Экзотическая корова

— И какой же привес дан вами скоту, закупленному у населения? — интересуюсь я.

— К сожалению, случился не привес, а, так сказать, отвес, — печально констатирует Сидор Иванович. — Беда в том, что частный скот избалован на домашних харчах. Наш корм он как бы не воспринимает.

— Странная публика, — удивляюсь я. — Жрать жрут, а, стало быть, не поправляются?

— Коровы-то остались при своем интересе, — продолжает Сидор Иванович. — А хавроньи много кило потеряли. Часть из них умудрилась переломать себе ноги и головы, а одна заболела нервной болезнью. Ума не приложу, чего им не хватает!..

И очень жаль мне стало Зорюшку Алексея Минаева. Что ждет ее, привыкшую к уютному хозяйскому хлеву, в откормочном совхозе «Изобилие»? Либо коровник, выдержанный в архитектурном стиле «Решето», либо просто небо над головой. Все в дырах: пол, стены, крыша. Сквозняки, под ногами глубокие ямы, лужи, затянутые льдом.

Ждет Зорюшку и моральная пытка от Сидора Ивановича Нест-роева.

— Избаловались у хозяев! — будет ворчать он. — Подавай им теплый санузел! А иначе у них, фу-ты ну-ты, нервная болезнь развивается!

И попрекнет ее клоком прелого сена.

В общем и целом

Позвольте начать с личного: при пересадке на самолет авиалинии местного значения я вывихнул ногу. Факт сам по себе малопримечательный, если бы не одно обстоятельство. Среди моих попутчиков оказался студент-медик, который исцелил меня за каких-то десять минут. Он не давал мне лекарств и не трогал мою ногу. Он применил внушение.

— Вспомните, дорогой гражданин, — сказал он, — что, кроме вывихнутой ноги, у вас имеется огромное количество абсолютно здоровых органов. Это и вторая нога, и руки, и уши, и нос. Я уж не говорю об органах пищеварения, которые, судя по вашему цветущему виду, прекрасно функционируют. Так что в процентном отношении больная нога занимает у вас мизерное место. Поэтому в общем и целом вы здоровы.

Мне стало стыдно: столько у меня здоровых органов, а я знай себе думаю об одной ноге. Взял и подумал о почках, о сердце и поджелудочной железе. Потрогал уши, пригляделся к языку. И, верите ли, боль в ноге притупилась.

«АН-2» приземлился, я без посторонней помощи спрыгнул на землю и твердо зашагал к автобусу.

Дальнейшее, как ни странно, было продолжением этого малопримечательного происшествия.

В Степном районе меня заинтересовала судьба орошаемых гектаров. Словно кровь по сосудам, бежит по ним вода нескольких каналов, разбиваясь на тысячи внутрихозяйственных ручейков, добросовестно утоляющих жажду полей. Но добросовестность ручейков находится в прямой зависимости от деятельности здешней ПМК. Эта передвижная механизированная колонна по договорам с колхозами и совхозами взялась ремонтировать и реконструировать оросительную сеть. Но на деле, с одной стороны, мы имеем заказчика, который исправно выкладывает деньги, а с другой — подрядчика, который с радостью их получает. Хотя, по общему мнению руководителей хозяйств, и не вполне заслуженно.

Я встретился с начальником ПМК.

— Не выполняете взятых на себя обязательств, — говорю я ему. — Воду весной пустили позже. Неоперативно выезжаете на вызовы. Два года тянете со сдачей оросительной системы в совхозе «Дольский».

— Так-то оно так, да не совсем, — отвечает он. — Кроме порочащих фактов, у нас имеется сколько угодно славных свершений. Труженики нашей ПМК, не щадя собственных сил, оберегают каналы от заиливания, самоотверженно ремонтируют сооружения, полны решимости и в дальнейшем не сбавлять темпов. Поэтому на фоне общего энтузиазма перечисленные вами упущения как бы не смотрятся, тускнеют. Я думаю, в общем и цепом организм нашей ПМК следует признать здоровым.

После таких слов мне оставалось лишь уйти от стыда подальше: чуть было не охаял почтенную организацию. Пошел я в контору совхоза «Дольский» и возмутился:

— Вот вы ругаете ПМК, а она, если высчитать в процентах, приносит заказчику много радости. И в общем и целом оставляет неплохое впечатление.

— А мы землю не в общем и целом орошаем, а погектарно, — отвечают мне. — И не процентами, а водой. Которую, между прочим, третий год ждем.

Тоже, думаю, справедливое замечание. Кто же прав в оценке деятельности ПМК — заказчик или сам подрядчик? Не прибегнуть ли к помощи третьей организации, разумеется, компетентной? Например, к помощи треста, которому подчиняется ПМК.

Возвратившись в Москву, захожу в трест.

— Зреет в рядах тружеников полей недовольство Степной ПМК, — довожу до сведения управляющего. — Тень ложится на весь трест.

— Можете успокоить земледельцев Степного района, — отвечает управляющий. — Конечно, данная ПМК не фонтан. Директор никак создание собственной базы не завершит. Это правильно. Но эта ПМК — маленькая частичка большого организма. А сколько в системе треста грандиозного! Во всех уголках России сражаются наши ПМК с засухой, осваивая миллионы рублей.

И он с пафосом зачитал мне показатели по тресту за прошлый год и за первый квартал года текущего. Передо мной развертывалась величественная панорама оросительных работ.

— Так что в общем и целом трест с поставленными задачами справляется, — заключил управляющий. — Так и передайте труженикам полей. Чтобы они не волновались.

Я, конечно, сразу звоню в Степной район.

— Успокойтесь, товарищи, все в порядке, — говорю. — Трест в общем и целом с задачами справляется. По Российской Федерации у него весо?лый вклад в орошение.

— Очень рады за Российскую Федерацию в целом, — отвечают на другом конце провода. — Но у нас в некоторых местах земля пятнами пошла. Вторичное засоление почвы начинается.

«Тоже скверно», — подумал я. И пошел в министерство, к начальнику управления. Рассказал ему про вторичное засоление. А также о претензиях полеводов к Степной ПМК.

— Конечно, почва не огурцы, чтобы ее солить, — рассудил начальник главка. — Но претензиями к ПМК вы меня, по правде говоря, удивили. В подведомственном мне главке тридцать ПМК. И общая картина у нас складывается радужная. Поступают слова благодарности из Астрахани и с Дальнего Востока. Прибавьте сюда многообещающие перспективы, и вы увидите, что в общем и целом…

— Насчет общего и целого я уже осведомлен, и оно меня тоже радует, — сказал я и захромал к выходу.

— Что у вас с ногой? — проявил заботу начальник главка.

— Нога — это частность, которая в процентном отношении занимает в моем организме мизерное место, — пояснил я. — А общая картина моего организма складывается ничего себе. В общем и целом я здоров. Не извольте беспокоиться.

Сосуд Пандоры

Что там ни говори, а художественные достижения человеческого гения не всегда воспринимаются, так сказать, всухую. Некоторые наши сограждане без внутреннего подогрева своего воображения в искусстве ни бельмеса не понимают. Особенно трудно с наследием классиков, где частенько натыкаешься на аллегории и символы, на историческую или мифологическую подоплеку.

Возьмем хотя бы парковую скульптуру. У современных-то авторов еще кое-что понятно. Пионеры у них безо всяких подоплек дудят в горны, гребцы томятся со своими веслами, упитанные дети неаллегорично сидят над раскрытыми книгами. И, главное, никаких претензий. Да и то многие гуляющие перед осмотром этого нехитрого творчества подбадривают себя крепким напитком. Для духовного прозрения.

А что уж говорить, к примеру, о Петродворце, парки которого утыканы маловразумительной старинной скульптурой. Без подогрева здесь тоскливо и одиноко. Скульптуры стоят сами по себе, а ты ходишь сам по себе. И не чувствуется между вами никакой духовной связи. Но стоит припасть к горлышку, как связь налаживается. Утяжеляются конечности, и начинает казаться, что ты тоже отлит из бронзы; еще немного — и начнешь требовать, чтобы тебя позолотили.

Дальневосточный студент, скажем, напоровшись в Петродворце на массовое скопление незнакомых ему мифологических скульптур, поначалу оторопел. Все эти Данаиды, Олимпии и Фавны были глубоко чужды его современной натуре. Они стояли на своих пьедесталах и навевали скуку. А он, между прочим, покрыл огромное расстояние не в поисках тихой грусти. Ему хотелось громкой радости.

Радость оттягивала внутренний карман пиджака. Пилось в обстановке всеобщего фонтанирования легко и приятно. Статуи на глазах преображались. Олимпия, несчастная женщина, отданная на растерзание морскому чудовищу, жеманно склонила в сторону студента свою изящную головку. Мужеубийца Данаида, обреченная вечно наполнять водой бездонный сосуд, отвлеклась от своего бессмысленного занятия и тоже заинтересовалась им. Фавн, покровитель стад и пастухов, любезно предложил ему бронзового барашка на шашлык.

— Маруська, ты мне нравишься, — обратился студент к Данаиде, не подозревая о ее уголовном прошлом. — Слазь, говорю тебе, сюда! Брось, грю, брызгаться!

Язык его постепенно бронзовел, конечности набирали вес. Уснул он у ног мужеубийцы. На ней обольстительно искрилась позолота. На нем был черный пиджак и брюки в полоску.

Подбоченясь, сплетничали Римские фонтаны. Златокудрая Пандора, откупорившая из женского любопытства сосуд с несчастиями и пороками, возвышалась над Большим каскадом. Она хорошо видела инженера, приехавшего сюда с берегов Черного моря. Опорожнив тару, он сосредоточил свое внимание на скульптурной группе «Самсон, разрывающий пасть льва».

Самсон был в неглиже. Он демонстрировал свое атлетическое тело и рвал пасть льву-подростку.

На инженере был зеленый свитер, серые брюки и коричневые сандалеты. Несмотря на этот не совсем библейский наряд, он ощутил прилив нездоровой зависти к Самсонову подвигу. Он огляделся в поисках льва, но увидел рыжего кота.

— Кис-кис, — обратился к нему инженер. — Подь-ка сюда, шельмец…

Но кот был современный, не мифологический. Настигнуть беглеца инженеру не удалось: он рухнул у фонтанов.

А где-то рядом Сирены завлекали на неверную стезю домоуправа из Прибалтики. Он выпил чуть-чуть лишку, и это позволило ему услышать пение бронзовых Сирен, чего другие посетители парка были лишены. Но вероломство Сирен всем известно. Мало им погубленных моряков, так они теперь принялись за коммунальников. Упал домоуправ на газон подле фонтанирующих Сирен.

Увы, спиртное помогло нашим героям наладить душевный контакт с героями мифологическими. И в конце концов они сами уподобились статуям, хотя никакой культурной и исторической ценности из себя не представляли. Но опись на них все-таки составили. Не для музея, а для местного вытрезвителя.

Стакан голубого озера

Говорят, кое-где домашний скот и птицу пробуют откармливать под звуки тихой, мелодичной музыки. Под музыку, оказывается, лучше жуется, заглатывается и переваривается.

Не берусь высказываться за коров и кур. Тут для объективности суждения надо влезть в их шкуру, в их оперение. Пожевать и поклевать за них под музыкальное сопровождение.

Могу лишь поделиться личными впечатлениями о столовой города Заозерска. Правда, питался я там не под музыку. Мне, как едоку с более разнообразными духовными запросами, предложили архитектурно-историческое сопровождение. На красочном, во всю стену панно был изображен монастырь — детище подмастерья каменных дел Аверкия Монахова. Из глубины веков в сегодняшние общепитовские будни с интересом вглядывались купола Успенского собора, церквей Богоявления, Филиппа и архистратига Михаила.

На фоне этого прекрасного творения рук человеческих хотелось разжевать и усвоить продукт не менее прекрасный.

Но такого продукта в столовой как раз и не было. А был заведующий общепитом Даниил Семенович Бабкин. Понятное дело, абсолютно несъедобный.

— Знаете ли вы, что наш монастырь сооружен по указанию патриарха Никона триста лет назад? — спросил он, подсев за мой столик.

— А скажите, винегрет — тоже отзвук далекой эпохи? — поинтересовался я.

— Винегрет — более поздняя поделка, — ответил Даниил Семенович, повертев в руках не съеденный мной на 70 процентов винегрет. — Двадцатый век. Год 1973-й.

— А месяц, месяц? — трагически спросил я.

— Ах, месяц, месяц! — пропел Даниил Семенович. — Месяц для истории неважен. Важна эпоха.

— Значит, сейчас эпоха прокисшего винегрета? — заключил я.

— Вы же культурный человек, — пристыдил он меня. — Вам для души что — винегрет нужен или исключительно живописная группа монастырских строений? Взгляните на это московское барокко, на эти наличники и порталы, на эти декоративные вставки с растительными мотивами.

— Растительными мотивами сыт не будешь, — рассудил я. — Они малокалорийные.

— Взгляните на собор, который как бы вырастает из низкой, опоясывающей его галереи, — словно не расслышав меня, продолжал Даниил Семенович.

— Взгляните на этот хрящевидный предмет, который как бы вырастает из опоясывающего его супа, — подвинул я к нему тарелку с не съеденным мной на 80 процентов содержимым.

— Какого супа? — зашарил он глазами по панно, как бы пытаясь обнаружить среди куполов и башен намеки на суп.

— Не знаю какого, — откровенно признался я. — Рассольника, перлового, харчо. По вкусовым ощущениям точно не установишь.

— Кстати, об ощущениях, — вспомнил Даниил Семенович. — Монастырь находится на острове. Вы смотрите на него с высокого берега сквозь едва заметную дымку, парящую над озером, и вам чудится что-то сказочное, нереальное, почти мираж. Здесь великое былое словно дышит в забытьи…

— Великое, — подтвердил я. — Чего не скажешь о котлетах.

— Монастырь донес до нас неувядаемую свежесть народного творчества, — продолжал он.

— Чего не скажешь о котлетах… — настаивал я.

— Скупыми средствами достигнута величественная гармоническая и возвышенная красота, — отчеканил он, заглянув в справочник для туристов.

— Чего не скажешь о котлетах, — упорствовал я.

— Чего, собственно, о них не скажешь? — не выдержал Даниил Семенович.

— Не скажешь, что они образы большой силы, — выпалил я и показал ему котлеты, не съеденные мной на 90 процентов.

— И это называется представитель интеллигенции! — возмутился Даниил Семенович. — Котлеты ему важнее сокровищ национальной культуры. Да вы только посмотрите, как сияют на куполах подкрестные яблоки!..

— На куполах сияют, а в компоте — отнюдь, — вздохнул я.

— Неужели вас не радуют запечатленные на панно голубые воды озера? — воскликнул Даниил Семенович.

— На панно радуют, — сознался я. — А в стакане нет. В стакане должен быть компот, а не голубые воды озера.

И я показал ему то, что в меню названо компотом. Целехонькое на сто процентов.

— А хотя бы и голубые веды, — подхватил Даниил Семенович. — Считайте, что это фирменный напиток. Истинный ценитель всего исторического и архитектурного выпил бы его с пониманием.

Компот я не выпил. Но кое-что понял. Произведение Аверкия Монахова не архитектурно-историческое сопровождение, а основное блюдо заозерской столовой. Вам предлагают его на закуску, на первое, второе и третье. Вы утоляете духовный голод. И если памятник старины показался вам безвкусным, — ответственность несет не Даниил Семенович Бабкин. За это отвечает либо автор панно, либо тот же Аверкий Монахов.

А насчет коров и кур я не в курсе. Возможно, что калорийность музыки не ниже калорийности сена и зерна. И пора ее сыпануть в кормушки.

Конечно, в этом случае за отсутствие привеса спрашивать надо будет не с животноводов.

Пусть за все отвечают композиторы.

Экзотическая корова

Все-таки много примечательных существ обитает на земле. Взять хотя бы корову — чрезвычайно экзотическое животное. Мы, конечно, привыкли к ее облику и экзотичности не замечаем. Но отбросьте привычку и взгляните на корову свежим взглядом. Клянусь, вы поразитесь увиденным. Корова покажется вам куда оригинальнее какой-нибудь африканской диковинки.

В городе Ветрянске часть окраинных жителей имеет коров. Другие держат злых сиамских кошек, самоуверенных пуделей, а эти — коров. Коровы привлекают их своим добродушием, спокойной величавостью, гордой осанкой. Ну и попутно привлекают их молокопродукты. А также нравится им сдавать мясо государству. Либо продавать его на рынке. Не без того.

Но только самым мужественным горожанам под силу такое хобби. Поскольку корова не шифоньер. Ее не поставишь в горницу как недвижимое имущество. Она движется и мычит, желая заполнить пустоту в желудке. А желудок у нее как раз шифоньерной емкости. В одиночку не загрузишь.

Загружают, сплачиваясь в товарищества животноводов. В коллективах сподручнее защищать коровьи интересы. Хотя и с некоторыми трудностями.