Моя нежность

Ната молча бросилась в аппаратную – расконсервировать роботов-ремонтников, не боявшихся радиации открытого космоса. Иошико поднялся, держась за стену, и уставился на капитана.

– Это они? – тихо спросил он.

– Они, – кивнул Иван. – Эти тварюги. Одна, видимо, присосалась к корпусу и смогла пробить.

– Как мы будем чинить? А если они нападут на роботов? Если…

– Я дал максимальное ускорение. Черняшки отлипли от борта. Мы успеем.

– Но… если там дыра… кислород…

– Вот именно! Чинить придётся быстро.

– Может быть, стоит подготовить скафандры…

– Готовь!

Иошико побежал к шлюзам, в «прихожую», где хранились скафандры всех членов экипажа. Он проверял давление кислорода, комплектацию и фито-коробки, проверял ловко и быстро, стараясь не думать, что, если корабль придётся покинуть, никакие припасы, никакие впрыскивания адреналина и глюкозы, никакие фито-коробки не позволят им добраться до Земли. Пешком, с половины пути до Солнца…

Да лучше сдохнуть сразу. Лучше задохнуться сразу, на борту «Хвои».

Он ошпарился об эту мысль, задышал глубоко и часто, принялся с остервенением завинчивать локтевой клапан термостата…

«“Заслон”, проект «Остриё», по шифру “Лист”, строка четыре. Старшему навигатору Ольге Цикорской

Ох и ночка выдалась, Оля! Эти черняшки, эти бедовые дементоры пробили нам броню. Мы весь вечер скакали по “Хвое”, как угорелые. Если бы не Ната… Она как-то сумела уговорить роботов на своём программистском. Правда, у нас остался только один ремонтник – всех остальных спалило остаточным излучением, слизь у этих чёрных тварей, как оказалось, весьма взрывоопасна.

Пришлось взять все запасы плексигласа, чтобы как-то залатать дыру. Как говорится, заплатку сделали из говна и палок. Ну и что! Всё равно летим дальше! Мы все на жутком адреналине сейчас – все, кто не спал. Жуткое возбуждение. Не знаю, куда себя деть, иголки по всему телу. Мы же по краешку прошли…

Прости, что пишу тебе всё это, милая. Просто… Страшно. Я знаю, ты и так всё это знаешь, Иван проверял – через «Остриё» к вам дошли все сигналы, и вы проводили диагностику, и пытались импульсно срастить обшивку… Как же страшно знать вот что, Оля: вы так близко – на расстоянии сигнала, секунды, слова. Вы так далеко – как бы вы ни пытались, вам до нас не дотянуться. И нам до вас. И мне до тебя. Милая моя, милая, родная моя Олька… Как я хочу домой».

Игорь запаковал сообщение в архив отправки, захлопнул ноутбук и закрыл глаза. Чьи-то руки легки на закаменевшие плечи, принялись разминать – деловито и крепко.

– Спасибо, – проговорил он, не оборачиваясь, по лёгкому, с присвистом дыханию определяя Нату.

– Надо размять. Ты ужасно напряжённый.

– Неудивительно. Если б не ты…

Ната хмыкнула, и в голосе скользнула улыбка.

– Главное, что всё позади.

– Хотелось бы… Вдруг эти черняшки появятся снова? А робот остался всего один. А плексигласа – ноль.

– Поживём – увидим, – отстранённо откликнулась Ната.

– Выживем – учтём, – со вздохом согласился Игорь, оборачиваясь, встречая её глаза – покрасневшие, с лопнувшими сосудами; со зрачками, расширившимися так сильно, что, казалось, они поглотили радужку.

Синий сектор «Заслона». Декабрь 2061-го

А если бы его не стало?

А если бы его не стало?

А если бы его не стало?!

Мысль долбила внутри, нарастая до грохота, до белого звона. Вертелись жуткие картины; Оля не могла с ними справиться. Лезли страшные предсказания; Оля не могла заставить их исчезнуть.

Тревожность – это не интуиция, повторяла она себе. Тщетно.

Профессор Цикорская спрятала лицо в ладонях, съёжилась в кресле и постаралась выровнять дыхание. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Раз-два. Вот так.

– Всё дело в том, – глухо сказала она себе, – всё дело в том, что я впустила в себя эту мысль. Что он может не вернуться. Что он может погибнуть.

Тишина; мягко покачивалось на сквозняке молодое алоэ.

– Игорь может погибнуть, – повторила Оля в пустоту кабинета.

Где-то в коридоре хлопнула дверь.

– В любой момент.

Холодный кабинет, спящий административный корпус, просторы Синего сектора и цеха «Заслона», пустыри столицы и вся огромная планета встретили её слова молчанием.

Спустя бесконечно много времени послышались шаги. Заскрипела дверь.

– Оленька? Можно?

Она подняла голову и увидела в дверном проёме Золя. Со изящным, округлым, очевидно очень дорогим букетом.

– Это… зачем? – тихо спросила она.

– Первое крупное ЧП проекта «Сол», – с улыбкой ответил Золь. – Конечно, вам сейчас не до шуток. Но когда поживёте и поработаете с моё, поймёте, что без встрясок не обходится ни одна по-настоящему хорошая история.

Оля вскинула на профессора сухие, колючие глаза. Золь примирительно поднял руку:

– Ну, ну… Я знаю, вы сейчас на взводе. Когда не можешь помочь близкому человеку – это очень, очень страшно, и больно, и… просто дыра в груди. Дыра в обшивке, дыра в броне. Я вас очень понимаю, Оленька. Я поэтому и пришёл.

«Я вас очень понимаю».

Она вспомнила об Ирме и опустила глаза. Прошептала:

– Я не хотела вас обидеть. Просто, правда, на нервах, и день выдался… совсем сумасшедшим. И страшно, что я ведь и вправду, несмотря на «Остриё», несмотря ни на что, не могу помочь.

– Не могу дотянуться, – с горечью кивнул Золь. Эхом повторил: – Не могу помочь…

Они помолчали, глядя друг на друга, прислушиваясь, как стрекочут в цехах ночные смены. Головки ранункулюсов слегка покачивались от ветра.

– Собирают «Хвою-2», – наконец сказал Золь.

– С вашим эко-блоком, – кивнула Оля.

Золь вздохнул. Она подумала, что, наверняка, он вспоминает о том, как первым эко-проектом едва не загубил целую планету.

– Это вам, – спохватился профессор, протягивая ей букет.

– Почему? – невпопад спросила Оля.

– Я же сказал: в честь преодоления первого крупного ЧП. – Золь отдал, почти всучил ей букет; сделал шаг назад и добавил: – А ещё потому, что нет ничего красивее, чем улыбка женщины, которая держит в руках цветы.

Оля попыталась, но не смогла улыбнуться. И профессор не улыбнулся в ответ.

«“Хвое” по шифру “Лист”, строка три. Инженеру Игорю Атласову.

Я вспоминаю, как мы с тобой сидели на подоконнике, смотрели на фонари и дорогу. Как одуванчики жевали. Как варили макароны на газу. Как засыпали с открытыми окнами в твоей квартире.

Сейчас там совсем запустение. Я стараюсь заглядывать, когда могу. Стараюсь навещать твою маму. Но не хватает сил, Игорёк, а ещё что-то такое ворочается внутри, как будто сопротивляется каждый раз, когда я иду в место, связанное с тобой.

Но если от мест убежать можно, то от мыслей не убежишь.

Я тебя люблю, Игорь, я тебе шлю всё, что могу, – через “Остриё”, через атомные годы, через любые-любые материи и волны – всю свою силу, всю свою работу, всю свою нежность».

«Хвоя». Июль 2062-го

Слабо светил ночник. Ната сидела, скорчившись в силиколловом кресле, принимавшем форму тела. В каюте не было иллюминаторов, и, если постараться, можно было представить, что ты – на Земле, и уютное золото ночника – совсем как дома.