Помоги проекту - поделись книгой:
До марта пятьдесят шестого они с отцом поочередно садились за руль (сначала драгоценного своего «Остина-Спешл», а потом его продали, и Папаша купил супермодный тогда «Остин-Хили-100», такой был красавец, помню). Только для Брюса смастерили другой комплект педалей — ведь одна нога была у него короче. Но однажды на тренировке Брюс показал время на целых семь секунд лучше, и Папаша понял, что пора заканчивать. Да, и это все было еще до меня.
До меня он поступил в университет. И почти сразу, по-моему, как раз осенью пятьдесят седьмого, у него начались неприятности с преподавателями. Помню, Брюс рассказывал, на один субботний день назначили какой-то важный то ли экзамен, то ли зачет, и тогда же проходили целых три гонки. «Вам придется выбирать, молодой человек, — предупредил его профессор, кажется, химии; не помню точно, но, наверное, химии, ее он, в отличие от математики, физики, черчения, не очень жаловал. — Вы в последнее время, похоже, учебе предпочитаете развлечения. Так серьезным инженером не станешь. Выбирайте». И Брюс отправился на автодром.
А когда мы уже познакомились на танцах в Тимару, Брюса признали лучшим молодым гонщиком в стране. Точнее, одним из двух лучших. Главным призом от новозеландского автоклуба была поездка в Англию на целый сезон, чтобы ребята смогли поучиться на лучших трассах Европы, поездить рядом с самыми сильными пилотами мира. Но я-то, помню, подумала тогда — ну надо же, всего две недели знакомы, а он, тебе, уже взял и смылся. В Англию укатил. Это меня-то — ведь я несколько конкурсов красоты выиграла в Тимару и окрестностях! Места себе тогда не находила — уедет, забудет. Ведь Европа же, столько соблазнов. Это вам не наша провинциальная глушь на другом конце света, рядом с Южным полюсом. И начался наш роман в письмах.
Хотя писал он редко — а кто из мужчин любит писать письма? Они ведь заняты важными делами, вокруг них кипит жизнь, их только что чуть не вся страна с оглушительной помпой проводила — как полярников каких-то геройских, ей-богу! — в далекий заморский вояж, добывать славу на гоночных трассах. Они не знают, каково каждый день бегать к почтовому ящику — как дура, на глазах посмеивающихся соседей: опять ничего, кроме проклятых рекламных проспектов! Хорошо помню первое: «Здесь так много людей! И все они двигаются так быстро! — это он писал мне, как только прилетел в Лондон. — А какие в Англии автомобили... В Окленде я знал в лицо каждого владельца "Эм-Джи-Ти-Си". А здесь таких машин десятки. Нет, даже сотни!» Конечно, понять Брюса можно. Мальчишка. Деревенщина из колоний, все ему в диковинку, все внове. Но ведь Брюс и годы спустя сохранил эту способность искренне удивляться. Такое не многие могут себе позволить, как я погляжу.
После первой гонки в апреле он жаловался: «В Эйнтри я чувствую себя как выброшенная из воды рыба. Я никого здесь не знаю. Вокруг ходят важные усатые дядьки и разговаривают с ярко выраженным оксфордским прононсом. А если кого-нибудь хочешь здесь найти, нужно отправляться прямиком в... бар. Представляешь! Впрочем, я довольно быстро познакомился с мировыми парнями». Брюс ведь тогда совсем в рот спиртного не брал. Да во время гонок в Новой Зеландии выпивка была под запретом. И вообще, магазины-то у нас только до шести вечера даже пиво продавали. Оказывается, — это я узнала много позже от Иэна Берджеса — эти паразиты, его новые друзья, английские гонщики, напоили Брюса французским шампанским (он, кажется, финишировал третьим в первой своей гонке на континенте) просто в хлам. А я долго хранила конверт с обратным адресом: «Гостиница "Королевский дуб", Юилл роуд, Сурбитон, Англия».
Однажды, в том же пятьдесят восьмом, из Лондона пришло такое письмо: «Сегодня, 30 августа, диктор на автодроме Брандс-Хетч перед стартом объявил: "Обратите внимание на молодого новозеландца, выступающего под номером 47. Четыре воскресенья назад этот талантливый гонщик устроил настоящий фурор на "Нюрбургринге", когда за рулем слабенького, всего лишь полуторалитрового "Купера" "формулы-2" занял пятое место на этапе чемпионата мира. А ведь сегодня Брюсу Мак-Ларену исполняется только двадцать один год. Давайте все вместе поздравим будущего чемпиона!" И болельщики, — представляешь, Патти, вся три-буна! — запели "Счастливого дня рождения!"»
Действительно, все тогда говорили, что на «Нюрбургринге» Брюс сделал себе имя. В квалификации он показал только двенадцатое время, но уже на первом круге вышел на пятое место! На труднейшей трассе мира, в «зеленом аду», как назвал его позже Лауда, двадцатилетний мальчишка, о котором никто ничего не знал, сражался с Фанхио, Хоторном, Муссо, Бруксом, Моссом, Скеллом, Берой. Всего за неделю до этого Брюс тихонько сидел в уголке и во все глаза глядел на своих кумиров в ресторанчике «У Бригитты» после гонки в Реймсе. А теперь он завоевал первые очки в чемпионате мира, на верхней ступеньке пьедестала стоял рядом с Тони Бруксом, для них обоих, победителей в «Формуле-1» и «Формуле-2» оркестр дважды играл «Боже, храни королеву».
Прошло совсем немного времени, и однажды, дождливым весенним утром — да, это было в конце сентября — мама, улыбаясь, положила мне на стол оклендскую газету. «Наш корреспондент сообщает из Касабланки. Брюс Мак-Ларен, наш с вами соотечественник, впервые в истории мирового автоспорта выиграл для Новой Зеландии чемпионское звание в "Формуле-2"!» Потом оказалось, что журналисты немного напутали, Брюс был только вторым, чемпионом провозгласили Черного Джека Брабэма, австралийца, но это не важно. Важно, что сердце у меня билось так, что, казалось, из груди выскочит. И он меня не забыл. В январе Брюс вернулся, мы снова ходили на танцы, в кино, гуляли, ездили в Окленд... Так было хорошо — не передать словами! Совсем недавно мне казалось, что я буду помнить каждую минуту из этих нескольких дней. Но вот сейчас будто дымка какая все понемногу застилает. Помню отдельные картинки. Как Брюс улыбался. Толпу народа на трибунах Гран-при Новой Зеландии. Снова Брюс — с венком за третье место и снова улыбается, только теперь немного виновато.
Я тогда ему сказала — может, вернешься в университет, продолжишь учебу? Но говорила, и сама не верила. «Знаешь, Патти, — ответил мой герой, — я тоже об этом думал. Но, пожалуй, уже слишком заразился автогонками. К тому же этим можно зарабатывать на жизнь: в Касабланке за второе место заплатили шестьсот фунтов — ведь это же целое стояние! А что я буду делать здесь? У нас в Новой Зеландии много хороших пляжей, можно купаться и загорать. Но в Ремуэре или в Тимару нельзя строить гоночные автомобили. А я рано или поздно этим займусь, вот только подзаработаю денег. И знаешь, что? Джон Купер мне сказал на прощание: "Не беспокойся, мы о тебе позаботимся"».
Подумать только, сам Купер! Он со своим папашей Чарльзом на протяжении всего сезона вытягивал у Брюса все стартовые денежки — как же иначе, ведь эта деревенщина из колоний удостоилась чести ездить за их драгоценную «конюшню» из Сурбитона. Брюс получает, к примеру, шестьдесят фунтов стерлингов стартовых в Эйнтри, пятьдесят забирают Куперы — на подготовку машины. Которую, между прочим, Папаша Лес с Брюсом купили у этих самых Куперов еще перед сезоном за три тысячи фунтов. А ведь нужно было и за комнату в гостинице платить, и машину купить с прицепом, чтобы возить гоночный автомобиль по разным автодромам, да миллион разных вещей нужно, если ты приехал в чужую страну и хочешь заняться там автоспортом. Элементарно толкнуть надо машину в боксах, чтобы завести, кто-то должен круги считать. «Не беспокойся!» Правильно сказал однажды Йон Янг — он тоже наш земляк, новозеландец, мы с ним много об этом говорили: «Мы были молодыми и ни черта не смыслили в жизни. Весь мой последующий жизненный опыт говорит — как раз нужно начинать беспокоиться, если кто-то вам скажет — не беспокойся».
Куперы пообещали Брюсу место заводского пилота — но только через сезон. А пока, в пятьдесят девятом, он будет третьим номером в команде Гран-при. Это значило: твою машину всегда готовят в последнюю очередь, детали с нее — тормоза, мотор, коробку, колеса, подвеску, да все, все на свете, — если понадобит-ся, снимут и установят на машину номера первого. А если у того все в порядке, тогда на автомобиль номер два. Стартовать ты будешь там, где решит хозяин, и тогда, когда хочет хозяин... А Брюс только счастливо улыбался: «Патти, неужели это свершилось — я поеду в Гран-при! С ума сойти!» Я была еще моложе его. И еще бестолковей. Мой герой будет сражаться на самых знаменитых, на самых трудных трассах мира! Он смелый и сильный. Он самый смелый и самый сильный! Я ведь не видела кровавых мозолей на руках Брюса после гонки в Нюрбурге. Не держала в руках его очки после финиша в Реймсе: разбитые бессчетным числом камней стекла были будто розовым шампанским залиты — это кровь из изрезанного лба и щек на сорокапятиградусной жаре смешивалась с потом. Я не везла вместе с Брюсом на специально нанятом самолете Джима Рассела из Ле-Мана в Лондон, не тряслась над его переломанным позвоночником... Я тогда училась в школе на другом конце света. И читала письма, где Брюс очень весело описывал, как они издевались над французскими жандармами по дороге на Гран-при Монако. Было очень смешно.
Как было на самом деле, мне потом подробно объяснил Керр.
В ходе сезона свободных выходных практически не оставалось, а если и выдавались дни отдыха, то только по средам. В четверг Брюс отправлялся на трассу за рулем собственного — он купил его у Бетти Брабэм, жены Черного Джека — «Морриса-Майнор». В пятницу и субботу — тренировки, в воскресенье — гонки, понедельник и вторник зачастую приходилось проводить в мастерских Куперов, и лишь среда оставалась не занятой.
И хотя Брюс был профессиональным пилотом в полном смысле слова, получал он за свою работу гроши. Их хватало лишь на то, чтобы платить шесть фунтов в неделю Керру, который теперь был у Брюса механиком и менеджером одновременно. На двоих ребята снимали однокомнатную квартиру в Сурбитоне. Всю обстановку составляли две кровати, два стула, стенной шкаф и газовая плита на крошечной кухоньке. Да, еще была ванная — на лестничной площадке, одна на весь этаж.
На завтрак готовили себе кофе, заедали рогаликами. Обед был понятием весьма относительным, ибо зависел от места, где Брюс с Филом в данный момент находились, и от наличия мелочи в карманах. А ужин — сосиски, бекон, фасоль, всего один шиллинг и девять пенсов — проходил обычно в кафе «Ник» рядом с угольными складами на берегу Темзы. И лишь раз в неделю (что, впрочем, отнюдь не было правилом), по средам, молодых людей приглашали на настоящий обед — гостеприимные Брабэмы угощали их жарким домашнего приготовления.
Не думаю, правда, чтобы все эти бытовые мелочи их тогда особо заботили. Ведь они мне сейчас, с высоты моих немалых лет, кажутся неудобствами и неустроенностями. А тогда молодым парням море казалось по колено — весь мир у их ног. И правда, в пятьдесят девятом звезда Брюса всходила стремительно — пятый в Монако, пятый во Франции, третий в британском Гран-при, и, наконец, победа в Штатах. Мак-Ларен стал самым молодым обладателем Большого приза в истории и, разумеется, первым новозеландцем. В чемпионате мира он занял шестое место — подумать только, я познакомилась с этим парнем за два года до этого, на сельских танцульках!
А ведь победы в Себринге могло вовсе не быть. Если подумать, она — настоящее чудо, цепь случайностей. Гран-при США назначили на январь, но отменили. Потом перенесли на конец года. В Штаты «Купер» повез две машины, а значит, Мак-Ларену, третьему гонщику «конюшни», стартовать было не на чем. Но Джон Купер решил: пусть Брюс заедет во Флориду по дороге домой, ему же все равно в Новую Зеландию лететь на каникулы. А когда Мак-Ларен приехал в Себринг, выяснилось, врачи не допустили к гонке второго номера команды Мастена Грегори — американец здорово разбился на «Турист трофи» в Гудвуде, сломал ногу, несколько ребер и за три месяца так и не поправился. Так Брюс попал на старт.
На тренировках «Куперы» буквально рассыпались — коробка, тормоза, рулевое, все работало из рук вон плохо. Сами гонщики до полуночи провозились в боксах, помогая отлаживать машины, а один из механиков (их всего-то, честно говоря, двое было у Куперов) работал до утра. В конце концов им удалось собрать один хороший автомобиль, который показал второе время в квалификации — его, ясное дело, отдали Брабэму, первому номеру. Из оставшихся запчастей сварганили вторую машину — на ней Брюс сумел пробиться лишь на десятое место на старте, отстав от лучшего результата аж на восемь секунд. Это очень много, почти безнадежно. Но через несколько секунд после старта Брюс уже шел вторым: «Ты не поверишь, Патти, мой "Купер" сорвался с места, как ракета! К первому повороту я подлетел бок о бок с Моссом, но вовремя вспомнил любимую Папашину поговорку "осторожность — обратная сторона доблести". Я дал Стерлингу пройти, а сам пристроился следом, сзади дышал мне в затылок Джек». И вот, поди ж ты, все фавориты, включая Мосса, сошли, у Брабэма за полкруга до финиша кончился бензин (похоже, сам Купер просчитался, наливая топливо в бак машины Черного Джека!), Брукс надолго остановился в боксах — Тони почувствовал, что его «Феррари» не в порядке, и решил, что продолжать гонку на неисправной машине сродни самоубийству, а его совесть истового католика такое позволить не может...
Удивительная цепь случайностей, правда? Чем она завершилась, я увидела в газетах на следующее утро — моего Брюса целует какая-то полуголая девка! У него на шее венок из желто-зеленых цветов, а ее грудь лишь слегка прикрывает золотая лента с надписью «Мисс Себринг-1959». Как же я ревновала! Уж лучше бы он приехал второй. Или третий. Через пару лет Джон Купер, явно желая меня позлить, с удовольствием вспоминал: «Ты знаешь, детка, ведь Брюсу совсем не хотелось с ней расставаться. Я, помню, кричал — где этот чертов новозеландец? Кто-нибудь может оторвать его от груди Мисс Себринг? Подать его сюда!» Старый греховодник. Но тогда я уже не злилась.
Когда в январе шестидесятого Брюс приехал домой на Гран-при Новой Зеландии, мы обручились. А в марте он написал мне из Сурбитона — приезжай, соскучился, жить без тебя не могу. И я поехала.
«Здравствуйте, Джино!
Вам удалось почти невероятное. Мне казалось, что все давно кончилось. Сколько мы жили с Брюсом? Всего-то десять лет. А с тех пор прошло еще тридцать с лишним. И в последние годы я уже начала думать, что всемилостивый Господь избавил меня от боли. Но Ваши письма, Ваша настойчивость опять все разбередили. Я плохо сплю. Вчера проснулась в четыре утра — все вспоминала, как Брюс мне обещал, что бросит гонки после первой же серьезной аварии. И вот летом шестьдесят третьего я сижу у его койки в больнице Аденау, это рядом с "Нюрбургрингом". Брюс без сознания, его проклятый "Купер" на скорости сто миль в час вдруг решил повернуть направо, вместо того чтобы ехать прямо — сломалась подвеска. Он очнулся: "Что случилось, Патти? Ничего не помню..." А через час он уже все вспомнил. Кроме того, что обещал бросить гонки...»
Брюс снял мне крохотную квартирку в Кингстоне — у него действительно появились кое-какие средства. Вместо малютки «Морриса» купил большой «Ягуар» — лидер чемпионата мира как-никак, голыми руками не трогай! — и жилье получше. На двоих с Керром у них теперь были две спальни, столовая, довольно большая кухня и, наконец-то ванная комната, которую не приходилось ни с кем делить. «Ты же знаешь, Брюс никогда не был слишком аккуратным, — рассказывал мне Фил, — и не выказывал ни малейшего желания таковым стать. Поначалу предполагалось, что мы по очереди ведем хозяйство, но насколько помню, работа по дому была последней из его забот. Когда Брюс уезжал, я приводил квартиру в порядок, но уже через пять минут после его возвращения все опять стояло вверх дном. От самой двери дорожка из одежды, чемоданов, обуви, пакетов тянулась в столовую, затем в его комнату и, наконец, в ванную, откуда уже слышался веселый плеск. Все это слегка напоминало небольшой тайфун».
Это были самые счастливые годы моей жизни, у нас не оставалось ни минуты свободной. На двухместном спортивном «Ягуаре-E», который Брюс купил одним из первых — да еще со специальной гоночной подготовкой, он так гордился этой машиной и никак не хотел признаться, что на самом деле она чистое барахло, потому как ломалась чаще, чем любой другой автомобиль на моей памяти, — мы объехали всю Европу. Начинался сезон обычно в Монако. Потом наш небольшой караван отправлялся в Голландию, Бельгию, Францию, Германию, Италию. Мы, как правило, ездили вместе с гонщиками других команд и жили, вообще говоря, одной дружной семьей: вместе, с шутками и прибаутками, селились в гостиницы, вместе ходили по музеям и пляжам. На самолетах летали редко — в Америку или Южную Африку. Господи, как же легко и просто тогда жилось! На тренировках мы, жены и подруги пилотов, сидели в боксах с секундомерами в руках, считали круги, отмечали время, хохотали над шутками своих парней — чего только стоила физиономия Дэна Герни, когда за пятнадцать минут до старта (по-моему, это случилось летом шестьдесят второго в Эйнтри) Джимми Кларк стянул руль от его «Порше»! За ужином часто помогали своим в застольных битвах — это когда после гонок пилоты и механики «Купера» во главе с хорошо уже заправившимся портвейном Джоном кидались булочками в ребят из «Лотоса», защищавшихся за соседним столиком. Что за славное это было зрелище — личико Бетти Брабэм, когда Купер-младший запулил целую тарелку жареной картошки ей прямо в шиньон! Где же это?.. В Монце? Нет, в Монце они мочили булочки в красном итальянском вине, чтобы снаряды были потяжелее, а официанты подносили свежие боеприпасы в подолах фартуков и смеялись над «этими сумасшедшими англичанами».
Или вот еще картинка. Мы летели из Нью-Йорка в Лос-Анджелес в почти пустом «Боинге-707» — восемь пассажиров на весь салон эконом-класса — и учили танцевать твист американских стюардесс. Потом спускались по трапу, нагруженные сумками с гигантскими запасами маленьких бутылочек виски, джина, водки — наш гонорар за уроки танцев: ведь твист в шестьдесят втором был последним писком моды, Америке о нем еще только предстояло узнать.
А как мы отмечали победу Брюса в Монако весной того же года! Князь Ренье пригласил всех призеров на вечерний коктейль во дворец. Мы с Брюсом, Бетти и Грэм Хиллы, еще кто-то из гонщиков — теперь вот уже и не упомню, кто. Перед выходом ребята подкрепились парой-тройкой рюмочек в гостинице и, войдя во дворец, взялись кататься по натертому до зеркального блеска паркету в коридоре длиною с полмили, не меньше. Тут открывается дверь — кто здесь, дескать, хулиганит? — на пороге стоит княгиня Грейс, а дворецкий докладывает: «Ваше высочество, прибыл король Египта Фарук I!»
В декабре шестьдесят первого мы поженились и сняли небольшой домик в Сурбитоне. Потом, когда родилась Аманда, переехали в Серый дом в Уолтоне, а потом в ужасно дорогое, но такое элегантное местечко Бервуд-парк в графстве Сэрри, неподалеку от старого гоночного трека Бруклендс. Нашу виллу Брюс назвал «Муриваи» — в честь пляжного домика, к которому когда-то на коляске с большими велосипедными колесами его возил Папаша и рядом с которым он впервые вышел на старт. Мы сами ее планировали, украшали резными статуэтками маори и яркими перламутровыми раковинами пауа — зелеными, синими, фиолетовыми.
Как было хорошо, когда у Брюса выдавался свободный денек и он оставался дома! Но только такой праздник случался редко. Обычно он уходил рано утром и возвращался не раньше полвосьмого-восьми. А коли там у них, в мастерских Куперов, случалась запарка, то и значительно позже. А как иначе, если на их заводике всего-то и рабочих было — три инженера-механика, два жестянщика-кузовщика, сам Джон, Брюс, который чертил, как проклятый, все синьки, и второй пилот, Тони Маггз.
Сами гонки вспоминаются меньше. Может быть, потому, что, начавшись так ярко, карьера Брюса продолжалась довольно ровно и, наверное, не совсем так, как он ожидал. После победы в Себринге осенью пятьдесят девятого Брюс выиграл и следующий этап, в январе шестидесятого в Аргентине (совершенно ненормальные болельщики его там от избытка чувств чуть не растерзали, еле полицейские отбили), а чемпионат мира шестидесятого года закончил на втором месте. Потом остался третьим, шестым, седьмым... Время шло, а больших побед все не было. Появились разговоры, мол, звезда Мак-Ларена закатилась, так, собственно, и не успев взойти. Что Брюс вовсе не так талантлив, как Кларк, Хилл, Сертиз или Бандини. Что ему не хватает упорства и агрессивности. Относительно недавно, лет... лет несколько назад, не помню точно, я прочитала слова Тедди Мейера, он появился у нас в конце шестидесятых, а потом стал спортивным директором команды «Мак-Ларен»: «Есть пилоты, которые превосходят сами себя в битве за победу, атакуют меньше, когда они четвертые или пятые, и совсем успокаиваются, если занимают место в конце первой десятки. Именно таким был Брюс. Он показывал великолепное мастерство, когда знал, что есть шанс выиграть гонку, и спокойно выжидал, не ввязываясь в драку, если такого шанса не видел».
Не буду спорить — я-то просто Брюса любила, а потому всегда считала не только лучшим на земле человеком, но и лучшим автогонщиком. Только ведь Мак-Ларен не отличался крепким здоровьем. В конце длинной гонки давала о себе знать больная нога, к тому же один глаз Брюса видел хуже. На медкомиссии перед стартом он, читая таблицу, сначала закрывал слабый глаз правой рукой, а затем — левой, его такому трюку кто-то из американских гонщиков научил. Один лишь раз обмануть врача не удалось — перед пятисотмильной гонкой в Индианаполисе в шестьдесят восьмом. Тогда, к счастью, Мак-Ларен справился с таблицей, и к соревнованиям его допустили. Но мало кто знал, что от утомления зрение Брюса еще ухудшалось...
Да только он все равно не ушел в тень — не такой был человек, чтобы в тень уйти. Другие выигрывали гонки и получали чемпионские звания, а популярность Брюса отнюдь не шла на убыль.
И больше всех его ценили инженеры, механики и хозяева гоночных команд. Ведь Брюс показал себя выдающимся гонщиком-испытателем. Он работал на «Ягуар», «Астон-Мартин», «Форд», доводил до ума гоночные и обычные легковые машины, даже с прессой сотрудничал. Я как-то спросила: «Тебе не скучно наматывать по полигону круг за кругом — без всякой спортивной борьбы, без интриги, без призов и публики?» А Брюс ответил: «Это полсуток в Себринге гоняться скучно — только пьешь апельсиновый сок и колу и потеешь, как дурак». «Гоночный автомобиль, — говорил он, и глаза становились мечтательными, будто Брюс не о железяках рассуждал, а вспоминал наш медовый месяц на Таити, — очень похож на пианино. Его создатели всё правильно рассчитали, подобрали верные материалы и нужную длину струн. Но инструмент никогда не зазвучит так, чтобы тронуть души людей, прежде чем за него не возьмется настройщик. Я обожаю настраивать машину — круг за кругом, час за часом, день за днем. А разве может наскучить любимое дело?» «После серии тестов, — как-то сказал мне Рой (Рой Лан, он в шестидесятые был в начальниках гоночной программы «Форда» в Ле-Мане), — Мак-Ларен способен точно определить проблему. Но главное, он уже знает, как ее нужно решить! В Брюсе превосходно сочетается пилот, гоночный инженер и конструктор-проектировщик. Он умеет слушать и умеет донести до других свои замечания и идеи». И это Рой говорил задолго до того, как Мак-Ларен, три года убивший на то, чтобы довести до ума «Форд-GT40», все-таки выиграл «24 часа Ле-Мана».
С его-то мозгами, с его гоночным опытом и инженерными знаниями Брюсу прямая дорога была собственные автомобили строить. Началось это еще в конце шестьдесят второго, когда он выкупил у Куперов старое шасси «Формулы-1» и решил установить на него мотор помощнее и обтекаемый кузов. На мысль-то его навел Роджер Пенске, американец, гонщик, бизнесмен, миллионер и очень хороший парень — они как-то встретились в аэропорту, когда Брюс возвращался из Штатов, и проговорили весь полет.
Скоро стало ясно, что с Куперами надо расставаться — они не поспевали за прогрессом, который шел тогда семимильными шагами, они вели дела по старинке и не хотели ничего менять. Но Брюс по своему обыкновению не мог сказать в глаза человеку нечто, что может того сильно расстроить. И долго мучился, прежде чем наконец решился — когда в шестьдесят пятом занял в чемпионате мира только восьмое место, не то что ни одного Большого приза не выиграв, однажды всего на пьедестал поднялся, в Бельгии, И потом еще не раз говорил и писал, как он любит Куперов, как он им признателен. Да если бы Мак-Ларен в шестьдесят третьем перешел в «Лотос», БРМ или «Феррари», он бы чемпионом мира был как пить дать! Но нет, он не мог — дело чести.
«Пыл Гран-при сродни пылу настоящей битвы, — так он написал, решившись наконец, в своей колонке в английском "Автоспорте". — Гонка может сплотить людей покрепче любой сварки или развести их навсегда. За восемь сезонов в команде я не могу вспомнить сколько-нибудь серьезного конфликта между Купером и мной. Когда я пришел к нему, я был еще очень молод и краснел, как девушка, слушая анекдоты Джона. Я провел эти годы ученичества, окруженный такими замечательными людьми, как Джон и Чарльз Куперы, Джек Брабэм, Рой Сальвадори, Кен Тиррелл. И в немалой степени их влияние, пример и успехи помогли мне прийти к мысли основать собственную "конюшню"».
Поначалу-то мало кто верил в успех начинания Брюса. Хитрый старый Черный Джек — он ведь был на одиннадцать лет старше Мак-Ларена и казался нам всем, двадцатилетним, совсем стариком — очень сомневался, что «Брюс способен построить машины такого калибра и такого качества, которые будут выигрывать в "Формуле-1"». Так он, кажется, сказал в одном интервью. Или почти так — смысл, во всяком случае, такой. Не иначе, сказал под впечатлением увиденного — когда приехал взглянуть на нашу первую мастерскую весной шестьдесят четвертого. Это был бетонный ангар, вернее, половина бетонного ангара, с земляным полом, где стояли тракторы, грейдеры, скреперы и прочие дорожные машины. Если у вас хватало сил и мужества пробраться сквозь стадо этих грязных, замасленных железных мастодонтов, то в самом дальнем углу вы могли обнаружить две гоночные машины, верстак, тиски, сверлильный станок и сварочный аппарат. Вместо стенда, на котором устанавливали шасси автомобиля, подобрали здоровенный деревянный ящик. Вся эта жуть называлась «Брюс Мак-Ларен Рейсинг Тим Лимитед».
Но Мак-Ларен непоколебимо верил в успех и заряжал своей уверенностью окружающих. Так что все, кто работал в этом сарае в графстве Сэрри, а потом в Колнбруке, маленькой деревушке, расположенной аккурат в конце взлетной полосы лондонского аэропорта Хитроу готовы были вкалывать сутками напролет. Господи, какой же рев и грохот стоял, когда над нашими головами нависали реактивные «Боинги», только Брюс, похоже, шума не замечал. Наш земляк Хоуден Генли, он несколько месяцев работал у нас водителем-испытателем (а еще — сварщиком, жестянщиком и бог его знает кем), мне тогда признался: «Знаете, Патти, если бы однажды утром Брюс вошел в мастерскую и сказал: "Так, ребята, сегодня мы отправляемся пешком через пустыню Сахара!" — то не дождался бы ни стонов, ни жалоб. Он услышал бы в ответ: "Отлично, Брюс! Когда выходим? Давайте собираться..." Неважно, в полдень или среди ночи, он всегда был здесь, всегда шуткой или добрым словом мог поддержать тех, кто работал с машиной. У Брюса особый талант внушить человеку чувство его важности, необходимости для команды». Талант действительно особый. Знаете, через четыре года, в конце шестьдесят восьмого, когда «Мак-Ларены» выиграли второй подряд Канадо-Американский кубок и наша команда заняла второе место в Кубке конструкторов «Формулы-1», Брюсу присудили «Трофей «Феродо», почетнейшую тогда в спортивном мире награду. И он сказал: «Не знаю, смогла бы команда сделать эту работу без меня, но абсолютно уверен, что сам не сумел бы ничего достичь без них».
Как бы вы относились к такому шефу? Вот-вот... Видимо, однажды утром он пришел в наш бетонный сарай и сказал: «Ребята, нам нужно выиграть чемпионат мира, Кан-Ам, «Формулу-2» и Инди-500. Да, и еще мы построим замечательно быстрое купе, что-нибудь покруче «Феррари» и получше «Мазерати», а потом выиграем на нем «24 часа Ле-Мана»». И, разумеется, услышал в ответ: «Отлично, Брюс! Когда начинаем?» Не зря же Тедди Мейер говорил: «Мы готовы были расшибиться в лепешку, чтобы побить их всех!»
«Мак-Ларен» и вправду выиграл все это. Кан-Ам четырежды, 500 миль Индианаполиса дважды, «Формулу-1» — я уже и со счета сбилась... дюжину раз, не меньше. Брюс даже построил автомобиль своей мечты. Только не успел наладить его производство.
«Здравствуйте, Джино!
Так давно Вам не писала — даже соскучилась. Все, знаете, какие-то дела находятся неотложные каждый день. И то надо успеть, и это не забыть. А дни в старости летят — как минуты. Только утром глаза продрала, глядишь, уже и вечер. Впрочем, Вам это вряд ли интересно. В апреле шестьдесят восьмого, когда разбился Джим Кларк, мы сидели вчетвером, с Керром и Янгом, в кабачке недалеко от дома. Глаза у меня были на мокром месте. И Брюс тогда сказал: «Слишком часто одному из нас приходится расплачиваться собственной жизнью за желание быть хоть чуть-чуть быстрее других. И слишком часто собственной жизнью приходится платить просто за то, что оказался в неподходящем месте в неподходящий момент. И ничего в этом нельзя изменить. Мы это принимаем как должное. Мало того — получаем от своей работы огромное удовольствие».
В понедельник, первого июня семидесятого года Брюс летел из Штатов домой, в Англию. Они возвращались после неудачи в пятисотмильной гонке в Индианаполисе и уже второй час вполголоса обсуждали с Гордоном Коппаком, конструктором «Мак-Ларена», какой должна быть машина для будущего сезона. Рядом с Брюсом дремал Дэнни Хьюм, он пришел в команду, уже став чемпионом мира за «Брабэм», дремал, держа на коленях забинтованные кисти рук — позавчера его «Мак-Ларен-M15» загорелся в боксах «старой кирпичницы». Подошел Джек Брабэм: «Какие планы на будущий год, Брюс?..»
Домой в «Муриваи» Мак-Ларен добрался под вечер: «А где же моя маленькая мисс Мэнди Маффит?» Аманда выбежала в холл с радостными криками: «Папа, папа приехал!» Она очень любила, когда Брюс называл ее этим смешным прозвищем из старинной английской колыбельной песенки. Потом они сидели на лужайке за домом — пришли соседи, их общие друзья. Было замечательно — теплый, тихий летний вечер.
На следующее утро Патти приготовила завтрак: Брюсу нужно было ехать на тесты в Гудвуд вместо Хьюма — с такими обожженными руками испытатель из Дэнни был как из собачьего хвоста сито. Гудвуд — это недалеко.
— Возьмешь меня с собой?
— Да нет, пожалуй, много работы, сплошная рутина, ты там быстро заскучаешь.
— Тогда мы с Амандой поедем в гости к Уваровым.
Уваровы — это соседи Мак-Ларенов в Бервуд-парке, русские эмигранты, замечательные люди, их старший сын — ровесник Аманды.
— Хорошо.
— Пока.
— Пока, поцелуй Мэнди.
Хлопнула дверца «Мерседеса», он уехал.
В десять сорок пять Брюс вырулил из боксов гудвудской трассы на «бэтмобиле», так они между собой прозвали «Мак-Ларен-M8D» для Канадо-Американского кубка — за огромные кили, между которыми крепилось антикрыло. Эта машина осенью порвет в клочья всех соперников за океаном — никаких сомнений. И принесет Брюсу и его команде еще несколько сотен тысяч долларов призовых: организаторы Кан-Ама платят очень щедро. Только сейчас, в ближайший месяц, с «бэтмобилем» необходимо плотно поработать.
Было чудесное солнечное утро. Шестисотсильный мотор ревел на коротких прямых, чуть стихал в шпильках и снова вспарывал американским своим баритоном деревенскую тишину. Так круг за кругом. Вот оранжевый автомобиль вернулся в боксы, механики сняли обтекатели и не торопясь поковырялись в его раскаленных недрах. Снова выехал — три круга, пять. И вновь в боксы. «Давайте через четверть часа немного перекусим. Патти приготовила бутерброды». Сам-то он в последнее время старался соблюдать диету, считая, что от сытой жизни в Штатах изрядно растолстел — откровенно говоря, это ему не грозило еще минимум лет десять. Пара тонюсеньких печений и стакан сока заменяли Брюсу плотный ланч, принятый в Колнбруке, где много работали и любили хорошо поесть. А снедь, которую каждый раз собирала в дорогу Патти, он скармливал механикам — и те были очень довольны.
— О'кей, Брюс, на моих 12:19.
В двенадцать двадцать две на прямой перед скоростным правым поворотом от «бэтмобиля» оторвался хвостовой обтекатель. Машину, мгновенно потерявшую прижимную силу, пушинкой сдуло с асфальта, и она понеслась прямо в судейский пост — деревянную будочку, стоявшую метрах в тридцати от трассы. Ударилась в его бетонное основание, вылетела на трассу...
Брюс погиб на месте.
Вилли Мэрес
В ОДИНОЧЕСТВЕ ПОД ДОЖДЕМ
Вилли стоял у окна. Нахмурившись, ни о чем не думая, лишь пытаясь забыть хоть на минуту о нескончаемой головной боли. Шел дождь. Мимо, печально позванивая колокольчиком, проехал фургон развозчика супа. Никому не нужен суп. Тысячи мягких молоточков колотили по затылку. Смеркалось. Скоро в тихом Остенде начнут задвигать занавески, опускать шторы, закрывать ставни. Каждая занюханная вилла, каждая убогая квартирка превратится в маленькую крепость. Маленькие жители маленького городка заползают в тесные уютные панцири: «Свой очаг дороже золота» — какой же бельгиец этого не знает? Но они все страшно не любят одиночества, эти бельгийцы, а потому сейчас потянутся в кафе.
Вилли отошел от окна, открыл холодильник, достал бутылку пива. Стены чуть дернулись, знакомо поплыли. Осколки коричневого стекла лежат на кафельном полу кухни. В желтой пивной луже. Вилли достал еще бутылку и, размахнувшись как следует, изо всех сил швырнул ее в стену. Жалкий калека! С той дурацкой аварии прошел уже почти год, а улучшения так и не наступило. И еще очень болела голова. Жалкий, никому не нужный калека...
Несколько недель — с тех пор как врачи вынесли окончательный приговор — он неотступно думал об одном и том же: что же теперь будет? Он ни на что не годен. Никогда не выйдет на старт, никогда больше не почувствует то восхитительное напряжение, что охватывало его каждый раз в пилотской кабине. А жизни без этого Вилли себе не представлял.
Странно, в детстве он и не думал о карьере автогонщика. Размеренная провинциальная жизнь в тихой деревеньке Моминьи, что затерялась в поросших лесом холмах на самом юге Бельгии, в нескольких километрах от французской границы, к тому не располагала. Здешние жители мечтали о том, чтобы открыть стеклодувную мастерскую или грезили о баснословном урожае свеклы. Слова короля Альбера, как раз в двадцать восьмом, когда родился Вилли, вернувшегося из путешествия в Конго: «Вы никогда не достигнете ничего великого, если ваш горизонт ограничен настоящим моментом» — здесь никого особенно не трогали. Король был далеко, в Брюсселе. А вокруг Моминьи простирались леса и поля. Может быть, и ограничивая горизонт, но одевая их всех и обувая.
В детстве Вилли хотел стать художником — рисовать у него получалось очень неплохо, отцовские гости (самые близкие, из тех, кого уже не менее пяти раз принимали в доме и кто теперь удостоился приглашения на кружку пива в святая-святых — хозяйский сарай) хвалили способности мальчика. Потом юноша видел себя архитектором, футболистом, изучал сельское хозяйство, любил скаковых лошадей, наконец, получил лицензию летчика. Но чтобы автогонки...
Да, отец, богатый торговец лесом, еще в тридцать четвертом подарил мальчику педальный «Бугатти», но велосипед шестилетнему Зи-Зи нравился не меньше. Да, однажды зимой он вывел из гаража отцовский «Ситроен» и, привязав к бамперу веревку, возил по заснеженным улицам деревни сестренку — изображали слалом на лыжах, прочитав об этом модном на швейцарских курортах развлечении в каком-то журнале. Но с не меньшим удовольствием Вилли и сам бы встал на лыжи — только маленькая Кристина боялась садиться за руль «Ситроена».
Поделиться книгой: