Выди, Тирсис, отсюду, пора любовь кинуть: Довольно и долго зде в любви могл ты гинуть. Не в сем то острове, где мысль бывает уныла, Находится честь, что всем добрым людем мила. Надо любить было: Любовь учит жити, Той огнь без света в сердце не возможет быти. Но уже, Тирсис, за мной следовать есть время, И знай, что мое сличье не от смертна племя. <1730> «НЕ КАЖИ БОЛЬШЕ МОЕЙ ДНЕСЬ ПАМЯТИ СЛАБКОЙ...»{*}
Не кажи больше моей днесь памяти слабкой, Что невозможно в свете жить без любви сладкой, Не кажи, мое сердце, надобно чтоб Слава Больше тысячи Филис возымела права. Ступай и не противься куды ведет тая: Сей любви не может быть лучше иная. Ты выграшь сей пременой: Слава паче красна, Нежель сто Аминт, Ирис, Сильвий, и всем ясна. <1730> «ПРОСТИТЕ ВЫ НЫНЕ ВСЕ, ХОРОШИ! ПРИГОЖИ!.. »{*}
Простите вы ныне все, хоро́ши! пригожи! Ваш пленник я долго был, и на вашем ложе. Вы мною владели все, но без всяка права; Вы везде всему миру велика отрава! Простите вы ныне все; любить не имею: Зная, что есть любовь, ту ненавидеть смею. Все наши в ней похоти во всем бесконечны, А в сластех ее муки пребесчеловечны, Хотя много радости та всем обещает, Но чрез свои потехи всех она прельщает. <1730> «Я УЖ НЫНЕ НЕ ЛЮБЛЮ, КАК ПОХВАЛЬБУ КРАСНУ...»{*}
Я уж ныне не люблю, как похвальбу красну: Она только заняла мою душу власну. Я из памяти изгнал Всех моих ныне Филис, И якобы я не знал Ни Аминт, ниже́ Ирис. И хотя страсть прешедша чрез нечто любовно Услаждает мне память часто и способно; Однак сие есть только Как сон весьма приятный, Кого помнить не горько, Хоть обман его знатный. <1730> ИЗ КНИГИ «ПАНЕГИРИК, ИЛИ СЛОВО ПОХВАЛЬНОЕ ВСЕМИЛОСТИВЕЙШЕЙ ГОСУДАРЫНЕ ИМПЕРАТРИЦЕ САМОДЕРЖИЦЕ ВСЕРОССИЙСКОЙ АННЕ ИОАННОВНЕ»
СТИХИ {*}
ВСЕМИЛОСТИВЕЙШЕЙ ГОСУДАРЫНЕ ИМПЕРАТРИЦЕ САМОДЕРЖИЦЕ ВСЕРОССИЙСКОЙ АННЕ ИОАННОВНЕ ПО СЛОВЕ ПОХВАЛЬНОМ О императрице велика! Падающего века Атлас! Священны вознесшися крилы Над всем светом простираешься. Тебе поют гусли, кимвалы, Тебе славят трубы громъгласны. Воспой самодержицу, воспой, муза, Анну. Излий на нас днесь благодати, Возведи в лице на нас светлом Зрака твоего сияние: Милостию всех нас осени, И покрой щедротою купно: От тебе мы вечно зависим. Воспой самодержицу, воспой, муза, Анну. Изгнанны призовешь науки, И святые сохранишь музы, Подая им места покойна. Се уж оные и приходят, Се от тебе и приемлются, Се поют благодарственная. Воспой самодержицу, воспой, муза, Анну. Княгиня христианска света! Тела славна уме преславный! Мы тобою живем и есмы, Движемся мы на твоем мире, Крилами покрыты твоими, Обняты твоими руками. Воспой самодержицу, воспой, муза, Анну. Тебе живущей, всё здесь цветет, Тебе хранящей, всё радуется, Тебе бдящей, всё поспешает, Тебе велящей, всё слушает; И колико в нас есть здравия, О твоем то здравии живет. Воспой самодержицу, воспой, муза, Анну. Твое имя в веки пребудет, Чрез неисчетны веков круги, Чрез удаленные народы, И чрез всю имать цвести вечность. Тебе бог, венцем земным славну, И небесным прославит вечно! Воспой самодержицу, воспой, муза, Анну. Между 15 января и 3 февраля 1732 ЭПИГРАММА, {*}
ПРОИЗНЕСЕННАЯ ПРЕД ЕЕ ИМПЕРАТОРСКИМ ВЕЛИЧЕСТВОМ, КОГДА ВПЕРВЫЕ СПОДОБИЛСЯ Я БЫТЬ ДОПУЩЕН ДО СВЯЩЕННЕЙШИЯ ЕЕ ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА РУКИ Пускай те злато, други честь высоку Любят, те иметь во всем власть широку. Но мне сей токмо верх есть славы данный Что величества вашего подданный. Между 15 января и 3 февраля 1732 СТИХИ {*}
ЕЁ ВЫСОЧЕСТВУ ГОСУДАРЫНЕ ЦАРЕВНЕ И ВЕЛИКОЙ КНЯЖНЕ ЕКАТЕРИНЕ ИОАННОВНЕ, ГЕРЦОГИНЕ МЕКЛЕМБУРГ-ШВЕРИНГСКОЙ, ДЛЯ БЛАГОПОЛУЧНОГО ЕЕ ПРИБЫТИЯ В САНКТПЕТЕРБУРГ СОЧИНЕННЫЕ II ЕЁ ВЫСОЧЕСТВУ ПОДНЕСЕННЫЕ Жаль, что не говорят человеча сердца! Обычное бо наше не довольно слово Всю великость радости тебе изъявити, Что ваше высочество здесь изволит быти, И что тем причиняет счастие нам ново. Жаль, что не говорят человеча сердца! Лишь твое пришествие слышно нам быть стало, Всех сердца закипели, мысли заиграли, И веселие токмо всяку обещали, И что то есть прямое наших благ начало. Жаль, что не говорят человеча сердца! Иной кинулся спешно тебе усретати, Другой начал пастися пред тебе с дарами, Третий какими б, думал, почтить тя словами; А все тя веселяся стали ожидати. Жаль, что не говорят человеча сердца! Были же и такие, которы не зная Радости, что на сердце у них есть, причины, «Не приезд ли царевны к нам Екатерины?» — Вопияли от сердца, у всех вопрошая! Жаль, что не говорят человеча сердца! Но когда им сказано, что то правда суща, Всяк всплескал тако себе споздравив тобою: «Здравствуй государыня!», кланясь меж собою, «Здравствуй государыня славою цветуща!» Жаль, что не говорят человеча сердца! Кою и все имеют при тебе зде радость! Как целого здравия всяк тебе желает! Как благополучна всяк себе нарицает! Кою чувствуют в сердце, тебе видя, сладость! Жаль, что не говорят человеча сердца! Ты наша прозовешься светлая денница Уже солнца, как видно, се к нам восходяща (Но того чувственного дражайша и вяща), Которое есть сама свет императрица. Жаль, что не говорят человеча сердца! Обычное бо наше не довольно слово Всю великость радости тебе изъявити, Что ваше высочество здесь изволит быти И что тем причиняет счастие нам ново. Жаль, что не говорят человеча сердца! Январь 1732 ОДА ТОРЖЕСТВЕННАЯ О СДАЧЕ ГОРОДА ГДАНСКА{*}
Кое трезвое мне пианство Слово дает к славной причине? Чистое Парнаса убранство, Музы! не вас ли вижу ныне? И звон ваших струн сладкогласных, И силу ликов слышу красных; Все чинит во мне речь избранну. Народы! радостно внемлите; Бурливые ветры! молчите: Храбру прославлять хощу Анну. В своих песнях, в вечность преславных, Пиндар, Гораций несравненны Взнеслися до звезд в небе явных, Как орлы быстры, дерзновенны Но буде б ревности сердечной, Что имеет к Анне жар вечный, Моея глас лиры сравнился, То бы сам и Орфей фракийский, Амфион купно б и фивийский Сладости ее удивился. Воспевай же, лира, песнь сладку, Анну, то есть благополучну, К вящему всех врагов упадку, К несчастию в веки тем, скучну. О ее и храбрость, и сила! О всех подданных радость мила! Страшит храбрость, всё побеждая, В дивный восторг радость приводит, Печальну и мысль нам отводит, Все наши сердца расширяя. Не сам ли Нептун строил стены, Что при близком толь горды море? Нет ли троянским к ним примены, Что хотели быть долго в споре С оружием в действе пресильным, И с воином в бой неумильным? Все Вислою ныне рекою Не Скамандр ли называют? Не Иде ль имя налагают Столценбергом тамо горою? То не Троя басней причина: Не один Ахиллес воюет; Всяк Фетидина воин сына Мужественнее тут штурмует. Что ж чудным за власть шлемом блещет? Не Минерва ль копие мещет? Явно, что от небес посланна, И богиня со всего вида, Страшна и без щита эгида? Императрица есть то Анна. И воин то росский на мало Окружил Гданск, город противный, Марсом кажда назвать пристало, В силе ж всяк паче Марса дивный; Готов и кровь пролити смело, Иль о Анне победить цело: Счастием Анны все крепятся. Анна токмо надежда тверда; И что Анна к ним милосерда, На ее врагов больше злятся. Европска неба и азийска Солнце красно, благоприятно! О самодержица российска! Благополучна многократно! Что тако поданным любезна, Что владеешь толь им полезна! Имя уж страшно твое свету, А славы не вместит вселенна, Желая ти быть покоренна, Красоты вся дивится цвету. Но что вижу? не льстит ли око? Отрок Геркулеса противу, Подъемля бровь горду высоко, Хочет стать всего света к диву! Гданск, то есть, с помыслом неумным, Будто б упившись питьем шумным, Противится, и уже явно, Императрице многомочной; Не видит бездны, как в тьме ночной, Рассуждаючи неисправно. В нутр самый своего округа, Ищущего дважды корону Станислава берет за друга; Уповает на оборону Чрез поля льющася Нептуна; Но бояся ж росска Перуна, Ищет и помощи в народе, Что живет при брегах Секваны; Тот в свой проигрыш барабаны Се Вексельминды бьет в пригоде. Гордый огнем Гданск и железом, Купно воинами повсюду, Уж махины ставит разрезом В россов на раскатах вне уду; И что богат многим припасом, «Виват Станислав», — кричит гласом. Ободряет в воинах злобу, Храброго сердца не имущих, Едино токмо стерегущих, Соблюсти б ногами жизнь собу. Ах! Гданск, ах! на что ты дерзаешь? Воззови ум, с ним соберися: К напасти себя приближаешь. Что стал? что медлишь? покорися. Откуда ты смелость имеешь, Что пред Анною не бледнеешь? Народы поддаются целы, Своевольно, без всякой брани; Чтоб не давать когда ей дани, Чтут дважды ту хински пределы. В милости нет Анне подобной, Кто милости у нее просит; К миру нет толико удобной С тем, кто войны ей не наносит. Меч ее, оливой обвитый, Не в мире, но в брани сердитый. Покинь, Гданск, покинь мысль ту злую; Видишь, что Алциды готовы; Жителей зришь беды суровы; Гневну слышишь Анну саму́ю. Тысячами храбрых атлетов Окружен ты отвсюду тесно, Молнии от частых полетов, Что разбивает всё известно, Устоять весьма ти не можно; И что гром готов, то не ложно: На раскатах нет уж защиты, Земля пропасти растворяет; Здание в воздух улетает; И ограды многи отбиты. Хотя б все государи стали За тебя, Гданск, ныне сердечно; Хоть бы стихии защищали; Всего хоть бы света конечно Солдаты храбры в тебе были И кровь бы свою щедро лили, — Но все оны тебя защитить, Ей! не могут уже никако, Старалися хотя бы всяко, И из рук Анниных похити́ть. Смотрите, противны народы, Коль храбры российские люди! Огнь не вредит им, ниже́ во́ды, На всё открыты у них груди; Зрите, как спешат до приступа! Как и ломятся без отступа! Не страшатся пушечна грома, Лезут, как танцевать на браки, И сквозь дымные видно мраки, Кому вся храбрость есть знакома. Еще умножаются страхи При стенах бедна Гданска града: Здания ломаются в прахи; Премогает везде осада. Магистрат, зря с стены последней, Что им в помощи несоседней И что в приятстве Станислава Суетная была надежда, Стоя без смысла, как невежда, «Ах! — кричит, — пала наша слава». Хочет сбыться, что я пророчил: Начинает Гданск уж трястися; Всяк сдаться так, биться как прочил, Мыслит, купно чрез то спастися От бомб летящих по возду́ху И от смертоносного духу. Всяк кричит: пора начинати, — Всем несносно было то бремя; Ах! все врата у града время Аннину войску отворяти. Сталося так. Видно знак к сдаче: Повергся Гданск Анне под ноги; Воин рад стал быть о удаче; Огнь погас; всем вольны дороги. Повсюду и Слава паряща Се летит трубою гласяща: «Анна счастием превосходна! Анна, о наша! всех храбрейша! Анна Августа августейша! Красота и честь всенародна!» Престань, лира! время скончити: Великую Анну достойно Кто может хваля возносити И храбрость свыше при той стройно? В сем хвала Анне есть многа, Что любима от вышня бога. О сем побеждать ей желаю, И побеждать всегда имеет, Кто противен быть ни посмеет. Тем «виват Анна!» восклицаю. июль 1734 <ИМПЕРАТРИЦЕ ЕЛИЗАВЕТЕ ПЕТРОВНЕ В ДЕНЬ ЕЕ КОРОНОВАНИЯ>{*}
Устрой, молчаща давно лира, В громкий глас ныне твои струны, Чтоб услышаться ти от мира, Вознеси до стран, где перуны, Светлый твой купно звон приятный, Да будет сей и грому внятный; Но сладостна несись в чертоги, Поя Элисавету красно, Отныне в том долг твой всечасно, И ей повергаясь под ноги. О матерь Отчества Российска! О императрица! о дева! О эвропска честь и азийска! О Петрова чистый плод древа! Кому можно воспеть пристойно, Чтобы того было достойно, Который на главе ти зрится Се венец от каменя честна? Песнь моя к тому есть безместна: Красно все пред тобой стыдится. Всуе восхищаюсь на горы, Где лик нежных муз обитает, Всуе песнописцев соборы Ум в помощь себе призывает; Аполлин с хором неисправен, Ни Пиндар, ни Гораций равен К должной Элисаветы славе, Днесь монархини увенчанны, Милостей в знак от бога данны, Освященны в вечном уставе. Тако ли, молчащ, покорюся Просто сил моих недостатку? Или тем и винен явлюся, Что трепещу, да не к упадку Похвал воспеть что-либ имею, И, неискусен, онемею? Всеми ж славится в граде, в поле Элисавета несравненна, Тем вся песнь и неукрашенна Красна́ по одной к тому воле. Зефирный дух ветры да веют, Реки да текут млеком, медом, Все плоды скоряе да спеют, Цветы да прорастают следом, Да льют стихии силу нову, К безвредию тварей готову: В Элисавете обновились Российски небеса с светилы, Для Элисаветы толь милы И зе́мли ее пременились. Сим ли наши сердца едины К общей премене не имели, В глубокости чувствий, причины, Что необычно вспламенели? Зрим, что глава законна ныне Красится венцом в благосты́не; Видим, Элисавета сладость, Престол, скипетр, власть и державу — Всё же то имеет по праву, — А мы тем из печали в радость. Давно на престоле сидети Элисавете подобало, Давно в руках скипетр имети Державу купно надлежало, Сама главы ее корона, Бедра́ ж искал меч оборона, Давно порфира также тщилась На раменах ее быть всяко; Чтоб не девические тако, Но от них сама б украси́лась. Колики народ тогда бедный Проливал к вышнему молитвы, Да на трон та взыдет наследный! Просил и боялся ловитвы. Вы, о толь храбрые солдаты, Монархини сея коль краты Всем сердцем и словом желали? Вы, империи стена тверда, Уже от бога милосерда Ту достойну и мы прияли. И се ныне Элисавета И лицем и венцем сияет, Се и порфирою одета, Руками скипетр обращает, Милостива и правосудна, Елеем и мечом есть чу́дна. Коль светло сидит на престоле! Величество в императрице, Красоту же мы зря в девице, С почтением падаем доле. Но, о сердец наших всех пламень! О Элисавета Петровна! Почто сердце ти было камень, Зря росса толь к тебе любовна? Почто не скоряй воцарилась? Ни в венце скоряе явилась? Просьба молчаща и уж явна Объявляла тебе довольно, Что если б тобой было вольно, Тогда б еще была нам главна. Сети поставлены уж были, Глубина же ям оказалась, Беды и напасти губили, Ненависть, как огнь, разгоралась, Змииным блевала злость ядом И всем уж подымалась адом; Россия горестно стенала, Нет защиты, много навета; Но ты, зря, о Элисавета, Токмо в жалости воздыхала. Твоя ли особа дражайша Пребывала тогда безбедно? О дщерь! дщерь отца величайша, Никому не было толь вредно; Везде обида, везде страхи, Да уже и самые прахи Презирали небом любезну; И сие хотя досаждало, Однако тя не возбуждало Взяться за часть тебе полезну. Чин, благородство, воин, грады, Здания, корабли, науки, Купечество и вертограды, Добрый нрав, искусные руки, Всё, что в виде чрез Петра новом, Молило тя молчащим словом: «О бу́ди, время, наша мати! Твои и от твоих неложно, Ах! потщися, дело возможно, Престань, всех нас радость, рыдати». Сим дух твой непоколебимый Хотя и не мог не терзаться, Но так изволил обращаться, Будто б народ не был любимый. Великодушия пределы И тогда б могли быти целы; Еще ль бо́льших бед дожидалась? Шли почти к смерти всех нас ноги, Спастись не имели дороги, Тем что тогда не увенчалась. Что сие? В ревнительном жаре Куда песнь мою направляю? Зрюсь безумно в дерзком быть сваре, Что терпение обвиняю. Чад российских о матерь высока! Не отврати от раба ока! Радость чи́ста и непритворна Хоть моя то и произносит, Но подданнейше верить просит, Что мудрости твоей покорна. Вышня судеб глубину бога Чту токмо, страхом одержася, Ту испытывать дерзость многа, Бегу потопа, не стыдяся; Премудр ведал он точно время, В которо тя, Петрово семя, Десницею благословити Полезнее для нас ти было; Средство же весь свет удивило, Коим на трон повелел взыти. Уже зришь, коль народ подданный Веселий своих веселяе, Всячески красясь, непопранный, Ныне и смелости смеляе; Радости же его причина, Ты, о монархиня, едина, Твоим он скипетром восставлен, Утвержден есть твоим престолом, Нет в нем места фортуне с ко́лом, Вечно твоим венцем прославлен. Тобою мы благополучны Толь состоянии во всяком, Что ни случаи нам не скучны, Всем залога венец твой знаком, Заключаешь ли мир с другами? Дары с неба несутся сами: Льется обилие, богатство, Внутрь вселяется дух покойный, Порядок зрится всюду стройный, Искренность, любовь, верно братство. Враги ли тя нудят ко брани? Остряе мечи становятся, Скоро до́лжны несутся дани, Храбрость, сердца́ больше ярятся; Где ни идет воин — успехи, Реки и моря́ без помехи, Побеждает сама победа, Скоряе птицы слава мчется, И токмо что триумф поется, Противный полк гибнет без следа. Здравствуй ввеки, о увенчанна! Пользуйся благодатьми сими, Императорствуй, богом званна, С цветами благостий твоими! В милости, суде превосходна, И добродетельми толь пло́дна, Ликуй, матерь благословенна! Вкушай плод намерений чистых В Петре с отраслей Петра истых! В дар же тебе? — Мысль покоренна. Не презри и моея музы, Молчавшия чрез время много, Днесь расторгла немоты узы, Да тя славит, хотя убого, Не достойна твоего слуха, Но песнь чи́ста се́рдца и духа; Воззри на искренность желаний И на должность верну подданства: Сим счастлив, без красна убранства, Конец творю лирных играний. Весна 1742 <ПАРАФРАЗИС ПСАЛМА 143>{*}
Крепкий, чудный, бесконечный, Поли хвалы, преславный весь, Боже! ты един превечный, Сый господь вчера и днесь: Непостижный, неизменный, Совершенств пресовершенный, Неприступна окружен Сам величества лучами И огньпальных слуг зарями, О! будь ввек благословен. Кто бы толь предивно ру́ки Без тебя мне ополчил? Кто бы пра́щу, а не луки В брань направить научил? Ей бы, меч извлек я тщетно, Ни копьем сразил бы метно, Буде б ты мне не помог, Перстов трепет ободряя, Слабость мышцы укрепляя, Сил господь и правды бог. Ныне круг земный да знает Милость всю ко мне его; Дух мой твердо уповает На заступника сего: Он защитник, покровитель, Он прибежище, хранитель. Повинуя род людей, Дал он крайно мне владети, Дал правительство имети, Чтоб народ прославить сей. Но смотря мою на подлость И на то, что бедн и мал, Прочих видя верьх и годность, Что ж их жребий не избрал, Вышнего судьбе дивлюся, Так глася, в себе стыжуся: Боже! кто я, нища тварь? От кого ж и порожденный? Пастухом определенный! Как? О! как могу быть царь? Толь ничтожну, а познался! Червя точно, а возвел! Благ и щедр мне показался! И по сердцу изобрел! Лучше ль добрых и великих? Лучше ль я мужей толиких? Ах! и весь род смертных нас Гниль и прах есть пред тобою; Жизнь его тень с суетою, Дни и ста лет — токмо час. Ей! злых всяко истребляешь: Преклони же звездный свод И, коль яро гром катаешь, Осмотри, снисшед, злой род; Лишь коснись горам — вздымятся; Лишь пролей гнев — убоятся; Грозну молнию блесни — Тотчас сонм их разженеши, Тучей бурных стрел смятеши: Возъярись, не укосни. На защиту мне смиренну Руку сам простри с высот, От врагов же толь презренну, По великости щедрот, Даруй способ — и избавлюсь; Вознеси рог — и прославлюсь; Род чужих, как буйн вод шум, Быстро с воплем набегает, Немощь он мою ругает И приемлет в баснь и глум. Так языком и устами Сей злословит в суете; Злый скрежещет и зубами, Слепо зрясь на высоте; Смело множеством гордится; Храбро воружен красится: А десница хищных сих Есть десница неправдива; Душ их скверность нечестива: Тем спаси мя от таких. Боже! воспою песнь нову, Ввек тебе благодаря, Арфу се держу готову, Звон внуши и глас царя: Десять струн на ней звенящих, Стройно и красно́ гласящих Славу спаса всех царей; Спаса и рабу Давиду, Смертну страждущу обиду Лютых от меча людей. Преклонись еще мольбою, Ту к тебе теперь лию, Сокрушен пад ниц главою, Перси, зри, мои бию: О! чужих мя от полчища Сам избави скоро нища. Резв язык их суета, В праву руку к ним вселилась И лукавно расширилась Хищна вся неправота. Сии славу полагают Токмо в множестве богатств, Дух свой гордо напыщают Велелепных от изрядств: Все красуются сынами, Больше как весна цветами; Дщерей всех прекрасных зрят, В злате, нежно намащенных, Толь нет храмов испещренных: Тем о вышнем не радят. Их сокровище обильно, Недостатка нет при нем, Льет довольство всюду сильно, А избыток есть во всем: Овцы в поле многоплодны И волов стада породны; Их оградам нельзя пасть; Татью вкрасться в те не можно; Всё там тихо, осторожно; Не страшит путей напасть. Вас, толь счастием цветущих, Всяк излишно здесь блажит; Мал чтит и велик идущих, Уступая ж путь, дрожит. О! не вы, не вы блаженны, Вы коль ни обогащенны: Токмо тот народ блажен, Бог с которым пребывает И который вечна знает, Сей есть всем преукрашен. <1744> ИЗ «АРГЕНИДЫ»
«НЕ ВСЕГДА ДОЖДИ ЛЬЮТ НАВОДНЕНИЕ...»{*}
Не всегда дожди льют наводнение; Ни в морях от бурь за́все волнение; С полго́да лед в странах армянских; Ветр престает на горах Гарганских. Кедры не всегда вихрем ломаются; Ли́ста не в весь год рощи лишаются: И ве́дро после туч бывает; В весну и дерево процветает. Вальгий! Ты ж всегда вне утешения: Сын скончался! мнишь: нет украшения! Сражен тем, в вечер слезы то́чишь, В утро слезами ж лице всё мочишь. Нестор века с три пребыл ли слезнейшим, Разлучившись сам с чадом любезнейшим? Приам на всяк день по Троиле Плакал ли горько в такой же силе? Время отложить слабость сердечную; Лучше прославлять честь долговечную: Наш Кесарь Август победитель, Тигра, Евфрата есть укротитель. Скифов огласим оба всеместнейших: Им в пределах он такожде теснейших Велел быть, покоренным с бою, Не преходить же за них ногою. <1751> «ПЕРВЫЙ ФЕБ, ГОВОРЯТ, ЛЮБОДЕЙСТВО С ВЕНЕРОЮ МАРСА...»{*}
Первый Феб, говорят, любодейство с Венерою Марса Мог усмотреть: сей бог зрит всё, что случается, первый. Видя ж то поскорбел, и Вулкану, Венерину мужу Ложа неверность притом показал и неверности место. Ум пораженный того, и держал что в руках он работу, Вымыслил в тот же час сковать претонкие цепи; Уж совершил он сеть, совершил и невидимы узлы. Дело тончайше сие основы всякия было, Также тончайше оно паутин попремногу имелось; А и сработано так: прикоснуться только — попасться; Всё ж разложил по местам он вкруг кровати пристойно. Вот же как скоро легла с любодеем супруга на ложе, Оба тотчас они попались в новые узы, Ими при самых своих объятиях связаны стали. Спешно Вулкан растворил слоновые створчаты двери, Всех и богов туда впустил. Лежат те бесчестно; Хоть и желал бы другой быть бог в бесчестии равном, Боги все, животы надрывая, смеялись, и долго Был сей случай везде всеведомым смехом на небе. <1751> «КЛИА ТОЧНЫ БЫТИЯ...»{*}
Клиа точны бытия В память предает, поя. Мелпомена восклицает И в трагедии рыдает. Талия, да будет прав, Осмехает в людях нрав. Пажить, равно жатву се́рпа, Во свирель гласит Эвтерпа. Гуслей Терпсихора звук Соглашает разный вдруг. Эрата смычком, ногами Скачет, также и стихами. Урани́я звезд предел Знает, свойство и раздел. Каллиопа всех трубою Чтит героев всезлатою. Упражняясь наконец В преклонении сердец, Полигимния нарядно И вещает всё изрядно. Движет превыспренний ум Муз сих, купно оных шум: Посредине Феб сам внемлет, А собою вся объемлет. <1751> «КРАСНАЯ ФЕБУ СЕСТРА! ТЫ ВСЁ ПО ГОРАМ И ПО ДЕБРЯМ...»{*}
Красная Фебу сестра! ты всё по горам и по дебрям Бегаешь, а иногда быстролетными ранишь стрелами, Серну ль случай подаст, твоего ль от острейшего гнева Все разбегаются, коль ни свирепствуют, сами львы наши. О, божество дубрав! О, если тебе и подругам Чистый угоден сей дом и усердия чистого роща, То умоляющих нас услышь, призрев милосердно: Здесь никогда б не быть своевольству мерзкому леших. Рощу сию тебе посвящаем, и да возрастает В славу твою лес цел: приими ты дар благосклонно. А как пенистых мы вепрей в тенета погоним, Купно и жертву тебе приносить на полях сих имеем, То к нам явно приди; мы буде ж излишнего просим, То прииди как тебе угодно, и рыском твоих псов, Также и лаяньем их наполняй нам слухи почасту. Здесь каравод собирай дриад, и ореады многи Да окружают тебя. Вы то под сению леса, То ликовствуйте здесь при водах, то в горных пещерах, Где истекают ключи прохладны из камней песчаных; Там и купаться в жары вам обнаженным пристойно: Актеон в тех струях укрываться тайно не будет И превращать самой в еленя некого тамо; Также и ни скорпий не убьет у тебя Ориона, Коему б от земли вознестись и быть уж звездою; Сам потому ж с твоим колчаном охотником Йовиш Здесь не яви́тся, чтоб дать другую медведицу небу. Токмо, богиня, ты причислить к острову Делу Рощу сию удостой, и к полям снежистым в Ликии; Чаще и не живи при Эвроте, ни больше при Пинде. А уж котора из нимф препроводит лета довольны, В новый вид хотя превратится, и деревом будет, Вверьх и ветви она вознесет, опушившись листами, Дубом ли станет та, иль лавром, — то умножать ей Ты сама повели сей лес: не ссечет Эризихтон, И никогда ничьей не познает роща секиры. <1751> «ПОБЕДИТЕЛЬ, О! ЩЕДРЫЙ ОТЕЦ СИЦИЛИЙСКИЙ, ГРЯДЕШИ ПРЕСЛАВНО...»{*}
Победитель, о! щедрый отец Сицилийский, грядеши преславно; С тобою мир возвращенный в одежде златой; И с неба крилами летит благочестие белыми явно. Воззри, как тебя осеняет бог в силе святой! Воззри, коль землю твою согласие всю пременяет! Непорочный покой, с пребогатым содружно трудом, По всем пространным полям с веселием ныне гуляет. Полна́ там цветов, изобильна там нива плодом. Исчезни война и злодейств все гро́зы в неистовстве бледном; Совокупно молчи беззаконный оружия звон: Ты сядешь един, отец, возносясь на престоле наследном, И токмо уже воруженный с тобою закон. <1751> «ОТВЕРГНИ УЖ ПЕЧАЛЬ: ДОВОЛЬНО ТЫ КРУШИЛАСЬ...»{*}
Отвергни уж печаль: довольно ты крушилась; И красота твоя чрез бледность повредилась. О! я благодарю за милость всем богам: Вот ожерелье уж пришло к моим рукам! Ей! как желала я, успех так получила. Теперь я высока и к небу доступила! Венера и сама вздевала сей наряд, Как Марса побеждал ее умильный взгляд; Дивился изумлен тирийский зять богатством, Что шея у жены сияла ж тем изрядством. Какой же чистый луч играет толь огнем? Сравниться Феб своим не может ясным днем. Но чем, безумна, ты себя, смотри, прельщаешь? Дом, верность и любовь за мзду пренебрегаешь. Ах, горе! что чинить? то ожерелье мне Придет уж посему весьма в драгой цене. Бесчастна! ты на брань, вот та твоя услуга, Возможешь осудить любезного супруга? Все птицы вещи брань, Дельфийский сам отец, Претят все и скоты пожерты наконец. О! коль смертельный дар, с смертельною и мздою: Ты, счастлива, чрез то возможешь быть вдовою? Ах, жалость! ах! убор весь лучше тот откинь; Супруг пускай живет; а ожерелье сгинь. Сомнение мою так грудь всю раздирает, Как наглый судно вихрь во все страны́ бросает. О! столько ль ты проста! то в пользу ты себе Не хочешь обратить, твое что по судьбе? На что бояться птиц всегда пустых и тщетных? Без брани б быть; богатств лишишься ты несчетных? Так ожерелье пусть приятое воюет: То лучше всех мне царств; дух с ним мой ликовствует. Пророчество еще пришло на ум ко мне, И сердцу паки жаль: но мысль и внутрь и вне. Что делать? О! беда, когда того боится, В желаниях своих чем сердце веселится! Но если ты себя достойною мнишь быть, Небесное тебе чтоб золото носить, И ежели к лицу пристал наряд прелестный, То дар сей от богов взимай уму невместный: Быть может, что тебя не любит уж супруг; Дерзай мстить не боясь, и успокой твой дух; А буде ж он всегда тебя толь почитает, Что, сколько у богинь, иметь тебе желает, То добровольно сам угодность он сию Отважится тебе купить чрез кровь свою. <1751> «ВСЕ ВЫ СЧАСТЛИВЫ СЕДМЬ КРАТ СОЛНЦЕМ ОСВЕЩЕННЫ...»{*}
Все вы сча́стливы седмь крат солнцем освещенны, О! прекрасные древа́, здесь произращенны: Вы, качаясь буйно в царских древле сих местах, Кажете приятно зелень на своих листах! Сам Хаонский к вам и лес, голубина слава, И Нисейская еще дальная дубрава Неприменны всяко; ни жилище и богов Главнейшия Иды; ни дремучий Пинд с верьхов. Кто стихами воспоет сей лесок достойно? Кто блаженство всё его? кто всех нимф пристойно? Здесь береза, ольха, ясень, ель, шумит и клен; Здесь тополь и липа; странных род совокуплен; Всяк невреден дуб всегда; бук толь престарелый; Друг и виноградный вяз; кедр младый, созрелый. Каждого приятен собственный во всем убор; В каждом лист различен, веселят все купно взор Много кипарисов толь нежно вознесенных, А на знак, в гульбище сем, ростом отмененных; Сосны обычайны, и фригийские притом, Грозный их минует и перун, когда есть гром. Здесь как Аполлинов лавр, дар так вседражайший, Кой Минерва подала мира в знак блажайший. Но внизу орешник; а густый кустарник там При ручьях, подобных кристалю, сплелся и сам: Вся ж земля лице свое цветом устилает, Роды сих производить Зе́фир токмо знает; Те и Прозерпину могут ныне утешать: Уж ее Стигийску мужу здесь не похищать. Смелых сей волков лесок вовсе не имеет; Ни войти в него и вепрь всячески не смеет; В нем не слышно всюду ни блеяния овец, Лев когда заблуждших пожирает их вконец, С голода или страшит хриплым о́даль рыком, Ближний весь округ таким оглашая криком. Всяк здесь коз игривых токмо видит повсегда; Быстрых и еленей доброродные стада́: Видит тех всяк и других, как иль отдыхают, Иль от страха по леску́ бегая мелькают, Те когда заслышат восклицание и плеск; Ветры ль к ним приносят мнимый в бодры слухи треск. Что ж до вас, любезный род! сладостны певички! Не обманет ни одно в роще древо, птички; При струях журчащих не находится ж силков, Коим бы на ваши строить ножки лесть и ков: Вольно вам летать вверьх, вниз, в воздухе тончайшем; Вольно на сучках сидеть, на кустке нижайшем. О! коль любо сердцу, в ризе как златой заря Пташек собирает: из сих множеством паря, То садится всяка там, кри́ла оправляет, То всходящу уже дню песньми поздравляет! О! коль любо сердцу слышать в разни стройный глас! О! коль любо в роще находиться в оный час! Малое то говорю. Пребывать в лесочке Многим и богиням здесь мило при поточке: Прочь, прочь нечестивы от леска сего глаза! В святолепной роще любопытным смерть гроза. Но за что леску сему честь дана толика, Божеска в нем и почто сила так велика; Вы, богини, сами удостойте объявить, На корах причину перстом нежно вобразить. Сиесть: посещать его царска непорочно Приобыкла часто дщерь, а с собою точно Хор девиц прекрасных совокупно иногда Весть благоволяет, славно шествуя туда. Для того здесь естество землю одарило И блаженством райским толь всю преукрасило; Нимфы ж, да умножат препроводниц должных ей, Сердцем восхотели в сени водвориться сей. О! державных, дева, верьх! свыше, о! хранима, Вниди в рощу, нимф там зри; им да будешь зрима, Сами те желают. Ныне удостой, гряди; Лик твой благочинный велелепно в ту веди. След весь чистые поля, пойдешь где стопами, Там означат на траве распестрив цветами; Тот услужны нимфы невредимо сохранят, Лобызать хотящих оный сами предварят. Но не рощица одна, о! да место всяко Здесь присутствием твоим просветится ж тако: Ты едина в милость можешь небеса склонить, Благ виновна многих, скверность зол искоренить. Что Ливийская страна жаром вся сгорает; Что с трескучих брег иной мразов умирает, — Буде ж ты восхощешь и туда пойти, везде Укротится воздух, сколько б ни был вреден где; Нива тотчас процветет, пле́вы потребятся; В лучшее и времена все возобновятся. <1751> «ЗРЯ, ПРИШЕДШИЙ, ГРОБ НЕДАВНЫЙ...»{*}
Зря, пришедший, гроб недавный, Зришь раскаяний вид славный. Кто, по совести своей, Быть не должен в жизни сей, На себя так и взирает; Тот здесь дважды умирает. Ты ж ни клятв не говори; Ни молитвы не твори; Будь молчащий осторожно: Погребенной тут не можно Ни добра, ни зла желать. Разве сей привет послать: «Тень! чего сама достойна; Так бы там была спокойна. Селенисса есть она! Вещь сомнения полна, Больше ль верность повредила, Иль за то себе отметила». <1751> «БАКХ ПРИБЫЛ, ПРИБЫЛ САМ В ТОРЖЕСТВЕННОМ К НАМ ШУМЕ!.. » {*}
Бакх прибыл, прибыл сам в торжественном к нам шуме! Прекрасного сюда, в веселой токмо думе, Коляска в четверне на тиграх привезла, И с ним ту всю корысть, что Индия дала. Звени ж медь и струна; красись чело венками; Да наполняют ночь и бубны стуком сами. Бакх прибыл, прибыл сам! Он сильно все мутит: Тут ссора; инде мир; всяк тихо не сидит; Здесь песню все гласят; а там все пляшут, скачут, Те спорят о делах; те по-пустому плачут. Не больше от бакхант, по каждых трех годах, Нелепых воплей в ночь бывает на лугах. Всяк кубок пьет до дна; все пенятся стаканы; Еще ж не полно пить, хотя уже все пьяны. Однак убийства Бакх с собою не привез, Ни приключений злых, ни также горьких слез, — Но шаткий ход ногам и сон в глаза покойный; Притом у всех сердец страх отнял он пристойный; А выгнанна из них дивится уж печаль, Что каждому всего и ни себя не жаль. Вот кучи без меча, без крови всюду пали; От одолевша всех сном отдуваться стали. Так, о! плененным сей весьма есть склонен бог: А толь бы паче был прибыток не убог, Когда б не исчезал по мраке на рассвете И долее в своем он пребывал бы цвете. <1751> «СНЕСШИЙСЯ С КРУГОВ НЕБЕСНЫХ...»{*}
Снесшийся с кругов небесных На презнаменитый брак, Где в пресветлостях чудесных От зениц гоня весь мрак, Лучезарною порфирою Феб явил присутство с лирою. О! вас, боги, можем зреть Мы и всех уже пред нами: С горнейших престолов сами Вы потщались к нам приспеть. Как уже Гимен преславно Брачные вжигал свещи́, То богов царица равно Восхотевши помощи, Распещряла всеконечное Велелепие венечное, А Пафийска чрева сын Метно и слегка златою Поражал сердца стрелою, Малый оный Купидин. Се и гуслем бог прекрасный Начал радость прославлять; По стопам звон доброгласный Так речами оживлять: «Дайте руки сердцем искренним, В твердый знак любви пред выспренним! Червленеясь, все зари Дней вам ясность возвещают; Их судьбы не сокращают: Дайте руки! о! цари. Час, обеты исполняя, Веки счастием дарит; Гименей всё уясняя, Чистым пламенем горит; Лавром и чертог красуется; Звук всклицаний согласуется: «Галлический славный род, Красный же Сицильский браком Счетаваются со знаком Предержавных их пород». Зри, жених всем одаренный, В предызбранной красоте Зрак Минервин озаренный; Взор Юнонин в высоте; Цитереины приятности, Что превыше вероятности; Зри, невеста коль твоя И Диану превосходит, Из дубрав в эфир как всходит Девства с честию сия. Толь блистающа денница, Сладковонный тварей цвет, Благолепная девица Уж грядет к тебе в совет. Ты ж, о! верьх царей явленнейший, Чти в ней дар еще нетленнейший: Мысль на свет ума взнеси, И поемля героиню, Точно мудрости богиню, В жребии твоем гласи. Видеть и само́й ей мило Бодрость в нежностях твоих, Зрящей лучше есть и было Всё в тебе богов самих; Зрит главу и уст смеяние, Жар очей и тех сияние, Зрит, и чувства в глубине С удовольством помышляет, И твоих сил похваляет, Тайно ж, храбрость на войне. Иногда: коль светл явишься При встречании полков, В отчество как возвратишься, В них и будешь там каков; И сама коль почитаема, И с тобою усретаема Будет всюду по градам. Но еще она боится: Ах! не тщетно ль, мнит, ум льстится? Ах! не ра́вен ли вид снам? Прочь, боязнь, прочь! Бодрствуй, дева; Бытие то, не мечта; Ни судеб, ни хитрость гнева, Ни желаний суета. Всё, что зришь, есть достоверное; Торжество нелицемерное! Страх и трепет твой исчез, С ними горесть и печали: Ликовство предобручали Оны времена и слез. Все со мною силы брачны; Здесь веселие крася́т Три богини доброзрачны, Кои вкупе вам гласят: Даше руки сердцем искренним, В твердый знак любви пред выспренним! Дайте руки, наконец, Ты, о! дев верьховных слава, О! и ты, мужей держава, И светило, и венец. К ним, спокойствие святое, Вожделенно ты гряди, Житие их предрагое Всё тобою огради: Много было им томления, И довольно с них медления. Нерешимый уж союз Их совокупляет ныне: Чувствовали б не в пелыне Множимую сладость уз. Без трудов премногих в боги Не причтен и Геркулес: Бремена ему дороги И отверзли дверь небес. Дайте руки сердцем искренним, В твердый знак любви пред выспренним! Дайте руки: всё прошло, Коль ни долго вы имели, Коль взаимно ни терпели Неблагополучий зло. Дышет воздух вам прохладом; Осеняют боги вас, Чад, сладчайшим виноградом, Общий вознося свой глас: Дайте руки сердцем искренним, В твердый знак любви пред выспренним! Дайте руки. О! всегда Добродетели начало В бедствиях себя венчало; Но не гибнет никогда». <1751> ИЗ ТРАГЕДИИ «ДЕИДАМИЯ»
<МОНОЛОГ НАВПЛИИ>{*}
По случаю всю ночь без сна так пребыла, Что больше уж я быть на ложе не могла. Чего для, на заре восставши, нарядилась, А ожидая дня, всходящему молилась. Но вот внезапу вшел не Пирра — Пирр ко мне, С чела, с очей, с лица умилен весь отвне. Поздравившего я поздравила ответом: Он показался тем доволен быть приветом. Тогда в нем сильный жар с румянцем так играл, Что мил он был глазам, а жалок, что вздыхал. Поистине сказать, в себе я сожалела, Что был прекрасен толь, и завистью горела! Коль счастливым она того мня учинит, В супругу кто ее себе соединит. Он на колена пад, мою ж схвативши руку: «Ах, Навплия! — сказал, — пока страдать мне муку?» — «Какую, — говорю! — что, Пирра? что вы так?» И купно в том меня страх обнял, очи ж мрак! «Люблю, — он говорил, — люблю уж больше года; Меня страсть премогла, я равного вам рода! И льщу себя, что ваш! О нежных цвет красот! Един суровый вид, явленный от высот Как грозного чела, так вашего и ока, Мне здесь не изречет погибельного рока! Не можно, видя вас, всем сердцем не любить, Не можно сердца внутрь в любви от вас таить. Ах! не́льзя, по себе то всё я примечаю! В прекрайней страсти к вам, всю тайну вам сообщаю. Однако дерзость мне оставить вас молю! Любовь причина ей, иль жизнь в казнь потреблю». Я думала тогда, что Пирра тем играет, Сказала: «Не в одних вас сердце обмирает. Есть, кои с вами так быть счастливы хотят, Но ах! им в том судьбы естественны претят. Вы встаньте, с вас сего довольно будет слова, Когда б не тот предел, я б ваша быть готова!» Скоряе речи он, с земли вскочивши, встал; «О вы уже моя! и я ваш, — так сказал, — Позволено теперь от вас мне быть в надежде? Я Пиррою у всех по сей моей одежде. Не Пирра я, но Пирр и юноша и князь, Еще не из простых, по правде не гордясь, Я прислан так сюда от брега чужестранна, Прислала ж мать меня в княгинях преизбранна; Считали девять всех тогда мне только лет, Ах! лучше малым быть, любви не зная бед; Но случаю сему укрытия подлогу И принят для чего я к царскому чертогу, Причина от меня совсем закрыта есть, Чего для не могу и вам о том донесть». Сказав то, паки он упал вдруг на колена: «Люблю! любите ж вы, я вечно в узах плена». Деревенела я и такова была, Царевна! какова вы быть уж начала! То приходила в страх, то странности дивилась, То на себя, ах зло! то на него сердилась. Была я не в себе, была как истукан, Один был на уме, как пагубный обман; А к прочему всему без чувства пребывала, Что делать я должна, куда уйти не знала! Однако от него я вырвавшись там вдруг (Он за руки держал и не пускал из рук), Вбежала я сюда, вбежала изумленна, Что от лестца того смертельно оскорбленна. Подумайте ж теперь, царевна! как нам быть, Не всем ли, больше ж вам в бесчестии пребыть, Что юноша при нас, девицах, обитает? Ах! что, как государь, родитель ваш, узнает? <МОНОЛОГ ДЕИДАМИИ>{*}
Деидами́я! что твоим внушила слухом, И как спокойна ты пребудешь ныне духом? Кто твой, того могла другая уж пленить. Ах! плачьте, плачьте вы потоком слезным, очи, Веселий свет померк, вас кроет мрак, тьма ночи, Когда любезный мой возмог так изменить! Всю внутренность мою лютейший яд терзает, И кажется, что смерть меня уже лобзает; Мне бремени сего ни снесть, ни пременить, Недвижима стою, все члены уж слабеют, Душевны силы все ж и мысли цепенеют, Когда любезный мой возмог так изменить! Коль чувствую весьма я много поражений, И делается коль смертельных внутрь сражений! Досада кажет месть, любовь же преклонить Повелевает вновь мягчайшими словами. Ах очи! плачьте вы обильными слезами, Когда любезный мой возмог так изменить! Где святость страшных клятв? богов где имя многих? Где совесть, честь и стыд? Любовь! ты сих бед строгих Не чувствуешь еще, еще и можешь мнить, Что толь неверный твой к тебе сам обратится! Ах! сердце в суете и безуспешно льститься, Когда любезный мой возмог так изменить. Богиня красоты! о! кипрянам священна! И ты сама, любовь, что всем не запрещенна! Пожершуюся вам так праведно ль казнить? Но случай сей почто ж меня так уязвляет? Соперница! ах! всё меня уж умерщвляет, Когда любезный мой возмог так изменить. Куда ни обращусь, всё в злобе негодует, Стихии мне грозят, и естество враждует. О боги! вы на то ль могли меня хранить? Ах нет! избрала ту злочастную я долю, Склонила я сама на то мою всю волю, — А мне любезный мой возмог так изменить. О бедна! ласкам я поверила прелестным, Поверила его поступкам мнимо честным, Слезам его тогда, теперь их мне б ронить, Я данной мне руке поверила и роду, Еще и не смотря на собственну безгоду, — А мне любезный мой возмог так изменить. Надеялась не так, не так и помышляла, Достоинство его умом усугубляла, Сея надежды как драгою не ценить? Достоинство когда надежду в вас рождает, Сомнения оно собою побеждает, — А мне любезный мой возмог так изменить. Природна сердца страсть! поверенность пустая! И ты, ков и подлог! вам слава в том какая, Что можете, прельстив, девицу обвинить? Ах! искренность моя, сие ль ты заслужила? Но простота сама меня и погубила, Что мне любезный мой возмог так изменить Довольно мне беды; родителю молчала, Но втайне грех пред ним слезами омывала. Неверности ж был спех зло злейшим изъяснить. Вот мне уж срамота! вот явна казнь готова. О! стыд, о! срам, и смерть не столько есть сурова. Однак любезный мой возмог так изменить. Земля! меня пожри, жить больше мне не можно, Когда он тайну всю нарушил толь подложно; Тем начал рок уже к погибели гонить. Хоть горы на меня падите, хоть ты, море, Пучины в глубину подмыв низринь, ах горе! Уж мне любезный мой возмог так изменить. Но прежде нежель вы смерть люту устремите, Моление сие от бедныя примите, Чтоб речь мою с его могла соединить Ах! можно ль думать, как толикая неверность Умела, чтоб себя таить чрез лицемерность, И чтоб любезный мой возмог так изменить. <ИЗ МОНОЛОГА АХИЛЛЕСА>{*}
...Как Навплии дерзнуть восстать на нас бедою? Я сын, я внук богам, я правнук им судьбою. Но вы едина дщерь родителю, он царь И подданным своим великий государь. Что ж Навплия? раба есть ваша по природе, Тем не захочет быть за свой донос в безгоде. Какая ж есть и мзда клевет за неприязнь? Мучение сперьва, потом и смертна казнь Оставьте все свои напрасные печали: Уж много крат твержу, что радости настали. <МОНОЛОГ УЛИССА>{*}
Агамемнон царь, вождь пела́згических сил, Которые союз всеобщий ополчил Фригийския Трои́ к насильнейшей осаде И на царя ее Приама, седша в граде, Державному царю здесь Ликодему, вам, Изустно чрез меня, но равно как бы сам, И здравия всегда и многих лет желает, А дружбы своея в знак да́ры посылает, Вам копие и щит и свой любезный шлем, Что воинству всему был виден часто в нем, Но цве́ты и плоды царевне и девицам, Пред солнцем вами всем прекрасным, как зарницам. Что ж до меня посла: толикому царю Вручив себя в любовь, почтение творю. И так донесть при том от искренности смею, Что видеть ваш престол за счастие имею. <МОНОЛОГ АХИЛЛЕСА>{*}
Той воле прежде вас я должен быть и верен, Которыя есть суд всегда нелицемерен. Судьбе послушен есть бесспорно Ахиллес, У коея престол превыше есть небес, Где гро́знейший Перун весь оный окружает И приступить к нему собой не допущает; Та прежде тварей всех и прежде всех веков, Как был ее предел, пребудет ввек таков; Пред ней сил многи тьмы сияниями блещут, И в пламени своем ее ж они трепещут; Желание та всем, та всем любовь и страх; Светил число пред ней тень токмо, самый прах, — Так о судьбе Хирон, чудясь сам, мне представил, Ее знать, ей служить всегда меня наставил. Осень 1750 ИЗ КОМЕДИИ «ЕВНУХ»{*}
ДЕЙСТВИЕ 1Явление 1Федрий. Парменон.Федрий Что ж бы делать мне! Не пойду и званый! Иль тех лучше женских не терпеть обид! Не пустила; ждет: возвращусь отгнанный? Нет, нет! Коль ни просит, не уговорит. Парменон Если можно так сделать, как хотите, То не будет лучше этого ничто. Буде ж и начав, да не совершите, И, по ней тоскуя, а просить никто Уж не станет к ней, сам, не изъяснившись, Просто там явитесь, и дадите знать, Что вся ваша страсть в сердце вкоренившись, Без нее не может в жизни пребывать, — То вам доношу, что уж вы пропали. Будет та стараться, чтоб вас обмануть, Как увидит впрямь, что без ней в пень стали, И что вам уж не́льзя не по ней вздохнуть. Для того теперь, есть пока вам время, Не однажды, сотью думайте, сударь. Этих больше дел тяжело тем бремя, Как что под лад, под меру не идут, лоб хоть спарь. Всё то есть в любви; именно ж обиды, Злобы, ревность, ссоры, подозрений сбор, Перемирье там, и умильны виды, Там опять брань, паки ж мирный договор. Так что буде б вы все те непорядки Разумом исправить пожелали тут, То б вы согласить тщались, без оглядки, С разумом безумство, с добрым — кто век плут. Что ж до мыслей сих, кои в вас с досады: «Я ль к ней уж ногою?.. с ним та... не моя?.. Коя так со мной?.. коей мы как смрады? Умереть мне лучше! Будет знать, кто я!» Эти все слова слезкою одною, Вытерши насилу из своих двух глаз, Тотчас утолят; хитростью ж такою До того способно приведет и вас, Что сам пред ней станете виниться, Чем и не захочет наказать она, Должны будут вам казни полюбиться, Скажете, что ваша больше тех вина. Федрий О! зло, я теперь чувствую уж ясно, Что она плутовка, и что мне беда. И сержусь на ту, и люблю пристрастно Знаю, смышлю вживе, вижу без труда, А однак и с тем только погибаю! Что мне делать ныне, и куда пристать; Нет на то ума, и отнюдь не знаю Парменон Что вам делать надо? От нее отстать; Пула ж и не дав, из такой неволи Уходить как можно; иль уж малым чем Выкупить себя. Буде ж не на голи Откупаться должно, скольким можно, тем Откупайтесь вы; больше ж не печальтесь. Федрий Добр совет твой прямо ль? Парменон Лучшей изо всех. Но притом еще по себе вы сжальтесь, Не давайте сердцу новых как прорех, Язвы так любви сильно все сносите. Но вот пропасть статкам нашим всем идет, Прямо ж и сюды, сами посмотрите: Та одна доходы собственны нам жрет. Явление 2Таида. Федрий. Парменон.Таида(особно) Горе мне! Боюсь, чтоб как не противно Федрию то стало, и чтоб не туда Не причел всего, нежель как, нельстивно В том с ним поступивши, у ворот когда Он вчера моих стукался довольно, Я его нарочно не пустила в дом: То меня крушит, не играя, больно. Федрий(к Парменону) Парменон, все члены так дрожат, что льдом Стал теперь я весь, та лишь показалась! Парменон(к Федрию) Будьте смелы; ближе станьте вы к огню; Хоть какая б к вам стужа привязалась, От жару растаять можете, как мню. Таида Кто там говорит! А! Мой Федрий, надо Чтоб была вам ну́жда долго здесь стоять; Я сему, что вас вижу, очень рада. Иль внутрь неугодно прямо загулять? Парменон(особно) Об отказе нет, впрочем, ни словечка. Таида Что ж вы мне молчите? Федрий Правда! ворота Мне отворены завсе! Да и встречка Вшедшему бывает с ласкою кота, Нет пока у вас лучшего здесь друга. Таида Слов сих, я просила б, не распространять. Федрий Как! мне этих слов?.. О! дабы заслуга Столько ж ваша мало возмогла склонять Сердце к вам в любовь, сколько вы сердечно, Таида, хитра Таида, любите меня! Иль чтоб эта страсть также всеконечно Вам самой давала чувствовать себя, Как во мне она в лютости ярится! Иль вы уж обиду, сделанну от вас, Коея чело ваше не стыдится, Мне возможно было позабыть тотчас! Таида Свет мой, Федрий мой, сердце, жизнь и сладость! Вы себя не мучьте, душенька, прошу: Сделала не в том, чтоб другого, радость, Больше вас любила; верьте, доношу, Надо было то. Парменон(особно) Думаю, что бедна От любви безмерной, обычайно как, Выбила его.
