Право на оценку в отношении власти и свобода в выражении эмоций фактически закрепили за журналистикой право на критику и насмешливость. В некоторых СМИ критика и скепсис стали в постперестроечные годы господствующей интенцией в освещении деятельности власти. Недолгие периоды дружелюбия (наиболее благожелательным отношение журналистов к власти обычно связано с периодами экономического благополучия; таковы прежде всего публикации 2005–2010 гг.) сменяются появлением резких, разоблачительных материалов, в которых журналисты — представители российского общества — критикуют власть, изобличают ее, даже высмеивают. Таковы публикации многих ведущих печатных СМИ; в первую очередь «Новой газеты», «Аргументов и фактов», «Новых Известий», «Аргументов неделі», «Независимой газеты». Зачастую недовольство жизненными обстоятельствами трансформируется в недовольство властью. Г. Г. Почепцов называет это «переносом негатива ситуации на политика» [Почепцов 2004: 413]. Власть упрекают в том, что она не выполняет свою основную обязанность — заботиться о благе народа, — и, следовательно, не справляется со своей социальной ролью. Здесь уместно вспомнить, что в идеализированной модели государства ролевые отношения «власть/ народ» традиционно уподобляются отношениям в семье, где власть или глава государства — отец, а остальные подданные — члены семьи. Отражение такого представления — в метафорах «родства», обозначающих правителей разных эпох: Государь, батюшка, надежда, православный, белый царь [Даль. Т. 4: 1999: 570]; Без царя народ сирота [там же: 570]; отец народов — о Сталине, восходит к ветхозаветному обозначению Авраама «отец многих народов» [Душенко 2003: 546] и нек. др. Ученые-психологи, исследующие взаимодействие членов семьи на индивидуальном уровне указывают: а) «роли-обязанности, которые помогают определить вклад каждого члена семьи в организацию совместной жизни [выделено нами — B.C.] и описываются через выполняемые функции»; б) «роли взаимодействия». Во втором случае главенствующим является психоэмоциональное соотношение между членами семьи. Оно определяет «типичные варианты поведения [выделено нами — B.C.] в различных ситуациях семейного общения» [Олифрович Велента 2011 psyjournal. ru/psyjournal/articles/etail.php&Id=2816]. К таким ролям взаимодействия ученые относят, в частности, роли: «всеобщий утешитель», «вечная жертва», «козел отпущения», «любимчик» [Олифрович, Велента], а также: «фанат», «благодетель», «герой семьи», «потерянный ребенок», «талисман» [Троицкая www.liveexpert.ru/journal/view?topic_id=29986]. Чаще всего эти роли возникают в дисфункциональной семье [Троицкая], причем «показателем дисфункциональности системы служит появление патологизирующих ролей» [Олифрович, Велента], к которым в первую очередь относится «козел отпущения» — тот, на ком все привыкли срывать зло. Этот психологический феномен свойствен не только семьям, но и крупным социальным сообществам. Об этом, например, пишет знаменитый французский философ XX века Рене Жирар. В историко-философском труде «Козел отпущения», объясняя генезис культуры как таковой, ученый указывает на жертвоприношение, которое, как он полагает, играет важнейшую роль в этом генезисе. Жертвоприношение, «сосредоточение на избранной жертве», в теории Жирара, — «универсальный механизм самозащиты общества от насилия» [Жирар 2010 predanie.ru/zhirar-rene/book/199594-kozel-otpuscheniya/#description]. Сходное объяснение — в работах российских специалистов по социальной психологии. Так, в «Словаре-справочнике по социальной психологии» В.Г. Крысько поиск виноватого, «козла отпущения», объясняется феноменом «подавленной агрессии» [Крысько 2003: 329]. А именно: 1) агрессия в обществе возникает при невозможности удовлетворить какую-либо потребность, получить то, что необходимо (о типологии психологических потребностей см. выше, сс. 13–15); 2) если найти и уничтожить подлинную причину того, что мешает нормальной жизни, невозможно, общество перемещает «всю порожденную фрустрацией агрессию на удобную альтернативу. Это может быть человек, группа людей, животное или даже неодушевленный предмет» [Крысько: 329]. И далее подчеркивается, что во времена экономических спадов нередко «агрессия в форме активной дискриминации направлялась на тех, кто рассматривался в качестве «законной» мишени» [Крысько: 329].
На наш взгляд, российское общество постсоветского периода можно уподобить большой и в значительной степени дисфункциональной семье. Роль, которую власть играет в этой огромной семье, периодически меняется. Власть то общий любимец, то герой, то жертва, но чаще всего — «козел отпущения», то есть тот, кого удобно считать виновником всех бед. В связи с этим языковой состав смыслового пространства «власть», начиная с конца 80-х гг. характеризуется неизменным присутствием негативнооценочных средств.
Так, уже в 1991 году в «Материалах» к словарю «Русская политическая метафора» А.Н. Баранов и Ю.Н. Караулов в рубрике «Политические лидеры и вожди» приводят новейшие метафоры, подавляющее большинство которых являются негативнооценочными или ироническими:
ЛЕНИН — Христос, бог, коммунистический бог, младенец, богочеловек, дедушка, батюшка, Ванька-встанька, гвоздь, икона, самодержец, учитель, фехтовальщик;
СТАЛИН — антихрист, бес, бог, Вельзевул, Князь бесовский, Голиаф, отец, старший брат; Ленин сегодня; архитектор, Великий Магистр, гвоздь, горный орел, знамя, император, капитан, колода, конвоир, Главный Волкодав, учитель, факел;
ГОРБАЧЕВ — царь, король; дед, дитя, дядя; гроссмейстер, король (шахматный); капитан, заложник, могильщик, архитектор, Мессия; агент империализма, адмирал, актер, Берлиоз, главнокомандующий, главный коммунист, двигатель, тормоз, загадка, игрок, проститутка, принц, розовый аппаратчик, удельный князек, фюрер, канатоходец, капитан (команды), крестный отец, маятник, освободитель, повелитель, продукт, реформатор, рыба, священная корова, сильная рука, старшина шестой статьи, цемент;
ЕЛЬЦИН — царь, агент империализма, битва, водитель, война, волк, герой, дирижер, игрок, кухонная склочница и сплетница, клоун, перевертыш, полководец, продукт, проститутка, принц, розовый аппаратчик, удельный князь, фюрер, художественный руководитель [Баранов Караулов 1991: 110].
В случаях, когда метафора сама по себе не передает оценочное отношение, приведенные ниже контексты проясняют эту оценочность, например:
— о Ленине: «Сегодня мы знаем если не все, то многое. В частности, что идеи дедушки Ленина на благодатной российской почве прижились и дали всходы, удобренные ста миллионами убиенных коммунизмом» [Баранов, Караулов: 111]; «Первый, на кого обрушил свой удар Верный Ленинец [Сталин — B.C.] была Грузия. Именно там душил он свободу и незавиимость. что до него в России успешно делал его Учитель россиян» [там же: 111–112];
— о Сталине: «Нельзя не вспомнить, как один из самых лютых палачей в истории человечества присвоил себе титул «Ленин сегодня»» [там же: 113];
5 — Горбачеве: ««Демократы» же и явный крах политики своего главнокомандующего Горбачева выдали за победу «демократических сил»» [там же: 117];
° Ельцине: «Если главный герой всем хорошо известен, то соперничающих с ним персонажей непросто перечислить по именам… Например, входил ли в их число Президент СССР?» [там же: 120].
Интенция «принижения» власти и наполнение информационного пространства массмедиа негативнооценочными средствами сохранялись на протяжении всего постперестроечного периода, вплоть до наших дней. В СМИ задействованы практически все факты языка, с помощью которых можно создать негативный образ. Вот отдельные, но типичные для массмедиа примеры:
2003 год:
— «ВРЕМЯ ОТСТОЯ: В политике идет борьба власти с обществом…» (анонс 1-й полосы, Нов. газ., 22–25.05.2003 г.) — паронимическая замена; негативная оценочность устойчивого словосочетания — обозначения эпохи правления Л. И. Брежнева — интенсивизируется негативной же метафорой отстой (в прямом значении — 'частицы, вещество или жидкость, осевшие на дно сосуда'); контекст вводит понятия власть и общество в отношения антагонизма;
— «ЖАБА ВЛАСТИ» (загол. к передовой статье, Завтра, 2003, № 15) и далее, в тексте, развитие этой метафоры: «Одна и та же ватага партийных чиновников, всадивших в спину Родине длинную финку, перепрыгивает из одной политической ямы в другую, меняя кожу, придумывая себе все новые имена, каждый раз напяливая новую личину. Однако кожа остается пупырчатой, глаза вытаращенными, брюхо набитым…»; «Сначала она звалась «жабой перестройки» и имела сходство с Александром Яковлевым. Затем нареклась «жабой либерализма». И ее невозможно было не спутать с Гайдаром. Затем ее величали «жабой реформ», и она была неотличима от Черномырдина. При Кириенко она была «жабой дефолта». Теперь же. вся в бородавках, пятнистая, перепончатая, с трескучими квакающими пузырями, она превратилась в «жабу единства «». Основа этого крайне негативного по оценочности текста — развернутая концептуальная зооморфная метафора; здесь же — криминальная метафора, а также слова с негативными коннотациями (ватага, напяливая, личина); иронически язвительное употребление архаизмов (нареклась, величали);
2004 год:
— «КРЕМЛЕВСКАЯ НЕДВИЖИМОСТЬ. УДОБСТВА ВО ДВОРЦЕ. ДОРОГО» (анонс на 1 полосе: о планируемой продаже памятников архитектуры в Санкт-Петербурге; Нов. газ.,17.05–19.05, 2004 г.) — перенос негативных ассоциаций с того, что традиционно обозначается эвфемистически, на власть, инвектива;
2007 год:
— «Произвол современной власти есть лишь вершина айсберга» (Apг. неделі, 13.09.07) — рационально-оценочное слово негативной семантики;
— «… но, умиляясь, сюсюкая, отгламуривая образ будущего президента, мы уже на следующий день после того, как кандидатура Медведева была предложена, бросились наводить глянеи. Нужен нам глянцевый президент?» (Профиль. Жизнь, № 47, 17.12.07) — эмоционально окрашенная лексика и метафоры с коннотацией пренебрежительности; принижение названного лица;
— «68 % россиян доверяют свою безопасность родным и друзьям. И лишь 34 % — государству и президенту» (Нов, газ., 22.01–24.01; о недоверии народа к власти) — антитеза (противопоставление количественных слов) вводит в отношения противоположности понятия: родные, друзья — государство, президент; 2011 год:
— «По мнению глубинки, Россией правит не «брутальный» Путин и не «мягкосердечный» Медведев, а сонмища чиновничьей саранчи» (Аиф, 2011, № 40) — метафорическое сочетание с коннотацией презрительности;
2016 год:
— «С ВЕТЕРКОМ ЗА СЧЕТ БЮДЖЕТА: Для работы российским чиновникам необходимы представительские автомобили, яхты и авиаперелеты по самым высоким иенам» (загол. и подзагол., Нов. газ., 22.01.) — лексика семантических полей «богатство», «злоупотребление»: называние предметов, ассоциативно соотносящихся с представлением о неравенстве и несправедливости; аналогично: «ЩЕДРАЯ УСДУГА СЛУТАМ НАРОДА: Правительство оставило депутатам «золотые парашюты»» (загол. и подзагол., Нов. Изв., рубрика «Власть и закон», 01.02.16 г.) и т. п.
Зачастую автор материала, заявленного в заголовке как шутливо-иронический, сбивается в дальнейшем изложении на развязный, подчас оскорбительный тон. Таков, например, материал Михаила Зубова в Московском комсомольце (12.02.2016 г) «Судьба кремлевских «падчериц»: зачем советник Путина Титов примерит фату Прохорова» — о бизнес-омбудсмене Борисе Титове, возглавившем партию Правое дело (позднее была переименована в Партию Роста) с целью принять участие в выборах в Государственную Думу — 7. Заданная смешными метафорами шутливость заголовка ориентирует на такое же восприятие материала. Однако следующий далее текст пестрит многочисленными словами и сочетаниями слов, в которых, усугубленное общим смыслом контекста, выражается крайне негативное отношение и к Кремлю, и к новому лидеру партии:
— скепсис: таковы метафоры (гастрономическая, развернутая семейная и анатомическая): «перед всеми… избирательными кампаниями Администрация Президента расширяла ассортимент политического меню»; «запуская на выборы, помимо партии власти, еще какую-нибудь «дочку», а скорее даже «падчерицу»; «Цели у «падчериц» всегда были одинаковыми; рассеять голоса тех, кто не хочет голосовать за материнскую «Единую Россию»». И далее: «падчерица» — о партии Родина: «родные» — о ней же; «эффективность «дочернего проекта»; «мозгом кремлевской «падчерицы» назначен бизнес-омбудсмен Титов» и т. д.;
— презрение, грубость (выражены с помощью вульгарной лексики и инвектив): «новоиспеченный партайгеноссе» (о Титове); «он либо держит фигу в кармане и собирается «кинуть» Кремль» (о нем же); «Титов стал поддерживать антирыночные тезисы Сергея Глазьева, вызывающие рвотный рефлекс»; «качать права» (о партии Родина); «А вот «Справедливая Россия» в 2007 году накосячила — отобрала голоса вовсе не у коммунистов, как полагалось, а у «мамы «» [ «Единой России» — B.C.]; «Потом и «родные» [партия Родина — B.C.] стали качать права, и партию благополучно слили в бачок [вынужденное напоминание: сливают не в бачок, а из бачка в унитаз! — B.C.] «Справедливой России»».
Сравним приведенные выше примеры с употребляемыми в наше время обозначениями правителей дореволюционной России. В первой группе — в названиях выставок, книг и т. д. — доминируют обозначения позитивного характера, формирующие у массового адресата уважительное отношение к тем, кто управлял страной. А в изображении современных деятелей политики и государства широко используются средства выражения негативного отношения, при этом в высшей степени пренебрежительного (взгляд «свысока»), конструирующие отрицательный образ и программирующие отрицательные реакции у читателей.
1.4.6. Интерпретации руководителей советского периода, в первую очередь Ленина и Сталина
Они диаметрально противоположны по оценочности, в зависимости от позиции автора или органа СМИ. Употребляемая лексика отражает две противоположные тенденции в оценке советского прошлого и его лидеров, бытующие в современном российском обществе.
Апелляции к мифу советского времени о Сталине как о сильнейшем руководителе Советского государства — в кратком тексте предвыборного ролика (выборы в Госдуму-7) недавно созданной Коммунистической партии Коммунисты России: «Коммунистическая партия Коммунисты России готовит десять сталинских ударов по капитализму!». Попытки возродить миф о Сталине как о великом и мудром вожде советского народа — во многих публикациях газеты «Завтра». Так, в статье А. Проханова «Святомученик Иосиф» (Завтра, 2013 г., январь, № 4) идеализированный образ вождя создается при использовании всевозможных средств выражения позитивной оценки: а) конфессиональной лексики: святой, святомученик. мученический, чертог Богородицы, чудотворец: «Сталин будет не просто святым, а святомучеником, потому что его убили. Он принял мученическую смерть за Родину, за чертог Богородицы»; «Сталин — это чудотворец победы»; монастырь, святыни, скрижали, реликвии: «сегодняшний Сталин — это монастырь, в котором сберегается русский народ… Монастырь, куда он сносит свои святыни, скрижали, реликвии» и нек. др.; б) лексика элятивной семантики: суперреалист, колоссальное количество фактов. строительство гигантских заводов, великие победы, великие поражения, гиперреалист: «Поэтому Сталин — гиперреалист, каких на земле не было, и не скоро появятся» и т. п. (подробно об этом см. ниже, раздел «Лексика элятивной семантики», с. 193).
Иным предстает Сталин в очерке А. Колесниченко «Тайны поместья Сталина» (АиФ, 2010, № 9). Грубая лексика первой фразы (хватил удар) определяет тональность дальнейшего изложения, в котором опровергается миф о величии Сталина и вырисовывается образ злодея, садиста, и притом трусливого и ничтожного человека: «57 лет назад Иосифа Сталина хватил удар. 5 марта вождь скончался — там же, на «Ближней даче», в Подмосковье». Опровержение мифа осуществляется за счет: а) обозначений с коннотацией пренебрежительности: логово, палил по воронам, болтовня с плоскими шуточками; б) детализирующей лексики семантики уничижения. Она выражает нижний уровень тимиологической оценки, то есть «оценочного ранжирования» [Шейгал 2004:121]: опасавшийся засад и покушений (трусость); любимые заношенные тапки вождя; мыться… предпочитал, сидя в ванной с низкими бортиками на подвесной скамеечке (убожество); в) детализирующей лексикой дискредитирующей семантики, она указывает на негативные черты характера: а вот споить соратников и гостей было его любимой забавой (самодурство, жестокость); с его подачи был заведен обычай: проигравшие [в бильярд — B.C.] лезут под стол (садизм); г) язвительно вкрапленных хвалебных номинаций, которые были приняты во времена Сталина: отец народов, вождь; д) лексикой отрицательнооценочной семантики: диктатор, тиран [подробно об этом см.: Суздальцева, 2012: 142–145]. Такое же несовпадение мнений о Сталине при использовании противоположной по оценочным качествам лексики — в приведенной выше словесной дуэли В. Жириновского и Н. Старикова (с. 15–16).
Диаметрально противоположны по оценочности и те средства языка, которые употребляют современные журналисты, рассказывающие о Ленине.
А. Положительная интерпретация осуществляется прежде всего при использовании рационально-оценочной лексики, обозначающей качества, факты, явления позитивного характера (о классификации оценочной лексики — см. ниже, раздел «Оценочная лексика в смысловом пространстве «власть»: семантико-стилистические разряды, воздействующий результат», с. 129–149). Например, в материале Валерия Исаченко «В. И. Ленин и охрана культурного наследия» (РК РП — РПК — «Трудовая Россия», № 419, 23.02.2016 г. tr.rkrp-rpk.ra/get.php?5129): основатель Советского государства; Первый государственный деятель страны, который поставил охрану памятников природы, истории и культуры на уровень первостепенных государственных задач; крупномасштабные и отнюдь не маниловские ленинские план; Ленин делал все возможное и невозможное для сохранения русской культуры; И разве не знаменательно, что атеист Ленин предложил поставить памятник автору «Троицы»?». Здесь же — традиционные для политического дискурса советского периода оценочные средства: а) оценочные слова и сочетания слов: вождь, героическая деятельность, величие; б) модально-оценочное трагедия; в) позитивно-оценочные метафоры: всегда был впереди, обогнал свою эпоху, глубина и широта взглядов (о подобных средствах выражения оценки писал Г.Я. Солганик [Солганик 1981: 36–61]).
Б. Для создания негативного образа используются вербальные средства, находящиеся в «зоне» негатива. Конструируется новый образ Ленина — десакрализованный. Десакрализация осуществляется разными способами. Например, название материала А. Угланова «Турецкий след Ленина» — о том, что Ленин до 22 года помогал разгромленным еще в 1918 году войсками Антанты туркам (Аргументы неделі, 26.11.15 г.) — это аллюзия, отсылка к устойчивому словосочетанию «чеченский след», распространившемуся в период войны в Чечне и террористических актов на территории России; ассоциируется со всеми представлениями, которые связаны с понятием 'терроризм': захват заложников, гибель людей, боль, страх. Интернет-публикация «Помолодевший Ленин поразил СМИ» (интернет-ресурс Nationnews от 27/04/2015 г.), где рассказывается о посещении Мавзолея Ленина американскими журналистами, содержит слова, которые без всякого намека на эвфемизацию называют то, что связано с многолетним «пребыванием» Ленина в Мавзолее, а также оценочную лексику: мумия вождя мирового пролетариата; мумия одиозного политика и вождя трудящихся; было решено мумифицировать труп; Ульянов-Ленин — не единственный «бессмертный» клиент ученых. Нарочито откровенные обозначения гасят ореол, окружающий имя Ленина и все, что с ним связано.
Языковые средства журналистских материалов помогают суммировать представленный в тексте анализ прошлого и переоценку того, что в советские годы считалось незыблемым. См., например, телевизионный документальный фильм «Ленин. Красный император» (НТВ, 18.01.14). Оксюморонность сочетания: красный — 'революционный', император — 'монарх, единоличный правитель' — ключ к пониманию интерпретации образа Ленина в фильме: Ленин разрушил в России монархический строй, но стал полновластным главой новой империи — советской.
Еще одна новая черта в материалах массмедиа, посвященных Ленину. Иногда пересмотр революционного прошлого и поиск ошибок подменяется бесцеремонным вторжением в приватное пространство, а именно в личную жизнь, во взаимоотншения В.И. Ленина с женщинами. Например, в цикле документальных фильмов на РЕН ТВ «Военная тайна» с И. Прокопенко от 30 января 2016 года в сюжете о В.И. Ленине рассказывалось о его влюбленности в Инессу Арманд, о реакции Н.К. Крупской на эти взаимоотношения. В тексте за кадром звучала лексика тематических групп, которые никогда прежде не включались в контекстное окружение упоминаний о вожде, — обозначения того, что прежде было табуированным: любовница, развод, непривлекательная внешность Крупской, теща (о матери Крупской), Ленин плакал (после смерти Арманд; вспомним Маяковского: «Если бы / выставить в музее/ плачущего большевика, / весь день бы / в музее / торчали ротозеи. / Еще бы — / такое / не увидишь и в века!» [Маяковский 1968: 475–476]) и нек. др. В данном случае интенция развенчания — десакрализации — доминирует и подчиняет себе установку на сообщение новой информации. Нельзя не отметить, что в нынешней международной ситуации, когда снос памятников Ленину на Украине, приобрел знаковый статус — стал символическим проявлением ненависти не только к Ленину и социализму, но ненависти к России, — подобная десакрализация неуместна.
1.4.7. Бинарная оппозиция «народ/власть». Ее смысловая и аксиологическая интерпрета ция в СМИ 2000–2016 гг.
Как было отмечено выше, и смысловое, и аксиологическое решение бинарной оппозиции «народ/власть» реализуется в названиях рубрик, газетных полос, в заголовках, например: «Власть и мы» (Южн. гор.), «Власть и люди» (Нов. газ.), «Мы и депутаты» (Южн гор.), «Власть и жители» (Южн. гор.) и т. д. Журналист, будучи представителем населения, общества («мы»), оценивает все, о чем сообщает, с точки зрения соответствия действий и качеств власти интересам населения в разных сторонах его жизни. Эти стороны (денотативные области) также отражены в названиях рубрик и полос: «Власть и дело» (назв. полосы, газета Нагатино-Садовники), «Власть и закон» (назв. полосы, Нов. Изв.), «Власть и кошелек» (назв. полосы, Нов. газ.), «Власть и совесть» (назв. полосы, Нов. газ.), «Таланты и чиновники» (загол., Нов. Изв.) и т. д. См. построенные по этой же модели названия некоторых выставок, зрелищных мероприятий: «Санкт-Петербургский музей восковых фигур представляет: «Движущиеся восковые фигуры. Талант и власть»», «Литературный музей. Лекция «Поэзия и власть»» и т. д. У союза «и» в каждом словосочетании этой модели актуализируется не соединительное, а сопоставительное значение, и сама по себе модель имплицитно содержит вопрос: Как власть относится к жителям? К талантам? К кошельку граждан? Соблюдает ли власть закон? нравственность? и т. д. И в обобщенном виде: Служит власть народу? обществу? Или нет? Ответ дается в публикациях. Он может быть положительным, в современном массмедийном пространстве таковы обычно публикации районных московских газет, газеты Подмосковье и нек. др. Центральные издания: Новые Известия, Независимая газета, Аргументы и факты, Аргументы неделі, Новая газета, региональные интернет-издания, газета Правда — дают большой объем информации о негативных сторонах деятельности власти и жизни российского общества, и ответ в этом случае отрицательный.
Приметной чертой газетных публикаций 2000–2016 гг. стало соединение существительных народ и власть в контекстах, построенных по принципу антитезы, где власть связывается с явлениями негативного характера, а народ представлен в образе жертвы. Например, в первом номере нового — 2016 — года в газете АиФ был опубликован материал Дмитрия Журавлева, генерального директора института региональных проблем, под заголовком «Зачем нас стригут?» [стригут — то есть 'грабят, разоряют']. Статью предварял лид: «Почему в России правительство и народ преследуют даже не разные, а противоположные цели? Цель правительства — наполнить бюджет, цель населения — выжить. И какая из них достигнута?» И далее, в тексте статьи: «Удалось больше выжать из страны для бюджета — это хорошо. А то, что после этого слабенькие ростки бизнеса загнулись, — это неважно. В итоге возникает очень богатая страна очень бедного населения, в которой за все платит народ». Антитезу образуют антонимия, контекстуальная: наполнить бюджет — выжить; хорошо — неважно и языковыя контрарная: очень богатая страна очень бедного населения. Семантику противопоставленности усиливают противоположные по оценочности слова с эмоциональными коннотациями выжать — о грубом, насильственном действии — слабенькие. См. также: «Русь подзаборная: В России углубляется разлад народа и власти» (загол. и подзагол., АиФ, 2011, № 45); «Вскоре окончательно прервется связь политиков с простыми избирателями» (Нов. Изв., 04.04.08); «Народ бунтует — власть шикует» (загол., Жизнь, 13.01.2005); «Дети кесаря — кесари, а дети слесаря? Как во власти цветет семейственность?» (анонс на 1 полосе, АиФ, 2011, № 45); «Почему плачет Марфа? Власть не слышит слез народа» (загол. и подзагол., АиФ, 2011, № 40) и т. п. Как и любая бинарная оппозиция, оппозиция «народ/ власть» представляет собой некую целостность, компоненты которой взаимообусловлены и не могут существовать один без другого: власть есть там, где есть народ, подданные, — народ нуждается во власти, которая способна разумно управлять его жизнью (призвание варягов, избрание Михаила Романова Земским Собором после окончания Смуты и т. д.). Но в интерпретации современных СМИ отношения взаимообусловленности подменены отношениями взаимного неприятия и неприязни: власть безразлична к нуждам народа — народ отдалился от власти и стал так же безразличен к ней. Оппозиция «народ/власть» трансформируется в противопоставление «свои (для народа — это народ) / чужие» (для народа — это власть).
Итак, для ряда современных СМИ власть и те, кто с ней солидарен, зачастую оказываются «узаконенной мишенью». Власть, становится объектом, о котором можно говорить развязно, на который можно обрушить любое недовольство. Некоторые журналисты фактически присвоили себе статус «всероссийского полицейского» и право на «взгляд свысока» на все, что есть в стране, и на все, что в ней происходит, в том числе на власть (подробно об этом см. ниже, раздел ««Высокое/низкое»: пространственные метафоры и пространственные отношения в текстах о власти», сс. 170–185).
1.4.8. Поиск «идеального лидера»
Он также прослеживается в материалах массмедиа. Этот поиск возобновляется, становится более настойчивым время от времени. По утверждению Е. И. Шейгал, образ идеального политика просвечивается через ироническое изображение власти [Шейгал 2004: 94]: те качества, над которыми посмеиваются подданные, имплицитно указывают на качества, которых общество ждет от власти. Нам представляется, что в современных российских СМИ конструирование позитивного образа власти осуществляется несколько иначе. Большинство иронических и разоблачительных материалов в российских СМИ — это в основном проявление резкого, порой крайнего недовольства тем, что происходит в стране, и скептического отношения к будущему и к тому, что идеальный лидер — альтернатива негативному образу — может быть найден. Позитивный образ эксплицируется в тех элементах языка, которые прямо или косвенно обозначают качества, действия, соответствующие общенациональным архетипическим представлениям о том, что приносит обществу благо, что вызывает уважение, доверие, а также просто нравится именно носителю русского национального сознания. Например, указанные выше: «умный, честный, хорошо себя зарекомендовавший»; «надежный, основательный» — о Путине в телевизионных роликах перед выборами — прямое называние положительных качеств; «умение не разделять ответственность, а чувствовать в первую очередь свою ответственность за любое принятое решение» — С. Шойгу о Б.Н. Ельцине в документальном фильме Николая Сванидзе «Б.Н.» [Вести. га/26.11.2015] — непосредственное обозначение черты характера, которая русскими рассматривается как опять-таки положительная. Факты речи лидера — также косвенное выражение оценки, а именно: содержание речи и ситуация, с которой связано порождение речи, могут говорить о чертах характера ее автора, в том числе и положительных. Например, слова В.В. Путина, произнесенные им на Валдайском форуме в октябре 2015 года, о причинах начала бомбардировки ИГИЛ: «Еще 50 лет назад ленинградская улица научила меня: если драка неизбежна, бей первым», — свидетельство решительности, смелости, честности.
Глава II. Вербальные составляющие образа власти (ВСО)
В массмедиа постперестроечного периода выделились несколько основных функционально-семантических разрядов слов и сочетаний слов, с помощью которых в информационном пространстве конструируется «образ власти», как положительный, так и отрицательный. Это своего рода строевые элементы, «кирпичики», из совокупности смыслов которых, а также из их эмоционально-оценочных созначений и связей в вербально-ассоциативной сети складывается представление о власти. Некоторые из них соотносительны со средствами, входящими в инструментарий имиджелогии, указанными в работах исследователей семиотики политического пространства, например в книге Г.Г. Почепцова «Имиджелогия» [Почепцов 2004: 129–222]. В дальнейшем изложении они будут называться «вербальные составляющие образа», сокращенно ВСО. Ими являются:
1. Номинации;
2. Дендивидуализирующие и деперсонифицирующие обозначения;
3. Лексика деятельностного поля;
4. Лексика семантики отрицания;
5. Оценочные слова;
6. Оценочные метафоры;
7. Лексика элятивной семантики;
8. Слова, словосочетания и конструкции генерализующей семантики;
9. Лексика семантического поля «гипотетичность/недостоверность»;
10. Слова-жупелы. Слова-фетиши;
11. Детализирующая лексика.
Слова этих групп будут описаны в дальнейшем изложении.
2.1. Креативность номинаций
На первый взгляд может показаться, что наибольшую креативную нагрузку несут признаковые слова и слова предикативно-характеризующего свойства: оценочные эпитеты, образные метафоры, предикаты-оценки, а также комментирующие высказывания. Однако не менее важную роль в создании представлений о власти играют номинации, т. е. слова, называющие тех, о ком идет речь. В лингвистической литературе подчеркивается, что номинация и как процесс именования, и как результат этого процесса отражает способность языка к концептуализации мира. При этом немаловажную роль играют «объективные свойства реалий: они дают первую и весьма существенную информацию о свойствах и признаках называемого объекта» [Ягафарова 2014: 2507]. Следовательно, номинации способны создавать представление о названном объекте: предмете, лице — и участвовать в формировании его образа в сознании адресата речи. Так, в отличие от номинаций, обозначающих служебный статус лица (губернатор, мэр, премьер-министр) и имеющих чисто информативный характер, многие шутливые обозначения руководителей, распространившиеся в СМИ постперестроечного периода, отмечают что-то наиболее приметное в его деятельности или его облике. Например: «Сережа-дворник» — шутливо-доброжелательное прозвище Сергея Собянина в его бытность губернатором Тюменской области, где он проводил огромную работу по благоустройству города; «Царь-кепка» — о Ю.М. Лужкове, бывшем в течение 18 лет мэром Москвы и неизменно, независимо от ситуации, появлявшемся в этом головном уборе. В этих же обозначениях обнаруживается еще одна сторона номинаций: в них нередко присутствует прагматический аспект — оценка названного лица, вообще любого объекта, с точки зрения называющего. Так, указанным выше дружелюбно-шутливым именованием Сергея Собянина (Сережа-дворник) жители Тюмени подчеркнули самое важное для них, что отличало стиль его правления, — трудолюбие, отсутствие высокомерия и барства.
Эмоционально-оценочные свойства номинаций также способствуют формированию образа-представления, а он, в свою очередь, воздействует на сознание массового адресата. Когда кого-то называют уважительно, адресату это уважение передается. Наоборот, постоянные иронические или пренебрежительные интонации приучают массовую аудиторию так же пренебрежительно относиться к названному лицу. Заражение (термин социальной психологии) — это «социально-психологический механизм», в результате действия которого при непосредственном контакте эмоциональное состояние одного человека, группы людей передается другим [Крысько 2003: 79]. Заражение, как считают исследователи, обусловлено податливостью человеческой психики, неспособностью многих людей противостоять психологическому и эмоциональному влиянию других лиц. Очевидно, что заражение может происходить и в условиях опосредованного контакта — при массированном и непрерывном воздействии СМИ. Поэтому постоянное выражение автором каких-либо однотипных эмоций обычно приводит к привыканию: аудитория привыкает воспринимать объект (в нашем случае — власть) в данном эмоциональном ореоле. В принципе одними только номинациями, особенно если в них есть сдвиги от принятых в данном лингвосоциуме норм именования, можно создать новые представления о названном и внедрить в массовое сознание новые оценочные стереотипы. Утрированно представим: если в принятом сейчас в массмедиа синонимическом ряду: депутаты Государственной думы — депутаты — парламентарии — народные избранники (в настоящее время — ироническое) — слуги народа (ироническое) — думцы (пренебрежительное) — законотворцы (ироническое) — охотнорядцы (резко неодобрительное; единичные случаи; отсылка к черносотенцам в предреволюционной России) — отказаться от первых трех нейтральных обозначений и оставить последние пять, у массового адресата довольно быстро сформируется и войдет в привычку насмешливое и пренебрежительное отношение к депутатам. Отношение к объекту эскизно создает и образ этого объекта. С пренебрежением обычно смотрят на человека неумного, неумелого и потому бесполезного, особенно если он занимает высокий пост. Одновременно большинство эмоционально-оценочных номинаций служат сигналами «свой»/«чужой». Конкретный вид ориентации зависит от характера коннотаций: одобрение, шутливость, уважительность — знак интеграции, «свой»; ироничность, презрение, пренебрежительность, неодобрительность — свидетельство того, что обозначенный так — «чужой».
1. Номинация может просто указывать на лицо (например, называние по имени-отчеству-фамилии) или определять служебный статус личности, например: Городничий, Судья, Попечитель богоугодных заведений — в ремарках у Н.В. Гоголя. В современных СМИ: «Три губернатора укрепили список «Единой России»» (загол., Коммерсантъ, 2006); «Президент не дал развернуть реформу энергетики» (загол., Коммерсантъ, 04.02.2016); «Вчера мэр Москвы Сергей Собянин проверил, как идет реконструкция водопроводной системы на Садово-Кудринской и Большой Садовой улицах» (Москва Вечерняя, 31.03.16).
2. Номинация может характеризовать принципы и стиль правления властителя, руководителя. Адмирал Колчак, объявивший себя в 1918 году Верховным правителем России, во-первых, обозначил свое место в установленной им «пирамиде власти» и свои функции (Верховный правитель), а во-вторых, подчеркнул преемственность с прежними, принятыми в царской России обозначениями (правитель) и, следовательно, верность прежнему — монархическому — строю.
3. Номинация может характеризовать производителя речи в его отношении к названному лицу и — в нашем случае — к институту власти в целом. У Пушкина в «Капитанской дочке» рассказчик Гринев, в целом с симпатией относящийся к Пугачеву, тем не менее постоянно употребляет номинацию «самозванец»: ««Читай вслух», — сказал самозванец, отдавая ему бумагу»; «Самозванец говорил правду, но я по долгу присяги стал уверять его, что все это пустые слухи...»[Пушкин 1999: 623, 630]. Это же существительное используется в авторских обозначениях Григория Отрепьева в «Борисе Годунове». Фактически Пушкин, ненавидя тиранию и скептически относясь к двум российским императорам, в царствование которых он жил, раскрывает в этой номинации свое осуждение тех, кто посягнул на законную власть, и показывает свое почтение к той власти, которая поставлена и освящена Законом (в «Вольности»), т. е. установленным Высшим Промыслом миропорядком.
4. Номинация — это форма обладания, потому что имя — это отчасти сам предмет, сам человек. «Имена служат ядром личности и самой сути ее», — утверждал Павел Флоренский [Флоренский 1993:83]. Только знание имен, названий вещей, людей делает наш контакт с миром полноценным; когда мы видим незнакомого, но заинтересовавшего нас человека, мы обязательно спросим: А как его зовут? Выбор имени, выбор наименования — это фиксация того, каким видит мир говорящий или пишущий. При этом в выборе формы имени проявляется способ моего контакта с названным. Скажем, если я отзываюсь о ком-то фамильярно, значит, я имею на это право, значит, я ставлю себя в соотношении «я — объект говорения» выше названного. Фамильярность — один из способов нарушения границ личности и, следовательно, одна из форм вторжения в чужое приватное (частное) пространство. Убежденность автора речи в превосходстве над объектом называния и праве быть бесцеремонным передается тому, кто присутствует при именовании (в нашем случае — массовая аудитория), реципиент становится соучастником этой фамильярности — «совладельцем права на фамильярность».
5. Номинации напрямую связаны с речевым этикетом, о котором в первую очередь говорят как о «системе устойчивых форм общения, предписываемых обществом для установления речевого контакта собеседников» [Большой энциклопедический словарь. Языкознание 1998: 413]. Однако, как уже было отмечено выше (с. 36), правила речевого этикета не ограничиваются регламентацией характера общения между 1-ми 2-м лицами акта речевой коммуникации, а распространяются на формы наименования 3-го лица — того, о ком идет речь (в нашем случае — это представитель власти или власть в целом). Очевидно, что и здесь, как и при выборе формы наименований 2-го лица, т. е. собеседника, действует целый ряд экстралингвистических факторов. Этими факторами являются прежде всего: 1) социальный статус 3-го лица, т. е. названного; 2) место, которое занимает в социальной иерархии автор речи по отношению к 3-му лицу: социальное равенство/неравенство между ними; 3) возрастное соотношение между 1-ми 3-м лицами; 4) социальные роли, в которых выступают в данной конкретной ситуации 1-е и 2-е лица; 5) производство речи в присутствии 3-го лица или не при нем.
6. Номинация может быть однонаправленной: нацеленной напрямую от автора к названному [Успенский 1995: 133]. Это «прямое», «недиалогичное» слово. Таковы, например, номинации представителей власти в журналистике советского периода или современные наименования, связанные со служебной идентификацией личности: мэр Москвы, президент Российской Федерации, губернатор Красноярского края и т. п. И номинация может быть диалогичным, т. е. многоголосым [Бахтин 1972: 335–336] словом, аккумулирующим в себе те оттенки смыслов, оценок, рефлексий, которые были приняты прежде или распространены в лингвосоциуме в настоящее время. Например, вначале иронически дружелюбное, затем недоброжелательное гарант о В.В. Путине — реакция на обещание, данное президентом при инаугурации 2004 года, — гарантировать соблюдение прав и свобод граждан России.
7. Номинации и отраженные в них этикетные нормы опираются на:
а) культурно-речевой узус данного лингвосоциума; б) на те стереотипы, которые с древнейших времен сложились в общенациональном сознании и зафиксированы в когнитивной базе. Каждая эпоха характеризуется своими особенностями в системе номинаций тех, кто у власти, Но при этом они всегда скоординированы с указанными двумя факторами.
Как обозначали власть в российских массовых изданиях в разные исторические периоды?
1756 год. Газета «Московские ведомости»: «Сего Апреля 25 числа, то есть в Высочайший день Коронации ЕЯ ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА Всемилостивейшей Нашей Государыни, при собрании всех находящихся здесь духовных, военных, штатских и прочих знатных особ…» — об императрице Елизавете [Кузнецов, Минаева 2005: 164]. Здесь же описана иллюминация во дворе университета на Моховой, где, в числе прочего, видна надпись: «ЕЛИЗАВЕТЕ, Августейшей Российской Монархине, МАТЕРИ ОТЕЧЕСТВА, за учреждение Наук и художеств» [там же: 165];
1834 год. Официальный (как сейчас говорят, проправительственный) «Журнал Министерства народного просвещения»: «Ныне… Россия стоит на высокой чреде славы и величия; имеет внутреннее сознание своего достоинства и видит на троне другого, тем же Провидением ниспосланного Царя — хранителя Веры её и народности» — о Николае I [История Российской журналистики. Т.2 2004: 306]); «…Здесь Царь любит Отечество в лице народа и правит им как отец, руководствуясь Законом; и народ не умеет отделять Отечество от Царя и видит в Нем свое счастье, силу и славу» [там же: 306];
1839 год. «Отечественные записки», статья В.Г. Белинского. посвященная «Воспоминаниям о 1812 годе» Федора Глинки. Здесь, размышления о царе: «Из миллионов людей он один избран Богом, и миллионы не могут ревновать его избранию и добровольно преклоняют перед ним колена, как перед существом высшего рода, и охотно повинуются ему, отказывая в таком повиновении равным себе, ибо власть их считают случайной» [там же: 348]. Во всех приведенных примерах употребленные наименования монаршьих особ объединяет: а) отсутствие каких-либо затекстовых смыслов, аллюзий, абсолютная недиалогичность номинаций; б) безусловная положительная оценочность либо самой номинации (она проявляется в том числе в преимущественном написании прописными буквами, даже дейктических элементов), либо контекста. Это уважительные, с разной степенью проявления эмоциональности (от сдержанного признания до благоговения) обозначения, программирующие такие же реакции у адресата.
Номинации, принятые в советских СМИП 60-80-гг., вплоть до начала перестроечного периода, — это «прямое», недиалогичное слово, безоценочное в текстах информационного характера или же, в определенных контекстно-ситуативных условиях, — с оценочно-характеризующими квалификаторами, исключительно положительного значения (ироничность, диалогичность, была в те времена свойственна литературе андеграунда, а также многочисленным и весьма остроумным политическим анекдотам того времени).
С началом перестройки характер номинаций, наполняющих массмедийное смысловое поле «власть», изменился и количественно, и качественно, и функционально. Возможность использовать номинацию как один из способов интерпретации действительности возрастает. Номинации обретают отмеченное Е.И. Шейгал особое свойство словесных дефиниций: в политическом дискурсе они становятся «политической реальностью» [Шейгал 2004: 38].
* * *В настоящее время в текстах массмедиа выделелись две основные группы номинаций, с помощью которых обозначаются представители власти (см. ниже, пп. А, Б). Некоторые из вербальных единиц, которые в них входят, соответствуют тем, что были приняты и раньше в российских СМИ, а некоторые — результат развития словоупотребления постперестроечной эпохи.
А. Номинации, с помощью которых производится служебно-иерархическая идентификация, т. е. обозначения занимаемых постов, должностей и т. д.: Президент Российской Федерации, Председатель Правительства Российской Федерации, премьер-министр, Председатель Государственной думы, мэр, губернатор, министр обороны, Секретарь Совета безопасности и т. д. Идентификация может быть а) полной: Президент Российской Федерации, губернатор Красноярского края и т. п.; б) сокращенной (соответствие общей тенденции к эллиптизации, свойственной современному массмедийному стилю): президент, премьер, губернатор и т. п. Служебно-социальные идентификации могут указывать на конкретный пост, конкретную должность (см. выше), а могут представлять служебно-социальный статус личности в более общем виде: первые лица государства, чиновники высшего ранга, государственные служащие, государственные мужи (ирон., см., например: «На что государственные мужи тратят наши кровные» — подзагол., АиФ, 2010 № 48), чиновники и т. п. Подавляющее большинство из этих обозначений — новые для российского внутриполитического дискурса постсоветского периода. Так, в синонимической паре: мэр — градоначальник — первое существительное (мэр) — прежний экзотизм. А второе (градоначальник) большинство относительно недавно выпущенных толковых словарей все еще трактуют как устаревшее.
См., например, в «Большом толковом словаре русского языка» под редакцией С.А. Кузнецова: «Градоначальник —…В России до 1917 г.: должностное лицо с правами губернатора, управляющее каким-либо городом, выделенным из губернского подчинения в особую административную единицу…» [2001: 224]). Исключение — словари Т.Ф. Ефремовой, где под цифрой 2 дается: «Разг. Должностное лицо, управляющий городом, мэр» [Ефремова 2012 https://slovar.cc/ras/tolk/56426.html].
Между тем многочисленные примеры из печатных СМИ позволяют говорить и об актуализации этого существительного, и о его нейтрализации. См., например: «Сергей Собянин: «Что я сам сделал для страны?»: ВРИО столичного градоначальника считает: прежде чем спросить что-то с государства, надо задать тот же вопрос себе» (АиФ, 2013 № 36); «Собеседник «HГ» отмечает, что сейчас позиция градоначальника крепка, уровень доверия населения к нему высок, он обладает мощным ресурсом и может похвастаться хорошим результатом ЕР на выборах в протестном городе…» (Незав. газ., 27.11.2012).
Вернулось в активное употребление существительное фискал — 'работник налоговой службы' (см.: «Фискал» — название цикла передач на радио Эхо Москвы, ведущий — А. Починок). Существительное чиновник употребляется и в контекстах негативного характера (как синоним к 'бюрократ, формалист'), и в качестве оценочно нейтрального обозначения: «Чиновнику легче дать, чем его кормить» (Собеседник, 2013, № 30) — негативная оценочность; «Жесткая позиция чиновников «Газпрома» по украинскому газовому вопросу, как выяснилось, пользуется поддержкой простых российских жителей» (Вр. нов., 28.12.05) — оценочно нейтральное (подробно об оценочности слова чиновник см.: Суздальцева 2008, № 6).
К некоторым из идентификаций этой группы выработались устойчивые синонимические ряды, включающие компоненты, опять-таки новые для языка политических текстов отечественных массмедиа:
— Президент, лидер в ряду: президент Российской федерации (вариант: президент РФ) — президент России — российский президент — глава государства — глава российского государства — российский лидер — президент (иногда пишется с большой буквы, напр.: «На прошлой неделе Президент собрал Совет по науке, технологиям и образованию» — АиФ, 2004 № 44);
— Губернатор N-ского края — губернатор — глава края;
— Председатель Правительства РФ — премьер-министр — премьер (иногда с преформой господин/г-н) — глава кабинета министров — первый министр («На вчерашнем заседании правительства выяснилась главная мечта премьер-министра Фрадкова: первый министр хочет, чтобы бизнес ответил на грандиозные социальные планы государства» — Вр. нов., 12.05.06);
— Министр обороны — глава оборонного ведомства — глава военного ведомства — начальник военного (оборонного) ведомства;
— государственный служащий — чиновник (высокопоставленный чиновник — о любом из государственных лидеров) — должностное лицо — официальное лицо — аппаратчик;
— работник налоговой службы — налоговик — фискал.
Иногда служебно-идентифицирующие номинации подаются в формах, свойственных разговорно-непринужденному стилю:
— министр культуры — культурный начальник (см. о В. Мединском: «Тяжелая неприязнь к «барокко и рококо» сквозила за строками культурного начальника» — Нов. газ., 12.12.2012);
— министр финансов — главный финансист (об А. Кудрине — Вр. нов., 23.12.04).
В целом же в употреблении служебно-идентифицирующих номинаций допускается большая, нежели прежде, свобода использования полуофициальных и неофициальных обозначений:
1) широко применяются сокращения: премьер, налоговик, генпрокурор (то же касается обозначений учреждений, ведомств: Кабмин, Госдума, Облдума и т. п.);
2) весьма распространены шутливые обыгрывания названий должностей, а также государственных учреждений. В этом существенное отличие смыслового пространства «власть» в его нынешнем состоянии от номинативных единиц, наполнявших его в прежние эпохи. Дореволюционная российская журналистика долго следовала принципам обозначений чинов, званий и титулов, выработанным в эпоху Петра, возможны были лишь некоторые отступления и сокращения. Не допускались вольности и в СМИП советского периода. Только в период постперестройки журналистика получила право распространять правила речевой игры и на номинации властей предержащих. Например: «Министр нападения» — о министре обороны Сергее Иванове (Вр. нов., 07.06.05.) — антонимическая замена; «Премьера министров»: Правительственные чиновники дебютировали в роли гонителей театра» (загол. и подзагол. — Нов. Изв., 18.05.06) — парономазия; «Сказка о МЭРТвом царевиче» — о главе Министерства экономического развития и торговли Германе Грефе (загол., АиФ, 2006 № 24) — прилагательное, написанное с «нерусским акцентом», омонимично аббревиатуре — названию министерства — МЭРТ.
3) появились новые образно-оценочные устойчивые выражения, выступающие в качестве служебно-идентифицирующих номинаций. Известны насмешливые прозвища, которые давали чиновникам в XVIII-ХГХвв.: крапивное семя, крючки. См. данные «Фразеологического словаря русского языка» под редакцией А.И. Молоткова: «Семя крапивное. Устар. Презр. Чиновники-взяточники и крючкотворы; чиновники вообще…. Первонач.: презрительное прозвище приказных и подьячих в Московской Руси. Например: «Попадись только в руки подьячим….всю кровь из вас выпьют по капельке. Подлинно, крапивное семя: ни стыда, ни совести!» (Загоскин)»[1978: 420]. Устойчивые выражения нового времени отражают общие тенденции развития лексикона современных массмедиа. С одной стороны, отмечаются случаи влияния английского языка. Такова, например, известная еще в 1989 году, зафиксированная «Словарем перифраз русского языка» А.Б. Новикова калька с английского «белые воротнички», обозначающая, в числе прочего, работников управленческого аппарата, см.: «Круг управленческих организаций определил Госкомстат РСФСР… каждый четвертый «белый воротничок» подлежал сокращению. Меньше ли «белых воротничков?» (Вечерний Ленинград, 02.08.89) [Новиков 2000: 39–40]. С другой стороны, возрождаются, пока в качестве иронических обозначений, некоторые фразеологизмы, бытовавшие до революции в России, например «государево око» — название учрежденной Петром Первым должности генерал-прокурора.
«Энциклопедический словарь крылатых слов и выражений» сообщает, что впервые выражение было употреблено самим Петром Первым. Представляя Сенату первого генерал-прокурора Павла Ивановича Ягужинского, император произнес: «Вот мое око, коим я буду все видеть» [dic.academic.ru/dic.nsf/dic_wing-words/1929/Oko]. Ранее, составляя первую редакцию должностной инструкции, Петр так определил статус генерал-прокурора: «Оный чин есть око наше и сердце всего Государства [там же].
В современных СМИ: «Око государево помолодело… На этой неделе сменилась эпоха в главном надзорном органе Татарстана — прокуратуре республики» (БИЗНЕС-ОНЛАЙН, 29.03.13); «Зоркое око государево» (загол., о работе прокуратуры Пуровского района — Северный луч, 16.01.14).
Наконец, появляются новые устойчивые выражения. См., например: «Оборотни в кабинетах» (загол., Нов. газ., 19.04.04) — о коррумпированных чиновниках; возникло на базе появившегося в 2003 году словосочетания «оборотни в погонах» — название акции МВД по разоблачению тех работников органов внутренних дел, которые использовали свое служебное положение для прикрытия преступной деятельности (подробнее о сочетаниях, построенных по этой же модели, см. ниже, в разделе «Оценочные метафоры», сс. 162–163).
Б. Номинации-антропонимы.
