Звезда негодяя

Рев оборвался, как обрезанная нить. Дракониха попятилась и заскулила.

Кажется, маг рассмеялся. Белый свет сделался нестерпимо ярким, и, падая в спасительную тьму обморока, Эмма услышала, как затряслась земля: впереди рухнуло что-то огромное.

– Миледи?

Голос выплыл к ней из мрака, и Эмма ощутила прикосновение к лицу. Пальцы были жесткими и твердыми, словно вырезанными из дерева; они легонько похлопали ее по щеке, и Эмма открыла глаза.

– Миледи? Как вы?

Первым, что она увидела, был взгляд – пронзительно-голубой, очень живой и яркий. Лицо мага, светлокожее и скуластое, показалось Эмме смутно знакомым, но она точно знала, что ни в Эдфорде, ни в окрестностях не было никого похожего на этого человека.

Пальцы снова прикоснулись к ее щеке, и в груди Эммы что-то зазвенело. Нет, она никогда прежде не видела этого красивого, самоуверенного лица с небольшим шрамом на скуле, этой чуть снисходительной улыбки и растрепанных темных волос. Ей померещилось. Маг смотрел на нее, и Эмма не могла оторвать от него глаз.

Смерть раскинула над Эммой крылья, а он встал перед ней и победил. И смерть рухнула на мостовую. Все кончилось.

– Я… – прошептала Эмма. – Где дракониха?

Маг рассмеялся, на щеках прочертило ямки.

– Да вон лежит, – ответил он, махнув рукой куда-то вперед. Эмма посмотрела, куда он показывал, и увидела дымящуюся черную груду. Обгорелое крыло было безжизненно выброшено вперед, словно дракониха пыталась закрыться от идущей к ней гибели.

Только сейчас Эмма почувствовала вонь, которая растекалась от поверженного зверя по всему городу.

– Как вы? – с искренней тревогой повторил маг. Эмма вдруг обнаружила, что он сидит на мостовой, а она лежит головой на его коленях, и левая рука незнакомца осторожно и легко гладит ее по волосам.

– Я страшно испугалась… – призналась Эмма. – Вы… вы убили ее.

Маг снова улыбнулся. Придерживая голову Эммы, он поднялся, а потом легко подхватил ее на руки. Повеяло терпким запахом дорогого одеколона, и под ним Эмма уловила теплый аромат чужой кожи.

Волоски на руках поднялись дыбом. Эмме сделалось страшно – и сладко.

– Убил, разумеется, – ответил маг. – Дракониха где-то отведала человечины, что еще с ней делать? Не усмирять же магией… Вон там я вижу зеленый флаг дома исцелителей, миледи, вам сейчас нужен врач.

Это было сказано настолько уверенно, что Эмма не стала спорить: пусть несет ее, куда сочтет нужным. Герой, который спас ее от чудовища, почти выхватил из пасти. Как в романах.

– Как вас зовут? – спросила она. Улыбка мага сделалась еще шире и обаятельней.

– Когда-то я был Вьяттом, миледи, – ответил маг. – Можете называть меня так.

***

Врач осмотрел Эмму, смешал несколько лекарств и приказал выпить. Когда Эмма проглотила смеси, пахнущие апельсином, то на место дрожи во всем теле пришло спокойствие, глубокое и тихое, как вечернее море. Полежав полчаса на кушетке, Эмма решила, что сегодня останется в городе. Продлит номер в гостинице, а потом пойдет куда-нибудь поужинать. Возможно, послушает музыку на площади: летом возле памятника святому Сильвестру всегда играет оркестр и кружатся пары.

Ей надо было отвлечься. Забыть о пережитом ужасе и кривозубой пасти драконихи, в которой Эмма чуть было не оставила свою голову.

Жаль, что в гостиничном номере не укроешься от Дикой охоты фейери. Все гостиницы закрываются в Йолле – а то бы Эмма ни минуты не осталась в Дартмуне, куда со дня на день прибудет Коннор Осборн, бесстыжая сволочь. Хорошо, что в мире есть такие люди, как Вьятт – порядочные и справедливые. Тогда можно верить, что мир не безнадежен.

– Сколько с меня? – спросила Эмма, взявшись за сумочку, которую лишь чудом не потеряла во всей этой заварухе. Врач лишь качнул головой.

– Нисколько. Джентльмен, который принес вас, уже расплатился.

Даже так… Выходя из дома исцелителей, Эмма поймала себя на том, что улыбается наивной, чуть ли не детской улыбкой. Появление Вьятта, который ее спас, пробудило в душе Эммы те чувства и мечты, которые она однажды задвинула так глубоко, как только смогла.

Она жила и ждала от мира подвоха и очередного удара. А мир вдруг улыбнулся ей, и его лицо оказалось искренним и красивым.

Обгорелая туша драконихи до сих пор лежала, перегораживая улицу. Поодаль опасливо толпились зеваки, то и дело стуча по вискам жестом, отгоняющим нечистого. Возле туши бегал Эбенезер Сайдбурн собственной персоной – сей замечательный господин составил состояние, продавая изделия из драконьей кожи. Сейчас он то приседал, хлопая себя по коленям, то пытался поднять крыло драконихи, то хватался за голову. Брань, которую он исторгал на всю улицу, была настолько забористой, что у Эммы зачесались уши.

– Чем ты ее бил, мать твою перетак? – голосил Сайдбурн. – Белым огнем?

Чуть в стороне Эмма увидела Вьятта: тот стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на Сайдбурна с утомленным равнодушием человека, сделавшего большую и важную работу. Кажется, метания Сайдбурна перед драконихой искренне забавляли его.

– Вот зачем! – воскликнул Сайдбурн, воздевая руки к небу, а потом хватаясь за грудь. – Зачем, так и перетак? Стукнул бы ее заклинанием Плетки, туда тебя и растуда, она бы и умерла спокойно от разрыва сердца. Кожа, ох, сколько же кожи пропали!

– Ну уж прости, – снисходительно произнес Вьятт, и зеваки согласно закивали. – Не догадался. Нам на тренировках говорили: бей сразу и наверняка.

– Эбенезер, ты дурак! – воскликнул пекарь, и белая стайка его помощников тоже проговорила «Дурак». – Миледи-то от страха шагнуть не могла, эта тварь чуть ей голову не отъела! Если бы не милорд, от нее бы и косточек не осталось. Тут уж выбирать не приходилось, чтоб тебя порадовать.

«Это от меня не осталось бы косточек», – подумала Эмма, вспомнив отвратительный парализующий ужас, что обнял ее перед драконихой. Вьятт увидел ее, приветственно поднял руку. Сайдбурн топнул ногой и заорал:

– Мясо! Шкура! Это же все денег стоит! Прибил бы ее тихонько – это сколько ж добра бы не пропало!

– Ой, да не жужжи, Эб! – сказали из толпы. – У тебя добра уже – на три жизни хватит.

Сайдбурн замахал руками и снова заголосил о своем разорении. Сжав в руке сумочку, Эмма побрела по тротуару в сторону гостиницы. Обернуться? Ей хотелось обернуться, еще раз посмотреть на человека, который спас ее маленькую несчастную жизнь – но Эмма знала, что если обернется, то влюбится в него, глубоко и безгранично.

А она уже знала, что любовь способна только погубить. Однажды Эмма уже склеивала осколки разбитой жизни и не хотела заниматься этим снова.

Возле гостиницы знакомые пальцы придержали Эмму за локоть. Чувствуя, как в душе что-то обрывается и падает, Эмма обернулась и увидела Вьятта.

Конечно. Кто еще это может быть. Эмме вдруг сделалось очень страшно, почти как перед драконихой – и невыносимо хорошо.

– Я едва смог вас догнать, – улыбнулся Вьятт. – Вы как сказочная Белла, убегаете от принца. Оставите мне туфельку? Хотя незачем, я прекрасно запомнил ваше лицо.

Эмма тоже улыбнулась, настолько легко и непринужденно он говорил, настолько светло смотрел на нее. В душе снова шевельнулось и задрожало давнее, забытое – то чувство, которое когда-то помрачало разум и не давало дышать.

И сейчас ей вновь не хватало воздуха. И Эмма снова становилась кем-то другим, не собой, словно в ее груди раскрывала крылья огненная птица.

– Я так и не успела вас поблагодарить, – сказала Эмма, чувствуя себя полной дурой. – Спасибо вам, Вьятт. Вы спасли мне жизнь.

Вьятт махнул рукой.

– Это моя работа, уничтожать чудовищ. В столице я работал с магами-преступниками, так что сейчас просто убрал еще одну гадину с лица земли. Вы здесь остановились?

Эмма кивнула. Они вошли в гостиницу и, глядя, как небрежно Вьятт расплачивается за номер и оставляет запись в гостевой книге, Эмма с нарастающим страхом подумала, что ей нравится на него смотреть. Ей нравится, как он двигается и улыбается, ей нравится то, как он говорит – и это обязательно приведет ее к неприятностям.

«Я влюбляюсь, – подумала Эмма. – Я влюбляюсь в того, кто вырвал меня из зубов чудовища».

Нет, надо было взять себя в руки. Перестать дрожать – надо говорить и смотреть спокойно, будто ничего не происходит. Вьятт получил ключи, подбросил их на ладони и поинтересовался:

– Здесь есть приличный ресторан?

Эмма, которая заполняла бумаги для продления номера, сделала вид, что ничего не слышит, что это вообще к ней не относится.

– Да, милорд, – с готовностью ответил портье. – «Луна и рыбина», на площади святого Сильвестра. Как там готовят стейки! Вы в самой столице таких не отведаете!

– Вот и замечательно, – ответил Вьятт и вновь дотронулся до локтя Эммы. – Вы любите стейки, сказочная Белла? И не надейтесь, что сможете от меня убежать, я вас точно не отпущу.

Эмма обернулась к нему – Вьятт улыбался так, словно она уже согласилась.

Все было, как раньше – как в те дни ее юности, когда она еще верила в любовь и отдавалась ей так, словно в мире не было ничего другого.

– Люблю, – ответила она. – И сливовые пирожные на десерт.

***

Они вроде бы выпили совсем немного, всего по бокалу вина, но хмель ударил Эмме в голову так, словно она осушила целую бочку.

Ей сделалось весело – и жутко. Все в Эмме сплелось в горячий пульсирующий узел и, поднимаясь за Вьяттом в свой номер, она вдруг поняла, что это чувство похоже на жажду: сухую, горячую, которую можно утолить только одним способом, и ничего другого уже не надо.

В коридоре царил полумрак. Стол дежурного был пуст, лишь горела маленькая лампа, а в стакане остывал чай. Стараясь сохранять спокойный и невозмутимый вид, Эмма прошла к двери своего номера, всем сердцем желая, чтобы они с Вьяттом пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись – и в то же время ей хотелось, чтобы он остался. Эта двойственность пугала ее, и в душе кто-то негромко нашептывал: так надо, так правильно.

– Сказочная Белла, – негромко произнес Вьятт за ее спиной. Эмма обернулась к нему, и в ту же минуту он неуловимым движением пробежался пальцами по ее волосам, вынимая шпильку и освобождая пряди. – Не убегай от меня. Пожалуйста.

– Я не… – хотела было сказать Эмма и не успела. Вьятт с той же осторожностью погладил ее по щеке, и Эмма почувствовала, что за почти бережным прикосновением прохладных пальцев дрожит пламя. На мгновение Эмма посмотрела на себя словно бы со стороны, как зачарованная. Вьятт склонился к ней и поцеловал.

Эмма вздрогнула – в ту же секунду Вьятт почти вмял ее в стену, не давая сопротивляться.

– Прекрасная Белла, – прошелестел в ушах его шепот, ладони легли на талию. – Наградите рыцаря вашей любовью?

Да, такова была традиция, которая пришла из далекой глубины Темных веков: если мужчина спасал женщину от неминуемой смерти, то она должна была отблагодарить его своей любовью. Эмма, впрочем, не могла припомнить, чтобы на ее памяти такое случалось хоть с кем-нибудь.

Плата любовью за жизнь теперь принадлежала сказкам. Не больше. И сама любовь тоже осталась на книжных страницах.

Откуда-то доносились голоса и музыка, в одном из номеров кто-то заливисто храпел, на лестнице послышались шаги, и Эмма подумала, что сейчас их могут увидеть. В душе звенел холод, а тело горело, и Эмму трясло в объятиях Вьятта, как в лихорадке.

– А если я откажусь? – прошептала она в чужие приоткрытые губы, уже понимая, что не откажется. Еще один поцелуй мазнул ее по губам огненной кистью – именно такой, о котором она мечтала, который видела во снах и которого так боялась.

– Тогда, – щелкнул замок, дверь уплыла в сторону, и Вьятт практически втолкнул Эмму в ее номер, – я пожелаю вам доброй ночи и уйду. Но вы не откажетесь.

– Не откажусь, – прошептала Эмма и откликнулась на его поцелуй.

Горячий воздух комкался в легких, и ей казалось, что она скоро не сможет дышать. Эмма не запомнила, как они избавились от одежды – просто вдруг поняла, что в комнате холодно, по окнам стучит дождь, а пальцы и губы Вьятта, которые скользили по ее телу, были настолько горячими, что Эмме казалось, будто она видит их огненные следы на своей коже.

Это было сладко и больно. Это было невыносимо. Под щеку скользнула прохладная ткань подушки, и рука Вьятта твердо и уверенно надавила между лопаток, принуждая опуститься ниже. Эмма прикусила губу, сдерживая стон. Вьятт помедлил, давая ей привыкнуть, а затем начал двигаться: осторожно, неспешно, плавно.

Эмме казалось, что по ее коже бегут оранжевые и белые язычки пламени. Вьятт постепенно сменил ритм, его движения сделались грубыми и рваными, и в тот момент, когда у Эммы начинало темнеть в глазах от наслаждения, густо смешанного с болью, он вдруг принимался двигаться медленно и лениво, с каждым неспешным толчком задевая маленькую точку в глубине, от которой по всему телу Эммы начинали расплываться спокойные волны теплого, медового удовольствия.

Это было… Эмма не могла подобрать этому названия. Человек, которого она любила раньше, который растоптал ее любовь, никогда не делал с ней ничего, даже отдаленно похожего на то, что она испытывала в эти минуты. Кровать качалась и плыла под ними, грохот дождя был музыкой, и Эмма теряла себя в эти минуты.

Ей хотелось раствориться во Вьятте. Сделаться с ним единым существом. Только бы он не останавливался – с каждым движением Вьятт становился все грубее, и, когда он сгреб волосы Эммы в охапку и резким движением притянул ее к себе, заставив выгнуться и прильнуть к его телу, Эмма почти потеряла сознание от затянувшего ее водоворота ощущений.

Ее бросило в холод и тут же окатило жаром. Эмма и подумать не могла, что ее тело может так откликнуться на чужую ласку. Ей казалось, будто она превратилась в натянутую струну диковинного музыкального инструмента, и сейчас Вьятт играл на нем ту мелодию, которая эхом отзывалась в душе Эммы.

– Белла… – услышала она, Вьятт толкнулся в нее еще раз и еще, и по телу Эммы прокатилась судорога мучительно сладкого, почти болезненного счастья.

Вот и все. Эмма устало опустилась на скомканные простыни, и Вьятт мягко привлек ее к себе и поцеловал в щеку.

– Ты ведь не исчезнешь? – спросил он. Эмма повела плечами, удобнее устраиваясь в его объятиях, и откликнулась:

– Только утром. Мне придется уехать.

Вьятт негромко рассмеялся.

– Невозможно, – ответил он. – Я никуда тебя теперь не отпущу.

Потом они заснули в объятиях друг друга, и Эмма проснулась на рассвете, когда Вьятт шевельнулся и негромко сказал:

– Проклятая ведьма…

Сапфиры мягко светились в его перстнях, в сером рассветном сумраке лицо Вьятта казалось спокойным и усталым. Эмма с грустью подумала, что больше они не встретятся. Вьятт спас ее и подарил опаляющую страстью сказку этой ночи – вот и все.

«Пусть он не разобьет мне сердце, – подумала Эмма, одеваясь. – Пусть все на этом и закончится».

Из кармана сюртука Вьятта вывалился какой-то жетон; Эмма машинально подняла его и прочла: Министерство магии, отдел расследований, высший советник Коннор Вьятт Осборн. По буквам вилась серебристая нить; жетон был аннулирован, и его взяли просто на память.

Коннор Осборн представился своим вторым именем. Возможно, понимал, какую прекрасную славу имеет в этих краях – что ж, сегодня ночью он доказал, что все, что о нем говорят, правда. Бесстыжий бабник, который не пропустил ни одной юбки.

Вот и Эмма пополнила список его трофеев.

Нахлынувшее чувство стыда было таким острым и глубоким, что Эмма испугалась, что задохнется и умрет прямо сейчас. Коннор Осборн будто бы выставил ее голой на площади перед толпой народа, и Эмма не могла закрыться от него.

«Господи Боже, это невозможно» – только и смогла подумать она. Вспомнив о том, насколько ей было сладко в его объятиях, Эмма не сдержала слез.

Надо было немедленно ехать в Дартмун, собирать вещи и отправляться куда угодно – лишь бы подальше от этого развратника. Увидев ее в поместье и поняв, что она и есть та приживалка, Осборн обязательно решит сделать ее своей наложницей: просто потому, что Эмме некуда идти, а скоро Йолле и Дикая охота, и все, кто не имеет приюта, лишатся жизни под копытами белоснежных коней фейери. Теперь он точно не станет с ней церемониться.

Ну уж нет. Она отдалась герою и своему спасителю, а не подлецу и бабнику.

Эмма подхватила свою сумку и бесшумно выскользнула из комнаты в темный коридор.

***

Коннор проснулся от холодного ощущения одиночества. Не открывая глаз, он провел ладонью по кровати – пусто, простыня уже остыла. Он повел плечами под одеялом, еще надеясь, что Эмма, допустим, ушла в ванную, но в номере царила сонная тишина.

Сказочная Белла сбежала от него несколько часов назад.

Коннор вздохнул, лег на середину кровати. Что он сделал не так? Чем обидел?

Отец, Клилад Осборн, самый знаменитый бабник региона, всегда говаривал: всяку дрянь на себя тянь – Господь увидит, хорошую пошлет. Это потом он как-то резко сдал, а со слабостью плоти к нему пришла та сила духа, которая всегда возникает у бывалых развратников. Отец больше не вспоминал своих поучений, браня поведение и манеры сына на все лады – но Коннор прекрасно жил в столице, следуя прежней отцовской науке.