот месячный оклад Степана Фомича. На что же к Рождеству он шьет жене шубейки, А к Пасхе делает четыре кулича? Награды к праздникам он, правда, получает? Но много ли? Всего рублей на пятьдесят, И значит — это в год всего-то составляет Сто восемьдесят шесть целковых — весь оклада И то без четырех копеек. Но положим, Что — круглым счетом — в год сто восемьдесят шесть. Мы с вами, думаю, едва ль представить можем, Как можно год, с женой, на это пить и есть. Но наш Степан Фомич наивно уверяет, Что жалованьем он одет и сыт с женой. Квартирку, видите, он на Песках снимает, И в месяц пять рублей там платит за постой, Да учит, сверх того, хозяйского сынишку Письму и чтению, и за успех его Хозяин не берет с жильцов полезных лишку И даже за воду не просит ничего. Но все же шестьдесят рублей ведь в год придется; Да выйдет на дрова не меньше тридцати. Вот девяносто уж. Теперь — на стол дается Степаном Фомичом целковых по шести На каждый месяц. Вот, как всё-то сосчитаем, И выйдет серебром сто шестьдесят уж два. Потом — Степан Фомич с супругой любят чаем Согреть себя раз в день, а в праздники — и два. И выйдет в год у них четыре фунта чаю, Фунт в два рубля, — так на восемь рублей; Полпуда сахару — фунт в четвертак считая, — В год пять рублей. Притом у них не без затей: В день три копеечки на — белый хлеб изводят: Во сколько ж в целый год им этот хлеб войдет? Одиннадцать рублей без пятака выходит, Иль даже без гроша, коль высокосный год. Теперь итог у них какой же будет к году, С начала до конца когда мы всё сведем? Сто восемьдесят пять рублей у них расходу И девяносто пять копеек серебром: Копейкой менее, чем весь оклад казенный! Но погодите: всё ведь это в год простой. А высокосный год!? Вот тут-то счет резонный Степана Фомича и обличит с женой. Ведь в высокосный год им лишних две копейки Сверх жалованья их придется издержать (Уж я не говорю про новые шубейки И про обычай их на Пасхе пировать). Откуда ж этот грош, Степан Фомич почтенный, Коль жалованьем вы содержитесь одним, Коль не торгуете вы долгом тем священным, Какой лежит на вас всем бременем своим? Что скажете? Вы клад в земле себе отрыли, Иль с неба этот грош на бедность вам ниспал? Нет, уж довольно нас вы за нос всех водили; Теперь по Щедрину вас русский свет узнал. Узнали мы теперь, откуда вы берете Преступные гроши, исчадия греха. Несчастных кровь и пот вы в свой карман кладете! На праздник вам идет вдов и сирот кроха!!! Корысти мелочной вы жертвуете честью, Законом, правдою, любовию к добру; Вы существуете лишь подкупом и лестью. Вы падки к золоту, покорны серебру!!! Вы все заражены иудиным пороком, Меж вами царствует мздоимство, лесть и ложь... Но горе! я восстал карающим пророком, И обличу я вас за каждый лишний грош!!!! 4
ВСЕГДА И ВЕЗДЕ
(Посвящается гг. Надимову, Волкову, Фролову, Фолянскому и подобным) Я видел муху в паутине, — Паук несчастную сосал; И вспомнил я о господине, Который с бедных взятки брал. Я видел червя на малине, — Обвил он ягоду кругом; И вспомнил я о господине, На взятки выстроившем дом. Я видел ручеек в долине, — Виясь коварно, он журчал; И вспомнил я о господине, Который криво суд свершал. Я видел деву на картине, — Совсем нага она была; И вспомнил я о господине, Что обирал истцов дотла. Я видел даму в кринолине, — Ей платье ветер поддувал; И вспомнил я о господине, Что подсудимых надувал. Я видел Фридберг в «Катарине, — Дивился я ее ногам, И вспоминал о господине, Дающем ложный ход делам. В салоне молодой графини Я слышал речи про добро, И вспоминал о господние, Что делом фальшит за сребро. Лягушку ль видел я в трясине» В театре ль ряд прелестных лиц. Шмеля ли зрел на георгине. Иль офицеров вкруг девиц, — Везде, в столице и в пустыне. И на земле и на воде, — Я вспоминал о господине, Берущем взятки на суде!.. 5
МЫСЛИ ПОМОЩНИКА ВИННОГО ПРИСТАВА
Еще откуп имеет поборников, Но могу на него я восстать; Генерал Сидор Карпович Дворников Сам уж начал его порицать. Признаюсь, я давненько, действительно Злобу к откупу в сердце питал, Хоть доселе ни слова решительно Никому про него не сказал. Низко кланялся я целовальникам И поверенным тонко я льстил (Подражая ближайшим начальникам). Но теперь — генерал разрешил. Поощренье его генеральское Влило бодрость и силу в меня: Откупов учрежденье канальское Я кляну среди ночи и дня. В нем для публики всей разорение, В нем великий ущерб для казны, В нем и нравов народных растление, В нем позор к погибель страны. Поражать речью дерзкой, открытою Буду я молодцов откупных, Посмеюсь я над кастой побитою. Зло старинное вылью на них. Говорить и браниться язвительно Поощрил меня сам генерал... Хоть всё кажется мне, что внушительно Вдруг он скажет: «молчи, либерал!» Что ж? Ему эти вещи известнее: Нам он может всегда приказать. Коль наскучим ему нашей песнею, Долг его — приказать нам молчать... 6
ЧУВСТВО ЗАКОННОСТИ
Вот вам новый предмет обличения Избегал он доселе сатиры, Но я вышел теперь из терпения И поведаю целому миру: От извозчиков зло и опасности, О которых, по робости странней, Ни один из поборников гласности Не возвысил свой голос гуманный. Дважды в год, как известно, снимаются Все мосты на Неве, и в то время За реку сообщенья свершаются Через мост Благовещенский всеми. Тут всем ванькам законом прибавлена За концы отдаленные плата; Но обычная такса оставлена Круглый год нерушимо и свято — На Васильевский остров и к Смольному. Как же ваньки закон соблюдают? Только гнева порыву невольному Патриота они подвергают... Раз мне осенью в Пятую линию Из-под Смольного ехать случилось. Занесло меня клочьями инея, Больше часа езда наша длилась. По приезде я, вынув двугривенный, Пять копеек потребовал сдачи. Что ж мой ванька? — «Да, барин, трехгривенный... Наша такция нонче иначе...» — «Как иначе?» — «Да как же? Указано Вдвое брать, как мосты-то снимают». — «Покажи мне, плут, где это сказано? Где про Острой закон поминает?» — «Что мне, сударь, напрасно показывать! Коли совести нет, так уж, видно, Неча с вами и дела завязывать... Только больно мне эфто обидно». И сказавши, хлестнул он решительно Лошаденку и стал удаляться. На него закричал я пронзительно, Что он должен со мной расквитаться. Но услыша мое восклицание И пятак мне отдать не желая, Он поехал быстрее... В молчании Я стоял, за ним мысль устремляя. Я ограблен канальей безвестною... Но не это меня сокрушало: Горько было, что ложью бесчестною Эта шельма закон искажала... Я подумал о том, как в Британии Уважаются свято законы, И в груди закипели рыдания, Раздались мои громкие стоны... 7
Презрев людей и мир и помолившись богу, Я гордо выступил на трудную дорогу. Вверху лежала тьма, каменья под ногой, С боков овраг зиял ужасной глубиной, Над самой головой летали вереницы Ужасно скаредной и кровожадной птицы. Я сам не знал, куда и для чего иду, Я был как будто бы в горячечном бреду. Лишь веры и любви светильник благотворный Светил мне на борьбу во тьме неправды черной. Подъяв чело, я шел бестрепетной стопой И орошал свой путь чувствительной слезой. Тая в груди своей высокое сознанье, Я закалял свой дух в горниле испытанья. Не видя ничего, хотел я лишь итти И за добро страдать в неведомом пути. В больной душе моей всё убежденье жило, Что тьма рассеется и встанет дня светило И, разбудив людей, зажжет у них в крови Луч правды доблестной и луч святой любви... Сбылись предчувствия! Тот, кто времен теченье Решил по своему благому изволенью, Ночь в день переменил и дал узреть мне свет... Но горе мне! в душе уж прежней силы нет. Я, без толку всю ночь шатаясь, истощился. Отваги молодой и свежести лишился. Ночные подвиги! сгубили вы меня: Я к утру чувствую, что нет во мне огня... Сижу бездейственно, смотря на труд собратий, Не смея произнесть ни жалоб, ни проклятий. Не снес я своего тяжелого креста. Я пал... В уме сумбур, а в сердце — пустота. 8
Учились, бедные, вы в жалком пансионе Француза Фальбала; учили вы урок, Не зная отдыха; в слезах, при общем стоне Терпели розги вы... Но всё не шло вам впрок. Ученье было вам действительным мученьем, И ждали вы, когда день выпуска придет. Вы думали, что всем учебным заведеньям Ниспослан от судьбы такой ужасный гнет. Но вдруг настала вам минута возрожденья. Француз Кабаретье ваш пансион купил. На место розог плеть он ввел в употребленье И школы вывеску уже переменил. Есть даже слух, что он бранился с гувернером И думает ему от места отказать. О дети, радуйтесь: под собственным надзором Француз Кабаретье вас хочет воспитать! 9
Жизнь мировую понять я старался, Сердцем, как Гете, на всё отозвался; В роще, на бале, средь моря, меж скал Высших эмблем и символов искал. И наконец своего я добился: Мир неразумный пред мной осмыслился Вот прохожу я по вспаханной ниве; Образ другой мне является вживе: Вижу духовную ниву детей, Семя приявшую добрых идей. Реют над нивою птички живые: Сердце так тешат надежды младые. Вот к нам на лето летят журавли: Образ пристрастия к благам земли. По небу чистому тучки гуляют: Чистое сердце так думы смущают. Солнце блестит в голубых небесах: Свет разливает наука в умах. Солнце сокрылось за темною тучей: Правду темнит дух неправды могучий... Ветер ли веет: так умственный гении Вихрем несется живых откровений. Ветру ли нету: то гении спят, Точно эоловы арфы молчат. Пыльную зелень дождем орошает: Плач покаянный пороки смывает. Виден подснежник над рыхлым снежком: Первые грезы о счастьи ином! Бабочка резво порхнет по цветам: Так я душою порхать буду там! Скрыта змея под прекрасным цветком: Так есть злодеи с красивым лицом. Тащит зерно муравей хлопотливый: Вижу пример в нем себе я, ленивый. Пес караулит овец от волков: Дзорники так нас хранят от воров. Вижу, коляску мчат кони вдали: Власть то людей над скотами земли! Звук балалайки донесся до слуха: Вспомнил я тотчас гармонию духа. 10
ВЕСНА
Боже! Солнце, засияло, Воды быстро потекли, Время теплое настало И цветочки расцвели! Жизнью, светом всюду веет, Мысль о смерти далека. И в душе идея зреет, Поэтично-высока! Так законов изученье Свет и жар нам в сердце льет И свободное теченье Нашей мысли придает. Так в разумном вертограде Правых английских судов Расцветает, пользы ради, Много нравственных цветов!.. Всем явлениям природы Придавая смысл живой, К солнцу правды и свободы Возношусь я так весной! 11
ЛЕТО
Иду по ниве я, смотрю на спелый колос, Смотрю на дальний лес и слышу звонкий голос Веселых поселян, занявшихся жнитвом И живописно так склоненных над серпом... Иду и думаю: так нравственности зерна, Так мысли семена пусть вырастут проворно На ниве нравственной России молодой И просвещения дадут нам плод благой. Пускай увидим мы, пока еще мы вживе, На невещественной, духовной нашей ниве — Духовный хлеб любви, и правды, и добра, И радостно тогда воскликнем все: ура!.. Конрад Лиленшвагер [1858-1859] СТРАДАНИЯ ВЕЛЬМОЖНОГО ФИЛАНТРОПА
(Один из мотивов современной поэзии) О, что за ад, что за терзанье!.. Поймешь ли, глупая толпа, Поймешь ли ты мои страданья? Нет, не поймешь ты, — ты глупа... Ты мнишь, что я подобен этим Безмозглым, дряхлым богачам, Которым, точно глупым детям. Приятен лести фимиам. Приятны пышные прозванья. Чины, обеды, ордена Да жар наемного лобзанья С бокалом доброго вина... Ты видишь внешность золотую И внутрь не хочешь заглянуть; Клянешь ты жизнь мою пустую И весь мой прежний, грязный путь. Но пыл святых моих стремлений, Но реки ядовитых слез Не видишь ты... мой гордый гений Твои понятья перерос. Любовь к добру, любовь к собрату, Весь мир святых моих идей, Всё, чем душа моя богата, — Сокрыто в тайне от людей. Неведом им и гений ада, Враг всех идей моих святых, Мне всюду ставящий преграды Для действий чистых и благих... Толпа, не зрящая страданий Под покрывалом золотым! Казнись же повестью терзаний. Какими я теперь томим. Одно несчастное семейство На крае города живет. Отец погиб от лиходейства Одних сиятельных господ; С тремя малютками, больная, Без всяких средств осталась мать. Сама в чахотке изнывая, Она должна их содержать. Минута каждая несчастным Голодной смертию грозит. И кто ж в их бедствии ужасном Их приютит и защитит? От скорби я не взвидел света, О них прослушавши рассказ, И заложить велел карету, Чтоб к бедным ехать сей же час. Уж я зараней наслаждался Благословеньями сирот; Зараней мною предвкушался Благотворительности плод. И что же? Гений мой ужасный И тут мне на дороге стал: Вдруг говорят мне, что опасной Болезнью гнедко захворал... Когда об этом мне сказали, Я мог руками лишь всплеснуть... Со дна души проклятья встали, И клокотала злобой грудь... Святое дело благостыни Нельзя другим мне поручить; Благотворения святыню Я от людей привык таить. Без гнедка ж ехать невозможно, Нельзя разрознить четверни! Сиди же дома и тревожно Судьбу безумную кляни... Простись с порывами святыми, О бедных братьях не жалей И над стремленьями живыми Поставь печальный мавзолей. Как будто мстя нам за ничтожность, Судьба карает нас сама, Повсюду ставя невозможность Стремленьям сердца и ума. Путем бессмысленных лишений, Помех ничтожных и смешных Лишает нас наш злобный гений Плодов намерений благих. Из-за того, что гнедко болен, Там люди с голоду умрут!!.. Будь тут и счастлив и доволен, Старайся быть спокойным тут! Предсмертные часы несчастных, Стон и конвульсии детей Во всех подробностях ужасных Встают перед душой моей. Я трепещу, я содрогаюсь, Я рву одежды на себе, Я весь горю... Но покоряюсь Меня карающей судьбе... В душе огонь неугасимый Любви к добру еще горит, Но он лишь с болью нестерпимой Мне сердце нежное палит. Что за болезнь меня снедает, Толпа людская не поймет; Она счастливыми считает Людей за деньги и почет. А я — клянусь, мое именье И честь и жизнь отдать бы рад, Чтоб только не терпеть мученья, Которым я теперь объят... Но счастьем в жизни наслаждаться На произвол нам не дано. Страдать, терпеть и покоряться Судьбою смертным суждено... Всего же больше мук жестоких Рок тем избранникам судил, Стремлений кто в себе высоких И добрых чувств не заглушил, [1858] РАЗБОЙНИК
(Розенгеймо-русская элегия) Житья нам не стало! Нет прежней поживы! Всё отнял проклятый прогресс, — Провел им дороги, засеял их нивы, Срыл горы и вырубил лес. И что же! теперь по дороге прохожий, И ранней и поздней порой, Идет распевая, с преглупою рожей, Но с очень спокойной душой. И нету при нем ни ружья, ни кинжала, А страшно напасть на него. Не то уже времечко нынче настало: Начальство дошло до всего. Раз было я вздумал купца-богатея Под вечер в лесу ободрать; Но вдруг помешали... Меня, как злодея. Успели схватить и связать. Затеяли дело... Исправник явился, Всем сделал строжайший допрос, И обыск, и ставки очные... Смирился И денег ему я принес. Я думал: «чиновнику только б деньжонки... Известно: что следует, дай, А там хоть на все на четыре сторонки Как вольная птица ступай». Но нет! — и чиновники наши рехнулись. Прогресс-то и их, знать, заел... Сперва мы с исправником ловко стакнулись. Купца еще спутать хотел! Но деньги сорвавши, он вдруг бестолково Занес мне какую-то чушь... «Свет мысли, и сила печатного слова, И гласность зашла в нашу глушь... У нас не бывало о том циркуляра, Чтоб мы поощряли грабеж... А сверху грозит нам жестокая кара За всякую взятку и ложь». Бездельник! Как врет-то! Мы, вишь ты, не знаем, Как может вертеться закон, Коль только искусной рукой направляем И ловко толкуется он... [1858] НАШ ДЕМОН
(Будущее стихотворение) В те дни, когда нам было ново Значенье правды и добра И обличительное слово Лилось из каждого пера; Когда Россия с умиленьем Внимала звукам Щедрина И рассуждала с увлеченьем, Полезна палка иль вредна; Когда возгласы раздавались, Чтоб за людей считать жидов, И мужики освобождались, И вред был сознан откупов; Когда Громека с силой адской Всё о полиции писал; Когда в газетах Вышнеградский Нас бескорыстьем восхищал; Когда мы гласностью карали Злодеев, скрыв их имена, И гордо миру возвещали, Что мы восстали ото сна; Когда для Руси в школе Сэя Открылся счастья идеал И лишь издатель «Атенея» Искусства светоч возжигал; В те дни, исполнен скептицизма. Злой дух какой-то нам предстал И новым именем трюизма Святыню нашу запятнал. Не знал он ничего Святого: Громекой не был увлечен, Не оценил комедий Львова, Не верил Кокореву он. Не верил он экономистам, Проценты ростом называл И мефистофелевским свистом Статьи Вернадского встречал. Не верил он, что нужен гений, Чтобы разумный дать ответ, Среди серьезных наших прений, — Нужна ли грамотность иль нет... Он хохотал, как мы решали, Чтоб мужика не барин сек, И как гуманно утверждали, Что жид есть тоже человек. Сонм благородных протестантов Он умиленно не почтил И даже братьев Милеантов Своей насмешкой оскорбил. Не оценил он Розенгейма, Растопчину он осмеял, На всё возвышенное клейма Какой-то пошлости он клал. Весь наш прогресс, всю нашу гласность, Гром обличительных статей, И публицистов наших страстность, И даже самый «Атеней», — Всё жертвой грубого глумленья Соделал желчный этот бес, Бес отрицанья, бес сомненья, Бес, отвергающий прогресс. Конрад Лилиеншвагер [1859] БЕЗРАССУДНЫЕ СЛЕЗЫ
Столице в тучах непроглядных Грустно лик свой прячет; У ворот двора сквозного Бедный ванька плачет. Целый день он по столице С юнкером катался; Пять рублей ему дать юнкер За день обещался. Но чрез двор сквозной под вечер Он от ваньки скрылся: Ванька с клячей понапрасну Целый день морился. — Успокойся, бедный ванька: Есть тебе защита. Как тебя обидел юнкер, — Будет всем открыто. От обид и от обманов Уж прошла опасность! Нынче время не такое: Процветает гласность! Завтра ж я во всех газетах Публикую ясно: «Ездил с юнкером извозчик Целый день напрасно. Дать хотел он пять целковых, Не дал ни копейки!» И предам его позору Я в моей статейке... Но, не внемля утешеньям, Глупый ванька плачет... Солнце гневно лик прекрасный В черных тучах прячет. Конрад Лилиеншвагер 1859 РАСКАЯНИЕ КОНРАДА ЛИЛИЕНШВАГЕРА
Известно, что г. Лилиеншватер своим смелым и звучным стихом воспел в апреле месяце «беса отрицанья и сомненья», который вовсе не должен был бы и носа показывать в публику в настоящее время, когда (как очевидно из примера акционеров общества «Сельский хозяин») все созидается на взаимном доверии и сочувствии. За непростительную дерзость г. Лилиеншвагера досталось и нам и ему в No 95 «Московских ведомостей». Мы, разумеется, тотчас же сказали, что наше дело сторона, и тем себя немедленно успокоили. Но г. Лилиеншвагер, как пылкая, поэтическая и притом почти немецкая натура, принял упреки «Московских ведомостей» очень близко к сердцу, и — кто бы мог это подумать? — в убеждениях его совершился решительный перелом. Как Пушкин отрекся от своего «Демона», вследствие некоторых советов из Москвы, так и г. Лилиеншвагер отрекся от своего» беса и сделался отныне навсегда (до первой перемены, разумеется) верным и нелицемерным певцом нашего прогресса. Вот стихотворение, которым ознаменовал он момент своего раскаяния:
МОЕ ОБРАЩЕНИЕ Во дни пасхальных балаганов Я буйной лирой оскорблял Прогресса русского титанов И нашу гласность осмеял. Но от стихов моих шутовских Я отвратил со страхом взор, Когда в «Ведомостях Московских» Прочел презрительный укор. Я лил потоки слез нежданных О том, что презрен я в Москве... Себе, в порывах покаянных, Надрал я плешь на голове!.. Но плешью приобрел я право Смотреть на будущность светло! С тех пор, не мудрствуя лукаво, Я прояснил свое чело: Меня живит родная пресса, И, полн святого забытья, Неслышной поступи прогресса С благоговеньем внемлю я... Конрад Лилиеншвагер 1856 ОПЫТЫ АВСТРИЙСКИХ СТИХОТВОРЕНИЙ
Соч. Якова Хама(От редакции «Свистка». В настоящее время, когда всеми признано, что литература служит выражением народной жизни, а итальянская война принадлежит истории, — любопытно для всякого мыслящего человека проследить то настроение умов, которое господствовало в австрийской жизни и выражалось в ее литературе в продолжение последней войны. Известный нашим читателям поэт, г. Конрад Лилиеншвагер, по фамилии своей интересующийся всем немецким, а по месту жительства — пишущий по-русски, доставил нам коллекцию австрийских стихотворений; он говорит, что перевел их с австрийской рукописи, ибо австрийская цензура некоторых из них не пропустила, хотя мы и не понимаем, чего тут не пропускать. Стихотворения эти все принадлежат одному молодому поэту — Якову Хаму, который, как по всему видно, должен занять в австрийской литературе то же место, какое у нас занимал прежде Державин, в недавнее время — г. Майков, а теперь — г. Бенедиктов и г. Розенгейм. На первый раз мы выбираем из всей коллекции четыре стихотворения, в которых, по нашему мнению, очень ярко отразилось общественное мнение Австрии в четыре фазиса минувшей войны. Если предлагаемые стихотворения удостоятся лестного одобрения читателей, — мы можем представить их еще несколько десятков, ибо г. Хам очень плодовит, а г. Лилиеншвагер неутомим в переводе.)
1
НЕБЛАГОДАРНЫМ НАРОДАМ
(Пред началом войны) Не стыдно ль вам, мятежные языки, Восстать на нас? Ведь ваши мы владыки! Мы сорок лет оберегали вас От необдуманных ребяческих проказ; Мы, как детей, держали вас в опеке И так заботились о каждом человеке, Что каждый шаг старались уследить И каждое словечко подхватить. Мы, к вам любовию отцовской одержимы, От зол анархии хранили вас незримо; Мы братски не жалели ничего Для верного народа своего: Наш собственный язык, шпионов, гарнизоны, Чины, обычаи и самые законы, — Всё, всё давали вам мы щедрою рукой... И вот чем платите вы Австрии родной! Не стыдно ль вам? Чего еще вам нужно? Зачем не жить попрежнему нам дружно? Иль мало наших войск у вас стоит? Или полиция о деле не радит? Но донесите лишь, — и вмиг мы всё поправим, И в каждый дом баталион поставим... Или страшитесь вы, чтоб в будущем от вас Не отвратили мы заботливый свой глаз? Но мысль столь страшная напрасно вас тревожит: Австрийская душа коварна быть не может!! 2
НА ВЗЯТИЕ ПАРИЖА (ЕСЛИ ВЫ ОНО СЛУЧИЛОСЬ)
(Писано при объявлении войны) Давно ли бунт волною шумной Грозил залить австрийский трон И, полон ярости безумной, На нас вставал Наполеон? Давно ли ты, страна разврата, Отчизна бунтов и крамол, Была надеждою объята Разбить еще один престол? И что же? Честь, закон я право Сразились с буйным мятежом, И вмиг — страстей народных лава Застыла в ужасе немом! Пред громоносными полками Крамольник голову склонил, И над парижскими стенами Орел австрийский воспарил! Теперь простись, о град надменный, С республиканскою мечтой! Ты не опасен для вселенной Под нашей мудрою пятой. В тебе покорность и порядок Отныне царствовать должны, И сон французов будет сладок Средь безмятежной тишины. Мечты преступные забудут, Все по закону станут жить: Курить на улицах не будут, Не будут громко говорить; Людей мятежных разум узкий Законом будет огражден; Источник смут — язык французский — Всем будет строго запрещен! Разврат, везде у вас разлитый, У нас сокроется во мрак, И над заразою сокрытой Не посмеется злобный враг. Мы будем: горды, неприступны, К вам не дойдет умов разврат: Шпионы наши неподкупны И полицейские не спят. 3
ОДА НА ПОХОД В ИТАЛИЮ
(В начале войны) Война! и снова лавр победный Австрийским воинам готов!.. Я вижу, как — смущенный, бледный — Уже трепещет строй врагов; Готов просить себе пощады. Готов о мире умолять... Но австру нет иной отрады, Как непокорных усмирять! Неотразимо, беспощадно Мы будем резать, бить и жечь, В крови врагов купая жадно Австрийский благородный меч! Во грады будем мы врываться По трупам сверженных врагов И гордо станем наслаждаться Проклятьями сирот и вдов! Мы будем чужды состраданью! Детей и старцев перебьем, Возьмем мы дев на поруганье. Что не разграбим, то сожжем} Сожжем мы города и села, Мы выжжем нивы и луга, — Чтоб знала гнусная крамола, Как поражаем мы врага! Поникнет, как от божья грома, Страна всегдашних мятежей! О, нам давно она знакома, И мы давно знакомы ей! Князь Виндишгрец и граф Радецкий, Барон Гайнау, Гиулай — С отвагой истинно-немецкой Уже ходили в этот край. Осенены их чудной славой И полны памятью их дел, Мы потечем рекой кровавой В тот ненавистный нам предел! Ура! Австрийскую державу Распространит австрийский меч, И нам спокойствие и славу Даст смертоносная картечь! 4
ДВЕ СЛАВЫ
(При вести о заключении мира) Пусть лавр победный украшает Героя славное чело, — Но друга мира не прельщает Войны блистательное зло. Предсмертный крик врагов сраженных, Вопль матерей и плач сирот, Стон земледельцев разоренных Он внемлет — и войну клянет. Иная, лучшая есть слава! Иная, громче есть хвала! И вновь Австрийская держава Ее теперь приобрела: Мечты воинственные бросив, Щадя запас народных сил, Наш император Франц-Иосиф Мир в Виллафранке заключил! На лицах всех сияет радость; Ликуют села, города; В полях, почуяв мира сладость, Пасутся весело стада! От груди, матерней ребенка Теперь никто не оторвет, И даже малого цыпленка Никто безвинно не убьет! За столь благие элементы Охотно мы врагам своим Трофей Палестро и Мадженты И Сольферино отдадим! Воссядем мы под мирной кущей. В восторге песни запоем Величью Австрии цветущей И — кружкой пива их запьем! С австрийского Конрад Лилиеншвагер 1859 НОВЫЙ ОБЩЕСТВЕННЫЙ ВОПРОС В ПЕТЕРБУРГЕ
Domine, libera nos a furore normannorum! Еще один общественный вопрос Прибавился в общественном сознаньи: Кто были те, от коих имя «Росс» К нам перешло, по древнему сказанью? Из-за моря тогда они пришли (Из-за моря идет к вам все благое). Но кто ж они? В каких краях земли Шумело море то своей волною? Не знаем мы! Искали мы его От Каспия, куда струится Волга, Где дешева икра, вплоть до того, Где странствовал Максимов очень долго На Черном море думали найти, Где общество родного пароходства Цветет, растет, и будет всё цвести Десятки лет, назло недоброхотству. На Балтике его искали мы, Где вознеслась полночная столица, Где средь болот, туманов и зимы Жизнь так легко и весело катится. Так мы не день, не месяц и не год, А целый век, от моря и до моря, Металися, как угорелый кот, Томительно исследуя и споря. Но наконец, измучась, истомясь, Решились все на том остановиться, На чем застал момент последний нас, Чтоб с этим делом больше не возиться! В такой-то час норманство водворил И дал почить нам господин Погодин, И с той поры весь русский люд твердил, Что Рюрик наш с норманнами был сроден. Но снова мы сомнением полны, Волнуются тревожно наши груди: Мы слышим, что норманны сменены Варягами-литовцами из Жмуди... Норманнов уничтожил, говорят, В статье своей профессор Костомаров. Погодин хочет встать за прежний взгляд И, верно, уж не пощадит ударов. Кому-то пасть? Кому-то предлежит Нас озарить открытьем благодатным? Бог весть! Но грудь у всех у нас горит Предчувствием каким-то непонятным. Привет тебе, счастливая пора Поднятия общественных вопросов! В дни торжества науки и добра Томит нас вновь призыв варяго-россов! Что ж делать нам? Как разрешить вопрос, Который так давно нас всех тревожит? Он в детстве нам так много стоил слез И, кажется, в могилу нас уложит! Конрад Лилиеншвагер 1860 РОМАНС МИХАИЛУ ПЕТРОВИЧУ ПОГОДИНУ
(от рыцаря Свистопляски) Когда б он знал, что рыцарь Свистоплялки Невольно с ним сливается душой И больше рад его ученой ласке. Чем он был рад, музей продавши свой. Когда б он знал, как мил мне «Москвитянин». Где всяк писать из чести был бы рад! Когда б он знал, что мне совсем не странен Его порыв к востоку, на Царьград. Когда б он знал! Когда б он знал!.. Когда б он знал, как слог его прилежно Я в «Путевых заметках» изучал. Когда б он знал, как пристально и нежно Его статью я в «Парусе» читал! Когда б он знал, что в спичах затрапезных Меня живит его вертлявый тон И что из всех ораторов полезных Милее всех мне Кокорев да он! Когда б он знал, в борьбе о жмудском деле, Что уж во мне романс ему созрел! Решась сказать, что все уж мы созрели. Когда б он знал, что тут и я сидел! Когда б он знал! Когда б он знал! 1860 ЧЕРНЬ
(Первое стихотворение нового периода) Прочь, дерзка чернь, непросвещенна
И презираемая мной!
Державин Прогресс стопою благородной Шел тихо торною стезей, А вкруг него, в толпе голодной, К идеям выспренним несродной, Носился жалоб гул глухой. И толковала чернь тупая: «Зачем так тихо он идет, Так величаво выступая? Куда с собой он нас ведет? Что даст он нам? чему он служит? Зачем мы с ним теперь идем? И нынче всяк, как прежде, тужит, И нынче с голоду мы мрем... Всё в ожиданьи благ грядущих Мы без одежды, без угла, Обманов жертвы вопиющих Среди царюющего зла!» Прогресс Молчи, безумная толпа! Ты любишь наедаться сыто, Но к высшей правде ты слепа, Покамест брюхо не набито!.. Скажи какую хочешь речь Тебе с парламентской трибуны, — Но хлеб тебе коль нечем печь, То ты презришь ее перуны И не поймешь ее красот! Раба нужды материальной И пошлых будничных забот, Чужда ты мысли идеальной! Чернь Но дай нам хлеб, дай нам приют. Доставь нам честную работу И платой обеспечь наш труд: Оценим мы твою заботу, — Пойдем в палаты заседать И будем речи вдохновенной О благоденствии вселенной Светло и радостно внимать! Прогресс Подите прочь! Какое дело Прогрессу мирному до вас?.. Трудитесь для поддержки тела. Покамест не пробьет ваш час! Прогресс — совсем не богадельня. Он — служба будущим векам; Не остановится бесцельно Он для пособья беднякам. Взгляните, — на небесном своде Светило дневное плывет, И всё живущее в природе Им только дышит и живет. Но путь его не остановит — Ни торжествующий порок, Ни филин, что его злословит, Ни увядающий цветок!.. Конрад Лилиеншвагер [1860] ГРУСТНАЯ ДУМА ГИМНАЗИСТА ЛЮТЕРАНСКОГО ИСПОВЕДАНИЯ И НЕ КИЕВСКОГО ОКРУГА
Выхожу задумчиво из класса, Вкруг меня товарищи бегут; Жарко спорит их живая масса, Был ли Лютер гений или плут. Говорил я нынче очень вольно, — Горячо отстаивал его... Что же мне так грустно и так больно? Жду ли я, боюсь ли я чего? Нет, не жду я кары гувернера, И не жаль мне нынешнего дня.. Но хочу я брани и укора, Я б хотел, чтоб высекли меня!.. Но не тем сечением обычным, Как секут повсюду дураков, А другим, какое счел приличным Николай Иваныч Пирогов; Я б хотел, чтоб для меня собрался Весь педагогический совет И о том чтоб долго препирался, — Сечь меня за Лютера иль нет; Чтоб потом табличку наказаний Показавши молча на стене, Дали мне понять без толкований. Что достоин порки я вполне; Чтоб узнал об этом попечитель, — И, лежа под свежею лозой, Чтоб я знал, что наш руководитель В этот миг болит о мне душой.... Конрад Лилиеншвагер [1860] ЮНОЕ ДАРОВАНИЕ, ОБЕЩАЮЩЕЕ ПОГЛОТИТЬ ВСЮ СОВРЕМЕННУЮ ПОЭЗИЮ
Прежде всего воскликнем с Карамзиным:
Ах, не всё нам слезы горькие Лить о бедствиях существенных; На минуту позабудемся В чарованьи красных вымыслов!
