Джахарит

Егор Данилов

Джахарит

1

О, Духи Пустыни, чьи планы не в силах постичь ни один из ныне живущих. Разве достоин я, Гасик из аль-Харифа, того, что со мной случилось в темный день 48 декады года Скорпиона, когда Азрах и Асфара уже готовы были праздновать Перерождение? Разве способен кто-нибудь из смертных вынести те искушения, что закончились предательством лучшего друга? Разве не могло все случиться иначе?

Если бы я знал тогда, чем обернется стража, то нашел бы повод вовсе не выезжать за пределы оазиса. Но я не знал, и хайман уверенно нес меня между дюн навстречу судьбе. Где-то там, впереди, уже ждали разочарование и цепочка событий, которые в конечном итоге оказали влияние на всю Альмаутскую Пустыню. Сейчас же, в конце Третьего Оборота, лучи Светил, едва выглядывавших из-за плотной Завесы, указывали в сторону далекого аль-Васада и не было ни малейших сомнений в том, что я делаю свое дело во благо, но не во зло.

Как ошибался я тогда.

Мой путь уже подходил к концу. Я планировал разбить лагерь перед тем, как совсем стемнеет, а завтра наутро, пока не станет слишком жарко, выдвинуться обратно, чтобы сообщить старейшинам, что аль-Харифу ничто не угрожает. Так бы оно и случилось, остановись я чуть раньше.

Хайман преодолел очередную дюну, и сколь велико было удивление, когда глазам открылся оазис, в центре которого раскинулось озеро — точь-в-точь как родное эль-Бадру. Рядом с озером возносился к небу дворец. Его выбеленные стены украшали позолоченные резные окна, а купола сверкали бирюзой и цитрусом. Брат и Сестра соревновались друг с другом в яркости бликов, а я открыл рот, не в силах поверить в увиденное.

Так, с открытым ртом, я и доехал до самой кромки воды, когда из дворца вышел старец. Он приветливо улыбнулся мне, словно хорошему знакомому, и я подумал, что, быть может, это джинн, морочащий мне голову. Никак иначе не мог я объяснить происходящее, ведь знал эту часть Пустыни как свои пять пальцев. Старик был среднего роста, его вытянутое лицо украшала длинная седая борода и густые брови, а пронзительный взгляд был цепким, словно клешня скорпиона, вцепившегося в добычу. На мгновение я почувствовал себя голым и отвел глаза, словно нашкодивший мальчишка, пытающийся скрыть от взрослых свои проказы.

Мое внимание привлекли его длинные белые одежды. На их фоне особенно выделялся широкий лазурный пояс, украшенный причудливыми узорами. Это были повторяющиеся через равные промежутки круги — большие и малые. При этом малые круги целиком покрывала золотая гладь, а большие были обозначены только контуром. Не знаю, почему этот пояс запомнился мне столь сильно. Быть может оттого, что прежде я не видел таких ни в аль-Харифе, ни в других оазисах.

Старик поприветствовал меня и пригласил переночевать во дворце. Я согласился, хотя, вероятно, это и не было разумно. По своей воле идти в логово джинна — глупейшее из решений. В том, что он джинн, я уже нисколько не сомневался. Кто еще мог быть одет столь странным образом и обладать таким тяжелым взглядом? Моя невольная покорность только подтверждала это предположение.

Я оставил хаймана, и мы прошли в просторную залу, в углах которой клубились дымы многочисленных курительных чаш. Под самым потолком горели разноцветные мисбахи, свет которых, однако, лишь едва разгонял полумрак помещения. Я спросил старика, где мы, и тот загадочно ответил:

— В обители Сеятелей.

— И кто такие Сеятели? — удивился я.

— Те, кто ждут всхода Семян. Возможно, ты узнаешь больше, если мы найдем общий язык.

Джинн говорил загадками и, кажется, насмехался надо мной.

— Как мог этот дворец оказаться здесь? — спросил я. — Никогда не слышал, чтобы пески в окрестностях аль-Харифа скрывали что-то подобное.

— Мы видим то, что готовы увидеть. Понимаем то, что готовы понять. Представь себе муравья, взбирающегося по стене. Разве может он знать, что стена — часть дома, а дом — города? Мы не способны перешагнуть через границы собственного восприятия. Что бы ни сказал я тебе — все будет тщетно.

— Так ты джинн?

— О нет, — усмехнулся старец.

Я хотел бы поверить, но что-то в его взгляде не давало этого сделать.

— Почему я здесь? Что ты от меня хочешь?

— Первый вопрос задай себе. На второй могу ответить: ты можешь быть мне полезен.

— Чем же?

На несколько мгновений старик задумался, словно решаясь на что-то, и спросил о том, что я ожидал бы менее всего:

— Тебе знакомо имя Амаля аз Фареха?

Конечно, оно было мне знакомо.

2

Если мир знает женщину, красота которой не сравнится ни с чьей другой, ее имя — Инас. Гордая, как саблерогий орикс, изящная, словно пустынная кобра, блистательная, точно стрекоза, она сидела передо мной и ждала. У нее за спиной уходили в небо финиковые пальмы, а Азрах и Асфара раскрашивали листья во все оттенки зелени так, что рябило в глазах. Наши встречи были редки и скоротечны. Мы не принадлежали друг другу, как не принадлежали никому. Мы были свободны, как все альмауты, и только то, что лежало у меня в кармане, могло это изменить.

— Что с тобой? — спросила меня прекрасная Инас.

— Я видел странный сон. Надеюсь, что это был сон…

— Сон? — удивилась она, ведь я говорил загадками.

— Вряд ли это был он. Уверен, что нет.

— И что же случилось?

Пытаясь растормошить меня, она посмотрела игриво, как делала это иногда в минуты перед долгой ночью. Разве не так поступает всякая женщина, которая хочет привлечь внимание мужчины, который ей нравится?

— В Пустыне я встретил старика. Он сразу показался странным. До сих пор думаю, что это был джинн. Старик рассказывал удивительные вещи: о Сеятелях, об Амале…

При звуках этого имени Инас нахмурилась и отвернулась. Я знал, что они изредка встречаются, но разве это проблема? Амаль уже одарил бы ее махром, будь у него такое желание. Да и она не сидела бы здесь, если бы это что-то для нее меняло. Обычаи альматов рождены Пустыней и образом жизни. Длительные расставания. Редкие встречи. Только желание завести ребенка может на время это изменить. Женщина перестает пить куф, мужчина покидает свой караван и на несколько лет оседает в оазисе. Никто не вправе спорить с традицией. Ни раис, ни даже авал.

О, я знал, что Инас симпатизирует Амалю. Выбирает встречи с ним, а не со мной. Ну так что? Добычу всегда забирает первый.

Я протянул руку и дотронулся до нее. Она вздрогнула и обернулась.

— Давай сменим тему, — предложил я.

— Отличная идея. Может быть, нам вообще не стоит говорить так много?

В ее глазах сверкнул огонек, от которого у меня по коже побежали мурашки.

— Подожди, — остановил я ее. — Я хотел сказать нечто важное.

— Разве ты уже не все сказал?

— Нет, не все. — Я собрался с духом и вдохнул побольше воздуха. — Будь моей альниссой.

Я вынул из кармана небольшой аквамарин, доставшийся мне от отца. Его грани переливались в вечерних лучах Азраха ослепительной синевой. Инас покачала головой, словно вовсе не заметила самоцвет.

— Ах, милый Гасик. Зачем ты делаешь это? Посмотри на мои глаза. Разве что-то в них напоминает тебе цвет это камня? Разве дочь Тахира, главы рода Саифов, может принять такой махр? Убери его, и давай забудем об этой глупости. Неужто для этого ты пришел? Неужто не можем мы просто провести время вместе, чтобы дать друг другу тепло этой ночи?

— Но Инас, какой махр ты ждешь? — выпалил я, не в силах поверить своим ушам. Я предлагал ей большее из того, что мужчина способен предложить женщине.

— Милый Гасик, — снова сказала она. — Какого цвета мои глаза? Ведь они как джахарит, неужели ты этого не видишь? Так могу ли я ждать меньшего? Иди уже ко мне, глупый.

3

От Пепельных гор на восходе до реки Кабир на закате нет места, где бы не ступала нога альмаута. Пустыня наш дом, и в ней мы чувствуем себя не хуже хайманов. Большие и малые караваны бороздят пески от аль-Харифа до аль-Джахара. Там, в горных отрогах, скрыты от посторонних глаз штольни, в которых добывают прекраснейший из камней — джахарит. Столь редок этот самоцвет, что нет ему цены, и лишь правители могут позволить себе украсить им скипетры, жезлы и короны. Говорят, что несколько джахаритов хранятся в аль-Харифе и передаются от отца к сыну, но правда это или нет, мне то неведомо. Одно лишь верно, достать этот камень простому раису — почти невозможно.

Такие мысли одолевали меня во время очередной стражи. Я снова направлялся в сторону аль-Васада, но не рассчитывал, что вновь повстречаю логово джинна. Я отказал ему в просьбе, хотя он готов был осыпать меня драгоценностями. Быть может, тогда Инас изменила бы свое мнение? Сейчас я знаю, что это не так, но мог ли знать в то время? О, милосердные предки, кажется нет. Я жаждал стать для нее раджулом, чтобы продолжить себя в ее чреве. Жаждал заботиться о ней, оберегать покой ее дома. Жаждал того, что и должен хотеть мужчина в самом расцвете сил от женщины столь же прекрасной, как она. Но этого было мало. Мне нужен был камень, достойный ее красоты.

Барханы сменяли друг друга, и вскоре должно было стемнеть. Азрах и Асфара указывали дорогу, хайман уверенно переставлял копыта. Быть может, я задумался слишком сильно и стал невнимателен — непростительно для одинокого путника в Пустыне, — но хайман вздрогнул и остановился раньше, чем я смог определить в чем дело. Прямо на песке, в каких-то нескольких шагах от меня, лежала девушка. Ее полупрозрачная одежда едва скрывала тело, а на лице была улыбка, словно она встретила давнего знакомого.

— Испугался меня? — спросила девушка.

Я неопределенно махнул рукой, пытаясь понять, как она оказалась здесь, в самом сердце Пустыни.

— Напрасно, я вовсе не опасна для такого славного воина, как ты.

Ее голос был неожиданно низким. Казалось, он проникал в самые глубины меня и трогал неведомые доселе струны, отзываясь жаром в ногах и холодом в груди. Мне бы следовало поостеречься, но я только больше заинтересовался и спустился с хаймана на землю, к самым ее ногам.

— Я нравлюсь тебе? — спросила она.

Даже если бы я захотел, то не смог бы ответить. Мой язык прилип к небу и вовсе отказывался шевелиться. Все, что я мог, это кивнуть, продолжая наблюдать за ней, как завороженный.

— Пойдем со мной, славный воин, — позвала она, вставая. — Забудь свои дела на сегодня. Я живу неподалеку, и у меня будет для тебя и кровать, и ужин. А может быть, и что-то сверху того.

Как ни в чем ни бывало она подмигнула мне, а я тряхнул головой, пытаясь сбросить наваждение. Мои ноги, однако, уже покорно следовали за ней, хотя я вовсе не собирался этого делать. И остановиться не было никаких сил. Вот уже второй раз за последние дни я действовал вопреки своему разумению. Что за странное Перерождение? Воистину говорят, конец года приносит чудеса.

Так мы дошли до пещеры. Девушка пропустила меня внутрь, а я, хоть и понял уже, кто она, — по длинным клыкам, которые та более не скрывала, — прошел вперед, чтобы стать ее ужином на сегодня.

4

Все альмауты знают: Пустыня — опасное место. Разбойники-голодранцы, изгнанные из своих оазисов и вынужденные скитаться без воды и еды, сбиваются в шайки и от безысходности нападают на караваны. Безжалостные воины-цтеки из-за реки Кабир совершают набеги, чтобы проводить кровавые жертвоприношения в далеком Течуакане. С Пепельных гор спускаются дикари-виджайцы, неся с собой огонь и разрушение. Одному Азраху ведомо, сколько горя живые приносят живым.

Но не только люди опасны для одинокого путника. Джинны и гули, ифриты и мариды — дети Пустыни по духу и враги человека по естеству. Попадись им — и тебе несдобровать. Против цтека или виджайца поможет сабля и отвага. Против гули не спасет ничто. Она безжалостна и кровожадна, а ее добыча беспомощна, как светлячок, летящий на горящее пламя.

Я стоял у стены пещеры и наблюдал за тем, как гуля совершает приготовления к пиршеству. Под огромным котлом уже горело бездымное пламя. Вода уже шипела и наполнялась мелкими пузырьками. Скоро придет мое время, и я бесплотным духом отправлюсь в аль-Хариф, чтобы вместе с прочими предками давать советы тем, кто, может быть, гораздо мудрее меня, раз все еще жив.

— И что же ты делаешь здесь один, храбрый воин? — спросила меня гуля, разглядывая так, словно оценивала, достаточно ли я хорош для ее пиршества.

Я почувствовал, что могу ответить. По-видимому, она ослабила чары.

— Испокон веков стражи аль-Харифа ходят сюда, — процедил я. — Скоро это место найдут другие. Тебе несдобровать.

— Аль-Хариф? Но ведь это где-то у Красных гор. А мы с тобой у моря Факела.

Я подумал, что она, должно быть, тронулась разумом, раз говорит такое. Путь от аль-Харифа до моря занимает не меньше четырех декад. Впрочем, чему еще удивляться, когда перед тобой гуля, а ты не можешь управлять собственным телом?

— Так значит ты путешественник, раз забрел так далеко? — снова спросила она, ухмыляясь. Желтые клыки в уголках рта устрашающе искажали лицо. — И что же ты ищешь здесь?

Я не стал отвечать. Положение мое было отчаянным. И я не видел ни единого шанса его изменить. Прошлой ночью ко мне приходили предки, предостерегали от поездки, трясли оголенными костями и шипели: «Не ходи-и-и, не ходи-и-и». Я проснулся в поту и долго еще не мог уснуть, вглядываясь в темноту Мужского Дома Фарехов. Но не послушал, и вот как вышло. Мне оставалось лишь скрипеть зубами и ждать своей участи, хотя на поясе висела верная сабля. Правильно говорят: не все можно решить оружием.

Мое отчаяние уже достигло предела, когда языки пламени под котлом взметнулись к потолку пещеры. Гуля вскрикнула, а рядом с ней как из ниоткуда возник великан, с ног до головы облаченный в железо. Пластины, покрывавшие его, сверкали в лучах костра, лицо закрывал массивный рогатый шлем. Великан взмахнул рукой, откинув гулю к противоположной стене, и двинулся на меня. Гуля подскочила и истошно заорала. Ее кожа набухла и стала бугриться неестественно крупной мускулатурой. Быстрее, чем я смог заметить начало движения, она кинулась на великана, но была снова отброшена ударом гигантской руки.

Тем временем великан добрался до меня, подхватил в огромную ладонь и закинул на плечо, словно вес мой был меньше, чем у младенца. Я все еще не мог пошевелиться и лишь с удивлением наблюдал за движением его гигантских ног, пока он покидал пещеру.

Сзади раздался истошный вопль, а я провалился в небытие.

5

Когда я был маленький, мать часто рассказывала сказки: о том, как родились Азрах и Асфара, о мудреце Захире и основании аль-Харифа, о хождении за море славного Гияса. Были у нее и истории о джиннах, но разве мог я тогда подумать, что встречу одного из них?

Но вот он снова стоял передо мной, старец из затерянного в песках волшебного дворца, купола которого отливали бирюзой и цитрусом. Его лазурный пояс, вышитый золотой нитью, вновь привлекал мое внимание, а сам он, как ни в чем ни бывало, любовался через окно прекрасным видом озера, сверкавшего в лучах Светил ультрамарином и гранатом. Я не мог отделаться от ощущения, что он — существо из другой реальности. Быть может, виной тому было мое состояние, но я ничуть не сомневался — передо мной настоящий джинн.

Рядом со старцем, сложив руки на груди, возвышался великан, спасший меня из лап гули. Он совершенно не шевелился и был похож на статую. Сейчас, при хорошем освещении, я понял, что он тоже никак не мог бы быть человеком. Пропорции тела казались столь странными, что я удивился, как не заметил этого при первой встрече. Слишком широкие плечи нависали над головой, словно у горбуна. Ноги отстояли от таза и были вывернуты неестественным образом, будто он согнул их в коленях и опирался на носки.

Я не помнил, как оказался во дворце, но голова моя раскалывалась от нестерпимой боли, будто весь день прошел в обнимку с бутылкой арака.

— И вот мы снова встретились, благородный Гасик, — проговорил старец, переведя на меня взгляд. — Инсан Али, будь добр, накрой стол.

Великан ожил, кивнул и зашагал в соседнюю комнату, громко ударяя железными сапогами о каменный пол. Двигался великан какими-то рывками, как душевнобольной на базаре.

— Кто это? — спросил я старца.

— Мой помощник вот уже много лет. У него славный характер и масса других достоинств.

Я не стал расспрашивать, поскольку видно было, что старик не собирается сообщать мне более.

— Я знал, что снова увижу тебя. Подумал ли ты над моим предложением, мудрый Гасик? Согласен ли?

Все во мне и сопротивлялось, и стремилось сказать да. Сопротивлялось из-за Амаля. Стремилось из-за Инас. Никакие богатства этого мира не склонили бы меня к предательству. Никакие другие силы не заставили бы поступить так, как я поступил. Но я не видел иного способа получить махр, достойный прекраснейшей из женщин. Я хотел быть ее раджулом, утопать в бездонных глазах и называть своей альниссой.

Разве не все прощает любовь? Разве это чувство не самое светлое из данных нам Азрахом? Разве не Асфара учила любить беззаветно и страстно? Но искупит ли любовь предательство? Достоин ли я по-прежнему ходить по этой земле, возжелав женщину настолько, что согласился попрать дружбу? У меня не было ответа, как не будет его ни у кого, кто окажется на моем месте.

О, если бы я знал, что это ничего не изменит. Возможно, тогда я принял бы другое решение. Но может ли смертный знать будущее? И может ли смертный знать что-то наверняка?

— Хорошо. Будь по-твоему, — ответил я, и все внутри содрогнулось от этих слов.

6

Жизнь удивительна. Каждый хочет купаться в лучах славы, быть идеалом для подражания, примером, о котором помнят легенды, а поэты складывают стихи. Каждый стремится к добродетели. Но каждый однажды сталкивается с выбором.

Я пошел за своим сердцем, внял его зову. Видит Пустыня, просто не мог иначе. Кем бы я был, откажись от любви? И кем я стал, не отказавшись?

Амаль верил мне. Помог стать раисом, возложил на мои плечи охрану большого каравана Фарехов. И я был благодарен. Служил верой и правдой, делал все, что от меня зависело. Отбирал людей и оружие, проводил тренировки, не спал ночами, вглядываясь в непроглядную темень Пустыни. Я мало понимал в исследованиях, которые проводил Амаль, но был на своем месте и выполнял то, что у меня получалось хорошо.

Я восхищался им. Пусть это звучит громко, но Азрах свидетель, Амаль был для меня кумиром. Соратником, другом, старшим братом. Я завидовал его уму, его умению найти свой подход к каждому, будь то ученый или воин, торговец или дипломат. Люди уважали его, тянулись, доверяли. В аль-Харифе ему пророчили большое будущее, порой шептались, что когда-нибудь он затмит самого Гияса.