Помоги проекту - поделись книгой:
ЛУИ ЖАК МАНДЕ ДАГЕР
Жизнь и творческая деятельность до знакомства с Н. Ньепсом
Если благодаря сохранившейся переписке между братьями Ньепсами есть хоть какая-то возможность восстановить этапы жизни и изобретательной деятельности Нисефора Ньепса, то Дагеру в этом смысле повезло меньше. Брошюра Ментьена (Париж, 1892), записки Карпантье (Париж, 1855) да еще несколько газетных заметок, опубликованных по случаю его смерти, - вот и все источники, которые дают возможность познакомиться с жизнью и творчеством Дагера, второго из великой троицы изобретателей фотографии.
Ранний период жизни и творчества. Луи Жак Манде Дагер родился 18 ноября 1787 г. в деревне Кормеи-ан-Паризи близ Аржантейля в семье мелкого чиновника. В 1792 г. семья Дагеров переехала в Орлеан. Там юный Дагер некоторое время посещал народную школу, а затем был отдан в общественную рисовальную школу. В годы учения у него проявились первые проблески незаурядного художественного таланта. Уже в тринадцатилетнем возрасте юный художник выполнил превосходные портреты своих родителей.
Когда Луи Дагеру исполнилось шестнадцать лет, отец отвез его в Париж и устроил учеником в мастерскую театрального декоратора Оперы Деготти. Смышленый и живой мальчик очень скоро добился заметных успехов в учебе и стал одним из первых помощников Деготти.
В то время театральное декоративное искусство только делало первые свои шаги, и потому многие его секреты Дагеру приходилось, не полагаясь на учителя, открывать самому. В мастерской Деготти Дагер начинает увлекаться различного рода световыми эффектами. Еще будучи учеником, он становится известен как талантливый и оригинальный художник-декоратор, и ему, несмотря на молодость, начинают поручать самостоятельную работу.
Вскоре Деготти уходит из Оперы, и Дагер остается там работать самостоятельно. Обретя полную свободу, молодой художник показал себя настоящим новатором декоративного искусства, смело использующим в театральных постановках живописные и световые эффекты. Его декорации к таким спектаклям, как «Маккавеи», «Вампир», «Бельведер», «Элодия», «Синарский лес», «Чудесная лампа», восхищали и приводили в восторг даже искушенную театральную публику. К сожалению, работы Дагера, как театральные декорации, так и станковые картины, до наших дней почти не сохранились, поэтому судить о творчестве и мастерстве Дагера-худож-ника приходится по немногим дошедшим до нас отзывам современников.
Однако работа в театре мало удовлетворяла Дагера. Будучи по натуре человеком весьма честолюбивым, он ищет своему таланту такое применение, которое принесло бы ему широкую известность и материальный достаток. Уйдя из Оперы, Дагер какое-то время помогает живописцу Пьеру Прево писать очень модные в то время грандиозные и красочные видовые панорамы Афин, Рима, Лондона, Неаполя, Иерусалима и других достопримечательных мест.
Диорама Дагера. Во время работы над панорамами у Дагера возникла мысль заняться созданием диорамы, только начинающего входить в моду нового зрелища. Именно диорама стала главным делом жизни Дагера-художника и принесла ему как художнику всеобщую известность.
Диорамой (от греческого «видеть насквозь») называлось зрелище, состоявшее из созданной особым образом картины и специально подготовленного для ее демонстрации помещения. Картина писалась с двух сторон огромного, размером 13X20 м, полупрозрачного экрана.
Оба изображения представляли собой один и тот же сюжет или вид, но в определенной последовательности развития действия сюжета (скажем, до и после какого-то события), в разное время года или суток. Помещение диорамы строилось с таким расчетом, чтобы можно было показывать картину как при переднем освещении, когда видно было только изображение, находящееся со стороны зрителей, так и при контровом освещении, позволявшем видеть изображение, находившееся с другой стороны полупрозрачной основы. При комбинированном освещении можно было наблюдать сразу обе картины. Медленная смена главных источников освещения позволяла осуществлять постепенный переход от одной картины к другой. При этом сложная система фонарей, зеркал и шторок позволяла, высвечивая тот или иной участок диорамы, выделять отдельные сюжетно важные сцены или детали пейзажа, последовательно их менять. Все это давало возможность показывать событие как бы в развитии и действии и даже с отдельными движущимися деталями: колеблемое ветром дерево, летящая птица, передвигающиеся люди, плывущие по небу облака. Чтобы как можно больше приблизить показываемое событие к реальной действительности и усилить этим зрительное восприятие, нередко перед картиной располагали настоящие предметы, а то и живых людей. Диораме было присуще ощущение пространства и воздушной перспективы. Если к этому добавить, что ее демонстрация сопровождалась соответствующей сюжету музыкой и всевозможными звуковыми эффектами, то нетрудно будет представить, насколько впечатляющим и захватывающим было зрелище для неискушенного в этом отношении зрителя начала XIX столетия.
Диорама, построенная по проекту самого Дагера архитектором Шателеном на улице Сансон, была открыта для публики 11 июля 1822 г. и сразу же стала одним из самых популярных зрелищных заведений французской столицы.
Некоторые историки фотографии склонны считать, что диораму изобрел Дагер. На самом деле это не так - к тому времени, когда Дагер приступил к созданию своей диорамы, в Париже уже работало несколько подобных заведений, хотя и далеких от совершенства. Но это ничуть не умаляет роли Дагера в непродолжительной истории диорам. Диорама Дагера, хотя и не была первой по счету, зато сразу же стала первой по посещаемости, что свидетельствует о незаурядных организаторских, художественных и изобретательских способностях ее создателя. Кстати, за одну из своих диорам («Часовня Холируд») Дагер в 1824 г. был награжден орденом Почетного легиона.
Начало изобретательской деятельности. Казалось, Дагер достиг всего, к чему стремился: его имя не сходит со страниц газет, а все увеличивающееся состояние гарантирует спокойную жизнь и уверенность в завтрашнем дне. И вдруг маститый художник делает неожиданный и даже непонятный, во всяком случае для близко знавших его людей, шаг в своей жизни - он увлекается изобретательством, а точнее, задается целью найти способ закреплять получаемое в камере-обскуре изображение.
Но так ли уж неожиданным и непонятным было решение Дагера? Мы уже знаем, что как в бытность свою театральным художником-декоратором, так и при создании диорам он увлекался различного рода световыми эффектами и был в этом деле непревзойденным мастером. Нельзя также забывать, что Дагер, как и большинство художников его времени, много работал с камерой-обскурой. Естественно, что у такого человека, наделенного к тому же большой фантазией, могла однажды при виде какого-нибудь красивого изображения в камере-обскуре возникнуть вдруг мысль, что как было бы здорово, если бы это изображение удалось запечатлеть и показать другим людям. Скорее всего, так оно и было на самом деле. Хотя, если верить молве, исходящей, вероятно, от самого Дагера, все выглядело несколько иначе.
Толчком для зарождения идеи послужил якобы такой случай. Как-то в один из солнечных летних дней 1823 г. Дагер, находясь в своей мастерской, обратил внимание на то, что через небольшую щель в ставнях окон, закрытых из-за несносной жары, на только что оконченную картину проецируется изображение растущих перед окнами деревьев. Возможно, Дагер и не вспомнил бы об этом эпизоде, если бы утром следующего дня он не обнаружил, к немалому своему удивлению, что изображение деревьев так и осталось на картине, запечатлелось на ней.
С этого-то все и началось. Дагер сразу же потерял покой. Ему вдруг пришла в голову счастливая мысль, что таким образом можно фиксировать изображение и в камере-обскуре. Тем более что для опытов была отправная точка: Дагер вспомнил, что в краски, которыми писалась картина, он подмешивал йод, тот самый йод, который сыграл решающую роль в изобретении дагеротипии. Правда, не совсем понятно, зачем в краски понадобилось добавлять йод.
Как бы там ни было, но примерно в том же 1823 г. в одном из уголков здания своей диорамы Дагер оборудовал лабораторию и приступил к фотографическим опытам. Начал он с усовершенствования камеры-обскуры, понимая, что, прежде чем приступать к закреплению изображения, необходимо добиться, чтобы оно было качественным, т. е. резким и с хорошей проработкой в деталях. Будучи, как и Ньепс, знаком с физикой и оптикой только понаслышке, Дагер познакомился с молодым оптиком Шарлем Шевалье, сыном известного уже нам Венсена Шевалье, с тем чтобы иметь возможность консультироваться с ним по вопросам оптики.
Заметим, кстати, что Дагер в свою лабораторию никого из знакомых, в том числе и своего консультанта Шевалье, никогда и ни под каким предлогом не пускал. «Я видел эту лабораторию, - писал впоследствии Шевалье, - но мне никогда не разрешалось туда войти».
Пользуясь советами Шевалье-младшего, Дагер усовершенствовал свою камеру-обскуру, применив в ней в качестве объектива перископическую линзу Волластона. Это был первый самостоятельный шаг на его изобретательском поприще, не имевший, правда, какого-либо практического значения: к этому времени отец и сын Шевалье начали изготовлять и продавать камеры-обскуры с призмой-мениском, дававшими на то время наиболее качественное изображение.
Одновременно с этим Дагер начинает проводить химические опыты, изучая светочувствительные вещества. Он все чаще откладывает свои кисти и запирается в лаборатории наедине с камерой-обскурой и химикалиями. Случается, что он по целым дням не выходит оттуда. Заработанные на диораме деньги уходят понемногу на покупку дорогостоящих химикатов и всевозможных приборов. Такой поворот дела не может не привести в недоумение родственников Дагера, которые начинают опасаться за нормальное состояние его рассудка.
Вот о каком любопытном случае рассказывал позже известный химик Ж. Б. Дюма, бывший в ту пору непременным секретарем Парижской Академии наук и считавшийся поверенным Дагера и отчасти его консультантом в вопросах химии: «Это было в 1827 году, когда я был еще молод, мне было 27 лет, мне сообщили, что меня желает видеть какая-то дама. Это была жена Дагерра, которая, обеспокоенная странным поведением мужа, стала спрашивать меня, не нахожу ли я, что он помешался. Что думать, восклицала она, когда видишь, что искусный и много зарабатывающий художник бросает свои кисти и краски, преследуя нелепую мысль схватить и удержать мимолетное изображение в камере-обскуре? Допускаете ли вы, что есть какая-нибудь надежда на осуществление мечтаний моего мужа?… И с некоторым смущением она спросила меня, не следует ли позаботиться о лечении Дагерра и запретить ему его бредовые поиски? Видевшись несколько дней перед этим с Дагер-ром, я уже успел убедиться, что он стоит на пороге замечательного открытия. А потому я, как мог, успокоил г-жу Дагерр и тем освободил изобретателя от докучных ухаживаний его жены и друзей».
Опасения жены художника были не напрасными. Эти опасения станут более понятными, если учесть, что Да-гер был натурой в высшей степени увлекающейся, в чем госпожа Дагер не один раз имела возможность убедиться. Случалось, что, начав новую картину для диорамы, он настолько увлекался ею, что мог, не покидая мастерской, работать там по нескольку суток кряду, только на считанные минуты отвлекаясь от работы, чтобы наскоро проглотить пищу. И так до тех пор, пока картина не будет полностью завершена! Когда он только спит, одному богу известно. Картины - это еще понятно, они приносят доход. А эта возня с какими-то колбочками и химикатами… Пока от них одни только убытки. Но раз господин Дюма уверяет…
СОВМЕСТНАЯ РАБОТА ДАГЕРА И Н. НЬЕПСА
Знакомство изобретателей. Итак, об изобретении гелиографии узнали оптик В. Шевалье и художник Ф. Леметр. Разумеется, Шевалье-старший не смог удержаться от соблазна рассказать при случае о достижениях Н. Ньепса приятелю своего сына, т. е. Дагеру, который, как он понял, также занимается подобными опытами. При этом Шевалье посоветовал Дагеру объединиться с Ньепсом для совместной работы. Прикинув все «за» и «против», Дагер принял это предложение, взял у Шевалье адрес Н. Ньепса и в конце января 1826 г. написал ему в Шалон письмо, в котором сообщил, что он, Дагер, отдает много времени и средств для проведения опытов по закреплению изображения в камере-обскуре, и предложил обменяться информацией о достигнутых результатах. Здесь будет уместным заметить, что вряд ли в ту пору у Дагера были какие-то определенные результаты.
Недоверчивый, как и большинство изобретателей и провинциалов, имеющих дело со столичными дельцами, Н. Ньепс с крайним подозрением отнесся к предложению парижского художника. Будучи человеком воспитанным, он, разумеется, написал ответное письмо, в котором, однако, кроме вежливых и любезных фраз, ничего больше не было. Тем не менее Ньепс, хотя и не собирался вступать с Дагером в контакт, решил все же навести о нем справки. С этой целью 2 февраля 1827 г. он написал письмо Леметру, в котором, в частности, говорилось:
«Знаете ли Вы, милостивый государь, одного из изобретателей диорамы г. Дагерра? Вот почему я задаю Вам этот вопрос. Этот господин, узнав - я совершенно не знаю, откуда - о предмете моих изысканий, написал мне в январе прошлого года о том, что он уже давно занимается этим же вопросом, и спрашивал меня, не получил ли я лучших результатов. Однако, если ему верить, он уже получил удивительные результаты; несмотря на это, он просит меня сказать, считаю ли я дело возможным. Не могу скрыть от Вас, что подобная непоследовательность меня удивила, чтобы не сказать больше. Я был очень сдержан и осторожен в выражениях, но, впрочем, тотчас же написал ему достаточно любезное и обязательное письмо, чтобы вызвать с его стороны новый ответ. Я получил его только сегодня, т. е. через год, и то он пишет мне единственно для того, чтобы узнать, как… идут мои дела, и просит прислать образец… Я оставляю его… и резко, лаконическим ответом порву отношения, которые… могут стать для меня столь же утомительными, сколько и неприятными. Прошу Вас сообщить мне, знаете ли Вы лично г. Дагерра и какого Вы о нем мнения».
Леметр, зная об опытах Дагера, вероятнее всего понаслышке, ответил Н. Ньепсу в письме от 7 февраля 1827 г. так: «Что касается моего мнения о нем, то г. Дагерр как художник отличается большим талантом имитации и тонким вкусом при расположении своих картин. Я считаю, что он исключительно хорошо понимает все, относящееся к машинам и световым эффектам; любитель может легко убедиться в этом при посещении его учреждения. Я знаю, что он давно занимается усовершенствованием камеры-обскуры… Я вполне одобряю Ваш разрыв с ним. Иногда нужно очень мало для того, чтобы навести человека на след открытия, о котором он и не помышлял».
Как видим, Леметр без каких-либо колебаний поддержал решение Н. Ньепса отказаться от всяких сношений с Дагером. В то же время он высоко отозвался о Да-гере как об опытном и не лишенном таланта художнике. Но не это, думается, повлияло на перемену в решении Ньепса - в то время Париж буквально кишел хорошими художниками. В письме Леметра была такая фраза: «Я знаю, что он давно занимается усовершенствованием камеры-обскуры…» Вероятнее всего, именно эта фраза и предопределила весь ход дальнейших отношений между Н. Ньепсом и Дагером. Ведь, как мы помним, именно проблема усовершенствования камеры-обскуры, которая давала далеко не лучшее изображение, больше всего занимала в ту пору Н. Ньепса. А тут еще пришло от Даге-ра письмо с вложенным в него рисунком. В письме Дагер писал, что прилагаемый рисунок выполнен якобы фотографическим путем по его, Дагера, способу.
По поводу этого письма Дагера Н. Ньепс писал 3 апреля 1827 г. Леметру: «…в самый момент, когда я считал свои отношения с г. Дагерром оконченными, он мне написал и прислал небольшой рисунок, сделанный сепией, вставленный в очень изящную рамку и законченный по его способу. Этот рисунок, представляющий собой интерьер, производит большое впечатление, но трудно определить, что, собственно, здесь является результатом применения его способа, так как тут работала и кисть. Может быть, Вы, милостивый государь, знакомы с рисунками этого рода, который автор называет «дымчатый рисунок» и которые продаются у Альфонса Жиру. Каковы бы ни были намерения г. Дагерра, так как внимание обязывает, я пошлю ему оловянную пластинку, слегка выгравированную по моему способу… это не может никоим образом выдать мой секрет…»
Н. Ньепс, хотя и догадался, что «тут поработала кисть», все же решил послать (4 апреля 1827 г.) Дагеру один из образцов своей гелиогравюры на оловянной пластине, сопроводив его письмом, в котором писал: «Вы получите… оловянную пластинку, гравированную по моим гелиографическим методам, и образец, полученный с этой же дефектной пластинки и слишком слабый. Прошу сообщить мне, милостивый государь, все, что Вы о нем думаете».
В ответном письме, не придумав ничего лучшего, Дагер в пух и прах разнес гелиогравюру Ньепса, подвергнув ее бесцеремонной критике за… художественные недостатки. Письмо довольно странное: к чему разговор о художественных недостатках гелиогравюры, если речь идет о технической стороне дела?
Возможно, на этом связь между Н. Ньепсом и Дагером и оборвалась бы, если бы обстоятельства не сложились так, что вскоре им пришлось встретиться и познакомиться.
Но прежде придется вернуться к Клоду Ньепсу в Лондон. За это время дела состарившегося изобретателя пришли в полный упадок. Все надежды на то, что в Англии ему удастся найти практическое применение пирэ-олофору, оказались тщетными. Та же участь постигла и гидравлическую машину - своего рода мощнейший насос, предназначавшийся первоначально для подачи воды в систему фонтанов Версальского парка, которую братья изобрели еще в 1809 г. Тогда Клод с отчаянием утопающего ухватился за заведомо неосуществимую идею - он стал лихорадочно изобретать вечный двигатель. Очередная неудача и полный финансовый крах привели к тому, что он лишился рассудка.
Когда известие об этом дошло до Н. Ньепса, он тут же, не медля ни дня, в конце августа 1827 г. выехал вместе с женой в Лондон. В Париже им пришлось на несколько дней задержаться, чтобы получить заграничные паспорта. Тогда-то Н. Ньепс и познакомился через Шевалье с Леметром и Дагером. Между Ньепсом и Даге-ром состоялось несколько продолжительных бесед. На этот раз художник похвалил гелиографии своего гостя и продемонстрировал ему несколько эффектных, но не имеющих прямого отношения к фотографии химических опытов и, конечно же, показал свою диораму. «Ничто, - писал Н. Ньепс своему сыну Исидору 4 сентября 1827 г., - не понравилось мне здесь более диорамы. Нас сопровождал Дагерр, и мы могли с удобствами созерцать великолепные картины, которые там показываются».
В Лондоне, куда они попали в октябре 1827 г., чета Ньепсов нашла Клода в крайне бедственном положении. Его болезнь, длящаяся уже несколько лет, была неизлечима и вступила в свою критическую стадию. Клод всячески избегал общения с братом и его женой, полагая, что они приехали только затем, чтобы обмануть его, Клода. Все эти подозрения были, разумеется, не чем иным, как результатом болезни. Н. Ньепс в отчаянии - он понимает, что неумолимо прогрессирующая болезнь отнимает у него не только горячо любимого брата, но и настоящего товарища-единомышленника.
Несмотря на крайне трудное положение, в котором оказался Н. Ньепс, он и в этом случае не забывает о своей гелиографии и предпринимает шаги к внедрению ее в практику. С этой целью Н. Ньепс несколько раз обращается к управляющему королевских садов и парков Уильяму Эйтону, отвечавшему за увеселительные мероприятия английского двора, с просьбой помочь ему преподнести свое изобретение в виде подарка королю Англии. Н. Ньепс надеялся, что, удайся ему такой ход, он был бы спокоен за свое изобретение и за свой приоритет изобретателя и имел бы, разумеется, какое-то денежное вознаграждение. Возможно, так оно и случилось бы, но, к сожалению, до этого дело не дошло.
В конце концов Эйтон посоветовал Н. Ньепсу обратиться за содействием к члену Королевского общества Ф. Бауэру. Бауэр живо заинтересовался изобретением Н. Ньепса и принял горячее участие в хлопотах по реализации его. Между изобретателем и ученым установились дружеские отношения, и впоследствии, в 1839 г., Бауэр выступал активным защитником приоритета Н. Ньепса как изобретателя фотографии. По совету Бауэра, Н. Ньепс составил 8 декабря 1827 г. краткую записку, в которой в общих чертах изложил сущность своего открытия и сделал перечень проделанных работ по его усовершенствованию. После этого Бауэр дал Н. Ньепсу рекомендовательные письма к видным английским ученым - членам Общества: его секретарю Т. Юнгу, вице-президенту Э. Хому, известному физику и химику У. Волластону. Все эти ученые отнеслись к ходатайству Н. Ньепса с интересом и вниманием. Однако рассматривать его официально отказались, так как согласно уставу Общества автор предлагаемого изобретения обязан был представить Обществу детальное описание своего изобретения. Н. Ньепс же по неизвестным причинам отказался это сделать.
В Лондоне Н. Ньепс обращался с подобной просьбой еще к ряду лиц, среди которых были издатель журнала «Музей Ремесел» Аккерман, известный лондонский оптик Уоткинсон и другие, но также безрезультатно.
Работы Н. Ньепса по усовершенствованию гелиографии. В январе 1828 г. супруги Ньепсы покинули Лондон. Буквально через несколько дней после их отъезда умер Клод. Хотя Нисефор и был готов к этому, все же смерть брата и друга сильно потрясла его - вместе с Клодом канули в прошлое самые лучшие годы их жизни, преисполненные напряженных трудов и радужных надежд. Но даже этот тяжелый удар судьбы не смог выбить Н. Ньепса из колеи. Несмотря на то что ему уже шестьдесят, изобретатель твердо намерен с прежней энергией продолжать работу по усовершенствованию своей гелиографии.
По пути из Лондона в Шалон Ньепс, как и в прошлый раз, задержался на какое-то время в Париже, где он снова встречался и подолгу беседовал с Леметром, Шевалье и Дагером. Все трое в один голос советовали Ньеп-су продолжать работу над гелиографией, что еще больше укрепило его в своем намерении. Поэтому он тут же заказал у Шевалье два новых объектива к своим аппаратам: ахроматический, который, как ожидал изобретатель, должен был давать изображение больших размеров и значительно ярче, и перископическую линзу по системе Волластона.
Став обладателем более совершенной оптики, Ньепс занялся исключительно натурными съемками. Важно отметить, что в этот раз он применяет в качестве подложки совершенно новый для него материал - пластины накладного серебра, что позволило достичь значительно большей контрастности. Вот что пишет об этом в письме к Леметру от 20 августа 1828 г. сам изобретатель: «С той самой поры, как я смог снова приступить к своим опытам, мне сильно мешала плохая погода и задержка с доставкой нескольких пластинок накладного серебра, которые изготовлялись по моему заказу. Несмотря на это и на то, что мог произвести очень мало опытов, с удовлетворением вижу, что заметно приближаюсь к поставленной цели. Я совершенно отказался от копирования гравюр и ограничиваюсь снимками с натуры посредством камеры-обскуры, усовершенствованной Волластоном. Его перископические стекла дали мне гораздо лучшие результаты, чем те, которые я получал до сих пор с обыкновенными объективами и даже с менисками Венсена Шевалье. Моей единственной целью должно быть воспроизведение натуры с наибольшей точностью; поэтому я и занимаюсь исключительно этим».
Об этом же Ньепс сообщает 9 января 1829 г. в Лондон Ф. Бауэру: «…продолжая… свои гелиографические исследования, я все время надеялся прийти к решительному результату, достойному того, чтобы поднести его Вам. Моя надежда в полной мере еще не осуществилась, но, скажу откровенно, ныне я гораздо ближе к цели, к которой стремлюсь с нетерпением. Вы, милостивый государь, вероятно, помните о способах усовершенствования, указанных в моей записке. Я не преминул ими воспользоваться; связываю с ними наилучшие ожидания и надеюсь заняться ими снова, когда хорошая погода позволит мне возобновить мою работу. Далее, на основании нескольких опытов на стекле я убедился в возможности самым точным образом и с полной иллюзией воспроизводить эффекты диорамы - за исключением, конечно, игры цветов. Впрочем, милостивый государь, насколько прежде я сомневался в возможности воспроизведения предметов в их натуральной окраске, настолько теперь я расположен этому верить».
Как видно из обоих писем, Ньепс настойчиво работает и добивается ощутимых результатов. Он твердо верит в успех своей работы. Более того, изобретатель уверен в возможности фиксации цветного изображения, что говорит о широте и смелости его творческой мысли. Кстати, одним из первых стал делать цветные снимки племянник Н. Ньепса (Ньепс де Сен-Виктор) спустя четверть столетия.
Но как это нередко случается, вслед за коротким периодом творческого подъема и удачных опытов наступила полоса невезения и разочарований, которая выпала на лето 1829 г. А виной всему было неумение сократить продолжительность выдержки при съемке. Вконец растерявшийся и расстроенный Ньепс, не зная, как устранить этот недостаток, обращается за помощью то к Леметру, то к Дагеру, полагая, что последний, этот «чародей освещения», должен знать, как это делается. Но Дагер ничего такого еще не знал и знать не мог.
Тогда Ньепс решает прекратить на какое-то время практические опыты и написать книгу о гелиографии, с тем чтобы подвести таким образом итоги проделанной работы. Хотя он написал всего лишь «Введение» и несколько вариантов плана предполагаемой книги, но и этого достаточно, чтобы иметь возможность с большой точностью проследить весь тернистый путь поисков изобретателя.
Любопытен такой факт. В первом варианте плана книги есть упоминание о йоде. При этом речь идет вовсе не о применении йода для чернения обнажившихся от лака участков металлических пластин, а именно об опытах по использованию светочувствительных свойств йода и его соединений для фиксирования изображения, получаемого в камере-обскуре. Следовательно, Ньепс знал о йоде и проводил с ним опыты. Этот факт подтверждается письмом Ньепса к Дагеру от 4 июня 1831 г., в котором автор письма сообщает о своих опытах с йодом, проводимых им еще до 1829 г., и посвящает в них Дагера. В дальнейшем, правда, Ньепсу пришлось отказаться от этого вещества, не давшего желаемых результатов.
Таким образом, есть все основания предполагать, что Дагер не является монопольным автором применения в фотографии йодистого серебра. Скорее всего, он лишь продолжил и довел до «победного» конца опыты с этим веществом, начатые в свое время Ньепсом.
Теперь, когда после смерти Клода гелиография осталась единственной надеждой Ньепса, он заставляет себя преодолеть кризис и снова направляет все свои усилия на то, чтобы достичь намеченной цели. Но силы его на исходе. Это хорошо понимает сам изобретатель. Он боится, что не сумеет довести до конца начатую работу, которой отдано столько лет жизни. Его сын Исидор мало верит в успех отца, он и раньше не помогал ему и вряд ли станет его преемником после смерти. Одна надежда на Дагера, знаменитого художника и преуспевающего дельца, который, как думается Ньепсу, все может сделать.
И, словно читая мысли Ньепса на расстоянии, в ответ на письмо Ньепса с его новыми образцами гелиогравюр Дагер 12 октября 1829 г. шлет в Шалон крайне любопытное письмо. «Вы также знаете, - пишет он, - что, давая образец своей работы, Вы открываете тем самым секрет. Если это так и если Вы имеете намерение практически осуществить способ, то существует средство, чтобы извлечь из него большую выгоду, прежде чем он станет известен, независимо от чести, которую доставит Вам открытие; но для этого необходимо дать ему такую степень совершенства, чтобы никто не мог превзойти его в течение нескольких лет. Если это Вам угодно, я мог бы быть Вам полезным. Необходимо также, чтобы камера-обскура была более совершенной… Далее, по-видимому, действие у Вас не оставалось неизменным в течение того времени, которое было необходимо для его фиксирования, так как солнце передвинулось справа налево. Это делает невозможными снимки с натуры. Самое большое время, которое можно затрачивать на снимок, это - 15 мин, и то при ограниченном выборе сюжета. При том положении, в каком находится в данное время искусство, нельзя останавливаться на полпути, так как малейшее усовершенствование, дополняющее какое-нибудь открытие, часто заставляет забыть о его первоначальном авторе.
Если Вы полагаете, что Ваши поглощающие материалы достигли своей высшей степени совершенства, и если, повторяю, Вы имеете намерение опубликовать Ваше открытие, я Вам укажу способы извлечь наибольшую выгоду. Это возможно, конечно, в том случае, если действие камеры-обскуры на материал лучше, чем в той пластинке, которую я имею перед собой».
Как явствует из письма, Дагер призывает Ньепса поспешить с извлечением материальных выгод из его изобретения и, что самое главное, утверждает, будто бы он, Дагер, знает, как этого можно достичь. А это то, что наравне с усовершенствованием гелиографии больше всего занимает в последнее время Ньепса: вопрос о реализации его открытия кажется ему неразрешимым.
Критика, которой Дагер подверг в этом письме присланные Ньепсом образцы, и выраженная им готовность помочь, которая явилась весьма кстати в эти тяжелые для Ньепса дни, сделали свое дело. 23 октября 1829 г. Ньепс пишет Дагеру письмо, в котором, кроме всего прочего, есть такие строки: «Итак, я предлагаю Вам, милостивый государь, сотрудничать со мной в усовершенствовании моих гелиографических процессов и различных способов их применения; при этом Вы становитесь участником прибылей, на которые можно надеяться в результате усовершенствования процесса… Я хочу думать, что Вы, милостивый государь, охотно посвятите немного времени такого рода работе, очень похожей на Ваши обыденные занятия и не требующей больших издержек».
Аналогичное предложение Ньепс направил и Леметру, «чтобы, - как он выразился, - общими усилиями прийти к необходимой степени совершенства… и разделить те выгоды, которые могли бы последовать при полном успехе».
Договор о сотрудничестве. В ответных письмах к Ньепсу Дагер (28 октября 1829 г.) и Леметр (2 ноября 1829 г.) выразили свое согласие войти в предполагаемое товарищество. При этом Леметр одобрил решение Ньепса привлечь в компаньоны Дагера, поскольку «он много работал над усовершенствованием камеры-обскуры и имеет большой опыт в обращении с ней. Именно он, - подчеркивал Леметр, - больше любого другого может содействовать усовершенствованию Ваших процессов». Совет Леметра еще больше укрепил Ньепса в мнении, что он принял единственно правильное решение.
Получив согласие Леметра и Дагера, Ньепс попросил шалонского нотариуса Гранжона, который часто помогал ему в спорных вопросах с кредиторами, составить проект договора об организации товарищества. Когда такой проект был составлен, Ньепс изучил его, внес некоторые поправки и отослал копии для ознакомления Ле-метру и Дагеру. Основные положения этого документа были таковы: а) участниками договора являются Ньепс, Дагер и Леметр; б) Ньепс объявляется изобретателем гелиографии, которая заключается «в самостоятельном воспроизведении изображений, получаемых в камере-обскуре», в) срок действия договора не устанавливается; г) прибыли от эксплуатации изобретения должны быть распределены следующим образом: Ньепсу как автору - 4/9, все остальное делится между Дагером и Леметром в зависимости от их вклада в усовершенствование гелиографии.
Получив проект договора, Дагер внес в него свои поправки, причем поправки эти были настолько основательными, что от проекта Ньепса ничего, в сущности, не осталось. Можно сказать, что был предложен совершенно новый договор, продиктованный Дагером. Вкратце предложения Дагера сводились к следующему: а) товарищество должно состоять только из двух лиц, Дагера и Ньепса, и называться «Ньепс и Дагерр»; б) срок действия договора 8 лет; в) оговаривается участие в товариществе по наследству; г) вклад компаньонов в дело выглядит так: Ньепс вносит свое изобретение, а Дагер - «новую систему камеры-обскуры, свои таланты и свои труды, равноценные другой половине вышеуказанной прибыли»; д) доходы делятся поровну.
Как видим, Дагер не очень обременяет себя излишней скромностью. В письме, сопровождавшем эти поправки, Дагер с присущей ему напористостью убеждал Ньепса в том, что третий участник товарищества вовсе ни к чему и не стоит третьему лицу открывать секрет изобретения. Заодно он предложил назвать изобретение так: «Гелиография, изобретенная г. Ньепсом и усовершенствованная г. Дагерром».
Леметр, возможно, и обиделся, скорее всего так оно и было, но виду не подал. Более того, как сообщил Дагер Ньепсу в следующем письме от 29 ноября 1829 г., Леметр, отказываясь от участия в товариществе, просит тем не менее обращаться к нему за помощью в случае, если будут возникать затруднения с гравировкой.
Растерявшийся перед напористостью своего будущего компаньона Ньепс соглашается со всеми его предложениями. Получив утвердительный ответ, Дагер поспешил в Шалон. Здесь Ньепс продемонстрировал ему весь свой гелиографический процесс, после чего оба подписали договор о сотрудничестве. Это знаменательное событие в истории фотографии случилось 14 декабря 1829 г. Этот документ заслуживает того, чтобы привести хотя бы некоторые его пункты:
Как видим, все предложения Дагера включены в договор. Таким образом, Дагер сразу же взял инициативу в свои руки. И еще одна немаловажная деталь. В договоре вовсе не упоминается название изобретения - «гелиография». Можно предположить, что сделано это было по настоянию того же Дагера - вряд ли Ньепс по собственной воле отказался от придуманного им названия, которое к тому же наиболее полно раскрывало сущность изобретения.
К договору была приложена «Записка о гелиографии», составленная Ньепсом, в которой он детально описал весь процесс получения снимков своим способом. В «Записках», в частности, несколько раз упоминается йод как вещество, используемое для чернения пластинок.
После подписания договора Дагер и Ньепс условились о способе сохранения тайны переписки. Для этого они разработали специальный шифр, секрет которого состоял в том, что все применяемые изобретателями вещества и операции с ними заменялись определенными цифрами. Они-то, эти цифры, и ставились в письмах вместо веществ и операций. Ключ к шифру имели, разумеется, только Н. Ньепс и Дагер.
Совместная работа Ньепса и Дагера. После заключения договора все опыты теперь по предложению Дагера велись только в одном направлении - получение снимков с натуры камерой-обскурой. А для этого прежде всего необходимо было решить два вопроса: ускорить процесс (прежде всего время экспозиции при съемке) и увеличить контрастность снимков, слишком слабую при способе Ньепса.
Имея теперь компаньона, обладающего «знаниями и талантами», Ньепс, дабы не ударить лицом в грязь, с еще большей настойчивостью принялся за работу. Первое время работы велись в основном с веществами, с которыми ранее работал Ньепс. Это: лавандовое масло, белое нефтяное масло, спирт, асфальт, сандарак, шеллак, вода и др. В это время Ньепс упорно ищет такой состав лака, который обладал бы повышенной светочувствительностью, а в качестве подложки пробует то литографский камень, то черный мрамор, то медные или стальные пластины.
В свою очередь, Дагер также приступил к работе. Правда, уделял он ей времени значительно меньше, чем Ньепс. Причины этому были самые разнообразные: путешествия, работа над картинами для диорамы, дела, связанные с хлопотливыми обязанностями владельца зрелищного заведения, предполагаемый переезд на жительство в Лондон и т. п. Да и работа его над изобретением носила на первых порах несколько сумбурный характер. Не имея к тому времени каких-либо собственных достижений, более того, еще только помышляя о возможности найти свой способ химической фиксации изображения, ему пришлось, можно сказать, начинать с нуля, нередко тратя впустую время.
Так, Дагер какое-то время вынашивал утопическую идею, согласно которой светочувствительность веществ в наблюдаемых Ньепсом реакциях вызывает вовсе не свет, а… электричество. Настаивая на своей версии, Дагер уверял Ньепса, что это не какая-то там выдумка, а результат его, Дагера, опытов. Затем, развивая свою идею дальше, он вводит в обиход термин «электрическая жидкость», с которой он якобы проводит опыты. Вот один из них, описанный в письме к Ньепсу от 29 февраля 1832 г.: «…я производил несколько опытов с 35 (электрической жидкостью), но погода в это время была неблагоприятна, и вещества не имели той чувствительности, которой отличаются употребляемые мною сейчас. Я убедился, что 35 (электрическая жидкость) действует совершенно так же, как и 46 (свет). Пластинки, обработанные 20 (йодом), и другие пластинки, обработанные 5 (сирийским асфальтом), будучи подвергнуты действию 35 (электрической жидкости), посредством сильного разряда оказались после этого в таком же состоянии, как если бы я подверг их действию 46 (света) в продолжение получаса. Этот результат не подлежит сомнению, так как он удавался мне много раз. Итак, не нужно удивляться, что при 37 (грозе), когда 38 (воздух) насыщен 35 (электрической жидкостью), результат получается скорее, чем с помощью 56 (солнца). Я даже предполагаю на этом основании, что если пропустить 46 (свет) через 35 (электрическую жидкость) перед введением в 13 (камеру-обскуру), он бы ею зарядился, потому что, как мне кажется, свет жадно соединяется с электричеством; но сделать это, по-видимому, трудно; разве только жидкости или 90 (газы) могут помочь делу».
Не правда ли, все это очень напоминает средневековый трактат по алхимии? Вряд ли сам автор понимал, о чем он пишет.
Понятно, что с «электрической жидкостью» у Дагера ничего не получилось да и не могло получиться. Тогда он выдвигает новую идею, согласно которой светочувствительность любого вещества зависит от его состава, от способности его составных испаряться и растворяться. Дескать, летучие вещества под действием света и тепла испаряются, а оставшиеся нелетучие вещества, которые не способны растворяться, формируют изображение. Затем Дагер пошел еще дальше. Он стал уверять Ньепса, «что главная причина действия заключается в соединении водорода и кислорода, которые всегда имеются в этих веществах в соединении с углеродом», считая, что водород является летучей частью вещества, остающийся кислород окисляет пластину, а углерод можно просто стереть. С этими же своими мнимыми предложениями о летучести и растворимости веществ Дагер безуспешно пытается увязать увеличение светочувствительности некоторых лаков при повышении их температуры.
Попробуем разобраться, что же нового внес Дагер со «своими талантами и искусством» в общее дело компаньонов при жизни Н. Ньепса.
Оставив, наконец, в покое свои надуманные идеи об электричестве и воздухе, являющихся якобы причиной светочувствительности, Дагер примерно с середины 1832 г. принимается за более конкретные опыты, которые, кстати, также не дали желаемых результатов. Так, в письме от 23 августа 1832 г. он сообщает Ньепсу, что предвидится возможность заменить асфальт, который никак не удается полностью обесцветить, другим веществом, а именно светочувствительным ретортным осадком, образующимся при перегонке лавандовой эссенции. И хотя в письме от 3 октября 1832 г. Дагер пишет о лавандовой эссенции как о веществе, «которым я пользуюсь с успехом», но уже в письме от 23 февраля 1833 г. он извещает Ньепса о том, что снимки на лавандовом масле якобы безвозвратно испортились.
Правда, в это же самое время в опытах Дагера появляется вещество, действительно заслуживающее самого пристального внимания, хотя отношение к нему изобретателя было вначале не совсем последовательным. Имеется в виду йод. А началось все с того, что 10 мая 1831 г. Дагер написал в письме к Ньепсу: «Я произвел недавно несколько опытов с 20 (йодом); это вещество очень чувствительно к действию 46 (света). Но я думаю, что трудно извлечь из него большую пользу».
Поделиться книгой: