Джахарит

Но я никак не мог понять, что происходит между ним и Инас. Разве может мужчина так долго встречаться и не хотеть большего? Разве может мужчина раз за разом оставлять ее в одиночестве, вместо того чтобы вручить махр и зачать ребенка?

Я старался убедить себя, что вовсе не ревную. Ревность недостойна благородного альмаута. Но так ли это было на самом деле? Знаю ли я ответ и могу ли его озвучить? Хотя бы самому себе. Быть может, именно ревность — истинная причина моих поступков? Быть может, именно ревность заставила меня согласиться на предложение джинна из затерянного в песках дворца?

Мы разговаривали со старцем много часов. Он признался, что уже во второй раз перенес меня из аль-Харифа на юг, к морю Факела. Я так и не смог понять, как это возможно. Он много говорил о времени и странности его хода. Размышлял о пространстве, сравнивая мир то с листом бумаги, то со сферой. Я внимал словам, но мысли не проникали в меня, а обходили стороной, словно вода, на пути которой попался большой валун. Я чувствовал себя муравьем на стене дома, который не знает, что у дома четыре стороны, а не одна лишь бесконечная поверхность из обожженного кирпича. Мой мир был плоским, а старец пытался убедить меня в обратном.

Много нового я узнал и о Наблюдателе. Великий Творец, создавший мир, по словам старца, задумал его другим. Полным счастья, безудержного веселья и искренней радости. Так оно и было до тех пор, пока на небосводе в первый раз не появился Азрах, могучий спутник желтоликой Асфары. Каждый альмаут знает легенду о Брате и Сестре, но я не слышал раньше, что они разгневали Старого Бога. Далекие Башни Семиградья, извергающие Завесу и даже здесь, в Альмаутской Пустыне, защищающие нас от нестерпимого жара голубоглазого Азраха, скрыли от Наблюдателя дела людей, а от людей прекрасные звезды, прежде освещавшие путникам дорогу по ночам. Разгневанный этим Наблюдатель отвернулся от людей, и мир погрузился в хаос.

Сеятели, к которым причислял себя старец, много лет назад заложили Семена Перемен. Прорастая через века, они должны были в конечном итоге разрушить Башни, спровоцировать Очищение и начало новых времен, несущих миру порядок и процветание. Несущих людям то, что у них было украдено.

— Но как же люди выживут перед испепеляющей мощью Азраха, если не будет Завесы? — спросил я старца на это.

— О, не волнуйся об этом, Аврелий все предусмотрел.

— Аврелий?

— Тот, кто создал нашу ложу. Его давно нет в живых, но План вот-вот придет в исполнение.

— И все же… — я пытался понять.

— Умрут недостойные. Достойные будут жить. Если знаешь это, перемены не страшны. Как много зла ты видел в своей жизни? Как много его мы видели все? Разве не хотел бы ты изменить этот мир к лучшему?

— Быть может, хотел.

— Тогда сделай то, что я тебя прошу. Это часть Плана.

— Плана, суть которого мне неизвестна.

— Ты знаешь главное. Этого достаточно. Взамен получишь то, что так жаждешь. Та гуля, что чуть не поужинала тобой, хранит прекрасный джахарит. И если ты поможешь мне, Инсан Али поможет тебе ее одолеть.

Я согласился еще до того. Я уже сказал, что согласен. Мое сердце скрипело и разрывалось на части, но я ничего не мог с собой поделать. В конце концов, возможно и правда, все, что мне предстояло сделать, было на благо этого мира? Быть может, Сеятели действительно хотели изменить его к лучшему? Быть может, в этом состоял мой путь? Мое предназначение? Быть может, сопротивляясь, я шел против самого себя?

7

Наутро Инсан Али снова нес меня на плечах, но в этот раз я был в сознании и что есть силы пытался не упасть, поскольку он лишь едва придерживал меня одной рукой за лодыжки. Великан бежал с огромной скоростью, и я позавидовал его проворству.

О, если бы аль-Хариф охраняли подобные существа! Разве тогда хоть кто-нибудь осмелился бы ему угрожать? Старец так и не объяснил мне природу железного исполина, но я, кажется, уже перестал чему-либо удивляться. Чем ближе была гуля, тем осязаемей становилась моя цель. Я ждал встречи с Инас, ждал торжественной минуты, когда смогу вручить ей самоцвет, достойный ее происхождения.

Наконец, мы остановились перед пещерой. Азрах и Асфара поднялись уже достаточно высоко, и утренняя прохлада сменилась удушающей жарой. Со стороны скрытых за горизонтом Пепельных гор Завеса переливалась ослепительно-синими и огненно-желтыми сполохами. Они расходились в разные стороны, словно круги на неспокойной воде, создавая ощущение, что это не просто клубы дыма и пепла, извлеченные из недр земли Башнями Семиградья, а дышащая субстанция, обладающая собственной волей, волшебное покрывало, накинутое на Пустыню, дабы сохранить в ней жизнь.

Сомнение навалилось на меня всей своей нестерпимой тяжестью. А если Сеятели ошибаются? Если они ведут мир в пропасть? Если неведомый Аврелий — всего лишь шарлатан? Как можем мы знать истинные мотивы Наблюдателя? Светила — вот они, перед нами. А он? Разве есть тот, кто хоть раз видел Великого Творца? Разве есть тот, кто способен прочесть мысли Старого Бога?

Я тряхнул головой и вспомнил об Инас. Ее улыбка, прикосновения, неровное дыхание были так желанны. Ее карие глаза смотрели прямо на меня, словно спрашивая: неужели что-то способно тебя остановить? Неужели ты испугаешься и отступишь, даже не понимая, не выдумка ли твои страхи? А если так, достоин ли ты моей любви? Достоин ли быть рядом?

Сомнения свойственны человеческой натуре, но я всю жизнь был воином. Сабля в моей руке решала проблемы одним взмахом. Одним четким и уверенным движением. Я привык действовать и, если нужно, действовать силой.

Инсан Али опустил меня на землю, и мы вступили под холодные своды пещеры.

8

Я бы хотел рассказать о том, как доблестно сражался с гулей. Как мы рубились с ней несколько часов подряд, пока не оказались полностью истощены. Как она яростно кидалась на нас, а мы раз за разом отбивали ее нападения. Но вышло иначе.

Инсан Али, словно огромный зверь бьёрн, что, говорят, обитает в Серых горах за Семиградьем, ворвался в логово пустынной гули. Я поспешил за ним, но все, что успел, — стать свидетелем быстрой расправы. Железный великан прижал чудовище к стене и раскрошил голову о камень несколькими мощными ударами. Кажется, та не успела даже вскрикнуть.

Я удивился, почему он не сделал это в прошлый раз. И тут же почувствовал, что мною просто играют. Джинн из дворца хотел от меня кое-что и, получив это, обеспечил помощь. Уж не сам ли он подстроил историю с гулей? Ведь каким-то образом я очутился у нее на дороге, в декадах пути от аль-Харифа, там, где меня не должно было быть. Моя стража продолжалась менее суток и преодолеть такое расстояние сам я бы просто не смог.

О, Пустыня, ты хранишь свои тайны! Ты полна загадок и удивительных чудес. Ты дала прибежище моему народу. Оберегала его много веков. Что ты сделала со мной в те дни, накануне Перерождения? Зачем искушала возможностями, которых лучше бы вовсе не было? Зачем подвела к той черте, у которой я оказался? Ты молчишь и не даешь ответа. Быть может, я просто его недостоин?

9

Я не буду описывать свой обратный путь в аль-Хариф. Скажу лишь, что он занял всего день, хотя должен был — несколько декад. Муравей прополз по стене до края и перескочил на другую сторону дома, не имея никаких представлений о его истинной форме.

Я не стал откладывать встречу с Инас и поспешил к ней так быстро, как только смог. Я знал, что Амаля нет в аль-Харифе, а значит она свободна. Дрожащей рукой я достал из кармана восхитительный джахарит величиной с ноготь большого пальца. Прекрасная Инас отпрянула, не поверив своим глазам.

— Будь моей альниссой, — снова сказал я, и все внутри меня затрепетало от важности момента.

— Откуда он у тебя, — прошептала Инас.

— Это не важно. Важно, что сейчас мы можем быть вместе. Ведь это тот махр, которого ты достойна. Ты перестанешь пить куф, и мы вырастим сына или дочь. Как бы ты назвала своего ребенка?

Инас закусила губу и поднесла руку к лицу.

— Милый Гасик… неужели ты так и не понял, — ее голос был очень тихим, едва слышимым. — Я не буду твоей. Не приму этот махр и не перестану пить куф.

— Но почему? — выдохнул я, поскольку действительно не мог ее понять.

Глаза Инас застыли и стали безжизненными.

— Ты точно хочешь это услышать?

Я уверенно закивал, словно моя жизнь зависела от того, что она скажет.

— Я согласилась бы, будь на твоем месте Амаль. Я ждала, когда он сделает это. Быть может, все еще жду. Но ты знаешь его. Он не может долго сидеть на одном месте. Караван для него важнее всего на свете. Он болен дорогой, болен путешествиями, всеми этими игрушками, которые привозит издалека. Он не сможет остаться со мной надолго, чтобы быть моим раджулом.

— Так почему тогда? Инас?

Она отвернулась и заплакала. Я кинулся к ней и обнял. Прижал к себе, чтобы она почувствовала биение моего сердца и тепло рук. Она не отстранялась, но и не отвечала на объятия. Мне казалось, передо мной безжизненная кукла, лишь оболочка, внутри которой нет ничего. Не знаю, мог ли я ей помочь и нужно ли было это.

Наконец, она успокоилась. Ее взгляд приобрел ясность.

— Я люблю Амаля. Понимаешь, Гасик? Мы с тобой встречаемся, когда его нет рядом. Мое время свободно. Но не мое сердце. Его не купить никаким самоцветом. Мне не нужен твой махр. Прости, я знаю, для тебя это тоже больно. Но это правда. Правда, понимаешь?

В тот вечер я не стал оставаться с ней. В висках молотом стучала обида. Невыносимая тяжесть отвержения. Горькая печать безысходности. Нестерпимая боль от того, что я натворил. Я поклялся джинну из дворца предками, бесплотными духами, что вечно сопровождают альмаутов. Я не мог это изменить. Теперь я обязан был сделать то, что от меня ожидал старец.

10

Прошло много декад перед тем, как мой долг снова напомнил о себе. Отгремел праздник Перерождения, воистину траурный для меня в этом году. Скорпион сменился Скарабеем. Я покинул оазис, чтобы сопровождать Амаля и его караван в экспедицию к мысу Асвад. Мы нашли гробницы древних царей и раздобыли в них артефакты, которые теперь следовало доставить в аль-Хариф. Амаль был доволен, и как-то между переходами мы засиделись у него в сакфе с бутылкой арака.

— Скажи мне, авал, — обратился я к нему. — Почему ты до сих пор не принес Инас махр? Все знают, как долго вы вместе. Неужели не хочешь быть для нее раджулом?

— Друг мой, — ответил Амаль по своему обыкновению, — ты ведешь себя прямо как мой отец. Почему вообще тебя это волнует?

— Мне кажется, Инас хотела бы…

— Хотела бы, — согласился Амаль. — И хочет. Мы обсуждали с ней это.

— И в чем же дело?

— Тебя это совершенно не касается, но раз уж мы заговорили об этом, то я обещал ей, что это будет последняя экспедиция.

Амаль посмотрел на меня совершенно трезвым взглядом, хотя бутылка была уже почти пуста. В это мгновение мне показалось, что он знает все, что произошло между мной и Инас. Я поежился и отвел глаза. Быть может, я это лишь выдумал, но вероятно и иное: мой старый друг знал гораздо больше, чем говорил. Мог ли он догадываться о моих встречах с Инас? Мог ли знать, что очень скоро я должен был его предать?

— Что с тобой, Гасик?

— Я…

Мне хотелось сказать ему правду, поведать о джинне из дворца и моем долге. Но я не мог. Я чувствовал рядом предков, которыми поклялся. Они с укором смотрели из темноты и не давали открыть рот. Предать их значило бы перестать быть альмаутом. Перестать быть самим собой, Гасиком из аль-Харифа…

— Я просто подумал, что завидую тебе, Амаль. Завидую тому, что у тебя есть Инас. Что она ждет тебя и скоро станет твоей альниссой.

Амаль печально вздохнул.

— Быть может, я не так рад этому, как рад этому ты. Я люблю ее, но не знаю, как долго смогу жить на одном месте. Экспедиции для меня все. Боюсь, я буду плохим отцом.

Мы просидели еще какое-то время. Приглушенный свет мисбахов освещал пространство внутри сакфа. У дальней стены прикрытый разноцветным ковром стоял большой резной сундук, в котором — я точно знал это — хранилась Топазовая Сфера. Этот артефакт ждал от нас Совет аль-Харифа и очень скоро он должен был поменять хозяина.

В мою последнюю ночь во дворце старец напутствовал меня:

— Там, на мысу Асвад, вы найдете кое-что ценное, огромный топаз, какого ты раньше не видывал. Жди и не проявляй себя. На обратном пути вас настигнет песчаная буря. Когда она закончится, иди за дюны в сторону реки Кабир. Там ты кое-кого встретишь и расскажешь, где Амаль хранит топаз. На этом твой долг будет исполнен.

— И что станет с самоцветом?

— Если все пойдет по Плану, а у меня в этом нет сомнений, он поменяет хозяина, нельзя, чтобы топаз оставался у Амаля. Свершится то, что до́лжно. В конечном итоге Башни падут. Всех нас ждет Очищение и новая эпоха, взращенная на Семенах Перемен. Не сомневайся в том, что это необходимо. Нельзя построить новое, не разрушив старое до основания.

— Но все эти смерти, неужели без них не обойтись?

— Как говорил Аврелий, иногда, чтобы вылечить заразу, надо прижечь ее каленым железом. Строители Башен обманули нас, спрятали от Наблюдателя свои грехи. Алчность, жестокость, разврат. Посмотри на этот мир, где он оказался за последние тысячи лет? Похож он на землю обетованную? Похож на то, что ты хотел бы видеть? Мы, Сеятели, ждем новый здоровый мир. Помоги нам вылечить его и со временем ты поймешь, что мы были правы.

11

Следующим вечером нас настигла песчаная буря. Ее завывание набатом отзывалось у меня в голове. Когда все закончилось, я, никому не сказавши, покинул лагерь и отправился в сторону реки Кабир. За дюнами ждали двое цтеков. Мне казалось, что оба смотрят с презрением. Никогда прежде я не разговаривал с ними. То были враги, опасные и жестокие.

— Так это ты, Гасик из аль-Харифа? — спросил меня один из них. Его одежды были украшены перьями, а нос напоминал орлиный клюв.

— Да. Давайте закончим с этим быстрее.

Я рассказал, где Амаль хранит Топазовую Сферу. Воин кивнул и коротко бросил:

— Странное нынче время. Альмаут помогает цтекам…

Он покачал головой, и я понял: его презрение было в действительности удивлением.

— Кто предупредил вас обо мне? — не удержался я.

— Эта встреча была предначертана. В течуаканских скрижалях ей отведена целая глава. Мы нападем ночью, постарайся выжить.

— Мой долг исполнен, я буду защищать свой караван. Лучше бы вам отказаться от этой затеи.

Цтек усмехнулся, но, ничего не сказав, развернулся, и оба они пошли прочь. Я смотрел им вслед и думал о том, что, возможно, из-за любви — прекраснейшего из чувств — стал соучастником величайшего зла, обернутого в величавые речи о всеобщем спасении. Мне был непонятен ни План, ни то, что должно было наступить после падения Башен, когда Завеса источится и на земле не останется ни капли воды, а, значит, и жизни.

Будет ли место любви в новом мире? А место предательству? Будет ли там хоть что-то, делающее нас людьми? Этого ли хотел Наблюдатель, или Сеятели просто фанатики? Быть может, если так, они ошибаются, и то, что я сделал, ничего не изменит? Завеса, как и прежде, будет защищать оазисы, а Азрах, огромный огненный бог на горизонте, лишь выглядывать из-за нее, напоминая о своем присутствии, но не испепеляя все вокруг.

О, духи Пустыни, за что вы послали мне эти испытания? О, мудрые предки, почему не остановили меня? Много ли времени теперь нам осталось? Много ли дней и ночей, пустых разговоров, женских объятий? Значит ли теперь хоть что-то мое предательство? Смогу ли я как прежде смотреть Амалю в глаза? А Инас, разве она желала мне зла? Была добра, внимательна и тепла. Была моей мечтой и надеждой, моим несбывшимся счастьем. Разве достойны все они смерти, даже если в этом состоит воля Старого Бога?

Джахарит привел меня в эту точку. Любовь обернулась злом, а все мои действия — чем-то прямо противоположным тому, к чему я стремился.

Светила прятались за горизонт, цтеки удалялись, все больше скрываясь в наступающей темноте, а я как наяву увидел страшную картину. Поле брани. Тела врагов и товарищей. Амаль где-то вдалеке отбивает направленный на него удар. Внезапно все замирает и страшный гул разносится окрест. Я поднимаю голову и вижу, как рядом рушится огромная Башня, настолько большая, что ее верхушку скрывает Завеса. Камни падают на стоящие рядом дома, погребая под собой тех, кому не повезло. Погребая под собой целый город.

В ужасе я опустился на колени, пытаясь прогнать наваждение. Горячий песок обжигал ладони, знакомо скрипел под складками одежды, закрывавшими ноги. Если произойдет то, чего хотят Сеятели, тысячи умрут сразу. И я буду в этом виноват.

Разве возможно счастье такой ценой?

Стоит ли любовь смерти этого мира?