Помоги проекту - поделись книгой:
Евграф Васильевич Кончин
Былого ищу следы…
79.1 К64
Кончин Е. В.
К64 Былого ищу следы… - М.: Моск. рабочий, 1984. - 160 с, ил.
Очерки, составившие книгу, расскажут об экспонатах, представленных в музеях Москвы и Подмосковья, об их необычных судьбах, связанных со значительными событиями в жизни столицы и страны.
1905040000 - 149
К ____________________164 - 84
М172(03) - 84
ББК 79.1 379,4
Издательство «Московский рабочий», 1984 г.
Сугробы на мраморной лестнице
Эти несколько тетрадок в коленкоровых переплетах! Однажды мне дала их искусствовед и реставратор Екатерина Юрьевна Иванова.
- Посмотрите. Это дневники моей матери Натальи Николаевны Бритовой, которые она вела в годы войны. Мама была ученым секретарем Государственного музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, членом его ученого совета. В дневниках говорится и о сохранении музейных экспонатов. Вас, кажется, интересует такой материал…
Да, материал о сохранении и спасении во время Великой Отечественной войны художественных ценностей меня весьма интересовал. Об этом я опубликовал несколько очерков.
Бритова писала дневник, естественно, сугубо для себя. Быть может, еще для дочери. Писала в тяжелые дни, чтоб высказаться, немного облегчить боль и горе, и в дни светлые, умиротворенные. Человеком она была сдержанным, поэтому в дневнике особо не распространялась - несколько коротких четких слов, никаких рассуждений, никаких эмоций. Старалась хоть двумя фразами, хоть одной, но отмечать каждый ушедший день. Не всегда это удавалось, в дневнике есть недельные пропуски - тогда, очевидно, приходилось совсем тяжко, не до заметок было.
Дневник Бритовой, активной участницы сохранения всемирно знаменитых художественных сокровищ Государственного музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, несомненно, является истинным историческим документом.
Наталья Николаевна Бритова в 1924 г. окончила Московский университет. Через шесть лет пришла в Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, в то время он назывался Музеем изящных искусств. Одна из немногих оставшихся во время войны сотрудников. Позже и до своей смерти в 1968 г. заведовала отделом античного искусства. Крупный советский специалист. Оставила после себя добрую память, восхищенное и трогательное уважение всех, кто, но словам одной старой сотрудницы, знал «нашего лучшего человека». Оставила серьезные научные труды и эти тетради в коленкоровых переплетах.
Ее военные записи настолько меня взволновали, что я уже не мог не рассказать о том, как в 1941 - 1943 гг. были спасены художественные сокровища Государственного музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, о самоотверженных его сотрудниках, и Бритовой в их числе, которые совершали свой ежедневный подвиг в условиях чрезвычайно трудных, о чем до сих пор почти неизвестно посетителям музея. Наверное, за всю более чем семидесятилетнюю его историю этот период - самый неизведанный. Еще раз повторяю, что я сознательно ограничил свое повествование сорок первым - сорок третьим годами.
Я просмотрел документы военных лет, сохранившиеся в музейном архиве, встретился с уже немногими тогдашними сотрудниками - все эти сведения дополнили, пояснили краткие, подчас слишком краткие, строчки дневника Бритовой. Но именно этими строчками, достойными быть вырубленными в мраморе, я начинаю каждую главку своего очерка.
29 июня 1941 г. Лапин ушел добровольцем на фронт…
Главного хранителя Николая Федоровича Лапина считали «сухарем». Однако те, кто узнавал его ближе, открывали за требовательностью, строгостью, немногословием и доброту и отзывчивость, даже сентиментальность. С удивлением узнавали, что он страстно любит цыганское пение. А еще - собирает все, что относится к городу Судаку. Москвич, а так увлечен небольшой крымской крепостью! Книгу написал о ней.
Но, пожалуй, главной чертой его характера было обостренное чувство долга. Перед собой, перед обязанностями своими, перед страной. Быть может, потому, что Московский художественный институт заканчивал у Владимира Андреевича Фаворского. Хорошо помнил слова выдающегося художника: «Основой подвига является забвение себя. Когда перед тобой возникает что-то большее, например, Государство или Человечество». В сорок первом нужно было забыть себя…
Николай Федорович вышел из призывного возраста и здоровьем крепким не отличался, поэтому добился, чтобы его зачислили в ополчение. После разгрома фашистов под Москвой вернулся в музей, затем работал в Полиграфическом институте.
Вступили в народное ополчение такие крупные ученые, тесно связанные с музеем, как Владимир Дмитриевич Блаватский, Всеволод Игоревич Авдиев, научный консультант музея Абрам Львович Гуревич.
Но еще в июне ушла в действующую армию почти вся музейная молодежь: не стало в музее обаятельного и веселого Алексея Воробьева; талантливого затейника, всеми любимого Василия Перегудова; Василия Симонова, мастера на все руки, справедливо прозванного палочкой-выручалочкой; Василия Самоцветова, беззаветно преданного музею; техника Василия Рычагова, маляра Дмитрия Мятечкина, скульпторов-форматоров Василия Прохорова и С. Мясина, Михаила Филатова, Михаила Глебовского, братьев Ивана и Михаила Костиковых…
Вернулись немногие.
О тех, кто не вернулся, я почти ничего не узнал: они не успели обзавестись семьями, накопить архива, создать научные труды. Они были слишком молоды…
Первой жертвой войны в музее стал рабочий по развеске картин Франц Казимирович Каскевич. 4 июля 1941 г. он возвращался с работы по рытью окопов и где-то под Смоленском попал под бомбежку…
15 июля. Эвакуированы первые 460 ящиков с картинами в сопровождении Александровского и Ломакина.
Распоряжение о свертывании экспозиции поступило 2 июля. На сборы и подготовку экспонатов к вывозу в тыл дали десять дней. Эвакуацией руководили директор музея Иван Иванович Короткое, его заместитель Владимир Владимирович Малков (вскоре направленный уполномоченным Комитета по делам искусств при СНК СССР в Крым по эвакуации музеев), ученый секретарь Наталья Николаевна Бритова.
Собрать, упаковать и отправить в глубокий тыл десятки тысяч экспонатов музея, имеющего мировое значение, крайне сложно, а учитывая тревожную военную обстановку и предельно сжатые сроки - почти невозможно. Художественные шедевры, к примеру, картины Рембрандта или Мурильо, даже при переноске из зала в зал требуют специальной, иногда длительной подготовки. А здесь нужно эвакуировать их за тысячи километров, притом при обстоятельствах, неблагоприятных для транспортировки и сохранности. Но война неумолимо диктовала свои жесткие законы, и на восток были вывезены основные ценности и Государственного музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, и Третьяковской галереи, и Исторического музея, и Государственного музея Революции СССР, и других московских музеев.
Проверкой состояния произведений и соответственно тем, как они должны быть упакованы, занимались реставраторы: живописью - Павел Дмитриевич Корин, наш выдающийся художник, а скульптурой - Михаил Александрович Александровский. Для каждого холста - а вывозилось их свыше 700! - для каждого из десятков тысяч предметов должны быть созданы особые «дорожные» условия. Большинство экспонатов весьма чувствительны ко всяким внешним воздействиям, к изменению температуры, к режимам влажности. Хрупкие сосуды и вазы заворачивали в вату, укладывали в стружки. Большие полотна снимали с подрамников, прокладывали фланелью и накатывали по нескольку штук на специально сконструированные валы, затем их помещали в ящики соответствующей формы. Ящики с особо ценными живописными произведениями, к примеру, картинами Рембрандта, Фаюмскими портретами, обивали цинком. Древние папирусы бережно вкладывали меж пластинками линолеума. Монеты и медали предварительно обрабатывали аммонием, промывали в дистиллированной воде, а после покрывали слоем расплавленного воска. Нумизматические коллекции заняли три тяжелых, почти неподъемных ящика. В них уместилось 16 197 древних монет, медалей и иных знаков. Ящики пришлось укреплять внутренними распорками.
Всего понадобилось 500 ящиков различных размеров и форм. Изготовление их осложнилось тем, что присланные доски оказались сырыми. Пришлось их сушить, благо погода стояла солнечная, жаркая. Потом доски оклеивали дерматином и клеенкой. Наиболее ответственные ящики мастерил столяр-краснодеревщик и реставратор Касьян Васильевич Барышников.
- Печальное зрелище представляли наши залы, - вспоминает Михаил Александрович Александровский. - Висели на стенах пустые рамы без полотен, словно мертвые глазницы. Тяжело было на сердце! Вот я проработал в музее 45 лет - с 1933 по 1978 г. На пенсию ушел из-за глаз, слепнуть стал. Сейчас без сильной лупы читать не могу… За эти годы всякое случалось. Но самое безотрадное, подавленное настроение, конечно, овладело мною в июльские дни сорок первого года… Где занимались упаковкой? Да где придется! И в залах, и в Итальянском дворике, и в помещении нынешней аудитории.
Работали все. С раннего утра и до темноты. Помогали студенты, красноармейцы, рабочие столичных театров. Но с каждым днем их становилось все меньше и меньше - одни уходили на фронт, другие эвакуировались из Москвы.
Куда эвакуировался музей? Никто этого не знал.
На станцию Москва-Товарная ящики отвозили на военных автомашинах под охраной красноармейцев. Они же грузили их в вагоны.
- Когда ушел наш состав из Москвы? - Михаил Александрович задумался. - Должен был 15 июля. Говорите, так и в документах написано? Но, помню, мы стояли дня три. И домой забежать за необходимыми вещами нельзя было - отправления ожидали с часу на час. Выехали, по-моему, числа 17-го или 18-го. С твердой уверенностью, что покидаем Москву на три-четыре месяца. Они-то вон обернулись несколькими годами!…
В специальном музейном эшелоне находились экспонаты не только Музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, но и Государственной Третьяковской галереи, Музея искусств народов Востока, других московских художественных хранилищ, частных коллекций (например, собрание картин балерины Е. В. Гельцер), а также Государственная коллекция редких музыкальных инструментов. Через несколько часов после ухода поезда на станцию налетели фашистские самолеты и подвергли ее сильной бомбардировке. Эти несколько часов, вероятно, и спасли эшелон от разгрома. Трудно себе представить, какой невосполнимый урон понесла бы отечественная и мировая культура!…
Было отправлено 460 ящиков, в которых находилось 101824 экспоната, из них 76 593 гравюры и рисунка, 129 скульптур, 681 картина, 126 редких книг, 1216 папок архива. В далекое и, как мы видим, небезопасное путешествие отбыли Фаюмские портреты, полотна Рембрандта, Гвидо Рени, Строцци, Боттичелли, Веронезе, Му-рильо, Пуссена, Давида, Делакруа, Ватто, Коро, Курбс и других знаменитых мастеров, которыми мы ныне восхищаемся, не представляя непростую их военную судьбу. Подавляющее число картин никогда за свою долгую жизнь не перевозились так далеко и при столь чрезвычайных обстоятельствах.
Начальником эшелона был назначен директор Третьяковской галереи Александр Иванович Замошкип. За ценности Музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина отвечали и. о. главного хранителя Петр Иванович Ломакин и реставратор Михаил Александрович Александровский. На их попечении оказались и картины музея-усадьбы «Архангельское».
Сотрудники музеев со своими семьями разместились в товарном вагоне, оборудованном двойными нарами. Больше в нем не было никаких удобств. Некоторые ил отъезжающих не успели взять теплую одежду и продукты питания.
Уже в пути Замошкин согласно специальному предписанию вскрыл «совершенно секретный конверт» и узнал из него, что конечным пунктом эшелона является Новосибирск. Ехали десять дней. Столица Сибири встретила сильным, прямо-таки тропическим, ливнем. Насквозь промокшие люди всячески старались защитить от водяных потоков ящики с картинами. Их закрывали всем, чем только можно, даже собственными плащами, пока перевозили с товарной станции до нового здания оперного театра, где экспонатам предстояло провести несколько лет.
Здание Новосибирского оперного театра было не совсем достроено, но помещений в нем оказалось много, места хватило для московских и других эвакуированных музеев. Тяжелые ящики Государственного музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина и Государственной Третьяковской галереи разместили на втором этаже. На них уложили более легкие ящики, в основном с графикой и книгами. Меж ними оставили проходы, по которым ходили дежурные. Круглосуточное дежурство было организовано сразу же. Вдвоем по восемь часов.
Через несколько дней после приезда случилось ЧП. Однажды дежурные увидели возле ящиков небольшой натек воды. Все всполошились. Поскольку ящики вскрывать категорически запрещалось, то Замошкин телеграм-. мой немедленно оповестил о случившемся Москву. Ему разрешили осмотреть содержимое «сомнительных» мест. Однако ничего страшного не произошло. Просто некоторые живописные полотна чуть отпотели в наглухо закрытых ящиках, а в отдельные ящики все же попали капли дождя. Картины извлекли из ящиков, просушили, затем вновь упаковали.
Происшествие дало возможность обследовать вывезенные экспонаты, особенно живописные холсты и графику, и отметить с удовлетворением, что упаковали их в Москве добросовестно.
Наступили сибирские холода, сохранять художественные ценности стало намного сложнее: часто не было угля для отопления или его не на чем было привезти. Все эти проблемы в конце концов решались, но Александру Ивановичу Замошкину они стоили много сил и нервов.
Сотрудники музеев разместились в крохотных артистических уборных - вполне приемлемо по тем временам. Вначале спали и даже ели на полу. Потом изготовили столы, топчаны, табуретки. На следующий год музеям выделили в 10 - 15 километрах от города огородные участки. Далековато было ездить, но урожай картофеля, помидоров, капусты, огурцов выдался обильный. Так и скоротали зиму.
Работали, конечно. Сохраняли художественные ценности. Экспонировали по клубам, библиотекам, госпиталям выставки. Читали лекции, проводили беседы. Трудились в колхозах.
…16 августа из Москвы была эвакуирована вторая партия произведений Государственного музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. 22 ящика с 1408 экспонатами. На этот раз в Соликамск. Вначале по железной дороге, затем на барже по Каме. Разместили их в старинном Троицком соборе вместе с имуществом других эвакуированных музеев, в том числе из Москвы и Подмосковья (музей керамики «Кусково», музей-мастерская скульптора А. С. Голубкиной, Загорский историко-художественный музей-заповедник…). Летом в соборе было вполне терпимо, но зимой, когда морозы под 40 градусов, больше 20 минут в нем пробыть было нельзя даже в валенках.
А в следующем, 1942 г., 11 сентября представителю Третьяковской галереи М. Ф. Савелову были переданы для отправки в Новосибирск еще 20 ящиков с оставшимся имуществом галереи. В них находилось 136 картин, 4869 графических листов и 262 редкие книги по искусству.
22 июля. Ночью в музей попало восемь зажигательных бомб…
Одна из них пробила крышу и упала в Греческий дворик. Но… не взорвалась!
6 и 7 августа фашистские самолеты сбросили на музей около 150 «зажигалок». Пожарной охраной до ухода в ополчение ведал профессор, знаменитый археолог, историк античной культуры Владимир Дмитриевич Блават-ский. Сугубо штатские люди, в большинстве своем женщины, отыскивали бомбы на огромном чердаке с его бесчисленными балками и перекрытиями, сбрасывали их с закамуфлированной крыши. Ранее незаметные люди вдруг проявили себя героями. Никто не предполагал, что экскурсовод Надежда Николаевна Погребова, скромнейшая и изящнейшая женщина, может бесстрашно тушить «зажигалки», и делает это так «квалифицированно», словно расправлялась с ними всю жизнь. Несколько бомб обезвредила заведующая библиотекой Анна Федоровна Гарелина.
Все же в зале номер девять произошел пожар, сгорело большое декоративное панно художника А. Я. Головина «Афинское кладбище». Были повреждены гипсовые слепки, мебель.
Однако самое страшное, непоправимое произошло 14 октября. Жизнь музея как бы разломилась на две половинки: до этого трагического дня и после него… В девять часов вечера рядом с музеем, во двор дома № 14 по улице Маркса - Энгельса, угодила фугасная бомба большого калибра. Мощная взрывная волна ударила по зданию музея. Оно содрогнулось и, казалось, сдвинулось со своего места. Сместились потолки особой конструкции, погнулись толстые железные решетки на окнах, были повреждены плафоны и вдребезги разнесена стеклянная крыша. Вниз, в залы, обрушилось шесть тысяч квадратных метров стекла, сокрушая оставшиеся там гипсовые скульптуры.
В этот злополучный час в комнатке дежурных, которая размещалась тогда под лестницей первого этажа, находились сотрудники отдела античного искусства Нина Михайловна Лосева и Всеволод Владимирович Павлов. Фонарь опрокинулся и погас, запахло пролившимся керосином. В темноте что-то падало и грохотало. На голову сыпалась штукатурка. Впечатление было такое, что бомба попала в здание музея, и оно вот-вот развалится. Лишь через полчаса испуганные и оглушенные дежурные выбрались из комнаты. Они поднялись на второй этаж и увидели над головой чистое ночное небо - крыши не было…
Утром в музей пришли сотрудники, которые должны были ехать рыть окопы и противотанковые рвы. Но всем пришлось остаться и в течение двух недель вытаскивать ведрами осколки стекла, толстым слоем покрывшие полы залов, лестницу, фойе, - стекла, казалось, были всюду. А здесь еще начались проливные холодные дожди, и, как пишет Елена Ивановна Смирнова, «небесные воды» потекли на мраморные полы, на Давида, на Эрехтейон… В здании стало холоднее, чем на улице…
Поделиться книгой: