Помоги проекту - поделись книгой:
Ги Дебор
Психогеография
Œuvres, Guy Debord © Alice Debord et les éditions GALLIMARD, Paris, 2006
© Александра Соколинская, перевод, 2017
© ООО «Ад Маргинем Пресс», 2017
© Фонд развития и поддержки искусства «АЙРИС»/IRIS Foundation, 2017
Предисловие
Французский писатель, кинорежиссер и политический активист Ги-Эрнест Дебор (1931–1994) признается ныне одним из наиболее значительных представителей эстетической мысли второй половины XX века. Самая известная его работа – «Общество спектакля» (1967) – имеет во многом определяющее значение для всей художественной теории и практики последующего времени. В этой книге собрано несколько ключевых текстов Дебора «психогеографического» периода, когда в 1950-е годы он и его товарищи по революционному авангарду – сначала по Леттристскому, а затем по Ситуационистскому интернационалу – проектировали переустройство мира путем активного вмешательства в среду города как эпицентра развития современной цивилизации, где раньше и ярче всего проявляются ее изменения. Основанный на строгой марксистской программе, проект Дебора вместе с тем – одним из первых – исходит из осознания колоссального (и в целом позитивного) прогресса, достигнутого к середине XX века индустриальным капитализмом в производстве вообще и в городском производстве – в максимально широком его понимании, включающем производство повседневности, досуга и т. д. – особенно. Нерв его текстов этого периода составляет необходимость перехватить у господствующего класса инициативу в освоении и использовании всего стремительно расширяющегося спектра новых технических возможностей. Дебор проектирует «унитарный урбанизм» – градостроительство, способное направить эти вновь появляющиеся возможности на удовлетворение столь же новых желаний людей, которые, чтобы удержать людей в подчиненном положении, стремится всячески заглушить, подменить старыми желаниями, буржуазная эстетика. Именно эта эстетика во всей ее совокупности, охватывающей почти все современное Дебору искусство, в том числе модернистское, является главной мишенью его уничтожающей критики. Напротив, в области урбанизма (впрочем, в данном случае не менее уместно было бы использовать традиционный русский термин «градостроительство») Дебор вместе с единомышленниками разрабатывает сугубо позитивную, радикализирующую поиски современной ему архитектуры программу, которая остается поразительно актуальной и сегодня. Ее основные термины пронизаны духом дематериализации: это
Все тексты, вошедшие в сборник, впервые публикуются в полном русском переводе, сделанном по собранию сочинений Дебора. Одни из них выходили на страницах авангардных журналов 1950-х годов –
Введение в критику городской географии[1]
Во множестве занятий, которым мы заинтересованно или индифферентно предаемся, для нас есть лишь одна по-настоящему увлекательная сторона: это поиск зацепок для нового образа жизни. Какие-либо науки – эстетические или иные – быстро обнаруживают здесь свою бесполезность, поэтому их стоит без сожаления отбросить и заново очертить временные зоны наблюдения – в том числе наблюдения за некоторыми случайными и закономерными процессами на улице.
Для этого неплохо подходит слово «психогеография», предложенное одним необразованным кабилом[2] для обозначения совокупности явлений, которыми наша небольшая группа заинтересовалась приблизительно летом 1953 года. Оно не расходится с материалистическим учением, согласно которому жизнь и мышление обусловлены объективной реальностью. Если география описывает определяющее воздействие всеобщих природных сил – таких как состав почвы или климат – на экономические формации общества и тем самым на его представление о мире, то
Издавна считается, что пустыня монотеистична. Не будет ли логичным и интересным допустить, что парижский квартал, простирающийся между площадью Контрэскарп и улицей Арбалет, располагает скорее к атеизму, забвению и расстройству привычных рефлексов?
Говорить об «утилитаризме» следует в исторической перспективе. В основе плана облагораживания города, предпринятого в период Второй империи, лежала потребность в свободной территории для быстрой переброски войск и применения артиллерии в случае массовых волнений. Однако со всех иных точек зрения, за исключением полицейской, Париж барона Османа – это город, построенный идиотом, шумный, бешеный и бессмысленный. Сегодня главная задача, которую решают градостроители, заключается в том, чтобы облегчить передвижение быстро растущего числа автомобилей. Ничто не запрещает предположить, что урбанизация будущего будет направлена на столь же утилитарные цели, чем дальше, тем больше учитывающие психогеографию.
Уже и нынешнее умножение числа частных автомобилей есть не что иное, как результат постоянной пропаганды, с помощью которой капиталисты убеждают массы – в данном случае с поразительным успехом, – что владение машиной является привилегией, даруемой обществом своим лучшим представителям. (Впрочем, анархический прогресс сам себе противоречит: страннейший спектакль являет собой рекламный ролик, в котором префект полиции уговаривает парижан – владельцев транспортных средств пользоваться общественным транспортом.)
Столкнувшись с идеей привилегии, пусть и в столь неброском обличье, и зная, что многие люди – причем, далеко не привилегированные – готовы яростно защищать свои убогие преимущества, следует констатировать, что и то, и другое связано с определенной идеей счастья. Эту идею, которую исповедует буржуазия и поддерживает система рекламы, охватывающая все от эстетики Мальро до слоганов «Кока-колы», нужно подрывать при каждом удобном случае и всеми возможными средствами.
Несомненно, главными из этих средств являются предложение – с целью систематической провокации – возможностей превратить жизнь в сплошную захватывающую игру и неустанный разнос ходовых развлечений (разумеется, при условии невозможности их перенаправления [détournement] на создание более интересных ситуаций). Самое сложное в таком предприятии – придать бредовым, по видимости, предложениям достаточную степень
Идея, согласно которой реализация аффективной ситуации всецело зависит от хорошего знания и рационального применения ряда конкретных механизмов, легла в основу «Психогеографической игры недели», опубликованной – не без юмора – в первом номере журнала
В соответствии с поставленной целью выберите страну, город с той или иной плотностью населения, более или менее оживленную улицу. Постройте дом. Обставьте его мебелью. Наилучшим образом используйте возможности украшения интерьера и те, что предоставляются окружающей местностью. Выберите время года и время суток. Пригласите в гости симпатичных вам людей, подготовьте подходящую музыку и напитки. Освещение и темы бесед должны соответствовать случаю, так же как и погода на улице, и ваши воспоминания.
Если вы все рассчитаете правильно, результат вас не разочарует.
Нужно стараться выбрасывать на рынок, пусть пока лишь на рынок интеллектуальный, как можно больше желаний, не вмещающихся в старую организацию общества, но сообразных имеющимся сегодня в распоряжении человека способам воздействия на материальный мир. Политически небесполезно противопоставить такие желания примитивным позывам, которые – что и не удивительно – без конца пережевываются в киноиндустрии и в психологических романах из тех, что пишет продажная сволочь вроде Мориака. («В обществе, основанном на нищете, самые нищенские продукты имеют роковое преимущество служить для потребления самых широких масс», – растолковывал Маркс бедняге Прудону.)
Революционное преобразование мира, которое должно охватить все его стороны без исключения, докажет обоснованность стремления к изобилию.
Резкое изменение обстановки на улице в радиусе нескольких метров; четкое разделение города на зоны с разным психическим климатом; сильный, хотя и не связанный с физическим перепадом высот, уклон, которому следуют бесцельные прогулки; очарование или мерзость определенных мест – прежде все это не принималось во внимание или, во всяком случае, не рассматривалось с точки зрения причин, которые можно выявить путем углубленного анализа и выгодно использовать. Люди прекрасно знают, что одни кварталы навевают тоску, а другие радуют сердце. Однако, как правило, они убеждены, что фешенебельные улицы вселяют чувство удовлетворенности, а бедные вызывают уныние, и никаких нюансов для них не существует. На самом деле различные сочетания атмосфер, аналогичные соединению чистых химических веществ в бесконечном количестве смесей, способны вызывать такие же сложные и многообразные чувства, как и те, что рождают все прочие зрелища. Простейшая демистифицирующая разведка показывает, что количественное или качественное различие между кварталами города по характеру их воздействия не может быть полностью объяснено эпохой, архитектурным стилем или, тем более, условиями жизни.
Исследования, которым следует подвергнуть взаиморасположение элементов городской среды в связи с теми ощущениями, которые они вызывают, требуют смелых гипотез, постоянно корректируемых в свете опыта, критики и самокритики.
Некоторые картины де Кирико, явно продиктованные эмоциями архитектурного происхождения, способны оказывать обратное воздействие на свой объективный источник, даже менять его: они сами стремятся стать архитектурными макетами. Притягательность этих произведений могли бы однажды развить и приумножить реальные кварталы тревожных аркад.
Возьмем две гавани на закате, написанные Клодом Лорреном и выставленные в Лувре. Изображая границу между двумя абсолютно разными состояниями городской атмосферы, они соперничают по красоте со схемами парижского метро, вывешенными в поездах. Говоря здесь о красоте, я, разумеется, имею в виду не пластическую красоту – новая красота может быть только красотой ситуаций, – а лишь исключительно волнующее в обоих случаях представление некоей
Среди более сложных способов вмешательства пригодной для неотложного применения кажется обновленная картография.
Составление психогеографических карт или даже различные трюки вроде сколь угодно малообоснованного или вообще произвольного наложения друг на друга двух топографических порядков могут способствовать прояснению некоторых перемещений – разумеется, не случайных, но абсолютно
Недавно один мой приятель рассказывал, как он путешествовал по горному массиву Гарц в Германии при помощи карты Лондона, слепо руководствуясь ее указаниями. Очевидно, что игра такого рода – лишь робкий первый шаг в направлении полноценной архитектурно-урбанистической деятельности, которая однажды станет общедоступной. До тех пор мы можем наметить несколько сравнительно нетрудных способов частичной реализации, начиная с простого перемещения элементов городского убранства, обычно обнаруживаемых нами в заготовленных местах.
Так, в предыдущем номере этого журнала[3] Марьен[4] предложил вместо того, чтобы расточать мировые ресурсы на бессмысленные предприятия, как это делается сегодня, собрать в одном пустынном месте и без какого-либо порядка все конные статуи из всех городов. В результате прохожим – а ведь будущее именно за ними – открывался бы спектакль некоей всеобщей кавалерийской атаки, который мог бы напоминать о виновниках величайших в истории кровопролитий, от Тамерлана до Риджвея[5]. Здесь вновь заявляет о себе главное требование того поколения[6] – воспитательная ценность.
В действительности не стоит ожидать существенных сдвигов, пока действующие массы не осознают характер условий жизни, которые навязываются им во всех областях, и не освоят практические способы их изменения.
«Воображаемое – это то, что становится реальным», – писал один автор[7], имя которого я предпочел выкинуть из головы по причине его вопиющей духовной деградации. Однако это утверждение с его невольной решительностью может послужить пробным камнем для выявления некоторых пародий на литературную революцию: все, что склонно оставаться нереальным, есть пустая болтовня.
Жизнь, за которую мы несем ответственность, встречает на своем пути как серьезные поводы к унынию, так и великое множество более или менее заурядных возможностей отвлечься и успокоиться. Каждый год кто-нибудь из тех, кого мы любили, сознательно капитулирует, не сумев оценить имеющиеся в его распоряжении возможности. Впрочем, эти люди не делают сильнее вражеский лагерь, который и так уже составляют миллионы дураков и в котором быть дураком – объективная необходимость.
Главным моральным пороком остается снисходительность во всех ее разновидностях.
Теория дрейфа[8]
Дрейф – один из ситуационистских методов – можно определить как технику быстрого прохождения через несколько различных сред. Понятие дрейфа неразрывно связано с осознанием явлений психогеографического характера и с разработкой созидательно-игрового поведения, всецело чуждого традиционным представлениям о путешествии и прогулке.
Тот или те, кто пускается в дрейф, на более или менее продолжительное время порывают с общепринятыми мотивами к перемещению и действию, а также со своими обычными контактами, с трудом и досугом, чтобы повиноваться импульсам территории и случающихся на ней встреч. Элемент непредсказуемости играет здесь не столь решающую роль, как может показаться: с точки зрения дрейфа, каждый город имеет свой психогеографический рельеф с постоянными течениями, неподвижными точками и водоворотами, затрудняющими доступ в некоторые зоны или выход из них.
В целом дрейф представляет собой свободное движение в сочетании с его необходимой противоположностью – управлением психогеографической динамикой за счет осознания и учета предоставляемых ею возможностей. В этом последнем отношении для психогеографической мысли полезны данные, выявляемые экологией, хотя социальное пространство, которое изучает эта наука, остается очень ограниченным.
Экологический анализ абсолютных и относительных разрывов в городской ткани, зон микроклимата, элементарных единств города, не совпадающих с его административными подразделениями, а особенно – доминирующего воздействия городских центров притяжения, подлежит использованию и дополнению средствами психогеографического метода. Объективно-чувственная территория, в которой будет развертываться дрейф, должна определяться как исходя из ее собственного детерминизма, так и исходя из ее отношений с социальной морфологией.
Шомбар де Лов[9] в своем исследовании «Париж и его пригороды», вышедшем в серии «Библиотека современной социологии» (Paris: P. U. F., 1952), отмечает, что «характер городского квартала определяется не только географическими и экономическими факторами, но и представлением о нем его жителей и жителей других кварталов». В той же работе, иллюстрируя тезис, согласно которому «реальный Париж, в котором живет отдельно взятый человек, очень невелик и ‹…› географически образует зону крошечного радиуса», он приводит план годовых перемещений студентки, живущей в XVI округе. Эти перемещения образуют маленький треугольник, стороны которого, никуда не отклоняясь, соединяют Школу политических наук, дом девушки и дом ее преподавателя фортепьяно.
Подобные схемы – будь они образцами современной поэзии, способными вызвать живой аффективный отклик (в данном случае – возмущение тем, что можно так жить), или даже элементами теории вроде той, в которой Бёрджесс[10] описал на примере Чикаго распределение типов социальной активности по четким концентрическим зонам, – никак не способствуют развитию практики дрейфа.
Случайность играет в дрейфе большую роль потому, что методика психогеографического наблюдения еще плохо разработана. Однако влияние случайности в силу естественных причин консервативно и часто сводит процесс к чередованию ограниченного числа вариантов и к привычке. Поскольку прогресс дрейфа всегда определяется разрывом поля, управляемого случайностью, в результате создания новых условий, более благоприятных для реализации поставленных целей, можно сказать, что случайности дрейфа существенно отличаются от случайностей прогулки, хотя первые же обнаруженные точки психогеографического притяжения могут привязать дрейфующего или дрейфующих к новым привычным осям, вновь и вновь выводя их на одни и те же маршруты.
Чрезмерное доверие к случайности и невнимание к ее неизменно реакционному идеологическому использованию завело в скучный тупик знаменитый опыт, предпринятый в 1923 году четырьмя сюрреалистами, которые выбрали город по жребию и двинулись из него куда глаза глядят[11]. Очевидно, что блуждание в чистом поле нагоняет тоску, и тут уж вмешательство случая бесполезно, как никогда. Еще большее недомыслие продемонстрировал в статье на страницах журнала
Вопреки всем этим аберрациям, дрейф – явление по существу городское, сопряженное со средоточиями возможностей и значений, каковыми являются преображенные промышленностью крупные города, – скорее созвучен фразе Маркса: «Люди не в состоянии увидеть вокруг себя ничего, кроме собственного лица, все говорит им о них самих. Даже пейзаж для них одушевлен».
Можно дрейфовать в одиночку, но, судя по всему, наиболее плодотворным является дрейф несколькими группами из двух-трех единомышленников. Сопоставление полученных этими разными группами впечатлений поможет сделать объективные выводы. Желательно, чтобы состав групп менялся от дрейфа к дрейфу. Если группы насчитывают больше четырех-пяти человек, специфика дрейфа быстро теряется, а если число участников превышает десяток, дрейф неизбежно распадается на несколько дрейфов, проводимых одновременно. Нужно сказать, что последний вариант представляет большой интерес, однако до сих пор сопутствующие сложности не позволили организовать такой дрейф должным образом.
Средняя продолжительность дрейфа – один день, то есть временной интервал между двумя периодами сна. Время отправления и прибытия по отношению к световому дню не имеет значения, но стоит учесть, что предрассветные часы обычно не подходят для дрейфа.
Указанная средняя продолжительность имеет лишь статистическую ценность. На деле она встречается редко: в начале и в конце однодневного промежутка участники обычно поддаются желанию отвлечься и посвятить час-другой своим рутинным занятиям; на заключительном этапе этому дополнительно способствует усталость. Но иногда дрейфующие сознательно укладываются в несколько часов или, наоборот, неожиданно входят в дрейф как на достаточно краткий промежуток, так и на несколько дней подряд. Несмотря на перерывы, вызванные необходимостью сна, некоторые интенсивные дрейфы могут длиться три-четыре дня, а то и больше. Если же дрейфы следуют один за другим в течение длительного периода, почти невозможно более или менее точно установить, когда душевное состояние, свойственное одному дрейфу, сменяется другим. Однажды дрейфы шли почти непрерывно около двух месяцев, так что одни объективные условия поведения в значительной части сменились за это время другими.
Погода влияет на дрейф, но становится определяющим фактором лишь в случае затяжных дождей, когда дрейфовать почти невозможно. Грозы и прочие виды осадков – скорее благоприятный фактор.
Пространственное поле дрейфа может быть более или менее определенным в зависимости от того, какова его цель – изучение территории или получение озадачивающих аффективных результатов. Не стоит пренебрегать тем фактом, что эти два аспекта дрейфа тесно взаимосвязаны и полностью отделить один от другого невозможно. Впрочем, кое-что может помочь их разграничить – например, использование такси. Если дрейфующий берет такси, либо для поездки в конкретное место, либо, скажем, просто для движения на запад в течение двадцати минут, то, скорее всего, задачей для него является смена привычной обстановки. Если же ведется непосредственное исследование территории, то на первый план выходит психогеографическое изучение урбанизма.
Так или иначе, пространственное поле дрейфа зависит от точки отправления – местожительства индивида или места сбора группы. Максимальная площадь этого поля не превышает границ большого города с пригородами, а минимальная может быть ограничена небольшой зоной – одним кварталом или даже одной городской единицей, если, конечно, она заслуживает внимания (крайним примером является статичный дрейф в течение дня по территории вокзала Сен-Лазар).
Исследование фиксированного пространственного поля предполагает определение баз и расчет направлений проникновения. Здесь требуется изучение, исправление и усовершенствование карт, как обычных, так и экологических и психогеографических. Надо ли говорить, что расположенность к территории – кварталу, часто незнакомому дрейфующим и посещаемому ими впервые, – не имеет никакого значения? Если этот несущественный, чисто субъективный фактор и проявляется, то ненадолго. Его следует учитывать лишь в тех редких случаях, когда речь идет о поиске психогеографических полюсов какой-либо зоны путем систематического отклонения от ее привычных центров. Тогда имеет смысл блуждание по хорошо знакомым кварталам.
При избрании тактики «возможного свидания» доля исследования сводится к минимуму, а главную роль приобретает непредсказуемое поведение. Участнику предлагается явиться одному к назначенному времени в условленную точку. Поскольку никто его не ждет, он не скован строгими обязательствами, характерными для обычного свидания. Пока «возможное свидание» ведет его свободным путем в некое место, знакомое ему или нет, он изучает окрестности. Иногда в том же самом месте и в то же самое время устраивается еще одно «возможное свидание» для другого человека, не известного заранее первому, так что, не зная того в лицо, ему приходится заводить беседы со случайными прохожими. Он может никого не встретить, а может случайно встретить того, кому назначено «возможное свидание». Так или иначе, особенно если место и время выбраны правильно, участника ожидает непредвиденный поворот событий. Он может назначить по телефону другое «возможное свидание» тому, кто не знает, чем закончилось первое. Вариантов такого времяпрепровождения великое множество.
Некоторые, как принято говорить, сомнительные забавы людей в моем окружении, всегда вызывавшие у меня живой интерес, явно имели между собой то общее, что можно обозначить как чувство дрейфа: одни забирались ночью в выселенный дом, другие ездили по Парижу автостопом во время забастовки работников транспорта, третьи просто шли в произвольном направлении или бродили по катакомбам, закрытым для посетителей.
Данные, полученные по итогам дрейфа, позволяют составить предварительные планы психогеографического строения современного города. Помимо зон особой атмосферы, их ключевых элементов и пространственных границ выявляются основные пути их прохождения со свободными выходами и тупиками. Намечается важнейшая гипотеза существования психогеографических поворотных кругов[12]. Устанавливаются расстояния, фактически разделяющие зоны города и при этом не совпадающие с приблизительным представлением о них, которое дает обычная карта. Комбинируя старые карты, аэрофотоснимки и данные экспериментальных дрейфов, можно приступить к созданию картографии влияний; никогда прежде таковой не существовало, и если поначалу она неизбежно будет неопределенной – для ее создания требуется огромный труд, – эта неопределенность не больше той, которой обладали первые портуланы[13], с тем отличием, что теперь речь идет не о фиксации контуров неподвижных континентов, а об изменении архитектуры и городского пространства.
Сегодняшние границы, разделяющие зоны особой атмосферы и среды обитания, при всей своей нечеткости включают в себя более или менее протяженные рубежные полосы. Главное изменение, к которому стремится дрейф, заключается в неуклонном сужении этих рубежных полос вплоть до их полного исчезновения.
В архитектуре дух дрейфа поддерживает все новые разновидности лабиринта, к которым располагают возможности современного строительства. Так, в марте 1955 года в прессе появилось сообщение о возведении в Нью-Йорке жилого дома, по которому можно дрейфовать:
Квартиры в спиралевидном доме имеют форму кусков пирога. По желанию владельцев они могут быть увеличены или уменьшены в размерах с помощью мобильных перегородок. Деление на полуэтажи позволяет не ограничивать число комнат: съемщик может включить в свою квартиру смежные участки на нижнем или верхнем уровнях. Эта система позволяет за шесть часов превратить три четырехкомнатные квартиры в одну двенадцатикомнатную.
Чувство дрейфа естественным образом связано с неким более общим отношением к жизни, которое, однако, трудно механически из него вывести. Я не стану распространяться ни о предвестиях дрейфа, которые можно бесспорно выявить или домыслить путем отклонения [détournement] в литературе прошлого, ни об особых эмоциях, вызываемых этой практикой. Трудности дрейфа – это трудности свободы. Всё свидетельствует о том, что в будущем нас ждут необратимые перемены в поведении людей и в облике современного общества. Однажды начнут строиться города, предназначенные для дрейфа. Для них пригодны – при условии незначительной корректировки – некоторые уже существующие зоны. Для них пригодны некоторые уже существующие люди.
Два отчета о дрейфах[14]
Вечером 25 декабря 1953 года леттристы Ж. И., Г. Д. и Г. Л.[15] входят в алжирский бар на улице Ксавье Прива – называемый ими между собой «У малайца Томá», – где они провели и всю предыдущую ночь. Там они заговаривают с неким антильцем лет сорока, выделяющимся необычной для завсегдатаев этого питейного заведения элегантностью. В момент их прихода он болтал с К., хозяином бара.
Антилец без каких-либо оснований спрашивает, «не служат ли они в армии», а, получив отрицательный ответ, начинает допытываться, «в какой организации они состоят». Сам он представляется явно выдуманным именем Камиль Ж. Его дальнейшая речь пестрит совпадениями (он называет знакомые адреса, говорит, что проводил время на этой неделе так же, как и его собеседники, к тому же он родился в один день с Ж. И.) и двусмысленными фразами, в которых слышатся сознательные намеки на дрейф. Но примечательнее всего его нарастающий бред на тему того, что нужно уезжать: он то и дело приговаривает, что «постоянно путешествует». Совершенно серьезным тоном Ж. рассказывает, что по приезде из Гамбурга стал разыскивать этот бар – любимый им с тех пор, как он когда-то побывал в нем, – и, не найдя, сгонял в Нью-Йорк, чтобы взять адрес у своей жены. Однако искомый листок куда-то запропастился, и лишь по случайному везению он нашел нужное место. Он прилетел в Орли. (Между тем за несколько последних дней из-за забастовки службы охраны и плохой видимости в Орли не приземлился ни один самолет. Г. Д. знал это наверняка, так как сам приехал только позавчера поездом, до этого двое суток просидев в аэропорту Ниццы.) С печальной уверенностью Ж. заявляет Г. Л., что тот взял на себя задачу не по силам (и действительно, через два месяца Г. Л. будет исключен). Наконец, Ж. предлагает леттристам встретиться в том же месте на следующий день – он угостит их великолепным ромом «со своей плантации». Еще он говорит, что познакомит их со своей женой, а затем как ни в чем не бывало добавляет, что завтра «станет вдовцом», поскольку его жена с утра пораньше едет на машине в Ниццу.
После его ухода К., к которому леттристы обратились с расспросами (сам он ничего не знал об их деятельности), не сумел сказать ничего внятного, кроме того, что несколько месяцев назад Ж. уже заходил в бар выпить стаканчик.
Назавтра Ж. является на встречу вместе с женой, довольно привлекательной антилькой его лет. Из своего рома он готовит великолепный пунш. Сидящие в баре алжирцы реагируют на присутствие Ж. и его жены со странной смесью энтузиазма и почтительности. В заведении воцаряется необычное оживление: гром гитар, крики, танцы. Вдруг Ж. мигом восстанавливает тишину, провозглашая тост за «наших братьев, погибающих на поле битвы» (хотя в это время нигде, за исключением Индокитая, не велось сколько-нибудь заметных военных действий). Беседа принимает тот же бредовый оборот, что и накануне, но на этот раз в ней участвует и жена Ж. Заметив на ней кольцо, накануне красовавшееся на пальце ее мужа, Г. Л. шепчет Ж. И.: «Вуду перешло в другие руки», напоминая о вчерашних репликах Ж., не лишенных сходства с речами зомби или знаками, по которым узнают друг друга члены тайных сект. Жена Ж., услышав эту фразу, заговорщически улыбается.
Поговорив о встречах и об особых местах, располагающих к знакомствам, Ж. заявляет собеседникам, что, возможно, они больше не увидятся, поскольку «ему до них как до неба». Его убеждают в обратном. Прощаясь, Ж. И. предлагает снабдить жену Ж., коль скоро она едет в Ниццу, адресом симпатичного бара в этом городе. Ж. холодно отвечает, что, к сожалению, идея запоздала, поскольку жена уехала еще утром. И напоследок замечает, что теперь он убежден: они непременно встретятся, «пусть даже в другом мире», и добавляет: «Вы меня понимаете?», давая понять, что предыдущая фраза не исчерпывалась банальным мистицизмом.
Вечером 31 декабря в том же баре на улице Ксавье Прива леттристы обнаруживают десяток алжирцев с улицы Пигаль и запуганных этой «бандой», невзирая на собственный крутой нрав, завсегдатаев и К. История оказывается довольно-таки темной: она касается некоей аферы с фальшивыми деньгами, возможно, связанной с арестом приятеля К., схваченного в этом же баре несколько недель назад за торговлю наркотиками. Поскольку визитеры, очевидно, не хотят вмешивать европейцев в свои дела, надеясь, что обычная разборка между северо-африканцами не привлечет внимание полиции, и поскольку К. просит леттристов не уходить из бара, Г. Д. и Ж. И. проводят всю ночь, выпивая у стойки (за нее алжирцы поставили девушку, которую привели с собой) и во весь голос обсуждая темы, только усугубляющие беспокойство притихшей публики. Так, около полуночи они заговаривают о том, кто должен умереть в этом или будущем году, и вспоминают слова приговоренного к смерти, которого должны казнить 1 января: «Вот отличное начало года»; шутки подобного рода явно наводят ужас на засевших в баре чужаков. Ж. И. с успехом продолжает в том же духе до утра, хотя Г. Д. давно уже мертвецки пьян. Аналогичным образом проходит и день 1 января 1954 года. Ни прозрачные намеки, ни закамуфлированные угрозы не убеждают леттристов убраться, пока не дошло до потасовки, причем, заполучив правдами и неправдами доступ к телефону, им не удается дозвониться ни до кого из друзей. Наконец ближе к вечеру друзья К. и чужаки приходят к компромиссу и расстаются, кроя друг друга последними словами (в дальнейшем К. из явной боязни так и не объяснил, что между ними произошло, а леттристы постеснялись его расспросить).
На следующий день ближе к вечеру Г. Д. и Ж. И., внезапно заметив, что находятся вблизи улицы Вьей дю Тампль, решают зайти в местный бар, где шесть недель тому назад с Ж. И. произошло нечто странное. Когда он заглянул туда во время дрейфа вместе с П. С.[16], бармен, явно оживившись при его виде, вопросил: «Вы, конечно же, пришли выпить?», а, получив положительный ответ, продолжил: «Все спиртное кончилось. Приходите завтра». Ж. И. машинально буркнул: «Хорошо» – и вышел на улицу. П. С., изумленный этим абсурдным диалогом, последовал за ним.
На сей раз, когда Ж. И. и Г. Д. появляются в баре, их встречают взгляды десятка мужчин в шляпах, сидящих за двумя или тремя столиками, внезапно прервав разговор на идише. Леттристы выпивают у стойки, повернувшись спиной ко входу. Вдруг какой-то мужчина, тоже в шляпе, вбегает в помещение, и официантка, которой они до этого в глаза не видели, кивает им: мол, обращайтесь к нему. Мужчина приносит стул, ставит его в метре от приятелей, садится и заводит длинную речь на идише, явно обращаясь к ним. То он словно пытается их в чем-то убедить, то угрожает, хотя и без агрессивных нот в голосе, но, главное, не выказывает и тени сомнения в том, что его понимают. Леттристы держатся невозмутимо и с крайним пренебрежением поглядывают на публику, которая в какой-то тревоге ждет их ответа. В конце концов они уходят из бара и на улице обмениваются впечатлениями, соглашаясь в том, что никогда прежде им не доводилось бывать в такой ледяной атмосфере и что вчерашние бандиты – сущие агнцы по сравнению с этими типами. Еще немного побродив, они оказываются на мосту Нотр-Дам и вдруг замечают, что за ними, как в гангстерских фильмах, увязались два субъекта из бара. Чтобы сбить их со следа по правилам жанра, друзья небрежной походкой переходят мост, а затем быстро сбегают по ступеням направо, на набережную острова Сите и бросаются наутек. Пробежав под Новым мостом, они попадают на площадь Вер-Галан, а оттуда поднимаются к площади Нового моста по лесенке, спрятавшейся за статуей Генриха IV. Тем временем к статуе подбегают двое других типов в шляпах – не иначе как чтобы следить за подъемом набережной Орфевр, единственным отходным путем, если не знать о существовании лестницы. Увидев леттристов, они встают как вкопанные. Ж. И. и Г. Д. движутся по направлению к ним и проходят мимо – к величайшему удивлению, те ровным счетом ничего не предпринимают. Приятели направляются по Новому мосту на правый берег. Вскоре они замечают, что за ними опять идут, причем к погоне присоединилась машина, стоявшая на Новом мосту, – двое в шляпах, похоже, обменялись знаками с водителем. Ж. И. и Г. Д. успевают пересечь набережную Лувра, прежде чем машины тронутся: движение здесь очень плотное. Пользуясь этим преимуществом, они быстро пересекают первый этаж универмага «Самаритен», выходят на улицу Риволи, ныряют в метро на станции «Лувр», а следом, на «Шатле», делают пересадку. Некоторые пассажиры в шляпах выглядят подозрительными. Ж. И. кажется, что сидящий рядом антилец подает ему тайные знаки: он решает, что это посланник Ж., призванный защитить их от внезапного натиска враждебных сил. Выйдя на станции «Монж», леттристы поднимаются по пустынному континенту Контрэскарп на холм Святой Женевьевы. В атмосфере нарастающей тревоги сгущаются сумерки.
Во вторник 6 марта 1956 года Г.-Э. Дебор и Жиль Ж. Вольман встречаются в 10 часов утра на улице Жарден-Поль[17] и направляются на север с намерением исследовать возможности пересечения Парижа по этой линии. Вопреки плану, их быстро сносит на восток, и они попадают в XI округ, застроенный убогими стандартизированными домами с магазинами и кафе в нижнем этаже, – типичный образчик отталкивающего мелкобуржуазного пейзажа. Единственной приятной встречей для дрейфующих становится расположенный в доме 160 по улице Оберкампфа магазин «Колбасные изделия – продукты А. Бретона». Достигнув ХХ округа, Дебор и Вольман углубляются в закоулки между улицами Менильмонтан и Куронн, окруженные пустырями и обшарпанными приземистыми строениями. Лестница в северной части улицы Куронн выводит их в сплетение похожих, но несколько обезображенных досадной обывательщиной улочек. Затем дрейф отклоняется к северо-востоку. Приятели преодолевают пригорок между авеню Симона Боливара и Матюрена Моро, исчерченный пустынными улицами (Реми де Гурмона, Эдгара По и др.) с удручающе монотонными фасадами домов, после чего оказываются в конце канала Мартен, где неожиданно встречают великолепную ротонду Клода-Никола Леду, пребывающую в невероятном запустении, почти разрушенную и странным образом приобретающую в очаровании от соседства с надземной веткой метро. Друзьям вспоминается замечательное предвидение Тухачевского, процитированное некогда в журнале «Сюрреалистическая революция»: маршал считал, что Версаль станет еще красивее, когда между дворцом и прудами построят завод[18].
Изучая территорию, леттристы приходят к выводу о наличии здесь психогеографического поворотного круга, который можно определить как зону «Жорес – Сталинград» с ротондой Леду в центре и как минимум с четырьмя расходящимися от нее важными психогеографическими ветками (канал Мартен, бульвар де ла Шапель, улица Обервилье, канал Урк). В связи с понятием поворотного круга Вольман вспоминает окрещенный им в 1952 году «центром мира» перекресток в Каннах. Бесспорно, уместно и сравнение этой зоны с обладающими чисто психогеографической притягательностью иллюстрациями из книг для младших школьников, где с дидактическими целями рисуют сразу гавань, гору, перешеек, лес, реку, плотину, мыс, мост, корабль и архипелаг. Этот прием не лишен сходства с изображениями портов на картинах Клода Лоррена.
Дебор и Вольман продолжают двигаться на север по прекрасной и трагичной улице Обервилье. По пути они перекусывают. Дойдя по бульвару Макдональда до канала Дени, они следуют все так же на север по правому берегу канала, делая более или менее продолжительные стоянки в моряцких барах. Сразу за мостом Ланди они проходят через известный им шлюз и в 18:30 прибывают в испанский бар, который завсегдатаи-рабочие называют между собой «Таверной бунтовщиков». Он расположен у западной границы пригорода Обервилье, напротив местности под названием Ла-Плен, входящей в коммуну Дени. Вновь пройдя шлюз, друзья некоторое время бродят по Обервилье – ночью они бывали здесь десятки раз, но днем никогда. Смеркается, и они решают окончить дрейф, признанный малоинтересным.
Итоги экспедиции сводятся к тому, что дрейфовать из выбранной точки лучше всего в направлении северо-северо-запада, что систематические дрейфы подобного рода нужно проводить почаще, так как Париж в таком разрезе остается плохо изученным, а также что свойственное дрейфу противоречие между случайностью и сознательным выбором вновь заявляет о себе после каждой стадии равновесия и этот процесс продолжается бесконечно. Дебор предлагает посвятить следующие дрейфы поиску прямого пути от центра «Жорес – Сталинград» (или «Леду») к Сене и изучению его западных ответвлений. Вольман предлагает дрейфовать от «Таверны бунтовщиков» вдоль канала к северу – до Дени и далее.
Положение континента Контрэскарп[19]
С начала лета 1953 года леттристы стали регулярно собираться на улице Монтань-Женевьев[20] (ранее, по решению Конвента, называвшейся просто улицей Монтань) в V округе Парижа, особенно притягательные для них точки которого они посещали предшествующей весной. Общий курс, пока еще неосознанный, направляет их движение на юг, до площади Контрэскарп и далее.
Параллельно осознанию некоторыми того, что углубленное полевое исследование территории современного города может увенчаться теорией (пусть и довольно рискованной) построения ситуаций, Жиль Ивен открывает атмосферную зону, которой дает название «континент Контрэскарп» – на основании ее намного бóльших по сравнению с другими кварталами протяженности и энергетики.
Хотя дрейфы многократно пересекали этот континент во всех направлениях, даже примерные его границы и точные отличия от соседних точек притяжения определяются с большим трудом. В своем «Введении в континент Контрэскарп», датированном 24 января 1954 года, Жиль Ивен пишет: «Перед нами стояла задача исследовать континент. Он лежал прямо перед нами и выглядел почти не изведанным. Мне он казался приблизительно овальным, но теперь его форма на карте напоминает очертания Чили: это собственно контрэскарп[21] и его вспомогательные участки» (рукопись TN 12 в архиве Леттристского интернационала). Правда, эти вспомогательные участки – холм Бютт-о-Кай и, особенно, затерянная в нем улица Жерара; улица Соваж[22]; или, из числа ближайших, улица Монтань-Женевьев – в конце концов оказались отдельными зонами, и от исходной овальной формы континента мало что осталось.
В первом приближении континент Контрэскарп соответствует центральной части V округа Парижа, отграниченной вследствие конфигурации входящих в нее улиц от более или менее соседних городских территорий. На севере эта зона ограничена улицей Эколь, на северо-западе – улицей Жюссьё, на востоке – улицами Линнея и Жоффруа Илера, на юго-востоке – улицей Клода Бернара, на западе – улицей Ульма, Пантеоном и улицей Валетта. В восточной части его пересекает единственный значительный путь по линии север – юг – улица Монж. Основным фактором, определяющим экологический характер этого городского комплекса, является отсутствие прямого сообщения по линии запад – восток. (Путь, который решил бы эту задачу, уже многие годы формируется по оси улиц Эразма – Сенёя[23]. За время, прошедшее после открытия континента, эта ось, начинающаяся от улицы Ульма, продлилась – за счет прокладки выхода с улицы Кальвина – до улицы Муффтар. Теперь на обеих ее оконечностях нужно снести по кварталу домов, чтобы, пройдя через улицы Аббе-де-л’Эпе на западе и Мирбель на востоке, она достигла бульвара Мишель и улицы Сансье.)
Чтобы точно установить очертания Континента, от него нужно отделить приграничные зоны, находящиеся под его влиянием, но все же самостоятельные: холм Святой Женевьевы на севере, весь участок к востоку от улицы Монж, а также узкую полоску, окаймляющую улицу Монж с запада. Помимо общих границ, указанных выше, континент очерчивается также улицами Патриарш, Песталоцци, Грасьёза и Ласепеда (уже к нему не принадлежащими); площадью Контрэскарп, которая является его крайней северной точкой; улицами Бленвиля, Ларомигьера, Ломона и Арбалет (входящими в его состав). Таким образом, его площадь невелика и при этом четко делится на восточную, очень оживленную часть (улица Муффтар) и западную, сравнительно пустынную (улица Ломона). Кроме того, пустынную зону континента продолжает улица Пьера Кюри, идущая от улицы Ульма к западу, до улицы Жак. Другими, столь же пустынными, но не столь отчетливыми его ответвлениями можно считать улицы Эразма и Сенёя (особенно последнюю), а также, на юге, улицу Лагарда. Наконец, к зоне Муффтар можно добавить ближайшие окрестности церкви Медар и, на юго-востоке, улицы, примыкающие к площади Сципиона (де ла Кле, Фер-а-Мулен и др.).
Основные оборонительные рубежи континента, препятствующие дрейфу и вообще проникновению на его территорию, расположены с его западной стороны, где он смыкается с зоной активного движения по линии Пантеон – Люксембургский сад – бульвар Мишель – бульвар Пор-Рояль. На юге единственный подступ к нему со стороны авеню Гобелен – через выход на улицу Муффтар – прячется за церковью Медар, перед которой основные потоки прохожих расходятся по улицам Клода Бернара и Монж. С восточной стороны континент закрывает улица Монж, тянущаяся до площадей Жюссьё и Мобера. Относительно легкий доступ к континенту имеется только с его северной стороны, но и он предполагает строгое следование по извилистой линии улиц Монтань-Женевьев, Декарта и Муффтар. Малейшее отклонение от нее до достижения площади Контрэскарп сразу уводит далеко в сторону от цели.
Если наиболее удобные подходы к Континенту расположены вдоль оси север – юг, то основные выходы с него находятся на юге: это мощное течение улиц Фер-а-Мулен и Поливо к востоку и улице Соваж и аналогичное течение в направлении холма Бютт-о-Кай и южной части XIII округа по авеню Гобелен и улице Крульбарба (то есть вдоль речки Бьевр, почти все русло которой проходит под землей). Менее удобный выход с северной стороны ведет к площади Мобера и Сене, а еще более трудный – через Пантеон на бульвар Мишель и одноименную площадь.
Следует отметить, что сложнее всего выйти с территории континента Контрэскарп с западной стороны, где ловушкой является улица Пьера Кюри, которая и днем, и ночью отбрасывает к югу (в сторону улицы Клода Бернара) того, кто сворачивает на нее, пройдя по улице Ломона в направлении улицы Суффло или Люксембургского вокзала.
Континент Контрэскарп интересен своей особой предрасположенностью к игре и забвению. Достаточно выстроить в нескольких его точках три-четыре подходящих архитектурных комплекса и перекрыть зданиями две-три улицы, и нам явится неопровержимое доказательство широких возможностей нового урбанизма. Но, к сожалению, это едва ли произойдет до того, как неуклонная эрозия, затрагивающая и уличную сеть (удлинение улицы Кальвен), и характер публики (отход улицы Декарта в зону типичных кабаре левого берега Сены), глубоко исказит психогеографическую жемчужину Парижа.
В историческом центре Парижа отмечены: площадь Вер-Галан, Пале-Рояль, Лувр и Ле-Аль (Старый Рынок), плато Бобур, квартал Анфан-Руж, Маре, площадь Вогезов, квартал Сен-Жерве с улицей Франсуа Мирона, улицы Ботрейи и Пти-Мюск, Арсенал, остров Сен-Луи, кварталы Сен-Северен и Сен-Жюльен-ле-Повр, Сен-Жермен-де-Пре и Бюси, континент Контрэскарп.
Наброски. 9 января 1957. 15,5 × 17,7 см. В левом верхнем углу надпись карандашом:
Поделиться книгой: