Помоги проекту - поделись книгой:
Чтобы стать настоящей акушеркой, мне предстояло принять 40 родов.
– Вы уже выбрали имя? – спросила я родителей немного погодя, пока взвешивали их новорожденного сына.
– Джек Дэниел, – мама хитро улыбнулась папе. – Потому что именно этот виски мы пили в ночь, когда он был зачат. Его зовут Джек Дэниел Джонс.
Я не могла перестать хихикать. Теперь я точно никогда не забуду своего первого ребенка. Я вышла из палаты, с трудом веря в то, что только что сделала, но еще и с гордостью – ощущая себя уже полноценной частью команды. Все тело гудело и покалывало от адреналина. Я не могла сдержаться, на глазах выступили слезы. Слезы счастья.
– С тобой все в порядке? – Беверли успокаивающе положила руку мне на плечо.
– Да. Я… Это просто… Ух ты! Боже, было потрясающе.
– Да, это так, действительно, – она рассмеялась.
Мне все еще не верилось, что я помогала ей при родах. Я пережила самое большое удовольствие в своей жизни. А это означало, что я на шаг приблизилась к тому, чтобы стать настоящей акушеркой. Осталось всего тридцать девять родов, прежде чем я смогу получить специальность.
Беверли была отличным наставником. Она поощряла мои остановки на каждом сложном моменте, чтобы я все поняла, подталкивала меня делать то, чего я боялась, и помогала преодолеть любые трудности. Я не всегда была счастливой и уверенной в себе акушеркой, как сейчас, и родильное отделение не являлось моим вторым домом с самого начала. Во-первых, это была странная, чужеродная среда, где повсюду сновали очень важные врачи и акушеры и разговаривали друг с другом на языке, который я не всегда понимала. Мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы применить знания, полученные в университете, к практической стороне ухода за женщинами в родильном отделении.
Вливаться в медицинский коллектив оказалось сложно, но в итоге я поняла, что акушерство – это командная работа, и все здесь друг другу помогают.
И я должна была обрести уверенность в том, что смогу держать себя в руках, когда заговорю с врачами и другими старшими членами команды. Поначалу они казались невероятно грозными, но Беверли не позволяла мне прятаться за ее многолетним опытом. Она поворачивалась ко мне всякий раз, когда врачи задавали вопрос, побуждая меня высказывать свои мысли. Таким образом, мне пришлось выбраться из скорлупы, и в течение следующих нескольких месяцев я помогала наставнице с десятками других родов. Изо дня в день мы сталкивались с ситуациями, дававшими мне новый опыт, навыки и умение справляться с различными осложнениями. Лучше всего я усвоила то, что акушерство – командная работа. Всегда было интересно помочь женщине родить, но, когда что-то шло не по плану, вся команда находилась рядом, чтобы помочь. Мои коллеги были обучены и опытны: каждый знал, что делает, и вся бригада работала как хорошо отлаженный механизм. Я научилась доверять профессионалам, окружающим меня, и заняла свое место в команде.
Хотя я каждый раз старалась изо всех сил, происходили и взлеты, и падения. И был один или два случая, когда я не вполне оправдала свои ожидания. Я училась уже шесть месяцев и работала в ночную смену, когда меня вызвали в операционную, чтобы я впервые посмотрела на кесарево сечение. Я читала книги о данной процедуре, поэтому думала, что знаю, чего ожидать. Но в тот раз я впервые оказалась в операционной: ничто не способно полностью подготовить вас к тому, чтобы увидеть все это вблизи. После того, как я намылась, мне сказали, где встать, чтобы я хорошо видела все происходящее, но дали строгие указания касательно того, что я могу трогать, а что – нет. У каждого члена операционной бригады была своя задача, и все они работали быстро и тихо, озвучивая показания и подбадривая будущих родителей во время операции. Передо мной стояла одна цель – просто наблюдать. Так я и сделала.
До первого кесарева сечения в своей практике я не задумывалась, как работают мышцы и насколько они сильны: врачам приходилось применять грубую силу, чтобы вынуть ребенка.
Я видела, как анестезиолог осторожно делает спинальную анестезию[7]. Затем женщину уложили на операционный стол и вставили мочевой катетер. Это было важно, так как тело пациентки онемеет ниже пояса, и женщина не сможет встать, чтобы после операции сходить в туалет. Ординатор и врач-ассистент[8] начали пальпировать живот, проверяя, где выполнить первый разрез. Затем они приступили к операции и рассекли живот длинным глубоким надрезом. Казалось, что он проходил от одного бедра до другого, хотя составлял, вероятно, всего десять-пятнадцать сантиметров. Это был только первый слой кожи. Затем они сделали еще один надрез по слою желтого жира, который обнажил толстые мышцы живота. После ординатор и консультант положили руки по обе стороны от ярко-красных сухожилий и начали разводить их в стороны, растягивая мышцы. Я была ошарашена. До этого момента я никогда по-настоящему не задумывалась о том, как двигаются мышцы. Оказалось, что, чтобы добраться до плода, нужно применить грубую силу. Конечно, пациентка ничего не чувствует. Но по тому, как врачи напрягались и откидывались назад, было видно, что им пришлось приложить немало усилий, чтобы раздвинуть мышцы и освободить место для ребенка. Зрелище захватывающее и ужасное одновременно: я смотрела на женщину, которую буквально выворачивают наизнанку. В этот момент я услышала звон в ушах.
Когда мышцы растянули достаточно далеко друг от друга, я увидела большой розовый мешок – матку. Она была очень светлого цвета, и на ней проступали маленькие сосуды, бегущие вверх и вниз. В голове у меня все плыло, как будто она была набита ватой. Затем ординатор сделал небольшой надрез в матке, высвобождая жидкость, и медсестра инструментом, похожим на насадку для пылесоса, начала высасывать воды вокруг ребенка. Свистящий, сосущий звук заполнил операционную, пока жидкость исчезала в толстой трубе. Затем ординатор погрузил руки в матку, и оттуда появилась головка малыша.
Я только успела заметить, как дальше вытаскивают тело ребенка, и осознала, что начинаю терять равновесие. Под ногами словно открылся люк: я падала и ничего не могла с этим поделать. Через несколько секунд силы покинули мое тело, и я рухнула на пол. Я почувствовала, что кто-то стоит рядом, – меня усадили к стене.
Почему-то дети любят рождаться именно ночью, поэтому работа в ночную смену оказалась для моего обучения очень продуктивной.
В голове странно пульсировало, и все чувства смешались. Я не полностью потеряла сознание: могла видеть, что творится вокруг, но почти ничего не слышала – все происходило будто в вакууме. Кто-то протянул мне стакан с водой, и я сидела там, на полу в операционной, потягивая воду, в то время как эта женщина впервые встретилась со своим ребенком. Нельзя было почувствовать себя в более дурацком положении, даже если попытаться! Врачи зашивали пациентку, и все просто переступали через меня, игнорируя тот факт, что одна из их студенток-акушерок лежала на полу. У меня закружилась голова, и я почувствовала такую дрожь, что не была уверена, смогу ли встать. К счастью, как только женщину выкатили из операционной, две любезные медсестры подняли меня на ноги и отвели в комнату для персонала. Там меня угостили горячими тостами с маслом и сладким чаем с молоком, пока ко мне не вернулись силы. Прошло еще минут десять, и я почувствовала себя гораздо лучше. И тут, о боже, меня охватил стыд!
– Мне так неловко, – простонала я.
– Не беспокойся об этом, – сказала одна из медсестер, снисходительно улыбаясь. – Во всяком случае, ты не первая. Не поверишь, сколько у нас было обмороков в этой операционной.
– Правда?
– Врачи-ассистенты выходят и падают в коридоре почти каждую вторую неделю. Это нормально. Ты привыкнешь, не волнуйся.
Так и случилось. Я ко многому привыкла. Каждый день я упорно трудилась, чтобы применить на практике то, чему научилась в университете. И к середине второго курса я уже приняла сорок родов, что было магическим числом, необходимым для получения специальности. Работа в ночную смену помогла: дети обычно рождаются именно в это время, так что мне удалось довольно быстро добиться поставленной цели. Но не имело значения, скольким младенцам я помогла появиться на свет, эта душераздирающая радость, когда я становилась свидетелем рождения новой жизни, ошеломляла меня каждый раз. Сначала Беверли была со мной постоянно, стояла за спиной, поддерживала и давала обратную связь один на один, настаивала, чтобы я делала перерывы, даже если у нее самой не получалось отдохнуть. Она присматривала за мной, напоминая, что я должна поесть и попить. Но чем дальше я углублялась в обучение, тем чаще мне приходилось делать все самостоятельно и принимать роды без ее помощи.
Рождение ребенка – это настоящее чудо. Даже полностью промокнув в амниотической жидкости и первородном кале, я думаю именно об этом.
К началу второго года, если роды проходили без осложнений, Беверли оставляла меня совершенно одну и только время от времени заглядывала – убедиться, что все в порядке. Однажды я помогала женщине, шейка матки которой была полностью расширена. Она стояла на четвереньках, склонившись над кроватью и тужась. Я уже приготовила набор для родов. Он состоял из мягкого детского одеяла, стерильной простыни, двух металлических щипцов Спенсера Уэллса, пары пластиковых зажимов, ножниц для эпизиотомии[9], ножниц для пуповины, коврика для беременных, пяти тампонов (все с рентгеновской нитью[10]), почкообразный лоток (для плаценты) и небольшую миску, используемую для последующего мытья или сбора мочи, если нам нужно ввести катетер.
Я стояла у нее за спиной в перчатках, готовая принять ребенка. Я видела, что сейчас все начнется, но не знала, чего ждать. Может быть, это голова? Я наклонилась ниже, чтобы лучше видеть, но все, что могла рассмотреть, – большой плодный пузырь, приближающийся, как гигантский белый воздушный шар. Где же голова ребенка? Я придвинулась ближе, чтобы выяснить, не следует ли она за плодным пузырем. Хм-м… Нет, ничего. Я подошла еще ближе. Плод продвигается? Где же он? Теперь я была всего в нескольких сантиметрах от роженицы, и вдруг пузырь лопнул прямо на меня. Я промокла с ног до головы.
О боже. О нет.
Я закрыла глаза. Густая, липкая жидкость стекала вниз, мое лицо было целиком в меконии – какашках младенца! Я чувствовала, как грязно-зеленая жижа стекает с головы и пропитывает одежду. Фу-у-у! Она была у меня даже во рту! В этот момент открылась дверь, и вошла Беверли.
– О боже! – воскликнула она, увидев меня, и зажала рот рукой, чтобы подавить смешок. – Только посмотри на себя!
– Э… Помоги, пожалуйста? – взвизгнула я.
– Ну, Пиппа, – Бев уже смеялась в открытую. – Давай приведем тебя в порядок.
Она схватила стопку бумажных полотенец и вытерла мне лицо. Потом стянула с меня перчатки и фартук и подала мне новые.
– Ох! – роженица издала напряженный стон.
Я знала, что женщина тужится, так что каждая минута была на счету. Я снова натянула перчатки и присела на корточки: нельзя было оставлять ее, она же рожала! И действительно, через несколько минут прекрасная малышка появилась на свет, и я поймала ее, все еще покрытая слизью и липким первородным калом.
Момент рождения ребенка всегда вызывает эйфорию, и в этот раз все произошло так быстро, что мама и ее партнер оказались застигнуты врасплох. Они плакали от счастья, и я тоже, охваченная радостью, буквально плыла по воздуху, когда выходила из палаты. Я понеслась по коридору к сестринскому посту, мокрые волосы все еще прилипали к голове, а на одежде оставались пятна слизи, но на лице сверкала улыбка до ушей. Две акушерки на посту медсестер одновременно вскрикнули, увидев меня.
– Черт побери! Что с тобой случилось? – спросила одна из них.
– О да. Я совсем забыла об этом. Я насквозь промокла в амниотической жидкости[11].
– Пиппа, тебе надо вымыть голову, – сказала Беверли, подходя ко мне сзади. – Ты не можешь так ходить.
Наши дамы теперь никогда не забудут подобного потрясения. Поэтому я быстро приняла душ, собрала волосы в конский хвост, переоделась в чистый халат и побежала обратно в палату, готовая продолжить смену.
Справедливости ради надо сказать, что за три года обучения я сильно повзрослела. Я поступила на курсы наивной и неопытной семнадцатилетней девчонкой, но к двадцати уже была другим человеком. Я успела повидать в жизни гораздо больше и теперь знала, как справляться с любыми чрезвычайными ситуациями. Мне помогло не только родильное отделение. Время, проведенное в больнице на приемах, также стало настоящим откровением.
В акушерстве мне нравится работа с людьми и непредсказуемость каждого дня и каждых родов.
В рамках курса мы должны были провести несколько недель в разных отделениях, чтобы улучшить основные сестринские навыки. В первый раз меня назначили в отделение неотложной помощи, куда люди попадают после того, как их осмотрели, и где ждут госпитализации. Там мне пришлось столкнуться со всевозможными критическими ситуациями: с пожилыми людьми, которые падали с лестниц, с передозировками, острыми болями в животе, переломами костей, алкоголиками, жертвами инсульта, больными слабоумием. На самом деле такими были все пациенты, ожидавшие, когда освободится койка. При всех этих болезнях и непредвиденных сложностях мы должны были выполнять общую сестринскую работу, такую как измерение артериального давления, взятие крови, наблюдение за показателями, установка катетеров, введение лекарств. И мне это нравилось. Не обязательно сама работа. Мне нравились люди и непредсказуемость рабочего дня.
Одна женщина, Эстелла, стабильно попадала туда каждую субботнюю ночь, выпив антифриза. Я бы не назвала это серьезными попытками самоубийства – скорее криками о помощи. Она была молодой девушкой, подростком, и у нее в семье была явно непростая ситуация. Так вот, оказывается, что противоядием от употребления антифриза является водка. Поэтому всякий раз, когда Эстелла появлялась в отделении неотложной помощи, нам приходилось вскрывать бутылку водки и либо давать ей чистый напиток в небольших дозах, либо смешивать с апельсиновым соком. Каждые два часа я должна была приносить ей порцию спиртного, пока к четырем утра в воскресенье она не становилась как маринованная редиска.
– Чувствую себя немного нелепо, давая ей напиваться, – призналась я другой медсестре.
– М-м-м… – отозвалась она. – Почти так же, как если бы она делала это нарочно, чтобы законно напиться?
– Не думаю. Для подростка она идет на крайние меры, чтобы получить немного алкоголя, в то время как, вероятно, могла бы просто купить несколько бутылок в ближайшем магазине.
– Да, но здесь она получает алкоголь бесплатно. Ну я просто говорю. Эстелла ведь появляется здесь каждые выходные, и всегда происходит одно и то же. Можно подумать, что если бы она действительно хотела покончить с собой, то уже придумала бы другой способ.
Противоядием от выпитого антифриза является водка. Можно давать ее пациенту чистой, а можно и смешанной с апельсиновым соком.
Я бы не позволила себе быть такой циничной. Я много раз видела, как эту бедную девушку откачивали в отделении интенсивной терапии, и знала, что она находится под присмотром бригады психиатрической помощи. Что бы ни заставляло ее пить антифриз, это был настоящий кризис. У нее диагностировали расстройство личности – и бедняжке не помогали родные. Однажды ночью девушка так расстроилась, что спрыгнула с постели и упала вниз головой.
В тот вечер я водила ее на рентген черепа, и мы проговорили до самого утра. Я чувствовала себя одновременно и психотерапевтом, и медсестрой, и барменом.
– Я учусь на акушерку, – сказала я, наливая Эстелле еще одну порцию водки.
– У меня никогда не будет детей, – пробормотала она, качая головой. – Я не настолько здорова, чтобы когда-либо родить ребенка.
Я часто думала об Эстелле на протяжении многих лет, задаваясь вопросом, как она справлялась с тем мрачным периодом в подростковом возрасте. И вот однажды, лет пять назад, я узнала ее имя в отчете по смене. Она родила накануне вечером. Я пошла в палату, чтобы увидеть ее, и, несмотря на роды, она выглядела невероятно здоровой – вовсе не тощим проблемным подростком, которого я помогала лечить много лет назад.
– Узнаешь меня? Мы уже встречались, – поприветствовала я ее. – Ты сказала мне, что у тебя никогда не будет ребенка, и вот ты здесь!
– О боже мой! Я тебя не помню. Мне очень жаль.
– Меня это не удивляет. Большую часть времени ты была пьяна. В любом случае, рада тебя увидеть.
До этого момента я вела относительно спокойную жизнь. Мои родители были трудолюбивыми людьми, которые защищали меня от самых неприятных аспектов взрослого мира. Если и случались кризисы в семье или среди друзей, мне об этом не говорили. Но в отделении неотложной помощи я видела людей на грани жизни и смерти, и это открыло мне глаза, ничего подобного я никогда раньше не испытывала.
Во время обучения мне пришлось поработать в неотложном отделении, что произвело на меня сильнейшее впечатление – это было близкое знакомство с неприятной изнанкой мира.
Например, один молодой парень двадцати лет, по имени Адам, принял слишком много обезболивающих, его привезли отец и брат, которые были сами не свои. Адам был без сознания и нуждался в промывании желудка. Пока мы все готовили, отец вышел покурить. Именно тогда брат пациента доверился мне.
– У него игромания, – прошептал он. – Папа ничего об этом не знает. Адам слишком стыдится сказать ему правду. А еще он пристрастился к кокаину. Это двойная жизнь. Для папы он голубоглазый мальчик, который не может сделать ничего плохого, но именно таким Адам и хочет показываться отцу. Он в беде. У него огромные карточные долги. Вот почему брат это сделал: он просто не видел другого выхода.
Мне было так жаль их всех. Я надеялась, что после столь отчаянных действий Адам сможет найти способ быть честным с отцом и попросить о помощи.
В общей сложности я провела четыре недели в отделении неотложной помощи, затем шесть недель в гинекологическом, пару дней в пульмонологическом[12] отделении, а затем неделю с командой, которая занимается лечением диабета. В начале третьего курса меня отправили обратно в родильное отделение для завершения обучения.
– Ну и как все прошло? – спросила Беверли. – Ненавидела каждую минуту, проведенную в других отделениях, да?
– Боже, нет! Мне понравилось. Причем везде! – восторженно рассказывала я.
– Что ж, это меняет дело. Большинство моих учеников считают, что практика – настоящая обуза, уводящая их от родильного отделения и детей.
– Но не я. Мне все показалось очень интересным. Честное слово, Беверли, ты никогда не поверишь,
Я была рада вернуться в родильное отделение, но здесь все стало намного сложнее.
3. Истинные узлы и роллы с беконом
Джессика была на тридцать шестой неделе беременности. Она шла на рядовой прием к акушерке в свою клинику, а получила тревожную новость о том, что не удается расслышать сердцебиение плода. Охваченную паникой, ее немедленно отправили в больницу для ультразвукового исследования. Там подтвердили – пока Джессика лежала одна в темной комнате, а гель все еще остывал на животе женщины, – сердцебиения нет. Ребенок был мертв. Как будто это было недостаточно ужасно, Джессике тут же объяснили, что нужно записаться на процедуру, называемую индукцией[13], чтобы она могла родить естественным путем.
Это был первый раз, когда мне поручили ухаживать за женщиной, рожающей мертвого ребенка, и, должна признаться, я была напугана. Шел уже третий год обучения. Хотя я приобрела большой опыт, когда принимала роды живых и здоровых детей, я никогда не поддерживала роженицу, зная, что ее ребенок не будет жить. До сих пор меня ограждали от этой части работы. В первый год мы учились принимать нормально протекающие роды. На втором курсе мы познакомились с осложнениями и вмешательствами, такими как использование щипцов. Но это все равно касалось нормальных родов. Сейчас же шел третий год, и меня просили разобраться с некоторыми более сложными ситуациями, с которыми может столкнуться акушерка.
Не всегда предстоящие роды связаны с приятными переживаниями. Некоторым женщинам приходится рожать уже мертвых детей, зная об этом заранее.
Джессика и ее муж Адам появились в отделении в начале моей ночной смены и, как и следовало ожидать, были очень расстроены. После заключительного обследования Джессики – того, которое подтвердило ужасную новость о внутриутробной смерти плода, – ей дали мифепристон, препарат, который блокирует гормоны беременности и часто используется при абортах. Затем Джессика и Адам должны были вернуться на сутки домой, прежде чем прийти за другим препаратом под названием мизопростол, который стимулирует роды.
Я сделала все возможное, чтобы по мере сил улучшить ситуацию, но все равно чувствовала их боль. Это было далеко не то радостное событие, к которому Джессика готовилась, вынашивая ребенка, – ей предстояла ужасная и болезненная процедура. Женщина и ее муж были опустошены. И естественно, мне было их невероятно жаль. В конце концов, я всего лишь человек, и у меня есть эмоции. Но я должна была оставаться профессионалом настолько, насколько могла: у меня был только один шанс выполнить все правильно. Что бы я ни сделала, они запомнят эту ночь на всю оставшуюся жизнь.
Поначалу Джессика молчала, казалось, полностью погруженная в боль и смятение, и только время от времени обнимала Адама и тихо плакала. Затем, через пару часов, она начала открываться мне. Мы не сразу заговорили о ребенке: похоже, ей не хотелось говорить о самом страшном. Вместо этого мы обсуждали фильмы, музыку, телешоу. Мы говорили о работе: Джессика работала в строительной компании, хотя на самом деле была учительницей. У нас шли разговоры обо всем, лишь бы отвлечься от того, через что ей пришлось пройти. Иногда, только иногда она замолкала и заливалась слезами. Затем в палате воцарялась печальная тишина, пока женщина пыталась восстановить силы.
Через несколько часов Джессика призналась мне:
– Думаю, хуже всего то, что я не знала. Это был просто обычный день, я думала о том, какой ужин приготовить вечером, и заканчивала картину в детской. А ведь ребенка уже не было в живых. Как я могла не знать?
– Полагаю, ничего не изменилось, – ответила я. – Ваше тело не знает, что случилось с ребенком. Вы все еще беременны, так что оно производит все соответствующие гормоны. И это могло случиться очень быстро, прямо перед самым приемом.
– Я думала, он двигался прошлой ночью. Я действительно так думала. Если малыш лежал тихо некоторое время, я всегда замечала. Днем он почти не двигался, но ночью, когда я лежала с поднятыми ногами, он начинал извиваться и пинать меня. Вот только последние две недели он почти не брыкался.
– Это нормально, – успокоила я женщину. – Ребенок так сильно вырос за последние несколько недель, что ему как бы не хватало места.
– Знаю, знаю. Так говорилось во всех книгах, так что я перестала ожидать, что к концу дня почувствую сильный толчок. Я перестала прислушиваться к нему. Это было ошибкой, правда?
– Не вините себя, – сказала я.
– Когда это случилось? – спросила Джессика. – Я просто хотела бы знать. И почему? Я на восьмом с половиной месяце беременности. Почему он жил так долго, чтобы умереть сейчас?
Даже мертворожденные дети – это все равно чудо жизни. Они прекрасны, как и все крошечные создания, приходящие в этот мир.
Она разрыдалась, и тогда я обняла ее и прижала к себе. Это было единственное утешение, о котором я подумала и которое в тот момент могла предложить. Слезы стояли и у меня на глазах. Джессика мучилась, пораженная горем, болью, смятением и чувством вины одновременно. Мне, безусловно, и близко было не представить ее состояние. Но я точно знала, что Джессике нужен кто-то, кто обнимет ее и скажет, что это не ее вина.
Через час я предложила пациентке немного поспать. Все шло хорошо, но ей понадобятся силы, когда дело дойдет до родов. Единственная проблема заключалась в том, что Джессика пила антибиотики: у нее была повышенная температура во время обращения в больницу – первый признак инфекции. Поэтому ей немедленно дали препараты в качестве меры предосторожности. Мне нужно было ходить к пациентке каждый час, чтобы вводить их через канюлю.
Джессика слегка дремала на кровати, когда я в полночь осторожно открыла дверь.
– О, вот она опять! – усмехнулся Адам, закатывая глаза, когда я на цыпочках вошла в палату. Он был хорошим человеком и изо всех сил старался поднять настроение жены в это мрачное время.
– Вы просто не можете держаться в стороне, – добавил он. – Она заснула всего пять минут назад.
– Я вас разбудила? Мне очень жаль, Джессика, – сказала я, – но я должна дать вам антибиотики.
– Нет, все в порядке, – вздохнула женщина. – Вообще-то я не сплю. Просто дремлю.
Постепенно в течение ночи я узнавала все больше и больше о Джессике и Адаме, и между нами сформировалась сильная связь. Возможно, это была худшая ночь в их жизни, и самое меньшее, что я могла сделать, – просто быть рядом с ними. До самого утра мы говорили об их жизни, надеждах и стремлениях.
Позже Джессика прошептала в темноте:
– Можно вас кое о чем спросить?
Адам спал в кресле рядом с кроватью. Я записывала показатели пациентки.
– Конечно.
– А как он будет выглядеть? Ну, будет ли он нормальным?
Несмотря на то что я никогда раньше не присутствовала при появлении мертворожденных, я видела довольно много таких младенцев в отделении, поэтому постаралась по возможности успокоить ее:
Поделиться книгой: