Когда умершие приходят во сне

Проснувшись, Ирина недоумевала: «Что они значат, эти непонятные слова?» Когда она передала Надежде содержание своего сна, та побледнела: она получила от Насти ответ на свой вопрос.

По мудрому Промыслу Божию Настя явилась не Надежде, а Ирине, которая не знала мыслей Надежды. Это утвердило Надежду в том, что был сон не случайным, а был прямым ответом на ее мысли, о которых не знал никто из живущих.

Современные случаи чудесной помощи. Клин, Фонд «Христианская жизнь», 1998

Посмертные явления епископа Игнатия Брянчанинова

В автобиографических записках схимонаха Михаила (Чихачева) отмечены посмертные явления святителя Игнатия своим пасомым.

Первое явление преосвященного на 20-й день кончины его 19 мая 1867 года описано видевшей его госпожою А.В. Жандр в Москве. Так, одна из духовных дочерей его, находившаяся в большой скорби из-за его внезапной кончины, видела его в неописуемом свете в храме.

Не менее важным по своему внутреннему смыслу представляется следующее чудесное сновидение о епископе Игнатии, по времени примыкающее к ближайшим дням по его смерти, — явление епископа Игнатия С.И. Снесаревой:

«В мое последнее свидание с преосвященным Игнатием, 13 сентября 1866 года, — пишет С.И. Снесарева, — он, прощаясь, сказал мне: «С.И.! Вам, как другу, как себе говорю: готовьтесь к смерти — она близка. Не заботьтесь о мирском: одно нужно — спасение души! Понуждайте себя думать о смерти, заботьтесь о вечности!»

В 1867 году 30 апреля преосвященный Игнатий скончался в Николаевском монастыре: я поехала на его погребение, совершавшееся 5 мая. Невыразима словом грустная радость, которую я испытала у гроба его.

В субботу 12 августа 1867 года ночью худо спала, к утру заснула. Вижу — пришел владыка Игнатий в монашеском одеянии, в полном цвете молодости, но с грустью и сожалением смотрит на меня: «Думайте о смерти, — говорил он. — Не заботьтесь о земном! Все это только сон, земная жизнь — только сон! Все, что написано мною в книгах, все — истина! Время близко, очищайтесь покаянием, готовьтесь к исходу. Сколько бы вы ни прожили здесь, все это — один миг, один только сон». На мое беспокойство о сыне владыка сказал: «Это не ваше дело; судьба его в руках Божиих! Вы же заботьтесь о переходе в вечность». Видя мое равнодушие к смерти и исполняясь сострадания к моим немощам, он стал умолять меня обратиться к покаянию и чувствовать страх смерти. «Вы слепы, ничего не видите и потому не боитесь, но я открою вам глаза и покажу смертные муки».

И я стала умирать. О, какой ужас! Мое тело стало мне чуждо и ничтожно, как бы не мое, вся моя жизнь перешла в лоб и глаза; мое зрение и ум увидели то, что есть действительно, а не то, что нам кажется в этой жизни. Эта жизнь — сон, только сон! Все блага и лишения этой жизни не существуют, когда наступает со смертью минута пробуждения. Нет ни вещей, ни друзей — одно необъятное пространство, и все это пространство наполнено существами страшными, непостигаемыми нашим ослеплением; они живут вокруг нас в разных образах, окружают и держат нас. У них тоже есть тело, но тонкое, как будто слизь какая, ужасное! Они лезли на меня, лепились вокруг меня, дергали меня за глаза, тянули мои мысли в разные стороны, не давали перевести дыхания, чтобы не допустить меня призвать Бога на помощь. Я хотела молиться, хотела осенить себя крестным знамением, хотела слезами к Богу, произношением имени Иисуса Христа избавиться от этой муки, отдалить от себя эти страшные существа, но у меня не было ни слов, ни сил. А эти ужасные кричали на меня, что теперь уже поздно, нет молитвы после смерти!

Все тело мое деревенело, голова неподвижна, только глаза все видели и в мозгу дух все ощущал. С помощью какой-то сверхъестественной силы я немного подняла руку, до лба не донесла, но на воздухе я сделала знамение креста, тогда страшные корчились. Я усиливалась не устами и языком, которые не принадлежали мне, а духом представить имя Господа Иисуса Христа, тогда страшные прожигались, как раскаленным железом, и кричали на меня: «Не смей произносить этого имени, теперь поздно!» Мука неописанная!

Лишь бы на одну минуту перевести дыхание! Но зрение, ум и дыхание выносили невыразимую муку от того, что эти ужасные страшилища лепились вокруг них и тащили в разные стороны, чтобы не дать мне возможности произнести имя Спасителя. О, что это за страдание! Опять голос владыки Игнатия: «Молитесь непрестанно, все истина, что написано в моих книгах. Бросьте земные попечения, только о душе, о душе заботьтесь». И с этими словами он стал уходить от меня по воздуху как-то кругообразно, все выше и выше над землею. Вид его изменялся и переходил в свет. К нему присоединился целый сонм таких же светлых существ, и все как будто ступенями необъятной, невыразимой словом лестницы.

Как владыка по мере восхождения становился неземным, так и все присоединившиеся к нему в разных видах принимали невыразимо прекрасный, солнцеобразный свет. Смотря на них и возносясь духом за этою бесконечною полосою света, я не обращала уже внимания на страшилища, которые в это время бесновались вокруг меня, чтобы привлечь мое внимание к ним новыми муками. Светлые сонмы тоже имели тела, похожие на дивные, лучезарные лучи, пред которыми наше солнце — ничто.

Эти сонмы были различных видов и света, и чем выше ступени, тем светлее. Преосвященный Игнатий поднимался все выше и выше. Но вот окружает его сонм лучезарных святителей, он сам потерял свой земной вид и сделался таким же лучезарным. Выше этой ступени мое зрение не достигало.

С этой высоты владыка Игнатий еще бросил на меня взгляд, полный сострадания. Вдруг, не помня себя, я вырвалась из власти державших меня и закричала: «Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего преосвященного Игнатия и святыми его молитвами спаси и помилуй меня, грешную!» Мгновенно все ужасы исчезли, настала тишина и мир. Я проснулась в жестоком потрясении.

Никогда ничего я не боялась и охотно оставалась одна-одинехонька в доме, но после этого сна несколько дней я чувствовала такой ужас, что не в силах была оставаться одна.

Много дней я ощущала необыкновенное чувство на средине лба: не боль, а какое-то особенное напряжение, как будто вся жизнь собралась в это место. Во время этого сна я узнала, что, когда мой ум сосредоточивается на мысли о Боге, на имени Господа нашего Иисуса Христа, ужасные существа мигом удаляются, но лишь только мысль отвлекается, в тот же миг они окружали меня, чтобы мешать моей мысли обратиться к Богу и молитве Иисусовой».

Отец современного иночества. М., 1996

Спасение от самоубийства

Однажды духовная дочь известного в Москве по своей благочестивой жизни и как молитвенника протоиерея отца Иоанна Кедрова имела большие переживания и треволнения, лишившие ее душевного покоя. Находясь в таком состоянии, она решила пойти к отцу Иоанну, чтобы найти утешение в молитве и в причащении Святых Таин, тем более что не только мучилась морально, но и лишилась сна, а между тем состояла на государственной службе, неся нелегкие обязанности по своей специальности. Она исполнила свое намерение, но во время исповеди не покаялась из ложного стыда в одном грехе, который ее особенно мучил.

Причастившись Святых Таин, она не только не получила утешения, но впала в уныние. Стала задумываться над тем, что она великая грешница, ее мучила совесть, что она скрыла свой грех. Все ее переживания и личные скорби с новой силой стали терзать ее измученное сердце, и тут впервые ей пришла мысль о самоубийстве.

Конечно, тут дело не обошлось без влияния врага рода человеческого, действующего «насильством смертного сего телесе», и мысль покончить с собой у несчастной окончательно созрела. Когда она твердо это решила, то стала обдумывать вопрос, как успешнее привести в исполнение задуманное намерение.

Девушка, о которой идет речь, жила вблизи линии окружной железной дороги, и недалеко от ее квартиры был переезд через рельсы со шлагбаумом, около которого стояла будка сторожихи. Она пошла, чтобы ознакомиться с местностью, и рассмотрела, что будка находится с левой стороны переезда, а с правой — керосинокалильный фонарь, что сторожиха при прохождении поезда становится близ фонаря и что от будки падает густая тень, что там можно заблаговременно спрятаться, оставаясь совершенно незамеченной, и, выбежав быстро, кинуться под проходящий поезд, так что сторожиха не будет в состоянии ей помешать. Так она решила на другой день и поступить, когда будет проходить после полуночи ночной поезд.

Когда наступил вечер и было довольно поздно (несчастной девушке, твердо решившей покончить с собой, осталось жить не более двух часов), в ее квартире неожиданно раздался звонок. Она пошла отворять, крайне раздосадованная тем, что так не вовремя к ней приходят и могут помешать ей исполнить свое намерение.

Когда она отворила дверь, то при свете уличного фонаря увидела очень молодую девушку в меховой шапочке, с муфточкой на шнурке и в короткой шубке, отороченной мехом. Неизвестная спросила ее, назвав фамилию.

— Простите, я никак не могу вас принять, теперь так поздно, — промолвила в смущении духовная дочь отца Иоанна.

— Я вас долго не задержу, позвольте мне войти. У меня к вам очень серьезное дело, и вы должны меня выслушать, — отвечала неизвестная девушка, и с этими словами они вошли в комнату.

Здесь девушка-подросток объяснила, что она дочь отца Иоанна Кедрова, и затем прибавила:

— Я знаю, что вы решили сегодня покончить с собой; послушайте, не делайте этого. Ваше удрученное состояние духа и уныние происходят оттого, что вы, исповедуясь, скрыли от папы свой тяжкий грех, который вас мучает. Сходите завтра к папе и покайтесь в этом грехе, и все будет хорошо. Послушайте меня.

Проговорив все это, девушка удалилась. Духовная дочь отца Иоанна прямо остолбенела и, когда пришла в себя, выбежала на крыльцо вслед за девушкой, но ни на крыльце, ни на улице никого не было.

Легко можно судить о том, что переживала несчастная, когда таким неожиданным образом была обнаружена ее затаенная мысль.

На другой день она отправилась к отцу Иоанну на квартиру и просила его немедленно выслушать ее исповедь. Она покаялась в своем грехе и, получив отпущение, рассказала своему духовному отцу о том, что обязана спасением своей жизни его дочери, которая вчера поздно вечером пришла к ней и настойчиво советовала ей покаяться в грехе, который она из ложного стыда скрыла.

Отец Иоанн вынес ей большую фотографическую карточку, на которой была снята их семейная группа, и спросил:

— Какая из моих дочерей, изображенных здесь, к вам вчера вечером приходила?

Духовная дочь показала отцу Иоанну.

— Она полтора года, как скончалась, — ответил с грустью священник.

Вот приблизительно как до меня вскоре дошло об этом событии от лица серьезного и заслуживающего доверия.

Я решил, что нужно выждать и тогда так или иначе проверить сообщенный мне факт, имеющий громадное значение для религиозного сознания верующих людей.

Вскоре в тех же почти словах мне сообщили из другого источника о явлении умершей дочери отца Иоанна девушке, которая решила покончить с собой, чем было отвращено покушение ее на самоубийство.

Тогда я решил проверить достоверность этого события во что бы то ни стало.

Вскоре представился к этому благоприятный случай. Наступил канун дня кончины батюшки, когда для участия в служении по нем парастаса в числе других почитателей незабвенного старца всегда приходил священник, духовный сын батюшки и ближайший сотрудник покойного отца Иоанна, который тогда еще был жив.

Я рассказал ему о том, что мне передали о явлении умершей дочери отца Иоанна.

Священник, выслушав мое сообщение, сказал:

— Все, что вам передали, действительно произошло.

Отец Иоанн тогда же распорядился составить об этом протокол для церковной летописи и подписал его, а я скрепил этот протокол своей подписью.

Протоиерей Константин Ровинский. Беседы старого священника. М., 1995

Благословение сына только что умершей матерью

В книге профессора М.П. Погодина находим следующий поразительный рассказ В. Энгельгардта из своей жизни, не только явно подтверждающий несомненное существование загробной жизни, но и свидетельствующий о том, что связь между умершими и живыми не прекращается за гробом, что и там сила любви усопших к близким здравствующим братьям продолжает действовать и иногда выражается в очевидной, осязательной форме.

«В 1858 году, находясь на службе в Москве, я, — пишет о себе г. Энгельгардт, — в начале февраля был командирован в Архангельск по делам службы. 5 февраля, перед самым моим отъездом, я написал поздравительное письмо моей матушке, жившей в Петербурге; ей 8 февраля должно было исполниться 80 лет. Кроме пожелания ей Господней благодати, я убедительнейше просил матушку о родительском ее благословении, без которого — писал я — не совершить мне благополучно этого дальнего пути. Отправив письмо на почту, я сел в повозку и поехал. До Ярославля дорога была сносная; пробыв в этом городе сутки, я отправился дальше. От Ярославля до Вологды дорога была невообразимо дурна: подобных страшных ухабов я не мог себе представить, точно волны морские, внезапно окаменевшие от сильного мороза! Разбитый до крайности от подобной ужасной качки, я на ночь остановился на одной станции, чтобы до рассвета перевести дух и расправить мои сильно помятые и усталые члены. Одетый, как был, только без шубы, я растянулся на диване и, не имея счастливой способности скоро засыпать, занялся чтением; но чтение шло плохо и рассеянно; я встал с дивана и погасил свечу — в надежде, что в темноте скорее засну, — но не успел я снова лечь на диван, как вдруг, к крайнему моему удивлению, вижу в нескольких шагах от меня матушку мою в сопровождении сестры моей, скончавшейся еще в 1846 году. Пораженный этим непостижимым видением, я не мог ни шевельнуться, ни протянуться с места, но пристально и, признаюсь, с каким-то непонятным страхом смотрел на явившихся мне дорогих лиц. Матушка, совершенно как живая во плоти, заботливо и нежно глядя, крестным знамением благословила меня, а сестра, хотя ее вполне узнать можно было, имела вид более, так сказать, эфирный, спокойный, просветленный. Я внезапно взял тут лежащую спичку и зажег свечу, и в светлой комнате не стало уже видения!..

Это событие произошло ночью между 12 и 13 февраля 1858 года, в третьем часу утра.

Пробыв в Архангельске неделю, я получил письмо от зятя, которым тот извещал меня, что в эту самую ночь матушка моя в Петербурге скончалась!.. И я твердо верую, что Всемилостивый Отец Небесный дозволил чадолюбивой матери видимо, лично благословить сына, который так настоятельно умолял ее о том перед ее кончиной!»

К этим словам очевидца (достоверность рассказа его никак нельзя поставить под сомнение) нам прибавить нечего. Он сам слишком красноречиво говорит за себя.

Погодин М.П. Простая речь о мудреных вещах. М., 1873

Обращение неверующего грешника по загробным молитвам родителей

Один сельский священник передает следующий поразительный пример чудесного обращения заблудшего и неверующего грешника на путь добра действием благодати Божией, посредством загробных теплых молитв о нем его родителей пред Престолом Всевышнего.

«186… года, летом, приехал к нам в село, — рассказывает этот почтенный батюшка, — молодой человек лет двадцати пяти и поселился в чистеньком домике. Дом этот, стоявший на горе и окруженный темным, непроходимым лесом, принадлежал сначала одному помещику, потом поступил во владение крестьян и теперь был продан вновь приехавшему господину.

Этот господин, или, как называли его крестьяне, «барин», сначала никуда не выходил, потом недели через две я увидел его в церкви. Физиономия его была одна из тех, какие с первого же раза бросаются в глаза и возбуждают любопытство во всяком, кто только успел взглянуть на нее. Несмотря на его молодые годы, лицо его было помято, морщины кое-где лежали целыми складками и невольно говорили, что не без потрясений и бурь прошло его юношество. Он стал часто посещать нашу церковь, и не только в праздник, но даже и в будние можно было видеть его молящимся где-нибудь в углу, при слабом мерцании лампадки. Он всегда приходил рано, уходил поздно и каждый раз с каким-то особенным благоговением целовал крест и брал у меня антидор[20].

Появление такого господина, приехавшего не знаю откуда, не знаю зачем и, как слышно, рассчитывавшего остаться жить у нас навсегда, его нелюдимость и особенно набожность — все это заинтересовало меня, и я решился познакомиться с ним каким бы то ни было образом; но познакомиться с ним было довольно трудно.

Прошло лето, вот уже и зима на исходе… Животворные лучи февральского солнца уже начали тревожить ледяную кору земли. Наступила св. Четыредесятница; уныло и редко гудел церковный колокол, призывая на покаяние грешные души, жаждущие очищения, и как-то особенно хорошо отзывались эти удары в душе истинного христианина; вот уже наступил и пяток первой недели, и я, значительно устав за исповедью прихожан, возвращаюсь домой и узнаю, что мне прислана записка от барина: «Прошу вас, незнакомый, но уважаемый батюшка, пожаловать ко мне на квартиру сегодня вечером». Меня очень заинтересовала эта коротенькая записка, и я поспешил отправиться к незнакомому господину.

На мой легкий стук дверь уединенного дома отворилась, и я встретил на пороге помещика с улыбающимся лицом.

— Пожалуйте вот сюда, батюшка, в эту комнату, а я сейчас приду к вам, — сказал он мне и удалился в противоположную комнату.

Комната, в которую я вошел, была маленькая. Стены, обитые фиолетовыми обоями, приняли от времени темный вид. Шторы, опущенные на окна и не пропускавшие света в комнату, делали эту маленькую каморку какой-то мрачной. Впереди стояло резное Распятие, а пред ним лежал разложенный молитвенник; на столе пред диваном лежало Евангелие в русском переводе, несколько духовных журналов, огромный искусственный череп и кое-какие бумажки. Я походил несколько времени по комнате и уселся в кресло в ожидании хозяина.

— Здравствуйте, батюшка, — сказал наконец он, входя в комнату и подходя ко мне под благословение.

— Здравствуйте, — отвечал я, благословляя его.

— Извините, пожалуйста, что побеспокоил вас в такую пору — теперь уже 11-й час, и вы, быть может, уже скоро хотели ложиться спать…

— Помилуйте… К чему такие извинения, — отозвался я. — Мне как человеку будет очень интересно познакомиться с вами, потому что здесь нет никого, с кем бы можно поговорить о чем-нибудь серьезном. Потом, как пастырь я должен по своей обязанности прийти к вам, потому что, быть может, вам нужен я как пастырь, как врач духовный…

— Именно так: вы мне нужны, как врач… Мне нужно ваше поучение, ваше теплое, сочувственное, наставительное слово.

— Очень, очень рад, что могу послужить вам! Прошу говорить все, что есть у вас на душе; мое дело разделять все нужды пасомых, врачевать их раны и приводить к Отцу Небесному…

— Благодарю, благодарю вас, батюшка… так позвольте попросить у вас внимания и терпения для выслушивания рассказа моей короткой, но дурной жизни. Когда вы узнаете ее, то лучше вам будет предписывать то или другое средство для моего врачевания.

Отец мой, — начал молодой человек, — был мелкопоместный помещик. В деревне мой батюшка имел большой дом, в котором он постоянно жил и в котором я получил первоначальное воспитание. Мой батюшка был дома почти постоянно и вместе с матушкой старался вложить в меня начала всякого добра и христианского благочестия. Оба они любили рассказывать мне разные священные истории, и часто, бывало, слушая эти рассказы в продолжение долгого зимнего вечера, я так и засыпал, где сидел. И, Боже мой, какие сладкие сны тогда грезились мне! Все, что я ни слышал в этот вечер, отражалось у меня во сне, и в моем детски невинном воображении, как бы в тумане, проносились дорогие священные образы из рассказов родителей. Вот как теперь вижу — Спаситель в терновом венце, обагренный кровью, висит на крестном древе. Его глаза полны любви, и Он просит Бога Отца отпустить мучителям: «ибо не видят, что творят!» И Божия Матерь — как теперь вижу — стоит при Кресте, с бледным лицом, полная беспредельной любви к страдающему Сыну, и сколько муки и страдания выражается в Ее очах! Все эти сны наполняли мою душу неизъяснимым блаженством, и на моем лице изображалась какая-то неземная улыбка, как говорила моя добрая мать. И сколько радости было у родителей, когда они любовались мной у моей кроватки: «с Ангелами беседует», — говорили они. Тихо, плавно текла моя жизнь, и я был примерный ребенок. Я молился, и моя детская молитва была искренна, усердна и тепла; хорошо жилось тогда, и нельзя без радостного замирания сердца вспомнить теперь об этой детской жизни. Но не всегда же должна была продолжаться эта блаженная жизнь: мне исполнилось 10 лет, и я поступил в одно из средних учебных светских заведений.

Тяжело мне было привыкать к новой жизни. В заведении, в которое я поступил, я уже не слышал более того теплого, истинно религиозного наставления, какое мне давалось дома на каждом шагу. Сначала я был религиозен и часто молился. Молился я… но эта молитва была часто причиной насмешек моих глупых и дурных товарищей. Все воспитанники этого заведения без надзора богобоязненных родителей были страшными кощунниками, и их язвительные насмешки сыпались градом на мою голову за мою набожность. Время шло, поддержки у меня не было, и моя охота к молитве постепенно начала ослабевать и, наконец, совсем пропала, сначала потому, что я боялся товарищей, потом это обратилось уже в привычку; я пристал к моим товарищам, и молитва уже более никогда не приходила на ум. Беседы и разговоры наши были самые грязные, богопротивные: насмешки над Священным Писанием, над богослужением, над усердием и религиозностью некоторых священников и простого народа — вот что было постоянным предметом наших разговоров. Сначала меня коробило от всего этого, потом время и общество притупили во мне и это последнее проявление доброго — остаток домашнего воспитания. Но все-таки, как бы я ни опошлился в этой среде, во мне было сознание, что я грешу этим пред Богом, но я продолжал это делать заодно с товарищами… Иногда — это бывало очень нередко — я чувствовал потребность молиться и даже начинал молиться, но это была уже не прежняя молитва, это была скорее механическая работа, не согретая сердцем, и я чувствовал, что чего-то недостает мне… Время шло, я перешел в последний класс, и тут-то окончательно совершилось мое падение, и прежние насмешки над обрядами и религиозностью людей перешли в полное осмеяние всей Божественной религии.

Время летело, и я сделался отъявленным неверующим безумцем… Крест — это орудие нашего спасения — я, теперь страшно и подумать, сбросил с себя и с каким-то презрением посмотрел на него. Когда я стоял в церкви по приказанию начальства, как издевался, как смеялся над отправлением Божественной службы! Когда наступали постные дни, я нарочно старался покушать скоромного, чтобы показать полное презрение к церковным постановлениям. Святые иконы, житие святых были главными предметами моих насмешек. Одним словом, в это время я был каким-то извергом, а не человеком. Но вот наступило время моего выхода из учебного заведения, и тут-то со всей силой я ринулся в бездну погибели, и много я увлек за собой чистых и невинных душ…

Да, за эти падшие души мне придется отдать страшный отчет Господу! Я их соблазнил, а в Писании сказано: «горе человеку тому, чрез которого соблазн приходит!»

Разум наш слишком слаб, чтобы остановить нас от пошлости, когда в нас нет голоса совести или, вернее сказать, когда этот голос совести заглушен порочной жизнью. Так и я: заглушив все святое в моем сердце, я старался руководиться во всем рассудком; но он не помогал мне, и я окончательно погибал. Окруженный безбожными и развращенными товарищами и потерявшими стыд и совесть женщинами, я проводил целые ночи за бутылками вина — и чего не бывало в этих шумных бесовских оргиях!.. Время шло, я еще более развратился и окончательно погряз в бездне порока. Казалось, чего больше: человек окончательно погиб, и никакая сторонняя рука не могла меня вытащить из этого омута; но, знать, нет греха, побеждающего милосердие Божие, знать, Господь не хочет смерти грешника, «но чтобы грешник обратился от пути своего и жив был» (Иез. 33, 11); если мне не мог помочь человек, то помог всесильный Господь, Которого я отвергал; особенное действие Промысла Его обратило меня на путь истинный и вызвало к нравственному возрождению.

В один год умерли от холеры мои добрые родители, и их-то теплая молитва пред Престолом Всевышнего, должно быть, повела к исправлению заблудшего сына. После получения известия о смерти родителей я отправился в село к их могиле. Странно, как я ни опошлел, как ни смеялся над всеми святыми чувствами человека, все-таки эта привязанность к родителям осталась, и холодный развратный ум уступил голосу сердца — желанию побывать на могиле — и не осмеял его. Это я приписываю особенному действию Промысла Божия, потому что поездка на родину была началом или поводом к моему исправлению.

Приехав в родное село, я спросил церковного сторожа, где могила таких-то, и, не думая перекреститься в церкви, отправился к указанному месту… Вот уже могила от меня шагах в десяти, вот уже я вижу свежую насыпь, но… вдруг потемнело у меня в глазах, дыхание захватило, голова закружилась, и я упал без памяти на землю. Не знаю, что со мной тут было, только я в сознание пришел уже в квартире, нанятой моим служителем у одного крестьянина. Из рассказа его я узнал, что все окружавшие меня думали, что со мною удар, потому что я был без памяти, с багровым лицом и пеной у рта. На другой день я встал совершенно здоровый и, как ни ломал голову, не мог объяснить себе, отчего со мною сделался такой припадок. Потом я опять в те же часы дня отправился на могилу, но каково было мое удивление, когда и в этот раз случилось со мной то же, что вчера! Думая, что меня постигла падучая болезнь, периодически возвращающаяся в известные часы дня, я на третий день остался дома, и припадка не было. Но когда я пошел на четвертый день и лишь только стал приближаться к могиле, прежний припадок снова повторился. Встав утром на другой день, я встретил своего слугу каким-то испуганным, боящимся меня. После я узнал, что он решил, что в этих припадках есть что-то недоброе и что я должен быть слишком грешен, коли Господь не допускает меня до могилы родителей. Он был тогда счастливее меня: у него была вера в Промысл, вера в Бога, а я был жалкий, несчастный человек и не хотел признаваться во всем этом действии перста Божия. Впрочем, меня довольно озадачили эти странные припадки, и я послал за доктором. Доктор обещал прибыть на другой день, и в обещании его я уснул часов в 12 ночи. Утром я проснулся рано, и — Боже мой — странно вспомнить: я не мог пошевелиться, язык не повиновался, я лежал весь расслабленный, тело мое было все в огне, губы высохли, я чувствовал страшную жажду и окончательно упал духом. Явился доктор, осмотрел меня и дал лекарство, началось лечение. Сначала доктор прописал мне лекарства без затруднения, но потом долго иногда простаивал над моей постелью, кусая губы, и вот однажды, после шестинедельного лечения, написал мне на бумаге: «Имея дело с мужчиной, я открыто всегда говорю о его болезни, как бы она ни была опасна: ваша болезнь необъяснима, несмотря на мои усилия открыть ее; поэтому, не предвидя успехов от трудов моих, я оставлю вас ждать, когда она сама собою откроется». Каков был мой ужас, когда меня оставляла человеческая помощь, на которую я только и надеялся! У другого есть надежда на высшую помощь, но ее отверг мой развратный ум.

Время шло, болезнь моя еще больше усилилась, на теле появились пупырышки, которые превращались в гнойные раны, от которых несся смрадный запах; и я не знал, что и делать. Целые ночи я не спал и не находил себе покоя. И какие страшные картины рисовались тогда в моем воображении! Вот как сейчас помню, однажды мне представилось мрачное, сырое, душное подземелье… смрад не дает вдохнуть, кругом тьма… отовсюду несутся стоны, крики и какое-то дикое рычание… Свеча горела тускло… в комнате было темно, и я насилу забылся. Как только я стал засыпать, вдруг почувствовал в своей руке другую руку. Я вздрогнул, раскрыл глаза, и — Боже мой — что я увидел: предо мною стояла моя мать! Я не мог вообразить, как и каким образом она очутилась предо мною. Да ведь она умерла, — подумал я, — как же она может существовать? А между тем сердце билось при виде дорогой матери. Она была вся в белом, и только в одном месте было черное пятно; лицо ее было сумрачно, и она была вся в каком-то полумраке. «Я — твоя мать, — начала она. — Твои беззакония и твоя распутная жизнь, полная неверия и безбожия, дошли до Господа, и Он хотел истребить тебя, стереть с лица земли. Ты не только погубил себя, но даже запятнал и нас, и это черное пятно на моей одежде — твои тяжкие грехи. Господь, говорю, хотел поразить тебя, но отец твой и я молились пред Престолом Всевышнего о тебе, и Он захотел обратить тебя к Себе, но не милостью, потому что ты этого не мог понять, а строгостью.

Он знал, что одна могила наша для тебя дорога здесь, и потому не допустил тебя к ней, поражая сверхъестественною болезнью, дабы ты признал над собою высшую силу, тобою отвергаемую, но ты не обратился!

Потом Господь послал меня к тебе — это последнее средство для твоего исправления. Ты не признал Бога, будущей жизни, бессмертия души: вот же тебе доказательство загробной жизни: я умерла, но явилась и говорю с тобою; уверуй в отрицаемого тобою Бога; помни твою мать, которая, жизни не жалея, старалась сделать из тебя истинного христианина».

С этими словами лицо ее еще больше помрачилось, глухие могильные рыдания раздались в комнате и потрясли мою душу. «Еще раз заклинаю тебя, — продолжала мать, — обратись к Богу. Ты не веришь и, может быть, думаешь объяснить мое явление расстройством твоего воображения, но познай, что твои объяснения ложны, и я своим духовным существом предстаю пред тобой. И в доказательство этого вот тебе крест, отвергнутый тобою, прими его, иначе погибнешь, уверуй, и твоя болезнь исчезнет чудесным образом. Погибель и вечный ад тебе, если ты отвергнешь меня!» Так сказала мать — и скрылась. Я опомнился и увидал в руке своей маленький крестик, во всей комнате пахло чем-то невыразимо хорошим. Сверхъестественное явление матери, ее просьбы и проклятия потрясли до самой сокровенной глубины мою душу; никогда, кажется, не бывало со мной такого переворота: совесть поднялась со всей силой, прежние убеждения рушились — и я в минуту, кажется, весь переродился! Какое сладкое, непонятное чувство у меня явилось в груди, и я хотел уже поблагодарить Бога за Его милость, за Его благодатное обращение меня; но вот услышал, что кто-то идет ко мне… я прислушался, и в комнату мою вошел лакей, держа у себя чайную чашку с водою. «Искушай-ка, батюшка, может, и полегче будет; это святая водица с животворящего креста», — проговорил мой лакей, подавая чашку. Я с радостью принял его предложение и, приподнятый им, выпил воды. Господи! Не могу вспомнить без слез этой чудесной минуты, я тут же почувствовал себя здоровым, члены стали повиноваться, язык стал свободно говорить, на месте струпов остались одни пятна, и в том-то подтвердились слова матери. Я встал, и первым моим долгом было помолиться пред образом, который принес мне лакей (у меня же своего не было, потому что я в своем безумном отрицании считал это суеверием!). После этого я пошел в церковь и там молился… И сколько было искренности в этой непритворной молитве, когда душа могла свободно высказаться пред Господом после долговременного рабства в оковах греха и служения сатане! Тут же я отправился на дорогую могилку… целовал я ее, плакал, и эти слезы омывали прежнюю мою жизнь и были раскаянием блудного сына. День моего исцеления — и духовного, и телесного — был 15 июля, и я всегда праздную этот день как день своего избавления. Пробыв еще несколько дней там, я решился ухать оттуда сюда, потому что в судебные следователи туда поступил один товарищ моей буйной жизни, а видеться мне с ним не хочется. В свет же я не поеду, потому что он не мил мне после исповеди и приобщения Св. страшных и животворящих Христовых Таин. Я лет десять не был удостоен этого, вы мне посоветуете, что мне делать для заглаждения прежней моей жизни?

— Долго говорил я с этим господином, — заканчивает батюшка свой глубоко поучительный рассказ, — долго и много я давал ему советов и, наконец, пошел домой. «Слава Тебе, Боже милосердый, показавший свет этому человеку», — думал я, идя домой и сердечно радуясь обращению грешной души на путь истины».

Прот. Григорий Дьяченко. Уроки и примеры христианской надежды. М., 1892

Красные яблочки. Пример загробной благотворительности

Жил в Москве один богатый и благочестивый купец. Каждому бедняку он старался помочь, никому не отказывал ни в деньгах, ни в добрых советах. Однажды он приютил одного беспомощного калеку, кормил и одевал его, а когда добрый купец умер, наследники выгнали бедняка из теплого угла на улицу. С горючими слезами пошел калека на могилу своего благодетеля и, вдоволь наплакавшись, тут же уснул с горя.

И вот является ему во сне покойный купец и спрашивает: «О чем ты так плачешь, Степан Ильич?»

— Как же мне не плакать, — отвечал тот, — когда двери вашего дома для меня уже заперты? Как я теперь буду без вас доживать свой век?

Глубоко вздохнул его благодетель и говорит ему:

— Если уж двери моего дома для тебя заперты, то иди в четвертый дом направо от моего магазина; там есть купец (он назвал его по имени), ступай к нему и скажи: «Ради тех красных яблочек, о которых ты знаешь, дай мне три тысячи рублей», и он даст, и их хватит на твой век. Только молись о моей душе.

Проснулся Степан Ильич, перекрестился и побрел туда, куда ему было сказано в сновидении, которое как живое стояло в его памяти. Приходит в указанный магазин и застает там большую суету: кто меряет материю, кто считает деньги, кто записывает. Не без страха подошел он к самому хозяину, который сидел за большим прилавком и смотрел, как росло его богатство каждый час. Увидев калеку, купец поднялся и приветливо подал ему монету. Ободренный его добротою калека сказал ему, что видел он такой сон, который не смеет даже рассказать, что приснился ему покойный его благодетель и сказал ему вот что.

Купец слушал калеку со вниманием, потом положил на себя крестное знамение и сказал: «Не только три тысячи, но если бы покойник велел дать тебе десять тысяч ради красных яблочек, и тогда я с удовольствием бы тебе дал!» И он приказал тут же отсчитать три тысячи рублей. Никогда не видавший у себя столько денег калека упал в ноги купцу и сказал: «Ни за что не возьму этих денег, пока вы не скажете мне, что это за красные яблочки, ради которых вам не жаль такой суммы!»

И купец рассказал ему вот что: «В молодости своей я был очень беден и торговал яблоками за копейки. Покойный часто покупал у меня яблоки, чтобы только доставить мне пользу. Раз шел проливной дождь, я промок до костей и очень прозяб. Продать за весь день не удалось ничего, так что вечером не на что было купить и хлеба. Иду по улице и кричу: яблоки красные — хорошие! Покойный увидал меня в окно и позвал к себе. Вхожу на двор — полон двор гостей: это был день его свадьбы. Идти в палаты не смею, смотрю — он выходит сам. «Бедный Николка, — говорит он, — что это ты в такой дождь не сидишь дома?» Я сказал, что еще не ел сегодня — ничего не удалось продать. Он взял у меня корзину с яблоками и говорит:

— Подожди тут.

А сам пошел в палаты. Там все гости окружили его с вопросами. А он говорит:

— Мы тут пируем, братцы, гости любезные, а торговец этими яблоками еще не ел сегодня и просит купить у него этот товар.

— А что вы заплатили за него? — спрашивает один богач.

— Сто рублей.

— Это дешево, я даю 300! — говорит гость.

— А я 500! — говорит другой. — Надо помочь бедняку.

Тогда покойный говорит им: