Избранное в двух томах. Том первый

Ребята с задором ловят жеребят. Прежде чем поймать и привязать их, они дразнят тех, кто постарше, гоняют — это ли не игра! Потом идут к реке. По дороге в траве ловят кузнечика. Летом в речке с перекатами вода прозрачно-чистая. Отчетливо виднеется дно. Вон короткий, шероховатый, плотный пестрый окунь, вон белый, как серебро, лещ, а ближе к поверхности воды снует мелкая рыбешка. Они ловят рыбу. Окунь, тычась, долго играет крючком. «Окуни, лещи, попадайтесь на мой крючок», — приговаривает Ержан. — «Окуни, потяните крючок вниз!»

Ержан рос среди простых казахов. Они обучали его езде на лошади, и как пригонять скот домой, и как ловить коней куруком.

Все, что знали сами, все, что усваивали с детских лет, передавали мальчику. Он услышал от них удивительные сказки, песни, поэмы, легенды. А потом началось ученье. Из года в год он узнавал все больше, и тайны мира исподволь открывались ему. То, что он узнавал из книг, постепенно входило в жизнь.

...Эшелон остановился на разъезде. Ержан медленно прохаживался вдоль вагонов и вдруг услышал мягкий женский смех. В десяти шагах от санитарного вагона разговаривали и смеялись две девушки. Одна коренастенькая, широколицая, с коротко остриженными волосами. Другая тоненькая, на щеках румянец. С коренастенькой Ержан знаком. Вот она с бедовой улыбкой на губах то, качнувшись, наклоняется к подруге, то откидывается назад. Она рассказывает что-то очень смешное. Это санитарка санвзвода батальона Кулянда. А вторая?

Ее Ержан тоже видел раза два. Но незнаком. Кажется, в батальоне она недавно. Военная форма мешковато сидит на тонкой фигуре, не идет девушке.

Голенища ее кирзовых сапог слишком широки. Гимнастерка, перетянутая в поясе, топорщится на спине. Будто на подростка надели отцовскую одежду. И только пилотка, сидящая набекрень, ей впору и придает совсем юному лицу задорное и даже игривое выражение.

Подойти к ним? Ержан колебался, борясь с робостью, пока его не выручила счастливая мысль: просто неудобно не поздороваться с Куляндой, с которой он знаком. И он подошел к девушкам довольно храбро; однако слово «здравствуйте» прозвучало неуверенно. Кулянда тотчас же сделала серьезное лицо, повернулась к Ержану и ответила приветливо:

— Добрый день, Ержан.

Ее подруга, широко раскрыв большие глаза, внимательно посмотрела на Ержана. Кажется, вспомнила, где она могла видеть этого лейтенанта. Ержану почудилось, что девушки нарочно молчат со смиренным видом, чтобы поиздеваться над его неловкостью. Но отступать было поздно, и он сказал, набравшись смелости:

— Кажется, я помешал вашему интересному рассказу, Кулянда? Продолжайте, пожалуйста. Э, вы не зря замолчали. Вероятно, вы говорили обо мне что-нибудь смешное.

— Нет, нет... — поспешно проговорила Кулянда.

— Да, знаю я вас, девушек! У вас такая привычка: только сойдетесь и давай высмеивать джигитов.

Все это Ержан говорил Кулянде, но краем глаза следил за ее подругой. Лицо у подруги было овальное, темное от загара, но загар не погасил румянца, верхняя губа слегка вздернута, что говорило о ее капризном характере. И кажется, по-детски любопытна.

В ней не было и тени ложной стеснительности. Все так же внимательно оглядывая Ержана, она сказала:

— Выходит, вы ничего не знаете о девушках.

Она сказала это с той прямотой, с какой ребенок разговаривает со взрослым.

Ержан почувствовал себя свободней: не нужно выбирать слов и притворяться остроумным и развязным малым — все это ни к чему с такой простой и искренней девушкой.

И он ответил, радуясь, что говорит прямодушно:

— Не знаю девушек? Тем лучше. Просто не хочется, чтобы тебя выставляли на посмешище.

— Какой смысл высмеивать незнакомых людей? Например... вас?

— В таком случае давайте знакомиться. Кулянда что-то не торопится это сделать.

— Ой, я совсем забыла! Познакомьтесь. Раушан в нашем взводе недавно, — сказала Кулянда.

Ержан молодцевато вытянулся и протянул руку:

— Ержан.

— Раушан, — проговорила девушка.

Есть такое свойство у молодых людей: в минуты душевного подъема они становятся болтливы. Это и случилось с Ержаном.

— Вот и хорошо, что вы в нашем батальоне, — говорил он оживленно. — Вместе будем воевать. В дивизии наш батальон на лучшем счету. И командиры, и бойцы как на подбор. Наверно, вы уже сами убедились. И Кулянда, конечно, рассказывала вам.

— Человеку хорошо там, где он привык. И я привыкну, ведь я совсем недавно у вас.

— Конечно, привыкнете. Да, к слову: я вас уже видел раньше. Перед отъездом мы были в Аксае на тактических занятиях. Тогда я вас видел с Коростылевым. Не помните? Но я думал, что вы из другой части. — Ержан перевел дух. Потом предложил: — Идемте пройдемся немного.

— Нет, поздно, сейчас, наверное, тронется, — опасливо сказала Кулянда.

— В таком случае приглашаю вас в наш вагон. Познакомитесь с бойцами. В дороге будет веселей. Песни споем.

— Нет, нельзя, нас командир будет искать, — упорствовала Раушан.

В это время дали сигнал к отправлению. Что-то повлекло Ержана к вагону девушек. Он снова оробел. Это, конечно, не совсем удобно. Впрочем, командир санвзвода круглолицый курносый гигант Коростылев ему хорошо знаком. Вот и повод.

— Как живешь, старшина? Пришел проведать тебя, Иван Федорович, — сказал Ержан, входя в вагон и изо всех сил стараясь говорить непринужденно.

— Медикам болеть не положено, — пробасил Коростылев. — Проходи вперед, молодой человек.

Он не очень-то радушен, этот Коростылев, и его обращение «молодой человек» прозвучало так: «Знаем вас, юнцов, сразу видно, что притащился к девушкам».

После такого приема Ержану следовало бы уйти, но поезд тронулся. Волей-неволей Ержан остался.

В вагоне было тесно, и Ержан не знал, как разговаривать с девушками на глазах малознакомых людей. Но он, так сказать, уже ступил на бревно и даже добрался, балансируя руками, до середины, стало быть, надо, несмотря на опасность сорваться, идти до конца.

Как ни стеснялся Ержан людей, он довольно независимо подвел Раушан к двери вагона, сказав:

— Сегодня мы проехали мои родные места.

— Вот как? Вы родились в этих местах? — откликнулась Раушан. — Наверное, ваши родители вышли к поезду попрощаться?

— Нет. Они живут далеко от железной дороги. А заранее я не мог им сообщить. — Ержан вздохнул. — Сегодня я прощался с родной стороной. Вы только поглядите на эту степь. Красиво! Прощай, степь! Жди нас с победой!

Ержан взмахнул рукой.

— Ничего я здесь не нахожу красивого, — недовольно сказала Раушан. — Вот уже второй день ни деревца, ни речки, ни кочки. Скучно.

Ержан ошибочно думал: все, что нравится ему, должно нравиться и ей, что радует его, должно радовать и ее. Слова девушки отрезвили его. Он проговорил сдержанно:

— Это у железной дороги так скучно. А впереди мы еще будем проезжать много красивых мест: речка Каинды, речка Талды, горы.

Раушан не хотелось огорчать Ержана. Она сказала:

— И в наших местах есть горы и реки. Наши горы не такие высокие, как алма-атинские, но они красивее.

— Вы где родились?

Она рассказала, что росла в маленьком городе Восточного Казахстана, а родилась около Кокчетава. Но те места она помнит плохо.

Лет десять назад ее отец работал в Чимкенте. Этот жаркий, пыльный город хорошо сохранился в памяти Раушан. Потом они жили в окрестностях Усть-Каменогорска. В этом году, окончив десятилетку, приехала в Алма-Ату, поступила в вуз. Приехала пораньше и остановилась у родственников, решила хорошо подготовиться к экзаменам. А тут началась война. Одни уходят на фронт, другие, не покладая рук, работают на оборону. Молодому здоровому человеку как-то неуютно без главного дела. Это же так легко понять.

Она, Раушан, не какая-нибудь девушка старого времени, ничего на свете не понимающая и от всего далекая. Она перечитала горы книг, не пропустила, кажется, ни одного фильма. Сколько смелых женщин было в гражданскую войну! Разве могут нынешние девушки отстать от них? Раушан подала заявление о зачислении в армию, скрыв это от брата. Она знала, что он будет недоволен. Золовка — женщина старых понятий. Не совсем, конечно, но отчасти. Узнав, что Раушан уезжает, золовка разливалась в три ручья: «Да разве это женское дело — война? Тяжело тебе будет, моя баловница». Ей и в голову не приходило, что нынешние казахские девушки в отваге не уступают ребятам: нужно винтовку держать — возьмут и винтовку.

В ней, в золовке, было кое-что от старины, этого не скроешь, но она человек доверчивый, простодушный, и сердце у нее золотое. Раушан уже немножко соскучилась по ней и по матери. Потом Ержан узнал о заветной мечте Раушан: воевать не в санитарках, а разведчицей или снайпером. Она уже говорила об этом с командиром батальона капитаном Арыстановым. Вначале он и слушать не стал — ребячество, вздор! А потом задумался и сказал, что будущее покажет.

Пока он посоветовал ей как можно лучше исполнять обязанности санитарки. Поэтому Раушан считает себя в санвзводе человеком временным.

К чему еще горячо стремилась Раушан — это попасть на Западный фронт, на Московское направление, где в эти дни враг наступал с особенной яростью. Как только Раушан сказала об этом, Ержан поддержал ее. Здесь он чувствовал себя компетентным. Несколько снисходительно, чего он и сам не заметил, молодой командир остановился на стратегических моментах, высказал авторитетное суждение о развитии дальнейших операций, а также уверенность в том, что их дивизию бросят именно в Московском направлении.

Кулянда окликнула их и предложила сыграть в домино. В игре Коростылев с Куляндой были партнерами, а Раушан — партнером Ержана. Теперь им казалось, что они уже давно знакомы.

И вот, постукивая костяшками, Ержан с таким видом поглядывал на Раушан, будто у них был общий секрет, надежно укрытый от посторонних.

«Пусть они поиграют в домино, а у нас с тобой есть что-то получше», — было написано на лице Ержана. Раушан часто вскидывала на него свои черные глаза, словно спрашивала: «Как сыграть дальше? Боюсь, перепутаю». И он, готовый на плутню, подсказывал ей ход энергичной мимикой.

— Ну, ну, вы там вдвоем, не перемигивайтесь! — басом говорил Коростылев,

И от этого слова «вдвоем» на душе у Ержана теплело. До чего же мило для слуха словечко «вдвоем».

— Раушан, следи за своим джигитом, пусть не заглядывает в чужие руки! — сказала немного погодя Кулянда.

— Нет, нет, я не смотрел. Только и увидел, что шестерку дубль, — рассмеялся Ержан, невесть чему радуясь.

Теперь он уверен, что все довольны его болтовней с Раушан. Каждый дружески их поощряет. Ержан переполнен благодарности. И, желая вознаградить Кулянду, он говорит:

— Ладно, дуплись! — И, не покрывая шестерку, закрыл свою тройку.

В свой вагон Ержан вернулся в приподнятом настроении и тут же освободил Добрушина от внеочередного наряда. Весь вечер он перебрасывался с бойцами шутками и первый раз за дорогу спокойно заснул.

А когда открыл глаза, в окно падали косые солнечные лучи — будто поперек вагона поставили четырехгранный серебряный столб. И бойцы проснулись в самом хорошем расположении духа.

Ержан испытывал какое-то сладостное изнеможение. Будто, как в далекие годы детства, смотрит он через тундик на бездонное голубое небо. И такое ощущение, что вот сейчас, сию минуту, вольется в душу ослепительная радость, как вчера. Что было вчера? Раушан! Как перелетная птица, садясь на ветку дерева, заставляет его томиться по весне, так Раушан примостилась у его сердца и томит, и ласкает его, и будит надежду. Ержан собрал все свои силы, чтобы вызвать в памяти образ Раушан. Но черты ее лица, ее плечи, ее руки словно плыли в тумане и тут же исчезали. Он не мог поймать ее очертаний. Только глаза остались в памяти.

Ержан поднялся с нар. Неожиданно его охватило беспокойство. Так бывает с людьми, которые, проснувшись с похмелья, с тревогой спрашивают себя: «Не натворил ли я вчера чего-нибудь?»

Да, это так, вчера он держал себя с Раушан неуклюже. Уж очень много говорил. Есть же у него такая противная черта: то замкнется в себе, клещами слова не вытянешь, а то разболтается — удержу нет. Стоит ему увлечься разговором, как он уже повышает голос, и до того неприятен становится этот голос — грубый, резкий, он прямо уши режет. Да, да... Вчера Раушан не вытерпела и два раза перебила его.

И он не замолчал. И Раушан это не понравилось.

А когда вслед за девушками входил в вагон? Тогда он улыбался фальшиво, противно. Раушан, конечно, видела его противную рожу в ту минуту. И потом, играя в домино, он позволял себе паясничать перед человеком, видевшим его в первый раз. Паясничал, кривлялся. И, раззадорясь, ляпнул: «А меня начальство собирается повысить».

Вспомнив эту похвальбу, Ержан готов был сквозь землю провалиться. Ощущение радости, с которым он проснулся, сменилось терзаниями совести. Ну что за пустой человек! Взял и запачкал себя перед чистой в строгой девушкой... Конечно, теперь Раушан, встретив его, отвернется с отвращением.

Она увидела его на ближайшей же остановке. Как ни боялся он этой встречи, но мимо пройти не смог. Раушан быстро повернулась к нему и крикнула:

— Доброе утро, Ержан!

— Здравствуйте, — неуверенно ответил Ержан.

Улыбка погасла на лице Раушан. Она посмотрела на него с испугом:

— Что-то вы бледный. Вам нездоровится?

— Нет, просто так, — сказал Ержан и радостно улыбнулся.

IV

Перед отправлением эшелона сильное волнение охватило Кожека. Он лихорадочно оглядывался по сторонам, но в толпе, собравшейся на перроне, не увидел ни одного знакомого лица. Тоска сжимала его сердце. «Апырмай, — думал он, — не пришла, не смогла прийти. Вот так и уеду, не повидав Еркинжана».

В душевном смятении Кожек молил всевышнего укрепить его и сам старался убедить себя, что в кровопролитном побоище погибнет лишь тот, кому суждено погибнуть. Но как знать, не ему ли суждено сложить голову? Все это было плохим самоутешением.

Нужно понять человека, который за всю свою жизнь ни на шаг не отходил от аула, а теперь уезжал на войну, в самое ее пекло. И вдруг его окликнула Балкия и сказала, что она привезла Еркина. Сердце может разорваться от такой радости! «Апырмай, — сказал себе Кожек, чувствуя, что у него трясутся колени, — Балкия приехала, меня ждет счастливая дорога».

Маленький старенький тарантас без верха, на котором приехала Балкия, стоял в саду напротив вокзала. Кожек издали увидел Еркина и припустил к тарантасу торопливыми шажками, восклицая: «Ой, любимый мой жеребеночек!» Балкия догнала его, потянула за плечо.

— Что ты, поначалу поздоровайся с аксакалом, — сказала она и повернула его лицом к Жексену.

Это был низенький, горбоносый старик с редкой седой бородой. Он суетливо соскочил с тарантаса и раскрыл свои объятья. То, что Жексен приехал, польстило Кожеку, — старик был старшим из рода Мазы, составившего костяк колхоза «Екпенды». «То-то, — самолюбиво подумал Кожек, — и аксакал считает, что я не последний человек на свете».

— Голубчик Кожек, — начал старик, быстро оглядев его слезящимися старческими глазами. — Услышал, что ты отправляешься на фронт, и не смог усидеть дома. Вот и приехал, чтобы взглянуть на тебя, пожелать удачи. Ты мне не чужой. Ты на моих глазах рос, сынок. Не чужой мне.

— Спасибо, аксакал, спасибо вам за внимание, — сказал Кожек, растроганный словами старика.

— Глазами аксакала на нас смотрит мудрость народа. Он — справедливый наставник наш, — проговорил Бейсен, старший брат Кожека, тоже приехавший на вокзал.

Слова Бейсена имели особый смысл: отец Кожека Шожебай был пришлым человеком в роде Мазы. В давние годы он появился здесь и прижился в роде. А так как единственным прямым родственником Кожека был Бейсен, то колхозные старики и решили: пусть Кожек перед отъездом не чувствует себя одиноким. Они выбрали Жексена, как самого старшего в ауле, и послали его проводить Кожека.

У Кожека стало веселей на душе. Он взял себя в руки и, как подобает мужчине, стал расспрашивать об аульном житье-бытье.

— В ауле все здоровы. Шлют тебе приветы, дорогой, — ответил Жексен и, заметив нетерпеливые взгляды, которые Кожек бросал на сына, отпустил его от себя.

— Тебя ждет супруга, голубчик. Видишь, она привела твоего ребеночка. Поспеши же, расцелуй его, — сказал старик и деликатно отошел в сторону.

Кожек подбежал к жене, которая держала сына на руках. Бейсен поморщился. Не смешна ли в глазах людей такая поспешность младшего брата?

Поглядывая то на Кожека, порывисто целовавшего сына, то на аксакала, он проговорил осторожно:

— Что и говорить, дети прирастают к человеку, как собственная его селезенка. И как животное оставляет на дороге следы своих копыт, так человек оставляет в жизни свои следы — собственных детей.

Кожек был чистосердечный, безобидный и кроткий человек. Как и многие казахи, он был чадолюбив. Когда ему исполнилось двадцать, отец женил его на Балкии. Сверстники знали, что Кожек по нраву своему не способен и травинки вырвать изо рта овцы. Кто же мог поверить, что ему по-настоящему приглянулась Балкия с ее по-мужски грубоватыми чертами лица, с ее своенравным и резким характером! На первый взгляд она казалась дурнушкой. Но зато была вольнолюбива, бойка и этим выделялась среди своих сверстниц-подруг. Такие характеры среди казахских девушек — редкость. Многие джигиты заглядывались на Балкию. Одним нравился ее открытый нрав, другие, обманувшись веселостью девушки, считали ее доступной. Но их неизменно постигала неудача: ища забавы, они попадались в сеть, сплетенную из бесчисленных девичьих хитростей. Запутавшись в этой сети, редкий джигит оставался равнодушным к Балкие.

Кожек не избежал общей участи. Все еще он наведывался в соседний аул. Делая вид, что ищет отбившуюся скотину, он часто забегал к Балкии. Открыться девушке в любви — об этом он и помышлять не мог. Он не осмеливался даже перекинуться шуткой с ней. Сидел и молчал.

На играх, на гуляньях порой они оказывались рядом. Кожек не раз пытался разведать, как относится к нему девушка. Отвечая на шутки балагуров, Балкия, под громкий смех окружающих, бросала острые словечки прямо им в лицо. Кожек слышал это, и пыл его остывал. Бывало, и ему доставалось от находчивой, резвой Балкии. Но вот что удивительно: как только шутники-джигиты начинали смеяться и подшучивать над Кожеком, Балкия тут же давала им резкий отпор.

И так повелось, что на гуляньях аульной молодежи она чаще всего садилась рядом с Кожеком. Есть такая игра: «Обмен соседями». Джигиты усердно старались «выпросить» Кожека, но Балкия искусно и находчиво отстаивала его. Тогда джигиты начинали «выпрашивать» у Кожека Балкию. Счастье переполняло сердце Кожека. Нет такой цены, за которую он мог бы уступить Балкию! По правилам игры человеку, не проявившему находчивости, полагалось наказание, а все, что умел Кожек, — это, растянув рот в улыбке, подставить спину под удары. Но до чего крепки шутки джигитов! Какой-нибудь силач, широко размахнувшись, бьет изо всех сил кушаком, туго скрученным в жгут.