Сама себе фея

— Машунь, надо, чтобы ты подъехала к Электронике.

И ничего не сказал больше. Такое впервые. Никогда у них нет секретов друг от друга. Они всегда знают друг о друге абсолютно всё. Самое плохое и хорошее. Это их самый главный закон в жизни.

Машутка выпрыгнула из маршрутки прямо к Саше в объятия. Поцеловались, и он повёл её к машине, серебристой одиннадцатой Ладе.

— Знакомься, это — Паша. Как тебе машина?

Маня, конечно, немного прибалдела. Принемела. Прирастерялась. Почувствовала в животе сумасшедший танец обезумевших от счастья бабочек. Оглянулась по сторонам. Вроде не спит…

— Ну, ты проедься, как она тебе?

Маруся как раз училась на права. На всякий случай, пока деньги есть.

Села с важным видом, проехалась вперёд, развернулась, назад. По сравнению с пятёркой, на которой она училась, здесь руль крутился сам. Мария выпорхнула из-за руля, посмотрела на Сашу абсолютно счастливая и влюблённая, как всегда. Крепко обняла.

— Берём?

— Да, я ж не знаю, так очень хорошая, а в остальном?

Через полтора часа машина стояла у подъезда. Саша уехал на работу. Маша сидела в ванной, лила себе в лицо ледяным душем, и слёзы стекали вместе со струями воды, растворяясь в пене, которой Мария себе набухала от души. Мысли скакали во все стороны, бились, наскакивали друг на друга… В ушах звучало: «это тебе на тридцать лет подарок».

Машенька полюбила Сашу в первую же секунду знакомства. Или она его любила и будет любить всегда. Просто они в очередной раз встретились в Вечности.

Оберег объятий (сон)

Маруся вышла из купели. Босые ноги уютно шлёпали по деревянным ступенькам, уходящим в воду. Глубина реки возле берега была с головкой. Вода чистая, плотная, густая, как ртуть. Выглядела тёмной и по-волшебному манящей.

Маша обмоталась белоснежным полотенцем и оглянулась. Всё вокруг было залито тёплыми солнечными лучами. Сосновый высоченный лес упирался тёмно-зелёными макушками в чистое иссиня-голубое небо. Маня очень любила такой контраст, именно солнце, сосну, небо… Вокруг со всех сторон виднелись тёплые, бескрайние поля созревшей пшеницы.

«Как же прекрасно создан этот Мир! Благодарю, Вселенная!» — Маруся всегда видела и всегда благодарила. Где-то невдалеке очень сильно ухнуло. Маше захотелось походить по полю. Но стоило ей сделать шаг…

— Это может быть опасно, Мария Александровна.

— Опаснее, чем здесь? — грустно улыбнулась Маша.

Неизвестно, зачем ей захотелось перед своим Днём рождения аж сюда, почти в самое пекло, на свою родину в город Боярка под Киевом. Она не была здесь с семи лет. Здесь даже не было родных — когда-то мама поехала сюда в гости и родила её. Сейчас ей за сорок, и ей о-очень захотелось, просто невероятно как захотелось в эти места. В саму Боярку попасть никак не смогла. Примерно, под город — удалось. Пришлось задействовать все свои связи, связи связей и вообще сделать что-то уму непостижимое, чтобы попасть в пекло боевых действий.

Но Маша знала, что просто так ничего не бывает. Если так тянуло, значит, на то у её души есть свои причины.

Шла по полю и молча гладила пшеницу. Мыслей не было. Она — часть всего.

Отвлёк шорох. Три огромных военных вертолёта летели так низко, что, казалось, касались колосьев. Крались тихо и медленно. Маруся знала — свои. Поняла, что за ней. Развернулась и пошла к охотничьему домику в лесу. Одежда осталась у реки. Вертушки крутились. Значит, времени мало, и придётся лететь без трусов, в полотенце.

На пороге, широко расставив ноги, стоял военный: крепкий, с обветренным большим лицом. Серые красивые глаза врезались буравчиком, потом смотрели ласково. Мужчине было за пятьдесят.

— За мной, да? — Маша своей улыбчивой наивной непосредственностью не оставляла выбора, как улыбнуться в ответ.

— За вами. Где ваши вещи?

— У реки. Хрен с ними.

— Документы?

— Документы и любимая вилка здесь.

«Любимая вилка, мать её, могу же сморозить такой бред, что не передать буквами!» — Маруся немного разозлилась на себя, но виду не подала. Она знала, что её принимают за немного «неалё», на своей доброй волне любви, так что вилка никак и ни на что не повлияет. Женщина улыбнулась сама себе. Стояла в полотенце и с дамской сумкой, в которую и буханочку хлеба, если что, можно положить.

— Павловский, забери у дамы вещи, — обратился к парнишке военный.

Маша вдруг развернулась и пошла прямо к старшему. Подошла, обняла крепко, чуть дольше, чем положено, и поцеловала в щёку:

— Вернётесь домой целый и невредимый. И все, кого обнимете, тоже будут под покровом защиты.

У Павловского глаза вылезли из орбит почти в буквальном смысле. Самого грозного генерала Григорьева — вот так, в охапку! Какая-то бабенка в одном полотенце. У парнишки рот открылся и закрылся только, когда эта красивая худенькая женщина подошла и к нему и обняла и крепко поцеловала и его в щёку точно также:

— И ты вернёшься целым и защитишь всех, кого обнимешь.

У Алексея Ивановича Григорьева что-то ёкнуло внутри, когда эта писательница внезапно обняла его, что-то почувствовал он глубоко и поверил ей сразу, да и женщина выглядела в этот момент, будто не отсюда.

Первым очнулся генерал:

— Отставить нежности, некогда! — рявкнул так, что Мария подпрыгнула и чуть полотенце не потеряла.

В вертолёте Маша с теми же словами обняла пилота. Генерал нервничал. Точный квадрат и, судя по времени, уже должно быть не видно солнца от взрывов, его разведка не ошибается… Поднялись и тихонько улетели.

Никто не знал, что в это время недалеко в расположении ВСУ происходила какая-то чертовщина, и абсолютно все орудия перестали стрелять. Просто ни у чего не работал спусковой механизм.

Григорьев, Павловский и ещё много-много военных, кому они передали защиту объятий доброй и удивительной Марии Александровны, все остались живы и частенько с ними случались чудесные истории, которые заставляли верить в оберег от писательницы и передавать его дальше своим братьям по оружию.

Авария (от первого лица)

Сначала были Одноклассники, потом Инста (соцсеть признана экстремистской и запрещена в РФ), сейчас выбрала Вк.

Я всегда выбираю интуитивно, то, где комфортно. Инстаграм (соцсеть признана экстремистской и запрещена в РФ) — это моя работа. Одноклассники стали немного грязноваты. В Вк — те люди, общество которых мне экологично.

И сейчас я поделюсь здесь открыто своими мыслями и эмоциями после аварии.

Здесь ведь неизвестно то, о чём хочу «развести антимонию», как говорил мой дедушка. Я и могу развести её только благодаря прошедшему времени.

Двадцать пятого декабря я поехала к маме с Дашей, Гришей и Мишей. Была офигенная метель, в такую я ездила и днём и ночью уже тысячи раз. По Курской трассе на подъёме при моей скорости пятьдесят-шестьдесят километров в час УАЗ начал вилять. Неслась вниз, встречка, и я ушла в кювет. Отбойника не было. Высота обочины около двух метров. Я постаралась вырулить, чтобы удар пришёлся на меня, частично получилось. Потом мы ударились крышей, перевернулись через левый бок и встали на колёса. Я оглянулась — все живы, отлично.

Вышла. Газ шипит. Знаю, что не взорвёмся — это отдельная история, обязательно расскажу, но потом. Сначала достала Дашу. Она, скорее всего, впервые в своей жизни не пристегнулась — сильное сотрясение, растяжение шейных позвонков, сильный ушиб спины. Даша головой выбила стекло сзади водителя и прижала Гришу, у него — небольшая шишка. Миша пристегнут, но лямки сброшены — рассёк кожу под глазом.

Остановилось очень много машин. Столько, что, честно, впервые видела так много, хотя по трассам мотаюсь часто. Может, если бы не встречка, я бы и выровнялась, остановилась, проматерилась, поблагодарила Бога и, успокоившись, поехала дальше.

Если бы…

Это «если бы» в разных вариациях преследовало меня трое суток. Оно душило и не давало жить. Свет был не светом, воздух стал слизью. Если бы…

Во вторник я спала ещё и утром до обеда, после чего наконец-то пришла в себя.

Если вдруг окажетесь в такой ситуации, то надо напомнить гайцам написать в протоколе о несоответствии дорожного покрытия. Сами они могут и не написать — в моём случае именно так и вышло. Но у них там ГОСТовские нормы по часам, и тоже не вариант, что попадёте, но чаще попадёте — это если после аварии вы в разуме и способны рассуждать чуть дальше, чем две скорые с детьми.

Если у вас есть хоть малейшее чувство, что «что-то не так», пусть и не объяснимо, просто хрен знает почему, сядьте в безопасное место и сидите или находитесь там — это с вами разговаривает ваша душа в попытках уберечь.

Это всё советы исходя из этого опыта. Советы всех, кто точно знает, как надо было мне там делать, мне не интересны. Я за рулём почти семьсот тысяч километров, в любую погоду и время суток. Я знаю, что поступила единственно верно. Если есть опыт на подобной машине, в подобной ситуации, то это другое дело.

Если честно, то было морально тяжёло собирать себя в кучу. Нервы забарахлили окончательно после всех многолетних жизненных испытаний. Слава Небесам, потрясение пережила и теперь знаю, что это — точно последнее.

УАЗ потихонечку начали собирать.

Жизнь прекрасна, что она есть. Что у тебя всегда есть выбор. Я выбрала жить, поэтому мы не взорвались ни при ударе, ни потом. На скорой сказали, что обычно после таких аварий отдирают обгорелые трупы, а мы сидим и шутим. С Гришей и Мишей в скорой под вой сирены пели «Луна-луна. Сеты-сеты» любимая Миши. А меня прорвало реветь как раз, а нельзя. Когда ты в скорой, сирена звучит здец как жутко, и детям стало страшно. А Дашу везли в другой машине, так как кто-то определил, что она перестала быть ребёнком, и ей совсем не страшно без мамы, она взрослая, очень металлическая и справится со всем сама. Благодарю Мир, что есть Вотсап и наша семейная группа, в которой постоянно кто-то что-то писал, чтобы не сойти с ума от боли и страха за другого. Мы боялись, что компрессионный перелом — так сильно болела её спина. Я тогда сразу написала ей, что обязательно что-то придумаю, чтобы на Новый Год была дома, и даже придумала что-то «на черновик», слава Богу, что не пришлось думать «начисто».

Завтра Маше сорок два года

— Сорок два, — произносила вслух Маруся и прислушивалась. Много это или мало? Когда Маняня была маленькой, и не очень маленькой (примерно в пятнадцать лет), ей тридцатилетние казались уже одной ногой в могиле. Старые, но ещё не совсем ветхие. Машка улыбнулась-

— вспомнила, как в двадцать пять она прыгала с табуретки, так как ожидалось, что старость накроет именно в эту дату, и суставы не выдержат и рассыпятся. Прыгала нормально, несколько раз, а старость колени не накрыла, хотя только сейчас её осенило: а если б правда рассыпались при первом прыжке-эксперименте? Но Маша есть Маша — надо пробовать всё, а там разберёмся.

Сорок два — её любимая цифра. Четыре, а за ней — два, половинка от четвёрки, классное число! В голове было традиционно: многоголосно, интересно. Маня не обращала внимания на гомон мыслей, она так много думала, что, если вникать, то можно и с ума сойти. Ну вот причём тут любимые цифры?..

«— Интересно, это уже полжизни, или я буду жить ещё дольше?

— Не, какие полжизни?! У тебя в роду все долгожители по женской линии, конечно, ещё не полжизни!» — мысли выползали и выкрикивали важное сквозь неутихающий гомон.

Маша договорилась сама с собой, что не будет так уж масштабно и вообще далеко заглядывать. Наверное, нужно оглянуться, подвести итоги, так же принято, а не проживать свой столетний юбилей, хотя… Это же практика есть такая: представляешь себя, отмечающей юбилей, сто лет. Кто ты? Где ты? С кем ты? И анализируешь, верно ли сейчас всё делаешь…

Маруся представляла себя озорной худенькой бабулькой в белом платьишке среди кучи детей. Много внуков, правнуков и праправнуков, и она смеётся, и ей хорошо и счастливо, и все её любят. А за руку её держит зеленоглазый седой дедулька, и они нежно любят друг друга. Аж прослезилась. Так, значит, всё верно с этой стороны.

По итогам всё тоже было хорошо. Мария училась на психолога и уже практиковала — эта её детско-взрослая мечта сбылась в прошлом году. Пять детей и крепкая дружная семья- это тоже её самая детская мечта, и она воплотилась в реальность.

Оглядываясь назад именно на последний год, Марусе хотелось молчать. С благодарностью молчать в Мир. Мир знал всё и так, Маша ведала и любила. Её жизнь стала ещё лучше за этот год. Маша обрела себя, как женщину, и это было самым важным за это время. Это было самым нужным ещё с более раннего возраста, но Мария точно знала, что всё приходит вовремя, тогда, когда ты готова, и когда тебе нужно. Это был очень непростой год — ровно пополам его разделила авария. Маша замерла от воспоминаний и понимания, что так она замерла и в жизни. Ровно на три месяца. Но в то же время Маруся была благодарна аварии — та послужила толчком для развития её внутренней силы.

И, конечно же, писать. Маша решила писать так, чтобы её читали. Да, ей хотелось большой аудитории, потом, может быть, публиковаться, но писать и писать. Две недели назад Мария создала канал. Итоги этого действа подводить она будет уже в следующем году.

Маруся глубоко вздохнула и улыбнулась — итоги прекрасные, будущее тоже интересное, отличненько! Она уже знала, что готовит ей семья, примерно знала, как будет завтра проходить день. Поэтому и итоги сегодня, а завтра — праздник!

Неидеальная мама

Марусю многие воспринимали, как идеальную маму. Но она себя такой не считала вообще. Да, в последнее время она стала намного осознаннее, спокойнее и мудрее. Хотя мудрой она была всегда, а вот осознанности и уравновешенности порой не хватало.

Когда выросли старшие дети, Маша ощущала себя их ровесниками. Здесь ей пришлось научиться не перешагивать грань панибратства и соблюдать дистанцию родителя. Слава Небесам, женщине это удавалось легко. Ей было просто и комфортно общаться с молодёжью, она любила всех друзей детей, и все друзья детей в ответ любили тётю Марусю.

Детей у Мани было пятеро. Дом большой. Старшие в институтах, средний в школе, один — первоклашка только будет, и один ходит в садик. Машуня помнила своё детство, когда бабушкин строгач лишал её речки, гулек и дискотеки. Когда были постоянные огород, ягоды, дом. Поэтому она никогда не заставляла детей что-то делать, но они сами помогали ей по мере возможности.

Когда сейчас Маняня ложилась и притворялась мёртвой, у неё нигде ни в теле ни в уме не было ни капельки стыда за своё безделье.

— Я практикую шавасану, Сашуль, — улыбалась мужу, тот её целовал, и Мария уходила на перезагрузку. То проваливалась в сон, то выныривала под дикий крик дерущихся мелких и строгий голос мужа. Потом проваливалась заново и выныривала, чтобы сменить дислокацию к малышам — уложить спать, но засыпала мгновенно первая под возмущённое Гришино:

— Мам, ну ты что, спишь уже, что ли?

Просыпалась Маруся всегда в хорошем настроении. Абсолютно. Перечитала кучу литературы и вывела свою идеальную формулу идеального утра. Но настроение после не всегда зависело от неё, тут ещё Мария не до конца разобралась, от чего дальше шла реакция в теле и чувствах.

Когда она спускалась и хотела традиционно выпить натощак стакан горячей воды, а видела в раковине гору посуды, то иногда из состояния абсолютного умиротворения и гармонии лишь ласково думала о негодных и таких неаккуратных детишках. А в другие моменты её накрывала волна праведного гнева, и закручивало в штопор сумасшедшего торнадо гнева.

В такие минуты, а такое могло быть и не с утра, но не чаще раза в месяц, вся семья пряталась по комнатам, прекращая любые споры и оговорки, и ждали, когда ураган-Мария Александровна перебушует и иссякнет. Маша ругалась, кричала, стучала дверцами от шкафа, била разделочной доской по крышке стола, грозила и угрожала, плакала — выплёскивала всё, что успело поднакопиться внутри после прошлого катаклизма, по полной! Кто-то, самый смелый, спрашивал, всё ли и, если не всё, то попадал под раздачу.

В эти минуты никто на неё не обижался. Все знали, что права, что устаёт, что она — опора всего, что было, есть и будет, что ей надо выкричать тяжесть женского быта, и потом она снова будет идеальной никогда не кричащей мамой и женой. И, конечно, дня три в доме всё само мылось, убиралось на свои места, обувь стояла в рядочек, стирка была в стирке, и полотенце не валялось на сушилке комом на вещах, которые идеально ровно были развешаны и высыхали.

Маруся ходила тихо и довольно улыбалась, знала, что завтра-послезавтра снова будет спотыкаться об машинки, медитировать с любовью, пока моет посуду, наступит на лего и в очередной раз сама собой восхитится, что уже давно не рефлексирует — ступни привыкли, ведь самому старшему сыну уже больше двадцати лет.

Машка, как качели

Машка — она такая, как качели… Сделанные в СССР. Почти чугунные. Еле раскачаешь, но, если раскачала — не остановить. Не подходить — убьёт, пока солнышко будет вертеться пушинкой…

Ей и самой иногда страшно становится, пока летит, но любой страх Маруся трансформирует в энергию с положительным вектором. Вообще Манюня — такой человек, который свято верит в Любовь во всех её проявлениях и в добро. И не надо с ней спорить, что люди бывают злые или ещё какие, она зааргументирует собеседника добрыми примерами из её насыщенной жизни. А когда эти качели в полёте от всего сердца за добро, лучше под железные аргументы не становиться — сотрясение обеспечено. А Маша скажет, что нефиг очевидное отрицать — это кармический бумеранг и саданул в лоб.

Мария и в делах — качели. То не шелохнётся, а то понеслась с ветром в ушах, аж пятки сверкают на фоне облаков в лучах солнца. И в едином полёте души и тела Маня творит и сотворяет всё легко, красиво, с любовью, быстро и как надо, в идеале. Потом качели замирают. Выдыхает сидит — ни ног, ни рук, но очень довольная сотворёнными за сегодня делами и знает, что завтра замрёт снова, пока не наберётся сил.

Маруся наконец-то приняла себя такой, какая есть. Перестала сама с собой спорить, разжигать внутри скандалы, что так вот нехорошо, надо каждый день и час, а не за один раз свернуть все горы и поставить заново. Она знает, что не получится хорошо и качественно, если через колено загибать себя наизнанку.

Маняня знает, что из состояния любви и «хочу» можно сделать во много и много раз больше, чем заниматься безрезультатной имитацией бурной деятельности.

Небеса и Мария

Маша росла чудесной девочкой. Для всех она была обыкновенным ребёнком. Бабушка так и говорила: «Ты — простая, совершенно обыкновенная девочка. Не лучше и не хуже других». И вроде бы ничего обидного Манюня не слышала в этих словах, но что-то ей не нравилось в этом «не лучше и не хуже». В зеркало Маруся смотрела всегда мельком, ибо нечего перед ним выкручиваться (тоже бабушкины слова).

Но, когда Мария выходила на улицу и поднимала глаза к небу, то чувствовала в себе огромную силу и ощущала себя Хозяйкой. Как у Бажова Хозяйка Медной горы, а здесь… девочка не очень понимала, хозяйка чего она.

На её улице стояла колонка. Колонка была, наверное, чугунная (так ей казалось), нажимаешь и сначала появляется звук необычный: металл с водой танцуют; а потом бежит сильная струя сверкающей чистой вкусной воды. Рядом с колонкой с одной стороны росла плакучая ива, а с другой лежал какой-то необычный камень. Не маленький и не громадный, но всё-таки большой. Лежал наполовину в земле, весь серый с тёмными вкраплениями будто мелких камушков. Не колючий, немного шершавый, но больше гладкий.

Машенька частенько ходила к нему, когда на улице бушевала непогода. Она становилась на камень, поднимала глаза к небу, широко раскидывала руки и шептала прямо в Небеса. Маруся разговаривала с ветром, и он её слышал. Она просила дуть тише, и ветер начинал замедляться. Маша просила дождь переждать, пока она добежит куда-нибудь, ливень превращался в изморось, и девочка успевала добегать до музыкалки практически сухой. Кто-то скажет «фигня и выдумки», но Мария Александровна вспомнила вдруг о своих способностях в 42, и теперь утром и вечером, когда надо отвозить и забирать детей в сад и из сада, дождь не идёт.

Ещё Машуня любила меловую гору. Там, где она выросла, была меловая гора. Большая, но не великая.

Маруся любила ходить туда одна. Она забиралась на неё, садилась на самый край и смотрела на свой посёлок. На реку, лужок, на сахарный завод, вагоны и тепловозы, на дома, утопающие в садах и перепутанные паутиной проводов и, конечно же, на небеса над этой прекрасной землёй.

У Машки в сердце было столько любви ко всему живому и неживому, ко всему, что рядом и далеко, но дышит одним воздухом и питается одним с нею Солнцем, что иногда она просто плакала. Сидела на краю своей земли, и слёзы текли от счастья, что она есть. Тогда Манька стыдилась своих слёз — плакать было не дело, росла она с пацанами, а там реветь было позорищем! Поэтому девочка и ходила на своё любимое место почти всегда одна.

Ещё у Маши была тайная подруга, которой она рассказывала все свои беды и радости, всё-всё, как на духу. Та всегда её выслушивала от слова до слова, тихо улыбаясь, и казалось, что всё понимает, принимает и забирает боль малышки себе, а её обнимает своими лучами, рассеивая мрак и темноту в прямом и переносном смысле. То была Луна. Луна мудрая, Луна молчаливая, Луна, которая знает все истины Вселенной и старается сквозь тихий свет передать их на Землю.

Марусенька смотрела на неё и видела глаза, нос и слегка улыбающийся рот. В полнолуние Маня шла на меловую гору, садилась на самый-самый краешек земли и почти могла обнять свою верную старшую подругу.

Тихо и хорошо. Спокойствие, гармония и умиротворение окутывали весь спящий посёлок. Если бы бабушка или дедушка узнали, что внучки нет дома, то пару, если не тройку часов лекций о недостойном поведении ей обязательно пришлось бы выслушать. Но Маша была готова идти на такой риск, чтобы в ясную погоду так близко встретиться со своей волшебной подругой. Шла тёмными улицами, где-то лаяли собаки, но вокруг — ни души. Совсем не страшно. Сказочно, удивительно и волнительно происходили такие встречи. Луна ждала, Маруся улыбалась и делилась всем, что накопилось в её сердечке. Так девочка могла сидеть и час и больше; потом, спохватившись, что уже поздно, посылала воздушный поцелуй своей любимице и быстро вприпрыжку бежала домой. Луна провожала маленького человечка до дома, ласково освещала путь и уходила, отдавая право сверкать лишь звёздам на тёмном бархате бескрайнего небосвода.

В такие ночи Машеньке не снилось ничего. Ей становилось легко на душе, сердце излучало ещё больше любви, и обыкновенная девочка продолжала с необыкновенной силой любить эту жизнь и этот чудесный Мир.