Помоги проекту - поделись книгой:
Но уже буквально через несколько дней мнение Дагера об йоде как светочувствительном веществе круто меняется, о чем свидетельствует его письмо Ньепсу от 21 мая 1831 г.: «Я думаю на основании нескольких новых опытов, что нам следовало бы заняться изысканиями над 20 (йодом). Это вещество очень чувствительно к действию 46 (света), когда оно соприкасается с 18 (полированным серебром)… Я получил… на 18 (полированном серебре) результаты, удовлетворительные по быстроте, т. е. менее чем в 3 минуты, в 13 (камере-обскуре), а с 29 (гравюрами) на 56 (солнце) - в 1 минуту, в микроскопе - 2 минуты. Все это очень хорошо, но нужно найти способ обратить действие, которое противоположно естественному, и, кроме всего прочего, закрепить изображение; иначе оно исчезает при новом действии 46 (света). Это вещество имеет преимущество передавать в совершенстве натуральные оттенки света и тени; не так обстоит дело с другими веществами, которыми мы пользуемся, они никогда не передают синих тонов пропорционально силе, которую те имеют… Думаю, милостивый государь и друг, что мы не потратим напрасно наше время, если будем работать с этим веществом. Может быть, мы скорее найдем способ закреплять эти изображения, чем придавать ту же быстроту другим нашим веществам».
Из этого письма явствует, что Дагер ошибочно полагал, будто светочувствительным веществом, с которым он имел дело, был йод, а не галоидосеребряная соль (йодистое серебро). Увлекшись йодом и всячески его восхваляя, Дагер настаивает, чтобы и Ньепс занялся опытами с этим веществом. Однако уже в начале 1832 г., несмотря на то что «ни в одном другом из наших веществ нет такой тонкости (деталировки. - Г. И.), и особенно такой быстроты (чувствительности. - Г. И.)», Дагер неизвестно почему прекратил опыты с йодистым серебром, сообщив Ньепсу в письме от 30 апреля 1832 г., что отныне он намерен работать только с асфальтом, «так как я признал его среди других веществ лучшим».
Безусловно, что работа с йодом, продолжавшаяся чуть ли не целый год, позволила Дагеру накопить некоторый опыт, развивая который впоследствии он пришел к открытию дагеротипии.
Если же мы попытаемся вкратце ответить на поставленный выше вопрос о вкладе Дагера в общее дело Товарищества, то ответ будет отрицательным - ничего нового в фотохимический процесс получения снимков в камере-обскуре за четыре года, прошедших со времени заключения договора, Дагер не внес.
Не лучшим образом обстояли у него дела и с камерой-обскурой, «новую систему», которой Дагер должен был согласно договору представить Товариществу. Вначале, пытаясь усовершенствовать объектив предназначенной для Ньепса камеры-обскуры, он вводит в него постепенно все большее количество линз. Из этого, естественно, ничего не получилось. Правда, в ходе этих опытов Дагер благодаря своей наблюдательности сделал правильный вывод, что с увеличением числа линз в объективе уменьшается его светосила, но причину этого явления, не зная о поглощении стеклом ультрафиолетовых лучей и о действии этих лучей на асфальт, объяснить не смог.
В целом же, несмотря на то что Дагер в каждом письме к Ньепсу пишет о проводимой им работе по усовершенствованию камеры-обскуры и обещает со дня на день выслать таковую своему компаньону, все его уверения и обещания так и остались на бумаге. И даже сообщение о подборе очень удачного, как ему, Дагеру, кажется, ахромата из двух склеенных линз также, вероятнее всего, было не более чем вымыслом. Если внимательно прочитать все письма Дагера к Ньепсу, то можно сделать вполне определенный вывод: ни к началу совместной работы, ни к ее концу, связанному со смертью Ньепса, никакой «усовершенствованной камеры-обскуры» у Дагера не было и в помине.
А что же сделал за это время Ньепс? Если судить по результатам, имеющим практическое значение для усовершенствования гелиографии, то и он не достиг особых успехов, хотя в отличие от Дагера работал регулярно и много. Ведь кроме того, что Ньепс сам экспериментировал и проверял опытами свои идеи, ему приходилось постоянно и тщательно проверять еще и идеи Дагера. А идеи эти, как помните, граничили порой с алхимией. За это время Ньепсу удалось лишь добиться сокращения выдержки путем нагревания светочувствительного асфальтового слоя да еще исследовать ряд новых веществ (шеллак, мастику, сандарак, копал, воск, камфару), правда, чтобы тут же отказаться от них.
И в заключение этой главы еще несколько слов о Н. Ньепсе. Перед нами прошла жизнь одного из пионеров фотографии, жизнь яркая и трудная. Этот необыкновенный человек не может не вызывать у нас симпатии и расположения своей завидной целеустремленностью и подвижническим трудом. Ему в большой мере были присущи и другие положительные качества: правдивость, чуткость, общительность, большая культура, за которые его уважали окружающие. Поэтому не удивительно, что многие, и притом такие разные, люди, с которыми сталкивала Ньепса жизнь, становились его друзьями. Это генералы революционной армии Франции Фротье и Кервеген, государственный деятель и знаменитый ученый Кар-но, основоположник литографии во Франции Ластейри, художник Леметр, оптик Шевалье, английский ученый Бауэр и другие.
Н. Ньепс как истинный труженик и прирожденный изобретатель отлично понимал, как еще далек он от намеченной цели, а потому настойчиво трудился до последнего дня своей жизни. Никакие трудности и неудачи не могли оторвать его от любимой работы. Только смерть положила конец напряженному труду изобретателя. Скончался Жозеф Нисефор Ньепс 5 июля 1833 г. на 68-м году жизни. Не стало человека, который первым сумел зафиксировать изображение, получаемое в камере-обскуре, и стал таким образом первооткрывателем фотографии.
Едва прискорбное известие о смерти Ньепса дошло до Парижа, как Дагер поспешил написать на имя Исидора Ньепса письмо (12 июля 1833 г.), в котором выражалось глубокое соболезнование семье и самые искренние чувства к покойному. В письме, в частности, говорилось: «Это ужасный удар и для меня; пишу это письмо с глазами, полными слез; излишне описывать Вам скорбь, которую я испытываю… Я потерял все мужество в этот момент, когда нам, наоборот, необходимо удвоить усилия, чтобы обессмертить его имя обнародованием его открытия».
Трудно судить, насколько искренними были слова Дагера. Довольно скоро он нашел в себе силы и мужество для дальнейшего продолжения своих фотографических опытов, что, конечно, очень похвально. Прискорбно другое. Все его высокопарные заверения о том, что «необходимо удвоить усилия, чтобы обессмертить его имя обнародованием его открытия», оказались не более как словами - Дагер никогда так и не нашел в себе мужества признать, что его открытия в области фотографии были самым тесным образом связаны с работой и открытиями Н. Ньепса и явились их продолжением. Больше того, он сделал все возможное, чтобы предать забвению имя Н. Ньепса.
К счастью, этого не случилось. Пускай не сразу, но в конце концов Ньепс все же занял принадлежащее ему по праву место в истории науки и культуры.
Сразу же после обнародования сведений о дагеротипии вокруг Дагера и его изобретения поднялась такая шумиха, что в ней буквально потонули голоса тех немногих людей, которые пытались напомнить о работе и изобретении Н. Ньепса. Но вот в начале 1851 г., еще при жизни Дагера, в журнале «Свет» была опубликована переписка Н. Ньепса и Ф. Леметра, и сразу же стала очевидной ошибочность многих утверждений и мнений как об открытии Дагера, так и о самом Дагере. Эта публикация явилась первым шагом на длинном пути восстановления приоритета Н. Ньепса.
После этого о том, что они являются земляками изобретателя, вспомнили шалонцы. Примерно в году 1850-м бывшее имение Ньепсов посетил помощник мэра Шало-на Жюль Шеврие. На чердаке господского дома он нашел несколько камер-обскур Н. Ньепса. Обследование их позволило установить, что Ньепс ко всему прочему изобрел еще и ирисовую диафрагму, которую он установил на одну из своих камер. Эти камеры вместе со снимками изобретателя и другими предметами, принадлежавшими ему, были переданы в Шалонский городской музей, где они заняли одно из самых почетных мест.
Затем в 1852 г. муниципалитет шалона принял решение соорудить Ньепсу памятник. А еще через три года все тот же Шеврие, который в свободное время занимался живописью и скульптурой, представил городскому совету Шалона проект памятника. Совет одобрил проект, выделил на его сооружение 5000 франков и обратился к правительству Франции с ходатайством об открытии международной подписки для сбора недостающих средств. К немалому огорчению шалонцев правительство ответило отказом.
Тогда в 1867 г. шалонский архивариус В. Фук написал и издал книгу «Истина об изобретении фотографии», в которой на основании многочисленных документов и свидетельств современников убедительно доказал неоспоримые заслуги Н. Ньепса в деле изобретения фотографии. Книга и статьи Фука в прессе способствовали тому, что число приверженцев Н. Ньепса резко возросло по всей Франции - факт несправедливого забвения памяти замечательного изобретателя становился все очевиднее.
В 1877 г. Шалонский муниципалитет вновь принял решение о сооружении Н. Ньепсу памятника. Была создана специальная комиссия, которая обратилась за содействием к французскому фотографическому обществу. Общество с пониманием отнеслось к просьбе жителей Шалона и создало, в свою очередь, свою специальную комиссию во главе с известным фотохудожником Луи Робером. Эта комиссия сразу же развернула активную деятельность и, заручившись поддержкой многих зарубежных фотографических обществ и отдельных фотомастеров, смогла собрать необходимые средства. Изваять статую Н. Ньепса вызвался известный французский скульптор, урожениц Шалона Гильом, отказавшийся, кстати, от гонорара за свою работу. 21 июня 1885 г. памятник Н. Ньепсу, к великой радости земляков изобретателя, был открыт на одной из площадей Шалона.
Со своей стороны городской совет Сен-Луи-де-Варени с целью увековечения памяти Н. Ньепса принял решение навечно сохранить на местном кладбище могилы Ньепса и его жены Агнессы.
А еще раньше, в 1866 г., рядом с железной дорогой, у бывшего имения Ньепсов появилась стела с надписью «Дом, где Н. Ньепс открыл фотографию в 1822 г.», которую установил один из друзей семьи Ньепсов.
Все чаще на страницах периодической печати стали появляться материалы о жизни и изобретательской деятельности Н. Ньепса, о его гелиографии. Признанию больших заслуг Н. Ньепса во многом способствовали серьезные и объективные работы по истории фотографии И. Эдера, Ж. Потонье и других авторов, изданные в 20-х и 30-х годах нынешнего столетия. И наконец, окончательную ясность в долгое время длившийся спор о месте Н. Ньепса в истории изобретения фотографии внесла изданная в 1949 г. Академией наук СССР под редакцией Т. П. Кравца книга «Документы по истории изобретения фотографии. Переписка Ж.-Н. Ньепса, Ж-М. Дагерра и других лиц».
ИЗОБРЕТЕНИЕ ДАГЕРОМ ДАГЕРОТИПИИ И ЕЕ РАСПРОСТРАНЕНИЕ
Дагер и Исидор Ньепс. Хотя согласно договору 1829 г. сын Н. Ньепса Исидор стал вместо отца компаньоном Дагера, заслуга в деле изобретения дагеротипии всецело принадлежит Дагеру. И не потому, что Дагер отстранил И. Ньепса от совместной работы. Вовсе нет. Причина была в другом.
В молодости Исидор занимался живописью и скульптурой, но, особо не утруждая себя систематическими занятиями, выше уровня рядового любителя так и не смог подняться. Затем несколько лет он служил в армии, где также не сделал карьеры. После отставки в 1821 г. жил в Шалоне и Сен-Лу на свою долю доходов от родового имения. К моменту смерти отца ему исполнилось 38 лет. В отличие от отца и дяди Клода Ньепса, этих неустанных тружеников, Исидор Ньепс ничем, кроме охоты и светских развлечений, не интересовался, работать не умел и не хотел. И только когда после смерти отца семья оказалась разоренной, перед ним впервые встала проблема, как содержать семью и себя, к чему он, разумеется, не был готов. Тем более он не был готов к продолжению опытов отца, так как никогда не интересовался ими всерьез. Да и средств, необходимых для работы, у него не было.
На первых порах переписка между компаньонами едва поддерживается. Так, в 1834 г. Дагер написал И. Ньепсу всего лишь два письма, из которых мы узнаем, что ему удалось найти новую смесь, состоящую из древесного угля в порошке и уксуса, для чистки металлических пластин от пятен, которые часто до этого портили изображение и плохо удалялись, а также новый способ нанесения на пластины ровного светочувствительного слоя. Заодно Дагер пожурил Исидора за бездеятельность, указав при этом, что с окончанием работ следует поторопиться, так как не исключено, что могут появиться конкуренты.
В мае 1835 г. по приглашению Дагера И. Ньепс приехал в Париж. Цель свидания компаньонов была следующей: ознакомить Исидора с новым, разработанным Дагером способом получения изображения, который явился усовершенствованием гелиографии Н. Ньепса, найти новое название ему и подписать новый договор. Теперь в отличие от прежнего названия изобретение было названо так: «Изобретение Дагерра и покойного Н. Ньепса». Товарищество, естественно, стало называться «Дагерр и Исидор Ньепс».
В отличие от И. Ньепса Дагер работает все настойчивее и уже 4 августа 1835 г. сообщает своему компаньону о новых успехах. «Я убежден, что мы оставим этот вопрос, - пишет он, имея в виду чувствительный слой из ретортного остатка лавандового масла, который употреблялся вместо асфальта в усовершенствованной гелиографии, и далее продолжает: я добился главного, т. е. получаю светлые места в их действительном виде и умею закреплять все прочно. Теперь, как я уже Вам говорил, дело идет только о некоторой ванне для удаления исходного вещества».
Судя по сказанному, можно догадаться, что на сей раз опыты Дагера с йодом прошли успешно. Этим самым было положено начало изобретению дагеротипии. Дагер почувствовал, что находится на верном пути. Более того, он уверен в успехе. Об этом красноречиво свидетельствуют его последующие письма к И. Ньепсу. 15 декабря 1835 г.: «Я получаю в это время года в четверть часа те же результаты, которые летом получал минимум в 3 часа, и далее то, что я получал в четверть часа летом, теперь потребует от 3 до 4 мин. Надеюсь даже, что добьюсь возможности получать портреты, и этим вовсе не преувеличиваю достоинств нового способа».
23 января 1836 г.: «Если не считать пустяков, то я достиг того уровня, на котором можно остановиться».
28 февраля 1837 г.: «Быстрота процесса увеличилась в 60 раз».
Предчувствуя скорое и успешное завершение работы, Дагер снова настаивает на встрече с И. Ньепсом. Исидору пришлось согласиться, и летом 1837 г. компаньоны снова встретились в Париже. Там 13 июня был подписан новый, уже третий по счету, договор. Одна из его поправок гласила, что Дагер передает Товариществу изобретенный им новый способ фиксации изображения в камере-обскуре, но при условии, что этот способ будет носить только имя его изобретателя, т. е. имя Дагера. Вместе с тем оговаривалось, что новый процесс «…может быть опубликован не иначе, как одновременно с первым способом, так, чтобы имя Н. Ньепса всегда должным образом фигурировало в этом изобретении».
Во время этого же свидания было решено обнародовать изобретение путем подписки, которая будет объявлена через газеты. Любопытно, что ни в одном из своих писем к И. Ньепсу Дагер и словом не обмолвился, в чем же, собственно, заключается его новый процесс. Не открыл он секрет этого процесса Исидору и при их свидании. Чем можно объяснить столь упорное нежелание Дагера познакомить своего компаньона с новым способом воспроизведения изображения? Две причины удерживают его от этого шага.
Прежде всего Дагер опасается, что секрет его изобретения может быть раскрыт конкурентами, которые видятся ему в каждом человеке, интересующемся химией или камерой-обскурой («Я уверен, что несколько химиков уже занимаются здесь подобным делом», - пишет он 5 октября 1835 г.). В последнее время Дагер стал настолько подозрительным, что необходимые ему химикаты покупал уже не в одном магазине, как он это делал раньше, а в разных, приобретая их при этом вместе с другими, совершенно ему ненужными. Делалось все это с целью сбить с толку возможных конкурентов.
Была и другая причина. Поняв, какое огромное значение будет иметь для человечества новое изобретение, Дагер как человек, не лишенный честолюбия, решил приоритет первооткрывателя фотографии закрепить за собой. Его интересует не столько материальный успех дела - процветающая диорама обеспечивает пока постоянный и солидный доход, - сколько слава изобретателя.
Об этом Дагер без обиняков высказался в письме к И. Ньепсу от 28 апреля 1838 г.: «Что касается меня, то меньше чем когда-либо рассчитываю на материальные выгоды… Сознаюсь, что если меня еще подбадривает что-либо, то это - честь открытия, которое, несмотря на трудность его эксплуатации, все же будет одним из самых прекрасных завоеваний века… Я окрестил мой процесс так: дагерротип». Ясно и категорично.
И. Ньепса, который, можно сказать, самоустранился от работы, интересовало как раз противоположное - доход от реализации изобретения. Поэтому перечить в чем-либо Дагеру у него не было никаких оснований.
Изобретение дагеротипии. Как уже говорилось, мысль о возможности получать фиксированное изображение в камере-обскуре появилась у Дагера давно, примерно в 1823 г., но долгое время он не представлял себе, каким образом можно осуществить эту заманчивую идею. И только после знакомства с Н. Ньепсом и его гелиографией Дагеру кое-что прояснилось, и он принялся за свои фотографические опыты. Да и то на первых порах его исследования носили явно сумбурный характер (вспомним его электрическую или воздушную теории светочувствительности химических веществ). Нелишним будет напомнить и о том, что применял он в своих опытах те же вещества, что и Ньепс, и пользовался его же методами исследований. Потому-то и сходство гелиографии и дагеротипии очевидно - оба этих фотографических процесса имеют много общего. Нет сомнения, что отправной точкой, послужившей Дагеру для изобретения им дагеротипии, была гелиография Н. Ньепса.
Как же все-таки Дагер пришел к своему открытию? Наряду с упоминавшимся уже рассказом о том, как Дагеру удалось обнаружить светочувствительность йода, имел хождение еще один подобный рассказ, на сей раз о том, как была выявлена проявляющая способность паров ртути. Дело будто бы происходило так. Однажды в шкафу, в котором хранились химикаты, Дагер оставил несколько экспонированных в камере-обскуре йодисто-серебряных пластинок. Спустя какое-то время он обнаружил, что на пластинках появилось изображение. Дагеру не составило особого труда догадаться, что проявителем оказался один из химикатов, хранящихся в шкафу, который к тому же имеет свойство испаряться. Чтобы найти этот химикат, он стал помещать в шкаф экспонированные пластинки, каждый раз перед этим удаляя оттуда один из химикатов. И каждый раз пластинка оказывалась проявленной. Так постепенно Дагер убрал из шкафа все химикаты, но пластинки тем не менее продолжали проявляться. И только после тщательного осмотра шкафа он обнаружил на его дне забытую чашечку с ртутью. Дальнейшее, как говорится, было делом техники. Так якобы было установлено проявляющее свойство паров ртути.
Как видим, все очень просто. Можно подумать, что Дагеру помогало провидение, ведя его за руку от одного открытия к другому. Так, между прочим, и склонны были считать первые биографы изобретателя. На самом же деле, надо полагать, все обстояло намного сложнее.
Известно, что еще задолго до знакомства с Дагером Н. Ньепс использовал йод для чернения посеребренных пластинок, о чем он, естественно, рассказал своему компаньону, т. е. Дагеру. Ньепс также установил, что йодисто-серебряный слой обладает высокой светочувствительностью, но зафиксировать возникающее в нем изображение он не сумел, а потому отказался от этого вещества, о чем также поставил в известность Дагера.
Зная это, можно попытаться восстановить последовательность поисков Дагера. Вначале он, как и Ньепс, «чернил» посеребренные пластинки, подвергая их воздействию паров йода. При этом замечал, что вновь образующийся йодисто-серебряный слой становится чувствительным к свету и быстро темнеет. На такой пластинке, помещенной в камеру-обскуру, появляется изображение, которое на свету исчезает, так как весь светочувствительный слой чернеет. На первых порах дальше этого наблюдения ни Н. Ньепс, ни Дагер не пошли. И только после смерти Ньепса, в 1835 г., перепробовав несколько способов и множество веществ, Дагер вновь вернулся к опытам с йодисто-серебряным слоем.
На мысль о применении ртути Дагера могла натолкнуть одна из разновидностей гелиографии Н. Ньепса. Как мы помним, темные места на гелиографиях соответствовали оголенным участкам полированных посеребренных пластин, что делало изображение малоконтрастным. Чтобы устранить этот недостаток, приходилось располагать гелиографию под определенным углом к черной доске, которая, отражаясь на полированных «теневых» участках пластинки, усиливала тем самым контраст изображения. Недаром Ньепс, разрабатывая свой процесс, остановился в конце концов на посеребренных пластинках, обладавших, подобно зеркалам, высокой отража-тельностью. Разумеется, Дагер хорошо знал этот процесс Ньепса, не исключено, что он сам повторял его. В таком случае можно предположить, что однажды ему пришла в голову мысль испытать в качестве очувствляе-мой поверхности пластины амальгаму серебра, которой покрывались еще имевшие в те времена применение металлические зеркала. В состав же амальгамы входит, как известно, ртуть. Вероятно, тогда-то Дагер и ввел в свои опыты это вещество. Подвергая йодисто-серебряные пластинки воздействию паров ртути до и после их экспонирования, он мог наблюдать, как буквально на его глазах появлялось изображение, которое оставалось только зафиксировать.
Такая последовательность в изобретении дагеротипии выглядит наиболее логичной. Однако не исключено, что Дагер пришел к своему открытию каким-то иным путем. Говорить сейчас об этом что-то определенное трудно: Дагер сделал все для того, чтобы последовательность изобретения им дагеротипии осталась тайной.
Так или иначе, но уже в конце 1835 г. Дагер вчерне разработал свой процесс. Оставалось найти способ закрепления получаемого изображения.
Но прошли еще целых два года неустанных поисков и трудов, прежде чем Дагеру удалось найти вещество, способное фиксировать получаемое изображение. Таким веществом оказалась обыкновенная поваренная соль, точнее, ее раствор. И эту удачу изобретателя его биографы не преминули отнести к разряду «счастливых случайностей». Думается, однако, что, не обладай Дагер наряду с некоторыми своими отрицательными качествами рядом положительных и достойных подражания - большим трудолюбием, настойчивостью, целеустремленностью, редкой наблюдательностью и умением анализировать, - вряд ли ему при всем его везении удалось бы достичь каких-либо результатов.
А теперь самое время познакомиться с процессом дагеротипии, каким его разработал Дагер. В дагеротипии, как и в гелиографии, применялись медные пластинки. Толщина пластинки была полмиллиметра, размер - 7Х10 дюймов (17,8X25,4 см). Пластинки такого формата назывались целой пластинкой. Для портретов, как правило, применялись полупластинки, т. е. пластинки форматом 5x7 дюймов (12,7X17,8 см). Вначале пластинку серебрили в гальванической ванне. После этого приступали к самой, пожалуй, важной и трудоемкой операции - полировке пластинки. Вначале ее посыпали очень мелким полировальным порошком - трепелом, брали большой тампон из чесаной ваты (чтобы не коснуться случайно пластинки пальцем), тампон смачивали спиртом и начинали растирать трепел по всей поверхности пластинки. Когда трепел высыхал, его удаляли с пластинки чистым тампоном. Качество полировки на этой стадии проверяли следующим образом. На пластинку дышали. Осевшее на полированную поверхность облачко пара должно было иметь совершенно правильную круглую форму. В противном случае полировка трепелом повторялась, ибо качество дагеротипа во многом зависело от этой первой стадии полировки. Затем пластинку полировали крокусом при помощи прикрепленной к рукоятке замшевой подушечки. Делалось это до тех пор, пока пластинка не приобретала зеркальный блеск. Остатки крокуса смахивались с пластинки барсучьей кисточкой.
Затем пластинку очувствляли. Сначала ее подвергали воздействию паров йода в фарфоровой ванночке, следя при этом за окраской пластинки. Цвет ее менялся в такой последовательности: светло-желтый, темно-желтый, розовый, фиолетовый, голубой, зеленый и, наконец, ярко-желтый. Продолжительность этой операции зависела от количества йода в ванночке и его температуры. После этой операции пластинка становилась светочувствительной.
Готовую к экспонированию пластинку, стараясь не засветить, вставляли в камеру-обскуру. Время экспозиции колебалось от 3 до 30 мин и зависело прежде всего от освещения, а правильный выбор продолжительности экспозиции зависел только лишь от опыта и навыков фотографа.
Проявление экспонированной пластинки прозводилось в специальном приборе с сосудом, наполненным ртутью, которая подогревалась спиртовой горелкой до температуры 50 - 70°С. Пары ртути конденсировались только на тех участках, которые подверглись воздействию света, и таким образом происходило проявление. Следовательно, изображение сразу же получалось позитивным. Управлять проявлением тоже не было никакой возможности, а потому и этот процесс во многом зависел от опыта фотографа.
Проявленное изображение уже могло переносить слабый свет. Фиксирование снимка заключалось в удалении с него незасвеченного йодистого серебра. Для этого применяли подогретый раствор поваренной соли, в который погружали пластинку на 2 - 3 мин.
Позже, по совету Гершеля, вместо соли стали пользоваться тиосульфатом натрия, что стало давать значительно лучшие результаты. Проявленную пластинку споласкивали дистиллированной водой и выставляли для просушки.
Вскоре после того, как дагеротипия вошла в широкую практику, начались работы по ее усовершенствованию. Так, по предложению француза Фризо, пластину после очувствления ее парами йода еще дополнительно очувствляли парами брома в ванночке с так называемой бромистой известью, повышая этим светочувствительность. Чтобы хоть как-то укрепить изображение, которое при неосторожном прикосновении к нему могло стереться, стали применять золочение. Делалось оно так. Приготовленный по особому рецепту раствор золота наносили тонким равномерным слоем на проявленную и отфиксированную пластину, которую после этого подогревали снизу спиртовой лампой. Когда раствор слегка закипал, пластину быстро окунали в холодную воду, после чего просушивали над пламенем. Это новшество ввел в практику в 1840 г. тоже Фризо. Но еще за два месяца до него первый русский фотограф А. Греков наносил позолоту на дагеротипы гальваническим способом, что делало изображение значительно прочнее.
Дагеротипия имела ряд существенных недостатков. Прежде всего такие снимки были слишком дорогими, что не могло, разумеется, содействовать широкому распространению дагеротипии. Снимок изготовлялся только в одном экземпляре. Изображение получалось зеркально перевернутым, т. е. левая часть лица становилась на снимке правой. Рассматривать снимок можно было только под определенным углом из-за бликующей поверхности снимка. Несмотря на золочение, изображение было настолько непрочным, что хранение дагеротипов превращалось в проблему. Их приходилось помещать под стекло в специальные футляры. Но и при таком хранении снимки оставались в своем первоначальном виде всего лишь несколько лет. Дагеротипы нельзя было вешать на стены - от этого они очень скоро покрывались черными пятнами, причиной чему были содержащиеся в воздухе сернистые газы, действующие на серебряный слой.
Дагеротипия просуществовала всего лишь какой-то десяток лет. Присущие ей недостатки, о которых только что говорилось, вынудили ученых, изобретателей да и самих фотографов искать более надежный способ получения фотографического изображения. Вскоре эти поиски принесли свои результаты и дагеротипия стала достоянием истории.
Продажа изобретения правительству Франции и распространение его. Еще задолго до завершения работ над своим изобретением Дагер стал подумывать над тем, каким путем его реализовать. Как правило, в таких случаях создавалось акционерное общество, которое и эксплуатировало изобретение. Но Дагер ясно понимал, что его изобретение имеет такую специфику, при которой невозможна эксплуатация его какой-то отдельной группой лиц. Поэтому идея создания акционерного общества была отвергнута сразу же. Во время свидания компаньонов в 1837 г. было решено либо эксплуатировать изобретение путем продажи акций, т. е. подписки, либо продать права на него за 200 000 франков. Однако из этой затеи ничего не вышло. Прижимистым предпринимателям и финансистам такая сделка казалась сомнительной, тем более что секрет изобретения держался в тайне и мог быть раскрыт только после заключения договора о купле-продаже. Поэтому не удивительно, что подписка, проводившаяся в марте - августе 1838 г., не принесла ожидаемых результатов - желающих вложить свои деньги в дело, которое неизвестно чем может кончиться, не нашлось. Тем более не нашлось человека, готового купить изобретение целиком.
Потерпев неудачу с подпиской, Дагер как истинный делец решил, что начинать следует с рекламы, причем с рекламы, так сказать, наглядной. С этой целью он принялся фотографировать исторические и архитектурные памятники Парижа. Для этого приходилось с помощью нескольких человек выносить все громоздкое оборудование, а весило оно более 50 кг, и располагать его прямо на улице перед намеченным объектом. Тут же на месте в специальной палатке производились все сопутствующие съемке лабораторные работы. Такие зрелища собирали большие толпы падких к новостям зевак, и по Парижу поползли самые невероятные слухи. Слухи тешили самолюбие Дагера - он любил находиться в центре внимания публики. Но на сей раз он ждал большего. Но поскольку толком никто ничего не знал (Дагер бдительно оберегал секрет изобретения), то и из этого предприятия ничего не вышло. Кроме снимков, разумеется. Снимки получились превосходными, выше всяких похвал, и это натолкнуло Дагера на мысль предпринять атаку с другой стороны. Он начал демонстрировать эти снимки своим друзьям и знакомым, причастным к науке и искусству и имеющим в этих сферах какой-то вес. Снимки производили на всех, кто их видел, неизгладимое впечатление, особенно в тех случаях, когда изобретатель показывал процесс проявления, в результате которого на чистой пластинке из ничего постепенно появлялось изображение. Момент был поистине впечатляющим, подобным волшебству. Среди лиц, которым Дагер постарался в первую очередь показать дагеротипы, были его старый приятель химик Ж. Б. Дюма, физики Ф. Д. Араго и Ж. Б. Био, художник Граведон, хранитель Лувра Кайе.
Этот ход Дагера оказался наиболее верным. Особенно повезло ему в этом смысле с Араго, знаменитым физиком и астрономом, ректором Парижской обсерватории, непременным секретарем Парижской Академии наук, депутатом палаты, личности весьма влиятельной в научных кругах. По слухам Дагер знал, что Араго - человек в высшей степени энергичный, настойчивый и, что самое важное для Дагера, принципиальный. Поэтому он не побоялся рассказать ученому о своем изобретении и даже показать весь процесс получения снимков. Сразу же выяснилось, что все красноречие Дагера, к которому он решился прибегнуть с целью рекламирования своего изобретения, оказалось ни к чему: на редкость острым умом Араго и без того понял как саму сущность изобретения, так и открывающиеся широкие перспективы его применения.
Обрадованный Дагер - наконец-то дело сдвинулось с мертвой точки! - -поспешил поделиться столь приятной новостью с И. Ньепсом. В письме от 2 января 1839 г. он написал: «Наконец-то я повидал г. Араго; он восхищен открытием и, судя по вопросам, с которыми он ко мне обращался, он считает его не менее интересным и с научной точки зрения… Всецело одобряю мысль г. Араго, которая заключается в том, чтобы устроить покупку этого открытия правительством; оно берет на себя сделать соответственные шаги в Палате. Я уже виделся с несколькими депутатами, которые держатся того же мнения и поддержат его. Этот способ, как мне представляется, имеет больше шансов на успех. Я полагаю, таким образом, дорогой друг, что это наилучшее решение, и все внушает мне надежду, что нам не придется раскаиваться. Для начала г. Араго должен говорить об этом в ближайший понедельник в Академии наук и должен направить ко мне ряд депутатов, чтобы они казались благоприятно настроенными».
Сразу же после этого, в самом начале января, лабораторию Дагера посетили - на сей раз официально - А. Г. Гумбольдт, Д. Ф. Араго и Ж. Б. Био, которым Да-гер показал сфотографированные им достопримечательности Парижа, в том числе «Вид Сены и некоторых мостов», «Вид большой галереи, соединяющей Лувр с Тюиль-ри», «Бульвар» и другие. А уже 7 января с сообщением об этом посещении Араго выступил на заседании Академии наук, на котором он, в частности, отметил, что «г. Дагерр открыл способ получения особых экранов, на которых оптическое изображение оставляет хороший отпечаток… Исключительная чувствительность препарата Дагерра (8 или 10 мин на солнце, летом около полудня) явйяется не единственной чертой, которой изобретение отличается от несовершенных попыток, предпринимавшихся, чтобы рисовать силуэты на слое хлористого серебра».
Роли Ньепса в этом изобретении Араго посвятил всего лишь одну фразу (подсказанную, разумеется, Даге-ром): «Изобретение г, Дагерра является плодом многолетних исследований, в течение которых он имел сотрудником своего друга, покойного г. Ньепса из Шалона-на-Сене». И только! На большее Дагера не хватило…
На этом же заседании Академии выступил и Био, который также дал высокую оценку новому изобретению. Затем Араго заявил, что, учитывая огромную важность дагеротипии, «которая должна стать достоянием государства, народа, человечества», он намерен обратиться с предложением о покупке изобретения непосредственно к правительству Франции.
Выступления Араго и Био вызвали в стране небывалый резонанс.
«Мало открытий вызывали столь большую сенсацию, как дагерротипия», - отмечал с восхищением известный французский художник Ж. Беллок.
А вот что, вспоминая об этих днях, писал в своей книге французский математик Ф. Н. М. Муаньо: «Я всегда буду помнить об огромном впечатлении, которое произвело сперва в Академии, а затем во Франции устное сообщение, сделанное г. Араго в заседании от 7 января. Это открытие, столь неожиданное и столь великолепное, приобрело широкую известность, и имя Дагерра стало наиболее известным в Европе в то время».
Академик П. Ж- Ф. Тюрпен, вспоминая о сообщении Араго, вынужден был признаться: «…когда нам впервые сказали о произведениях г. Дагерра, нам трудно было поверить в них, и мы отвергли бы эту новость, как басню, изобретенную для развлечения, если бы не высокообразованные и высокоспособные люди, которые их видели, не удостоверили бы нам этот факт».
Еще накануне сообщения Араго, 6 января, «Газетт де Франс» выступила с краткой информацией о том, что благодаря стараниям Дагера стало возможным закрепление световых лучей в камере-обскуре. Вслед за «Газетт де Франс» многие французские и зарубежные журналы поспешили опубликовать выступление Араго перед членами Академии или сообщения об этом выступлении. 27 января в «Л'Артист» опубликовал свою, наделавшую много шума, статью об удивительном изобретении Дагера популярный театральный критик и фельетонист Жюль Жанен. Сравнивая, в частности, дагеротипию с графикой, он отдавал первой явное предпочтение, находя в ней большие достоинства и блестящие перспективы. Статья Жанена положила начало бурной полемике, развернувшейся на страницах периодической печати. Как часто бывает в таких случаях, образовались два непримиримых лагеря сторонников и противников изобретения. Если большинство первых составляли ученые, то в числе последних преобладали люди, причастные к изобразительному искусству: живописцы, граверы, рисовальщики, литографы. Они стали опасаться (этому невольно способствовала статья Жанена), что дагеротипия отберет у них заработок, вынудив бросить прежнее занятие. Так как эта группа была достаточно многочисленной и имела определенное влияние в обществе, то у нового изобретения появился серьезный противник.
А тут еще неожиданно появился конкурент, да к тому же заморский. 29 января 1839 г. Араго и Био получили письмо своего английского коллеги Ф. Талбота (с ним мы познакомимся в следующей главе), в котором тот доказывал свои права на приоритет на «фиксацию изображения в камере-обскуре». В ответном письме, движимый беспокойством за приоритет своего соотечественника, Араго безапелляционно заявил: «Мы докажем, что г. Дагерр еще при жизни своего друга (имелся в виду Н. Ньепс. - И. Г.), умершего 5 июля 1833 г., уже обладал совершенно новым способом, которым он пользуется ныне, и что многие снимки, которыми так восторгалась публика, существовали в то время». Чем было вызвано столь явно ошибочное утверждение Араго - патриотическими побуждениями или же заблуждением, в которое его ввел Дагер, - осталось неизвестным. Однако Талбота оно убедило, и он счел более разумным и полезным заняться усовершенствованием своего процесса, а не встревать в спор.
Не менее серьезный конкурент появился и в самой Франции. Им оказался никому дотоле не известный клерк Ипполит Баяр, который уже в марте 1839 г. показал свои снимки тем же Араго и Био. С Баяром, благо он был соотечественником, было проще - его, дабы не умалять достижения Дагера, о котором уже заговорил весь мир, уговорили повременить с сообщением о своем изобретении. Поэтому только 2 ноября 1839 г. о способе Баяра было сделано сообщение в Парижской Академии наук, да и то краткое.
В это же самое время послышались голоса, правда малочисленные, но тем не менее настойчивые, в защиту приоритета Н. Ньепса. Они принадлежали друзьям и почитателям покойного изобретателя. Чтобы доказать право своего бывшего клиента именоваться первооткрывателем фотографии, хорошо знакомый нам оптик Венсен Шевалье передал Парижской Академии наук гелиографию Н. Ньепса, которую тот подарил ему еще в 1829 г. Видя столь вопиющую несправедливость по отношению к изобретателю гелиографии, подал из Англии свой голос протеста член Королевского общества Ф. Бауэр, с которым Ньепс познакомился и подружился, будучи в Англии в 1827 г. В письме на имя Араго английский ученый обвинил своего французского коллегу в пристрастности к Дагеру и несправедливом отношении к памяти
Н. Ньепса. Как и следовало ожидать, эти одинокие голоса утонули в невообразимой шумихе вокруг Дагера и дагеротипии. На них попросту не обращали внимания.
Между тем Дагер не тратил времени зря. Через своих влиятельных знакомых он исподволь налаживал контакты с правительством Франции. Больше всех помогал ему в этом Араго, который стал самым последовательным его сторонником. Араго отчетливо представлял себе все огромное значение нового изобретения для человечества, а потому прилагал максимум усилий, чтобы дагеротипия стала достоянием народа, а ее приобретение не превратилось в обычную коммерческую сделку. Араго считал, что только государственная пенсия изобретателям может придать приобретению дагеротипии общественный характер и в полной мере будет соответствовать ее значению. Предложение Араго (вопреки желанию И. Ньепса получить единоразовое вознаграждение) поддержал Дагер. Для этого, кроме причин, изложенных Араго, неожиданно появилась еще одна и весьма важная.
Дело в том, что 3 марта 1839 г. Дагера постигло большое несчастье - сгорела его диорама. Виновником пожара был один из рабочих сцены, опрокинувший в складе с декорациями масляную лампу. Буквально в считанные минуты из обеспеченного буржуа Дагер превратился чуть ли не в нищего. Сгорело все: диорама, склад с картинами, лаборатория, дом, в котором жила семья Дагера. Начинать все снова у Дагера уже не было сил, средств и, что самое главное, смысла - ведь в Париже было еще несколько подобных диорам, да и интерес публики к такого рода зрелищам заметно упал к этому времени. Поэтому Дагер решил, что в том состоянии, в каком он оказался, пенсия будет как нельзя кстати: отпадет необходимость думать о завтрашнем дне.
На какое-то время осуществление намерения Араго и Дагера продать изобретение правительству задержалось из-за разразившихся политических событий: восстания 12 мая 1839 г. бланкистов и последовавшей в результате этого события смены правительства. Но едва жизнь в столице вошла в нормальное русло, как Араго обратился к министру внутренних дел нового кабинета министров Дюшателю с просьбой принять Дагера и И. Ньепса с целью ознакомления с изобретением и решения вопроса о его приобретении государством. Такая встреча при участии Араго в качестве посредника состоялась 14 июня 1839 г. Во время этой встречи был подписан следующий документ:
«Между нижеподписавшимися статс-секретарем министром внутренних дел Дюшателем с одной стороны и гг. Дагерром (Л. Ж.-М.) и Ньепсом-сыном (И. Ж.), с другой - заключено следующее соглашение:
Поделиться книгой: