Арабские скакуны

Конечно, он спрашивал не про сорт водки. Он пил так, что только самый низкопробный "ксерокс" мог вызвать у него вопрос. Но если бы я пошутил "Это был Смирнофф, фэ-фэ", - собирался ответить я, - то меня бы наверняка выгнали сразу. И я обратил внимание на его руки: они жили своей жизнью, они изображали пирамиду, ту самую, усеченную.

- Врачи говорят, что такая интенсивность излучения крайне негативно сказывается на потенции, - начал я. - Мне уже сегодня звонили и предлагали комментарий. Минздрав заинтересовался. А ещё, как выяснилось, там имеются водозаборы. Фильтры не справляются, говно лезет в водопровод...

- И мне звонили, - перебил меня главный и передернулся: видимо, представил во всей красе, как говно лезет в водопровод. - Домой. Из ФСБ, из Совета безопасности, от хозяев.

Он сделал паузу и вновь потянул носом. Я молчал. Да, тогда я подумал решается моя судьба. И мне стало стыдно, что судьба моя решается таким вот образом, таким вот человеком. Мне кажется, что я покраснел. От стыда.

- И все они спрашивали в принципе одно и то же, - сказал главный и выдохнул: внутри у него творилось черт знает что. - Они спрашивали понимаю ли я, что такой материал может вызвать настоящий скандал. Что такие материалы надо согласовывать. Визировать.

Тут я почувствовал его состояние. Не знаю, каким именно он был человеком, но тут он хотел обмануться. Очень хотел. Надо было всего лишь помочь.

- И что вы ответили? - спросил я.

- Что это работа по плану, по плану моего сотрудника, что мой сотрудник давно раскапывал эту тему и наконец раскопал. Сказал, что ты визировал текст, но, когда меня спросили - у кого, я так кашлянул, что больше вопросов не было. Кстати, надо было предупредить, что ты занимаешься этим, но теперь уже все равно, - главный приобнял меня и доверительно шепнул:

- Такие материалы нам нужны! Давай еще! Хозяева рады, обещают повысить гонорары!

Стоит ли говорить, что мой приятель остался очень доволен?!

Но гораздо более сильное чувство удовлетворения испытали те самые хорошие люди, которые организовали, конечно же, не одну, а целую серию публикаций о своей усеченной пирамиде в самых разных изданиях, ежедневных и еженедельных, подготовили парочку телерепортажей, кинули кость и друзьям по разуму, пирамида заиграла на зарубежных каналах и - это уже была вершина пиарства! - ухитрились протащить на охраняемую территорию вокруг пирамиды съемочную группу, музыкантов и популярную певичку и снять там клип. Этим парням было, конечно же, плевать и на самозагорающиеся в деревенских домах лампочки, и на выплескивающиеся в водохранилище нечистоты. Для них было важным создать вокруг своей пирамиды демоническую ауру, найти тех, кто хотел бы иметь подобную штуку или нечто, на пирамиду похожее, разве что послабее и поменьше. Их поиски вскоре увенчались успехом, и я, шаря по Интернету, наткнулся на сообщение о крупной сделке, по результатам которой хорошие люди уже отправлялись на монтаж новой пирамиды в район Персидского залива, но к этому времени работа с моим приятелем приняла постоянный характер, мои ставки начали расти, и в мои функции уже входила координация усилий целой творческой группы - я сам, наш военный аналитик, подполковник запаса, интеллигентнейший бородач, и двое молодых вахлаков, корреспонденты из отдела "Общество".

Мы прокатывали темы одну за другой. Бронетехника, топливные ресурсы, авиация, военный космос, патрульные катера. Каждая из тем имела точное долларовое исчисление, и каждую мы подавали так, что заподозрить что-либо было невозможно. К нам стало заглядывать телевидение, интеллигентнейший бородач и молодые вахлаки пошли нарасхват - у меня хватило ума не светиться, сказываться больным, если телевизионщики все-таки хотели моего присутствия в кадре, - главный редактор был настолько поражен прогрессом газеты, что реже стал уходить в запой, хозяева раздумали его выгонять, раздумали даже закрывать саму газету. Но при внимательном взгляде, при пристальном внимании становилось видно, что система формирования статей продана на корню, что возросшее благосостояние нескольких сотрудников редакции не может не быть замеченным прочими, не может не вызвать зависти и сплетен. Поразительно, но для фокусировки внимательного, пристального взгляда потребовалось столько времени!

Первый сбой произошел после серии статей об охотничьем оружии, вернее, о том, что начало поступать в магазины, а не о том, которое принято называть таковым, фирма "Голланд и Голланд", серебряная насечка, двенадцать тысяч фунтов стерлингов, футляр красного дерева - отдельно. То была новая линия, укороченные автоматы, переделанные под одиночную стрельбу, якобы предназначенные для самозащиты фермеров, двигателей старого доброго капитализма в село, бывшие снайперские винтовки, потерявшие оптические прицелы и собранные с незначительным брачком - для стрельбы по банкам или уткам сошли бы, поскольку ни банки, ни утки не могли открыть ответный огонь. Для отстрела вредных животных. Как было сказано в рекламном листке, тех, чей вес от семидесяти пяти до ста десяти килограммов. Мой приятель очень веселился и предлагал встать на весы: волк легче, медведь тяжелее. И поручил всю эту продукцию гробить: хорошие люди не могли будто бы примириться с тем, что боевое оружие продается в охотничьем магазине, что низкокачественные поделки вытесняют настоящие произведения оружейного искусства. Я сделал статью про охоту и, ясное дело, экологию, бородач - про разбазаривание конструкторских идей, вахлаки - про то, что в нашем обществе масса умельцев и для них вернуть автомату его автоматичность и скорострельность проще простого, а прицел купить - тьфу!

Лишь только мы начали выступать, как мне позвонили. Вышла как раз моя статья, на подходе была про конструкторские идеи, и звонивший спрашивал сколько я хочу за молчание, за то, что больше об автоматах с укороченным стволом - ни-ни. Я его послал. "Уже в пути!" - сказал посланный, а потом плохиши стерпели одну статью, но после второй оказалось, что с терпением у них плоховато, - машину одного из вахлаков взорвали: тот вышел из подъезда, подошел к стоянке, нажал кнопочку на брелоке сигнализации, а его новенький "опель" - вахлаки явно не ограничивались работой в моей команде, сшибали где-то ещё, - ка-ак подпрыгнет, ка-ак вспыхнет ярко-оранжевым светом, и кусок бампера ка-ак хряснет вахлака по голове. Сотрясение мозга, ожоги, депрессия, правильные выводы, и первый вахлак отпал, вообще уволился из газеты, вчистую, завязал с журналистикой, но оставались второй, подполковник и я, мы продолжали свою работу по поддержке хороших людей. Что они бы делали без нас? Ну, их бы заделали плохие, заделали, как пить дать! Мы не могли оставаться в стороне, не могли!

После взрыва у меня был долгий разговор с главным редактором. Неприятный разговор. Своими омытыми алкоголем мозгами главный пытался понять, что творится в редакции, откуда исходит угроза, от кого. Приходилось его успокаивать. А успокаивать мне нужно было себя, окорачивать и усмирять. Нужно было уйти, уволиться, лечь на дно. Но я собирался устроить ремонт в оставшейся после смерти тётки квартире, мне хотелось поменять машину, меня манили Сейшелы, Мальдивы, Бали. И все это я мог получить всего-то за публикации о каких-то вертолетах, о том, что заказ на поставки вертолетов для десантных частей отдан одному, безусловно достойному производственному объединению, но это объединение заказ обязательно провалит, не выполнит, а вот другое объединение заказ выполнит в срок и с отличным качеством. Отрапортует как надо.

- Ну, что там у тебя? - спросил всё-таки, понимая, что ответов он не получит, главный редактор, и я сказал, что первый материал из цикла о вертолетах уже лежит у него на столе, что за первым последует второй, за вторым третий и так далее и тому подобное.

- А экология!? Экология-то здесь при чем? - главный редактор вспомнил о моей специализации, вспомнил, надо сказать, с большим опозданием.

- А они лопастями... так сказать... - мямлил я и запинался. - Птицам трудно гнездиться. Птицы страдают, а если люди, то... так сказать...э-э-э...

- Ладно! - он размашисто расписался на первой странице. - Давай в номер...

Я пошел к двери, слова главного о том, что больше взрывов ему не надо, воспринял как шутку, отнес текст в секретариат, пообедал, а вечером меня встретили у подъезда - еще даже не совсем стемнело! вокруг ходили люди! дети возвращались с занятий из музыкальной школы! автомобилисты копались в своих машинах! на этот раз мне никто не угрожал, никто не звонил, не присылал ребят! - и так избили железными прутьями, что я оказался на полгода в больнице: ребра, челюсть, переносица, рука, голени - это то, что было поломано, шейные позвонки были смещены, мозги были сотрясены, остальное - по мелочи, но вот яйца, правда, были отбиты, да так, что лечащий врач в открытую предполагал, что в большой секс мне путь заказан навсегда.

А пока я лежал в больнице и газета печатала статьи про вертолеты, второго вахлака пристрелили в подъезде, возле лифтовой шахты, подполковник перешел в отдел спорта, но это его не спасло, и он отправился вслед за вахлаком, правда, тут они как-то обошлись без насилия, сердечный приступ, тромб, а мне - мои дела шли на поправку, шея поворачивалась, да одна сестричка помогла поверить в себя, сжалилась, снизошла, показала, что женская ласка стоит многих диссертаций, - мне передали, что ни главный, ни хозяева не хотят моего возвращения на работу. Ни в какую.

Ко мне в палату зачастили сотрудники прокуратуры, следователи, заглядывали коллеги, а потом, уже перед выпиской, про меня все забыли, ни одна сволочь не могла принести мне минеральной воды и полкило яблок, у меня кончались деньги, но никто не мог кинуть мне пару сотен, только сестричка, добрая душа, щебетала и ворковала, сновала и гладила.

Меня выписали, я вернулся в недождавшуюся ремонта тёткину квартиру, съездил к другой тётке, на даче у которой, под смородиновым кустом, в пластиковом пакете лежали мои доллары, выкопал пакет, расплатился с долгами, подарил сестричке духи и миленькие часики, потом подумал, сдал сестричке тёткину квартиру за символическую плату, вернулся в свою, малогабаритную и неухоженную, лег на диван и собрался на этом диване пробыть до скончания века, но в начале сентября, как-то утром, проснулся и уставился в потолок.

Во сне я то ли плакал, то ли сильно - шеей, висками, затылком - потел: подушка была мокрой, наволочка пахла кисло. Я долго не мог понять - что меня разбудило, - но потом сквозь туман пробились телефонные звонки: старый темно-красный телефонный аппарат - фирма "Тесла", милая, добрая, несуществующая Чехословакия, пиво, кнедлики и гуляш, Ян Гус, Йозеф Швейк, Вацлав Недомански! - мой дисковый ветеран звонил с удивительной бодростью, и, сняв трубку, я узнал, что в одной фирме долгое время следили за моими успехами на ниве журналистики, знают о моем, случившемся на полном скаку злоключении и поэтому решили предложить взаимовыгодное сотрудничество, по моим талантам, результаты которого будут соответствовать и моим запросам.

Я сказал, что подумаю, мне посоветовали не тянуть. Нетвердой рукой я отер пот, почистил зубы, посмотрел на свое отражение в зеркале: мешки под глазами, общая дряблость, поверх дряблости - шрамы. Печальное зрелище. В глубине души я был готов согласиться на первое же предложение, неважно от кого, я был уверен, что никаких предложений мне больше никогда не сделают, что меня списали навечно. Я перезвонил им на следующий день. Ночь прошла ужасно - я не мог дождаться утра. Вновь начал курить, высаживал одну за другой, кашлял и курил, курил и кашлял.

Они сидели в бывшем доходном доме, в переулке, стиль модерн, витражи, канделябры, мрамор ступеней. Когда-то в таких домах - после установления эпохи исторического материализма - располагались коммунальные квартиры. Эпоха кончилась, и теперь, чтобы подойти к дверям, надо было пересечь маленький скверик. Не знаю - простреливался ли скверик, но точно просматривался сразу несколькими телекамерами.

Чем занималась фирма, понять было невозможно. Молодые люди в очках сидели в разделенном невысокими перегородками зале и что-то делали с компьютерами. В другом зале, поменьше, другие молодые люди располагались полукругом перед большой доской, на которой лысый человек неопределенного возраста что-то упорно чертил мелом. Время от времени вычерченное вызывало бурные споры, лысый спокойно давал высказаться, а потом бесстрастно продолжал свое занятие. В нескольких комнатах люди постарше вели телефонные разговоры, отсылали факсы и письма электронной почты, заполняли бланки и беспрерывно пили кофе. Там имелась стеклянная дверь, перед которой в кресле сидел охранник. Улыбчивый, тихий участковый-отставник. За дверью сидел второй, мордоворотистей, а если оба вас пропускали, то навстречу выходил третий, с маленьким короткоствольным автоматом на плече. Третий охранник прикрывал двери, за которыми располагалась приемная Кушнира и Шарифа Махмутовича.

Службу в армии Шариф Махмутович якобы закончил в звании полковника. На фотографии, висевшей в кабинете, хозяин стоял на летном поле - на заднем плане самолеты, радары, небо, облака, - но облачен был в скрывавший знаки различия камуфляж и держал в руках танковый шлемофон. У Шарифа была военная выправка, тонкие усики, пробор, золотые часы с бриллиантами и туфли из крокодиловой кожи. Он умножал в уме пятизначные цифры, тонкими пальцами гнул толстые гвозди - согнутые швырял в специальное мусорное ведро, и ведро выносила специальная гвоздевая девушка, - и не было такого человека, про которого Шариф Махмутович не мог бы сказать: "А! Это мой друг!" или "А! Я с ним пил!" Предпочитал он, кстати, виски, ирландское, не пьянел, не курил и никогда не сквернословил. В отличие от Кушнира.

Имея общую с Шарифом Махмутовичем приемную, Кушнир был его полной противоположностью и представлял собой вечный во все времена тип. Впрочем, и Шариф Махмутович был по большому счету типичен.

В кабинете Кушнира царил такой разгром, словно тут недавно поработали налоговики, недружественные бандиты и ОМОН. Пахло чем-то подгорелым, на полу хрустела шелуха от фисташек, валялись смятые одноразовые стаканы, в огромном, заросшем тиной аквариуме, от которого несло болотом и дохлой рыбой, плавал чудовищных размеров живой карась и туфелька, столь маленькая, что сразу думалось - "Таких женщин в природе нет!", - но Кушнир, заметив взгляд посетителя, сразу предлагал познакомить и обещал, что малютка умеет такое, женщинам прочих, больших размеров не доступное.

Кушнир всегда сидел за столом, где его локтями было расчищено узкое пространство, и что-то писал на мятых листках бумаги, которые складывал в мятый же, обвислый натуральной кожи портфель с золотой пряжкой.

- Дедушкин, - говорил Кушнир и стряхивал с себя сигаретный пепел, вытирал жирный рот, чесал небритую щеку, предлагал стаканчик кофе из стоявшей вплотную к столу кофеварочной машины, остывший чебурек из большого бумажного пакета, сигарету. Наконец - сесть и вытянуть ноги.

Но если вы проходили мимо третьего охранника, то упирались в высокую дубовую дверь. За дверью должен был сидеть еще один ключевой персонаж загадочной фирмы, Сергей, мой одноклассник, когда-то женившийся на самой красивой девочке школы, изобретший способ переправки в ставшую суверенной Эстонию ценных металлов - из металлической стружки, полученной из ценных же или даже сверхценных металлов, делали уплотнитель, в который ставили купленные по цене лома, но якобы так необходимые эстонцам станки устаревших моделей. Это изобретение сделало Сергея миллионером, возможно, прибавило смысла его жизни, а то, что с ним в компании работали бывшие офицеры госбезопасности, спасло его шкуру. Сергей успел выскочить из металлического экспортного бизнеса до того, как партнеров начали методично отстреливать, перешел на торговлю деньгами, поменял самую красивую девочку, ставшую некрасивой женщиной, на новосибирскую шлюшку-модельку, купил домик в Лондоне - домиком во время оно владел Ринго Старр, купил дачку на Сардинии - соседом слева стала Наоми Кемпбелл, справа - Род Стюарт, - и из своего далека, по Интернету и факсам, примкнул к Шарифу и Кушниру, этакий виртуальный компаньон.

Они могли бы составить своеобразный триумвират, но был еще один человек - Ашот. Этот появлялся на фирме совсем редко, приезжал на разболтанной "ауди" и от его взора каменело все вокруг. Это был василиск, василиск нового разлива, в новой упаковке. За новую цену. За ним стоял Кавказ, какие-то землячества и группировки. К нему приезжали эмиссары из Западной Армении и Ливана. Одним движением пышных бровей Ашот мог подписать смертный приговор, мог облагодетельствовать до конца дней. Перед ним все заискивали, от водопроводчиков до патриархов, Иерусалимский - совершал свадебный обряд, когда Ашот надумал жениться.

Василиск и принимал окончательное решение о моем трудоустройстве. Мне предлагалось что-то вроде должности офицера по особым поручениям, пиар-менеджера, сочинителя важных бумаг. Помимо щекотливых поручений, я должен был создавать атмосферу для продвижения на рынок тех товаров, которыми фирма собиралась торговать. Каких именно? Разных.

И вот поздним утром я просыпаюсь на топчане в мастерской Ивана, стукаясь головой о притолоку, спускаюсь с антресоли, вижу: Иван в тренировочных стоит перед мольбертом и скребет небритую щёку, Иосиф жарит на кухоньке яичницу и пьет пиво. А я неважно себя чувствовал, неважно, и вот я подхожу к Иосифу Акбаровичу, прошу у него пива, он кивает на холодильник, я вытаскиваю пиво из холодильника, откупориваю, пью, и в голове моей расцветают цветы, бьют фонтаны, шумят далекие леса. А потом сквозь шум и треск, цветение и ароматы, пробивается неприятный вибрирующий звук, и мы с Иосифом пытаемся понять, где находится его источник и никак не можем найти, пока наконец к нам не приходит злой Иван, который почти мне в физиономию запихивает мой же мобильный телефон, а я нажимаю на трубке кнопочку и слышу настолько внятно и близко, словно говорящий сидит у меня на плече и нашептывает театральным шепотом мне в ухо:

- Это Сергей, привет! Я должен был прилететь вместе с нашим канадским другом, хотел сделать тебе сюрприз, но меня арестовали в аэропорту Кальяри, уже второй день сижу в камере, и я тебе звоню, чтобы ты встретил его обязательно, это очень важно, очень важно...

- Арестовали? За что?

- Они мне говорят, что я торговал топливом и оружием, поставлял бензин и пулемёты боснийским сербам, какой-то мудак болтанул это в Гааге, на трибунале. Мои адвокаты уже занимаются, я скоро выйду, но я тебя очень прошу - встреть моего друга как полагается. Хорошо?

- Ну, конечно, конечно. Это моя работа, я всё сделаю. Тебе ничего не надо? Может...

- Снарядить посылочку? Ага, мне тут не хватает теплых носков! Всё, пока, у них тут минута разговора стоит триста долларов!

- Кто это был? - ревниво поинтересовался Иосиф Акбарович, когда я положил трубку в карман.

- Сергей. Он должен был сегодня прилететь, но его задерживают кое-какие дела.

- Триппер, наверное, поймал! - Иосиф снял сковородку с плиты и плюхнул её на подставку. - Иван! Давай завтракать! В вашем классе учились одни идиоты! Ну, скажи мне, скажи - зачем он покупал дом Ринго Старра? Ему что других домов было мало?

Иван протиснулся на кухню, сел за шаткий столик, отломил кусок черного хлеба, окунул хлеб в раскаленное масло.

- Иосиф! - Иван смотрел на хлеб и раздумывал: кусать не кусать. - Как ты всех достал!

- Я? Я? - Иосиф поперхнулся пивом.

- Ты! - Иван куснул и обжегся. - И лучше, чем всех доставать, узнал бы, как с билетами на Кокшайск.

- Куда? - спросил я.

- Это тебя не касается! - махнул на меня зажатым в щепоти куском хлеба Иван. - Это тут так, семейное дело...

Иван всё-таки был человек с гнильцой. Как и все остальные, впрочем.

О'баян

...Рассказывают, что у лошадей этой редчайшей породы золотые гривы, а сразу за холкой видны два бугорка. То следы от крыльев, которые скакуны о'баян утеряли после приручения их людьми. Когда-то, когда на месте песков Аравии цвели сады, а набатеи не платили серебряный сикль за мех с водой, язычники с севера сумели захватить нескольких таких, ещё крылатых, лошадей, думая, что это скакуны их богов. Все захваченные скакуны сумели освободиться от пут и улететь, и только одна кобыла была довезена ими до моря, а там, когда язычники хотели ввести ее на корабль, и она разбросала похитителей, взлетела, но рухнула в море. Скакуны о'баян отличаются тем, что неподвижность для них губительна, они утрачивают навыки и становятся для всадника обузой. Рассказывают также, что уже в наши дни один знатный обладатель скакуна о'баян попал в плен к вассалу графа Эдесского и был посажен в подземелье. За него назначили выкуп в две тысячи динаров, но и через год никто о пленном не побеспокоился. Вскоре к нему бросили одного безродного бедуина, за которого назначили всего пятьдесят динаров, и тогда пленник предложил выкуп бедуина прибавить к своему, а бедуина отпустить, чтобы тот добрался до родных пленника и поведал им о его судьбе. В качестве награды пленник обещал бедуину драгоценную лошадь, которая, по его уверениям, все время заключения хозяина находится где-то неподалеку от темницы. Бедуина отпустили, однако прошло еще полгода, а никакого ответа пленник не дождался и уже приготовился погибнуть в подземелье, как однажды ночью бедуин вдруг проник к нему через подкоп в стене подземелья и сказал: "Вставай! Я пять месяцев рою этот подкоп и вывожу землю на твоей лошади, а ты тут прохлаждаешься!" Бедуин сломал цепи пленника, они вышли через ход, сели на драгоценную лошадь и помчались, причем за прошедшие полтора года у лошади отросли настоящие крылья, и она чаще летела, чем скакала.

Первым появился канадец. Я только развернул плакатик с его фамилией, а канадец тут как тут, проскочил и таможню, и паспортный контроль так, словно перед ним не было никаких барьеров. Тележечный холуй катил за ним багаж зеленая кожа чемоданов, золото застежек. Меня всегда поражали люди, путешествующие с таким количеством барахла. Зубная щетка, мыло, бритва, трусы, носки - этого достаточно, с этим багажом можно объехать земной шар, а тут - косметический кофр, какой-то длинный футляр. Выворачивая ступни и слегка припадая то на левую, то на правую ногу, канадец подошел, протянул маленькую, с тонкими пальцами руку, которая, коснувшись моей, тут же ускользнула, спряталась в карман. Там наверняка лежал платочек, спасибо еще, что канадец не вытирал руки в открытую. У него был маникюр, каждый волосок бороды лежал, словно специально уложенный.

Я скомкал плакатик и спрятал неровный бумажный шар в карман, который тут же надулся. У меня плащ чуть приталенный, из тонкой, великолепно выделанной кожи, легкий, изящный, а тут - этот плакатик. Сколько было споров, пока я выпрашивал у Ивана лист бумаги, - хорошо ещё, что я отказался от большого ватманского листа! - пока выписывал фамилию канадца фломастером - взял слишком большой размах, первые буквы заняли почти весь лист, потом пришлось мельчить, съезжать вбок, но всё равно последняя буква никак не вмещалась, и мне пришлось брать ещё один лист, а Иосиф Акбарович начал возмущаться, что, мол, людей с такими длинными фамилиями надо специальными постановлениями заставлять их сокращать, потому что такие длинные фамилии, с такими буквенными труднопроизносимыми сочетаниями чистое издевательство над прочими, у кого фамилии простые и четкие.

-И Ващинского твоего я бы сократил! - сказал Иосиф, а Иван кивнул.

Спелись мои друзья, спелись, решили выступать дуэтом, Пат и Паташон, Тарапунька и Штепсель. Отцы, отцы.

Я прихлопнул плакатик в кармане и посмотрел на канадца. Знал этот заморский гусь об аресте Сергея или нет? Или, для полноты картины, он тоже один из претендентов на отцовство? Это было бы просто здорово!

Канадец улыбнулся и, как бы отвечая на мой незаданный вопрос, передал привет от Сергея, с которым якобы несколько часов назад в Лондоне пил кофе, достал специальную трубочную зажигалку и разжег короткую трубку с янтарным мундштуком. Кто из них врал? Канадец? Сергей? И зачем, спрашивается?

Канадец выпустил облачко вкусного дыма. Улыбка канадца пряталась в уголках слегка обметанных лихорадкой губ, у него были длинные ресницы, маленькие глаза. Меня окружали люди с маленькими глазами. Мне хотелось встретиться с кем-то, кто глазами походил бы на пластикового пупса: круглость, открытость цвета. А тут - поди разберись, пойми, прочти.

- С Сергеем интересно работать, да-а? - канадец говорил очень чисто, но интонация была уже чужой: уехал, может быть и не так давно, но много работал и общался с аборигенами.

- Еще бы! - мне пришлось изобразить восторг и умиление. - Это новые горизонты! Новые возможности!

Канадец внимательно посмотрел на меня и кивнул. Он соглашался с такой оценкой. А я понимал, что говорить ему ничего не буду: меня просили встретить, и сам Сергей, и его компаньоны, встретить, а не развлекать разговорами. Что может быть веселей разговоров про тюрьму? Только разговоры про волю.

- Среди виртуальных брокеров более сильных раз-два и обчелся, - сказал канадец. - Можете мне поверить. Да-а? Сергей великолепно понимает рынок. Именно - понимает. А теперь понимание для многих анахронизм. Теперь вообще все изменилось. Когда мы начинали, все было другим, да-а? - он вытащил большой несвежий платок, видимо, тот, о который полутайком вытирал пальцы после нашего рукопожатия, и громко высморкался.

Холуй с отсутствующим видом жевал жвачку и, словно конь, прядал ушами: шереметьевские или ополоски из всяких там органов, или продолжающие находиться в штате - в любом случае профессиональные навыки не пропиваются. Рынок, понимание - всё это было мне так чуждо. И потом мне не надо было пить пиво, не надо было прокладывать пиво рюмкой водки - только одну, только одну! - так гундел Иван, сам выпивший почти всю бутылку, - не надо было наедаться стряпней Иосифа, жир плавал по поверхности ерша, хотелось пройтись по свежему воздуху, по аллее парка, сесть на лавочку, закинуть ногу на ногу, а тут - суета, запахи, нервы. Какие брокеры? У меня убили сына!

- Мы ждем кого-то еще? - канадец пыхнул своей трубкой, и во все стороны полетели искры.

- Да, - ответил я, стараясь дышать в сторону. - Мне поручено встретить еще троих, но как они выглядят - не знаю. Знаю только, что один из них, вернее - одна, слепая, слепая девушка.

- Сзади вас стоит девушка, и она, как мне представляется, слепая, понизив голос сказал канадец. - Она стоит уже давно, и я думал - она с вами, да-а?

Я обернулся. И действительно - за моей спиной стояла девушка, вся в черном, в черных круглых очках, непроницаемых, пустых, пугающих. Темно-рыжие, почти красные волосы, сплетенные в косички, похожие на десятки мягких шерстяных нитей, торчали вверх и вместе с накрашенными пурпурной помадой губами - нижняя губа упорная и своевольная - резко подчеркивали белизну кожи, высоту скул.

- Вы говорите по-английски? - спросил канадец.

Я не ответил: облик девушки был завораживающим.

- Вы говорите по-английски? - повторил канадец.

- Скорее нет, чем да, - сказал я через плечо.

- Доверяете спросить? - и канадец тут же, через мою голову, поинтересовался - кого девушка ищет? - а девушка чуть дернулась, чуть повернулась и - ответила. У нее был низкий, мелодичный голос, она как-то пришепетывала в конце фразы.

- Она говорит, что нашла вас сама, почувствовала, что здесь стоит тот, кто нужен ей и ее друзьям, - канадцу нравилось быть переводчиком. - Ее друзья сейчас придут: у Тима расстройство желудка, он в сортире, Алла делает какие-то звонки из автомата, так как ее мобильный здесь почему-то не работает.

Канадец кончиками пальцев взял меня за локоть:

- Они тоже работают с Сергеем?

- Они работают со мной. Если не возражаете, я уделю им немного времени. Не в ущерб вам.

- Нет проблем, - канадец был сама любезность, - нет проблем.

Мне захотелось сказать ему что-то доброе, но тут к нам подошел Тим. Еще метров за пять было ясно, что этот человек Тим и никто другой: здоровенный, шорты со множеством карманов, белые гольфы, куртка с капюшоном, за спиной маленький плотный рюкзачок, очочки в тонкой металлической оправе. Американский студент. Провинциальный университет. Спорт, участие в экологическом движении, медитирование. Растительная пища. Поиск себя. Нахождение. Разочарование. Озарение: найденное не есть подлинное, найденное - ложное. Вновь поиск. И так - до бесконечности, до диплома или диссертации, женитьбы, рождения первенца, начала выплат по кредитам за дом. Будущий провинциальный толстожопый адвокат подошел к нам и взял слепую под руку. Та скривилась и послала его в задницу.

- Она сказала ему: отвали! "Фак" в данном случае совсем не тот "фак", что в русском языке - продолжил переводить и теперь уже комментировать канадец. - Так иногда ругается моя дочь...

- Я разбираюсь в факах, - сказал я. - На это моего знания хватает...

А на лице Тима ничего не отразилось. Он лишь погладил слепую по предплечью. Смирение и покорность. Бутылка пива в субботу и то много. А слепая шипела и шипела.

- Она спрашивает, почему нас двое, ведь Ма говорила, что будет только Па. И, если нас все-таки двое, а вы - это Па, то кто такой я? - канадец достал кисет, свежую трубку, горячую спрятал в кожаный чехол, из кисета вытащил щепоть темного табаку и с наслаждением понюхал. - Она говорит, что я, наверное, ваш слуга. Тот, кто омывает ваши ноги и утром выносит судно. Я - ваш бой.

- Так и говорит? - мысль о том, чтобы у меня в услужении канадский миллионер советского происхождения, на родине делавший деньги на финансовых пирамидах, в стране кленового листа - на продаже мифических инвестиционных продуктов, была столь заманчива, что я улыбнулся.

- Так и говорит, - канадец заметил мою улыбку, поднял брови, начал набивать трубку. - А еще просит извинить за то, что говорит сама, без вашего на то разрешения. А вы можете разрешить, а можете и запретить. Она же обязана отвечать на все ваши вопросы и выполнять все ваши распоряжения. Любые. И обкакавшийся Тим, разумеется, тоже. И звонящая Алла тоже. Вы, оказывается, очень важная персона. Как сейчас принято говорить в России? Крутой? Вы - крутой? Я, простите, не знал, да-а?

Тут я обратил внимание, что Тим еще ни разу не посмотрел мне в глаза. Будто я пахан, глава клана, раджа, великий хан. Я хотел было сказать Тиму, чтобы он расслабился, чтобы чувствовал себя нормально, что ни Ма, ни Па ничего ему плохого не сделают, да и слепой я хотел сказать что-то ободряющее, но тут возле нас затормозила яркая оранжево-красная комета с зеленым хвостом, третья, последняя из присланных Машкой особей, плотная бабенка в красной дутой куртке, оранжевых клешеных штанцах, с зеленым шарфом вокруг шеи. Загорелая. Глазастая и ротастая, с раздувающимися ноздрями. Огонь. Ураган. Ее, судя по всему, звали Аллой.

- Здравствуйте! - сказала она - конечно же! - на чистейшем русском. Вас нашла Дженни? Я знала, я знала, она найдет! Ма нам сказала, чтобы мы не беспокоились - ведь с нами летит Дженни, с Дженни мы никогда не пропадем, Дженни всегда всё видит, то есть - всё чувствует. А тут еще у Тима расстроился желудок. Я, лишь только увидела, как Дженни взяла след, пошла звонить Ма, что все в порядке. Вы ведь Па? О, это Па! Па! Благословите меня, Па! - и тут Алла опустилась передо мной на колени.

Вокруг снимали клиентов занимающиеся частным извозом то ли прапорщики-отставники, то ли неудачники-боксеры, мимо дефилировали индусы и греки, французы и поляки, толпой шли двухметровые баскетболисты, которых встречали с цветами маленькие детишки в форме скаутов, какие-то бляди спорили с явным педрилой, руководителем блядской делегации то ли в Дели, то ли в Афины, то ли в Париж, то ли в Варшаву, о том, когда им выдадут командировочные, лбы в черных костюмах раздвигали толпу, чтобы дать дорогу своему боссу, человеку с чудовищной, почти лежащей на обросших жиром ключицах челюстью, модная певица шла одна, с сумкой через плечо, синяк украшал ее скулу, чулок был порван на колене, певица грызла ноготь и шмыгала носом, из динамиков прорывалась речь диктора-информатора, но она забивалась звуками из большого, вмонтированного в некое подобие столба телевизора, а там, в телевизоре, ушастый телеведущий, щурясь сквозь очки, говорил о войне, о войне, о войне, а везде, на всех картинках из этого телевизора, были одни и те же ландшафты, одни и те же типажи, одни и те же слезы, кровь и пот. А канадец, миллионер и жулик, торговец оружием-недвижимостью-воздухом-будущим, стоял во всем этом, курил ароматный табак и смотрел, как какие-то совершенно завернутые персонажи, прилетевшие вместе с ним из Лондона на одном самолете, несут несусветную чушь, как бухаются на колени и просят их благословить человека, который никак, ни при каком раскладе не похож на того, кто может благословлять.

Я смотрел на склоненную передо мной голову Аллы. У неё было очень много волос, корни были светлее кончиков, волосы были жесткими, от них исходил тяжелый аромат шампуня, туалетной воды. Надо было что-то делать. На нас уже посматривали.

- Благословите ее, дружище, и поедем отсюда, - миролюбиво сказал канадец и выпустил целое облако дыма. - Благословите, да-а? Что вам стоит, Па?! Я бы на вашем месте сделал это, не задумываясь.

Я погрузил левую руку в её волосы, правую поднял. Повинуясь какому-то импульсу, Алла придвинулась ко мне, её жаркое дыхание начало прогревать мои бедра, и я подумал, что благословление вещь крайне эротическая, но тут затараторила слепая Дженни, и канадец с явным наслаждением перевел:

- Она диктует вам текст благословления, но вы можете произнести его на русском. Вы должны сказать: "Во имя Ма, Па и Всеблагого Сына благословляю тебя и да будет на тебе благодать!"

Я быстро произнес требуемое.

Но Дженни этого оказалось мало.

- Вы забыли сказать "аминь"! - улыбнулся канадец.

- Хорошо! Аминь!

- Па! - Алла снизу подергала меня за штанину. - Вы должны повторить все сначала!

- Во имя Ма, Па и Всеблагого Сына благословляю тебя и да будет на тебе благодать! Аминь! - выговорил я, Алла поцеловала мне руку, поднялась с колен и мы покинули здание аэропорта.

Ашот распорядился, чтобы канадца встречали на самом большом и шикарном джипе. Огромный черный, блестящий красавец стоял под знаком "остановка запрещена", водитель снисходительно угощал патрульного сигаретами, парни с платной стоянки по номерам джипа уже знали, чья это машина, и поэтому стоило нашей живописной процессии появиться из дверей, как они бросились помогать, подсаживать, укладывать, поднимать. Тележечный холуй получил свои деньги и теперь стоял, гордый, презрительный. В холуях есть что-то тонкое, ранимое, их подлость и низость требует внимания, без внимания они превращаются в несчастных, брошенных, их забывают, они спиваются, умирают.