Тайна электричества

ЛЕОНИД ЛИХОДЕЕВ

ТАЙНЫ ЭЛЕКТРИЧЕСТВА

Фельетоны

*

Дружеский шарж

и рисунки А. Крылова

© Библиотека Крокодила, 1974

Всякий раз, когда мне надо писать автобиографию, я с грустью отмечаю, что, родившись в 1921 году, ничего нового не могу прибавить по этому основополагающему факту. Вероятно, это произошло раз и навсегда. С этим я уже смирился. Смирился также с тем, что на определенном этапе своего дальнейшего развития я стал сочинять отдельные художественные произведения, которые добрые люди отнесли к разряду сатирических, несмотря на то, что я готовился к другому поприщу. Я мечтал воспевать различные светлые стороны бытия, но столкнулся с чудовищной конкуренцией и, не выдержав ее, остался не у дел. Так что в разряд сатирических мои сочинения попали незапланированно. Этот поучительный пример говорит о том, что специально готовиться к сатире не следует, а лучше всего попасть в нее по ошибке. Во всяком случае всегда можно снять с себя ответственность за это попадание.

Настоящая книжка — уже пятнадцатая, и кто может сказать, что будет дальше, если ни одна еще автобиография, имея начало, не имела конца.

РЕАЛИСТЫ

Мне нужна была фамилия отрицательного лица для фельетона.

Эту фамилию всегда нужно указывать, чтобы положительные лица, не дай бог, не приняли фельетон на свой счет. Эту фамилию нужно указывать, чтобы припереть к стенке зарвавшегося носителя антиобщественной сущности и чтобы выведенный на чистую воду зарвавшийся носитель не вздумал тянуть резину и утверждать, будто речь идет не о нем. Эту фамилию нужно указывать, чтобы разоблаченный тип не перепутал, о ком идет речь, и честно заявил:

— Да, граждане. Это я. Действительно, я говорил все, о чем здесь написано, и поступал так, как здесь написано, и готов подписаться под любым своим безобразием…

И я пошел искать человека, который, во-первых, не скрывал бы свою антиобщественную сущность, во-вторых, афишировал бы ее и, в-третьих, подтверждал бы документально все свои отдельные недочеты. Я пошел искать лицо, которое в ущерб себе не отказывается от своих слов. Я пошел искать ангела, который сам хочет быть высмеянным, обсужденным, поправленным и даже лишенным места.

И я его не нашел.

Но на обратном пути судьба все-таки улыбнулась и мне, вызывающе сверкнув своим золотым зубом. Она улыбнулась мне, приняв образ соседа по купе, который ехал куда-то и откуда-то и, несомненно, с какой-то целью. Он был блондин, или, вернее сказать, брюнет. Он имел бороду, которую тщательно сбривал каждое утро, И он рассказывал об управляющем своей конторы.

Вызывает меня хозяин и говорит: «Изучите наш производственный процесс и доложите, каковы его преимущества и недостатки». Ну, я изучил и принес ему доклад. Он прочел доклад и швырнул его мне, говоря: «Вы что же это — задачи своей не знаете? Я вам приказал обосновать правильность моих распоряжений, а вы обосновали их нецелесообразность. Вы что, не понимаете разницы между правильностью и нецелесообразностью?» Понимаю, говорю, разницу, но не понял, говорю, указания. Если бы вы мне велели обосновать правильность ваших распоряжений, я бы это сделал за полчаса, чтобы вас не томить. А так я возился две недели и привлек к работе еще пятнадцать человек. Он говорит: «Вот видите! Все вам растолковывать надо! Идите и приходите через полчаса с новым докладом!»

Вы понимаете мое состояние, дорогой читатель? Я вскочил с дивана и сделал стойку. Я посмотрел на моего соседа, как собака на тетерева.

— Ну! — закричал я.

Дичь пожала плечами и даже не взмахнула крыльями.

— Это же самодур! — закричал я.

— Несомненно, — спокойно ответил тетерев. — Более того, он уродует производство.

— Как?! — закричал я. — И вы его не разоблачили, имея такие аргументы?!

— Нет, — спокойно сказал тетерев и, распустив крыло, потянулся.

— Тогда давайте это сделаю я! Назовите мне точный адрес вашей конторы! Дайте мне экземпляр вашего правдивого доклада! Давайте скорее!

И тогда он спокойно и с достоинством спросил:

— Вы джентльмен?

— Как пить дать! — заорал я. — Не сомневайтесь!

— Ну, а раз вы джентльмен, — спокойно сказал он, — вы, вероятно, не захотите, чтобы я остался без работы.

— Неужели захочу? — крикнул я, еще не соображая, к чему он клонит.

— В таком случае, — сказал он, — разговор исчерпан. Идите вы своей дорогой, а я пойду своей дорогой.

Я обмяк. Атака не удалась, и я изменил метод осады. Я уверял моего соседа, что напрасно он разделяет наши дороги. Я убеждал его, что дороги у нас общие. Более того, у нас одна дорога. Я даже намекнул ему, куда идет эта дорога. Я говорил ему о неотвратимости поступательного движения. Потом я перешел к исторической необходимости. Наконец, я выразил твердую уверенность, что справедливость все равно побеждает, о чем свидетельствует множество исторических примеров, а также объективные законы развития общественных отношений.

Правильная осада не удалась тоже. Тогда я стал бить на честолюбивые чувства.

— Слушайте, — сказал я. — Вы же гражданин с большой буквы. У вас же есть гражданское мужество, направленное исключительно в сторону общественной пользы.

— Точно так, — согласился он.

— Вот видите! — обрадовался я. — Так давайте же сделаем общественно полезное дело. Давайте мы вашего хозяина того… А? Что бы справедливость восторжествовала! А? Неужели вам противно смотреть, как торжествует справедливость?

— Напротив, — зарделся он, — мне приятно… Но почему вам обязательно надо, чтобы она торжествовала в нашем ведомстве? Пусть она торжествует в другом месте. Вам же все равно, где она будет торжествовать! Слава богу, у нас столько ведомств. Хотите, я вам подкину один адресок?

Я возмутился и спросил его с укоризной:

— А вы джентльмен?

— Я буду с вами откровенен, — сказал он. — Я джентльмен в рамках возможного. То есть, зная объективные законы развития общественных отношений в нашей конторе, могу вам точно сказать, что в нашей конторе торжество справедливости возможно только в историческом аспекте.

— Как это так? — возмутился я. — Во всех конторах оно возможно в рабочем порядке, а в вашей, видите ли, только в историческом аспекте! Много вы о себе понимаете! Дайте мне немедленно адрес вашей удивительной конторы! Ну!

— Дудки с маслом, — ласково сказал он.

— Значит, вы просто не понимаете, что означает справедливость в историческом аспекте!

— Почему не понимаю? — удивился он. — Берите отдельных лиц из истории и разоблачайте.

— Не буду я из истории! — решительно заявил я.

— Как хотите, — сухо сказал он, — не смею вас утруждать.

— Ну хорошо, — сказал я угрожающим тоном. — Но ведь вы сами понимаете, что мне ничего не стоит установить, кто вы, в каком ведомстве служите, кто ваш патрон и как вы к нему относитесь!

Он посмотрел на меня с искренним сожалением и спросил:

— Вы джентльмен?

— В общественно полезном смысле да! — заявил я.

— В таком случае, — улыбнулся он, — неужели вам будет приятно, если я отрекусь от всего, что тут вам наговорил?

— Нет, — сознался я, — мне это будет неприятно.

— Вот видите, — сказал он, — я же вам говорю — пишите из истории.

Тогда я начал издалека.

— Вы производите впечатление образованного и начитанного человека.

Он учтиво поклонился, посулив мне своим поклоном некоторую надежду. Я продолжал:

— Вы помните стихи Назыма Хикмета «Если я гореть не буду, если ты…»

— Прекрасные стихи! — перебил он. — «Если я гореть не буду, если ты гореть не будешь, если он гореть не будет, кто же тогда ликвидирует отдельные недостатки?» Прекрасные стихи!

— Вот видите, — обрадовался я, — вы знаете их, помните, значит, они вам запали в душу!

— Разумеется!

— Тогда почему вы не следуете тому, что в них написано?!

— Друг мой, — сказал он с сожалением, — это ведь стихи, а не указания. Неужели вам не ясна разница между указаниями и стихами?

— Мне ясна! — вспылил я. — Мне все ясно! Такие, как вы, прикрывают безобразия! Вы своей страшной философией оберегаете отрицательных типов от справедливого разоблачения на пользу общества! Вы плохой гражданин! Извините за резкость…

— Нет, почему же, — успокоил меня он, — сколько угодно.

С этими словами он встал, закрыл дверь на задвижку, опустил штору и доверительно, подсев ко мне, заговорил шепотом в полумраке:

— Я мещанин, понимаете? То есть, проще говоря, филистер. Я думаю только о собственной шкуре.

— Ага! Попались! — закричал я и, вскочив, стал поднимать штору. Штору заело, она не поддавалась.

— Не ломайте имущество, — прошептал он, — сядьте, я еще не открылся вам до конца. Слушайте внимательно. Я отрицательный тип, уходящий в прошлое. Как раз на следующей остановке мне сходить. Напишите про меня фельетон. Искорените меня…

— Но как же я вас искореню, если вы не называете своей фамилии? — послушным шепотом возмутился я. — Дайте мне вашу фамилию, и я вас искореню… Честное слово… Вы джентльмен?

— Еще бы, — прошептал он.

— Тогда вы должны понять, — прошептал я, — в какое положение вы меня ставите… Мне же никто не поверит, что вы существуете и еще в некоторых случаях не изжиты…

Тогда он встал и спокойно поднял штору, которая почему-то поддалась.

— Я пошутил, — сказал он. — Я отрицательный тип, который еще и шутит. То есть абсолютная абракадабра. Адью, привет, покедова! Мне сходить.

И он взял свой портфель потому, что уже подъезжала к окну его остановка.

— Вы вульгарный реалист! — кричал я ему вслед, не находя других слов.

И я уехал вперед, а он остался на месте.

Вы же понимаете, дорогой читатель, что здесь я вывожу на чистую воду этого гражданского недомерка, этого немужественного мужчину, этого распоясавшегося циника, для которого нет ничего общественно святого. Позор ему!

А как его фамилия?

НЕПРИЛИЧНЫЙ ФЕЛЬЕТОН

Началось с лести:

— Слушайте, напишите фельетон о туалетах. Это же святое дело! Помните, Маяковский с гордостью заявил, что он-де ассенизатор и водовоз?..

Я сказал:

— Не льстите мне, я не ассенизатор. То есть, я хочу сказать, не водовоз. И потом, что я могу сказать об этой туманной материи? Как-то даже разговаривать на эту тему не принято. Как-то неловко. Как будто все люди как один закончили исключительно Смольный институт и, будучи барышнями, страшно краснеют от таких ужасных фактов, как тот, который вы изволили затронуть. К тому же с литературой по этому вопросу туго. Прямо не знаю, где черпать материал…

Редактор говорит:

— Это вы оставьте!.. По этому вопросу, где ни черпнешь, в обиде не останешься. А что касается литературы, так в ней тоже имеются отдельные доказательства в данном разрезе. Скажем, герой прошел в луга или при дороге устроился. А иные авторы даже воспевают подобное сближение с природными условиями. Почему-то им это очень нравится…

— Ну, — говорю, — это — дело жанра. О вкусах не спорят в данном случае. Тем более авторы стремятся воспевать жизнь как таковую. Если герой оказался при дороге, так, наверно, это дорога не простая, а столбовая. Опять же, если его в луга понесло, так, вероятно, в широкие бескрайние луга, согласно раздольям души. Я, например, данную романтику на Пицунде видел. Там, конечно, понастроили всяких санитарно-эпидемических чудес с кафелем, но, конечно, полноту души не учли. А полнота души зовет, конечно, к морю, к фанерным кабинкам для переодевания. Там человек, этот известный венец творения, устраивается, подобно буревестнику, без отрыва от свободной стихии.

Редактор возмущается:

— Это потому, что он свинья!

— Здрасьте, — говорю, — пожалуйста! Это вы напрасно. Упомянутое существо, — говорю, — не такое уж вольнолюбивое создание, чтобы себя не уважать. Мне, — говорю, — один знакомый зоотехник рассказывал, что фауна в этом отношении поотстала от человека разумного. Она свое место знает. Так что вы напрасно… Человек, конечно, превзошел весь растительный и животный мир, согласно эволюции. У него, — говорю, — душа есть. А душа требует гордого орлиного состояния. Чтобы человек был постоянно как бы выше природы.

Редактор говорит:

— Вы насчет «выше природы» не напирайте. Вы постарайтесь вставить человека обратно в природные рамки. Чтобы он не возносился над обстоятельствами, а соображал, в каком месте какое действие совершает. Вы узнаете, сколько у нас этих самых, стыдно сказать, на душу населения приходится, и покритикуйте соответствующие департаменты за их малочисленность.

— Чью, — говорю, — малочисленность? Департаментов или апартаментов? И потом, — говорю, — эти предметы нельзя на душу считать. Душа их не приемлет. Про душу мы уже с вами беседовали. Душе простор нужен, а вы ее норовите в кафельный чулан запихнуть…

Редактор говорит:

— Я на вас удивляюсь! Что же вам — противно, если человек проведет часть времени на основании науки и техники?

— Нет, — говорю, — пожалуйста. Могу позвонить.

И позвонил.