Помоги проекту - поделись книгой:
Сергей Владимирович Бахрушин
Казаки на Амуре
© С.В. Бахрушин, 1925
© А.В. Блинский, составление, 2002
© Издательство «Сатисъ», оригинал-макет, оформление, 2002
I. Новая Даурская земля
Город Устюг у слияния Сухоны с Югом представлял собою в VII столетии один из самых богатых торговых пунктов старого Московского государства. Здесь скрещивались пути, шедшие в столицу страны, Москву, с путями, направлявшимися в Архангельск на Белом море и за Урал в Сибирь. Через Архангельск шли все торговые сношения с западной Европой, а из-за Урала привозился самый ценный товар, имевший наибольший спрос заграницей, – пушнина. Стоя на перепутьи между рынками Запада и Востока, Устюг сделался, таким образом, центром, в котором сосредоточивался оживленный торговый обмен. Сюда целыми «сороками» привозились по Печере и Вычегде драгоценные соболиные меха; здесь они перегружались на дощаники и направлялись дальше вниз по Двине в Архангельск ко времени приезда туда английских и голландских кораблей; на архангельской ярмарке меха продавались и обменивались на иностранные материи, на металлы, на бакалею, на предметы роскоши, и все это везлось обратно на Устюг, а с Устюга вместе с местными произведениями и с привозными из поволжских городов товарами отправлялось обозами в десятки возов за Урал для приобретения новых транспортов пушнины. В этот торговый круговорот были вовлечены жившие по Двине крестьяне; многие из них то и дело покидали свое хозяйство на попечение младших родственников, а сами шли на промысел за Урал; иные там и оставались навсегда на новых угожих местах; другие после нескольких лет отсутствия возвращались к своим очагам с тем, с чем ушли; третьи, наконец, которым промыслы удались, везли свою добычу в Архангельск, где меняли ее на иностранные товары. Эта постоянная погоня за наживой, поездки в Сибирь, жизнь в тундрах, сопряженная с опасностями и риском, разнообразие впечатлений – вырабатывали в жителях Устюжского края смелость, энергию, упорство, которые помогали им преодолевать лежащие на их пути препятствия. Торговля с Западом способствовала появлению среди них сравнительно высоких культурных запросов и потребностей; в устюжских избах попадались предметы иностранной роскоши: зеркала, дорогие материи, оловянная посуда. Многие из устюжских крестьян разбогатели, благодаря сибирским промыслам и архангельским торгам, и выбились из крестьянства в высший разряд торговых людей, в «гости». Из простых крестьян вышли устюжские капиталисты, самые богатые люди во всем Московском государстве: Босые, Ревякины, Грудцыны, Федотовы, украшавшие с царской роскошью свой родной Устюг великолепными памятниками художественного зодчества, до сих пор вызывающими восхищение.
Крестьянином одной из волостей Устюжского уезда был по своему происхождению и знаменитый Ярофей Павлов Хабаров-Святитский, с именем которого связана попытка русских стать твердой ногой на Амуре. Как многие из его соотечественников, Хабаров нередко уходил на промыслы за Урал и пропадал там подолгу, вдали от дома, пробираясь далеко на восток, за Енисей. В 1828 году он, например, был вместе с братом Никифором в Мангазее, как называлась тогда область, лежавшая к востоку от Обской губы, а оттуда проник на Пясину, на Таймырский полуостров. Это было время величайшего промышленного оживления в Сибири, время грандиозных замыслов, смелых предприятий и открытий. Спрос иностранцев на сибирские меха побуждал ежегодно толпы северо-русских промышленников переходить через Урал в поисках наживы, издали казавшейся легкой. Главным средоточием промышленного люда была Мангазея, через которую шло почти все движение на Енисей и его притоки. В 20-х годах, однако, соболь был уже в значительной степени истреблен на этих реках, и предприимчивые промышленники стали перебираться с Енисея еще дальше на восток, на реки, впадающие в Лену. Хабаров привез из своей поездки в Мангазею первые слухи о вновь открытой «великой реке». Через несколько лет он опять отправляется в Сибирь, на этот раз навсегда. У себя дома, в устюжской деревне он оставил на произвол судьбы жену Василису, внучку и племянницу; с ним вместе в Сибирь перебрались его брат Никифор и племянник Артюшка Филиппов-Петриловский.
За протекшие несколько лет Лена уже сделалась известна русским, и здесь-то на устье реки Киренги, в конце концов, обосновывается предприимчивый устюжанин, заводит пашню, строит мельницу, устраивает соляную варницу, торгует хлебом и чем попало. Он быстро богатеет и делается одним из крупнейших хлеботорговцев края. Достаточно сказать, что Петр Петрович Головин, посланный в 1638 году из Москвы для основания на Лене города, взял у него для нужд экспедиции, во главе которой он стоял, 3000 пудов хлеба.
Вновь основанный на Лене город Якутск стал теперь играть ту роль, которую раньше играла Мангазея, как пункт, через который шла главная волна промышленников в восточную Сибирь. Отсюда они расходились вверх и вниз по Лене и, не довольствуясь «ленскими соболями», искали новых путей дальше на восток и на юг. По восточным притокам Лены – Витиму и Олекме – они достигли водораздела, отделяющего бассейн Лены от бассейна Амура и стали с верховьев этих рек перебираться на Шилку, впадающую в Амур. Эти промышленники первые принесли весть о «Даурской земле», т. е. Приамурской области. До нас дошел рассказ одного такого промышленного человека Сеньки Аверкиева о его похождениях на Амуре. Он охотился на устье реки Аргуни, когда был захвачен в плен туземцами – «даурами» и отведен на Амур к даурским князькам Лавкаю и Шилгинею, которые его расспрашивали «по-своему». Лавкай сказал ему, между прочим: «Слышал я от тунгусов, что русские люди – собаки; где они иноземцев найдут, тут и побьют до смерти; и к нам они идут для того же». Шилгиней, впрочем, заступился за Сеньку и не дал Лавкаю его убить; его отпустили, отобрав предварительно имевшиеся у него товары – бисер и стрелы железные – и дав ему взамен соболиные меха.
Владения князя Лавкая сделались теперь заветной целью, куда стремились помыслы всех, ищущих легкого обогащения. Повторяли со слов тунгусов слухи о богатстве его земли, об изобилии в ней соболей, о плодородье ее почвы; упорно говорили, что под его улусом, близко в горе имеется серебряная руда, из которой туземцы плавят серебро, и даже видели у тунгусов полученные от дауров серебряные украшения: пуговицы и круги; воображение манили рассказы о сношениях Лавкая с богатым и могущественным Китайским государством. И вот, по следам промышленников, двинулись на Амур и служилые люди в поисках добычи для себя и ясака, т. е. дани для государя. В 1643 году первый якутский воевода Петр Петрович Головин послал на Шилку военную экспедицию под начальством письменного головы (как назывались тогда чиновники особых поручений при воеводах) Василия Пояркова и пятидесятников Юрия Петрова и Патрекея Минина, состоявшую из 112 служилых людей, преимущественно вновь набранных из промышленников и 15 «охочих» людей, добровольцев из тех же промышленников, и снабженных железною пушкою и запасом пороха и свинца «для угрозы немирных землиц». Экспедиция пошла вниз по Лене, до устья реки Алдана до Учура, затем из Учура вошла в реку Гоному. Путь был трудный, особенно по порожистой реке Гономе, где казакам пришлось преодолеть сорок два больших порога и двадцать два малых, причем приходилось выходить из судов и переволакивать их через камни; один казенный дощаник потерпел тяжелую аварию, во время которой весь запас свинца сорвало с кормы в воду. Не дойдя до водораздела, казаки были застигнуты холодным временем года и должны были остановиться на зимовку. Чтоб не терять времени даром, Поярков оставил часть своего отряда с запасами и судами в выстроенном им зимовьи, поручив весною перебраться через волок, т. е. водораздел, на реку Зею, впадающую в Амур, а сам, не дожидаясь весны, с 90 человек пошел вперед зимним путем, волоча с собою на нартах продовольствие и прочий багаж. Преодолев волок, он попал на верховье Зеи. Таким образом, Поярков благополучно добрался до Даурской земли.
По берегам Зеи жили «пашенные люди» – дауры. Эти дауры, племя манчжурского происхождения, родственное тунгусам, не были похожи на других, знакомых русским сибирских дикарей. Постоянные сношения с китайцами, которые приезжали к ним для сбора дани и для торговли и привозили им всякие товары – шелковые материи, серебро и т. п., – способствовали сравнительно высокой культурности среди них. Казаки нашли у них хорошо построенные деревянные дома с окнами, затянутыми вместо стекла, бумагой собственного производства. По внешности дауры походили на китайцев: мужчины носили по китайскому обычаю косы, одевались в кафтаны из шелковой материи. И по образу жизни они отличались от кочевников Севера: жили оседло в своих улусах (деревнях), занимались земледелием и скотоводством. Вокруг их селений были раскинуты поля, засеянные ячменем, овсом, просом, гречей, горохом. Из огородных овощей у них встречались: бобы, чеснок, мак, дыни, арбузы, огурцы; из фруктов: яблоки, груши, грецкие орехи; из конопли они умели выделывать масло. Скот попадался в значительном количестве: у них было много лошадей, коров, овец, свиней; на волах пахали, как у русских на лошадях; из Китая завезены были к ним и домашние птицы – куры. Культурное влияние Китая чувствовалось во всем: от китайцев приобретали дауры камки (шелковые материи), кумачи и металлы. С своей стороны китайцы брали у них в обмен на свои товары и отчасти в виде дани – соболиные и другие меха. Охота на пушного зверя и составляла, наряду с хлебопашеством, основное занятие жителей, чему способствовало изобилие пушных зверей (соболей, рысей, лисиц красных и черно-бурых) в окрестных лесах; стоило туземцу день поохотиться, как он приносил десять и больше соболей. Все в стране, открытой Поярковым, дышало изобилием и довольством. Недаром Приамурье показалось русским каким-то земным Эдемом, в котором налицо было все, чего только можно было пожелать, начиная с винограда, который рос в диком состоянии, и кончая корабельным лесом.
Для того, чтобы заставить дауров платить ясак (дань) казаки захватили в заложники или, как тогда говорили в аманаты одного даурского князца Доптыула. Таких аманатов русские обычно держали под стражей и в цепях; если аманат был знатен и влиятелен, его сородичи, опасаясь, чтоб русские с ним чего не сделали, соглашались обычно платить требуемую с них дань. Доптыул рассказал Пояркову много любопытных подробностей не только про свою Даурскую землю, но и про соседний Китай; с восторгом говорил про роскошь и богатство китайского губернатора, управлявшего пограничной с даурами провинцией, про его город, окруженный деревянными стенами и земляным валом, про его войска, вооруженные не только луками, но и огне стрельным оружием и снабженные даже пушками. Он сообщил, что названный губернатор ежегодно посылает на Зею и Амур военные отряды тысячи в две или три человек для сбора с туземцев ясака; но что китайцы также приезжают к ним и с мирными целями и привозят им для мены серебро, олово, медь и материи. Туземцы, между прочим, опровергали легенду о том, что в самой Даурской земле родится серебро и утверждали, что виденные у них серебряные изделия все китайского происхождения. От туземцев же Поярков узнал, что у дауров имеются укрепленные города и что ближайшим является Молдыкидич, владелец которого могущественный князь Досий, стоит во главе нескольких племен, насчитывающих в своем составе 500 человек воинов.
Между тем, среди русских стал ощущаться недостаток продовольствия, и Поярков решил снарядить экспедицию к князю Досию, чтоб достать хлеба. Сам он устроил укрепленное зимовье – острожек на устье реки Умлекана, впадающей в Зею, а Юрия Петрова с отрядом в 70 человек послал к городу Милдыкидич, поручив выманить лаской тамошних князьков, захватить их в плен в качестве аманатов и, отступя с ним в лес, укрепиться засекою. Едва Юрий Петров подошел к городку, как навстречу к нему с вышли с поклоном князья Досий, Колпа и Доваря; двух первых казаки взяли в плен, а третьего, приходившегося сыном Доптыулу, который уже сидел в аманатах, отпустили обратно. Русским были отведены для жилья три юрты вне города; туземцы доставили им продовольствие: 40 кузовов крупы овсяной и 10 штук скота. Не довольствуясь покорностью жителей, Юрий Петров на следующий день в военном порядке с распущенными знаменами подошел к стенам городка, чтобы высмотреть насколько он крепок и нельзя ли его взять штурмом, и потребовал, чтоб его впустили внутрь. Аманаты, которым он говорил про это, отвечали: «в острожке живут у них люди многие; русских людей они до сих пор не знали и, пожалуй учинят с ними бой, и от того произойдет большое зло». Петров, однако, заупрямился и, взяв с собой насильно Досия и Колпу пошел на приступ города. Тогда дауры, сидевшие внутри, внезапно произвели вылазку, бросившись сразу из ворот и из подземных ходов; одновременно из окрестностей прискакало много вооруженных всадников. Произошел кровопролитный бой, во время которого случайно был убит Досий, а Колпа, убив сторожившего его служилого человека, бежал к своим. В результате боя – 50 русских было переранено «больно», так что не в состоянии были даже уйти далеко от острожка. Они заперлись в юртах и должны были выдержать трехдневную осаду. На третью ночь им удалось незаметно бежать из юрт. В течение десяти дней они шли в полном вооружении, в куяках (защитных доспехах), пока не добрались до острожка на Умлекане, добрались израненные, без аманатов, без продовольствия, на которое рассчитывали их товарищи. Понятно, что Поярков встретил их далеко не приветливо. «С добычею ли пришли?» – был первый вопрос к ним. «Не только что с добычей, и свое потеряли», – отвечали те. Дело было в январе: предстоял голод до поздней весны, когда вскроется река и будут доставлены припасы, оставленные на Гономе. Имевшийся хлеб разделили между служилыми людьми; пришлось по 30 фунтов на человека. Стали есть сосновую кору и коренья. Положение ухудшалось тем, что последний аманат Доптыул, хотя его и держали в оковах, все-таки ухитрился бежать, и туземцы стали нападать на русский лагерь. Нападения их, впрочем, были отбиты, и трупы убитых дауров валялись на лугу перед острожком. В острожке, между тем, голод принял ужасающие размеры; запасы вышли совершенно, люди стали помирать. Тогда Поярков начал говорить своим сотоварищам: «кому не охота в острожке с голода помереть, и они б шли на луг к убитым иноземцам и кормились, как хотят». Человек десять послушались его совета, выбрели из острожка и питались трупами врагов. Голод доводил до жестокости. Те служилые люди, которые оставались с Поярковым в острожке, потребовали, чтобы их товарищи, питавшиеся на лугу человеческими трупами, были обысканы, и у них были отняты и поделены остатки продовольствия; беспощадно отобрали у этих несчастных у кого фунт, у кого два, у кого три муки. Когда снег стаял и появилась трава, изголодавшиеся казаки набросились на «корень травный», но и тут случилось несчастье. Двое служилых людей вышли на луг; одному из них занеможилось, и его товарищ развел костер, чтоб его обогреть; от костра загорелась трава, луг выгорел, и русские лишились последнего средства пропитания. Озлобление голодавших казаков достигло высочайшей степени. Пояркова стали упрекать в том, что он повел людей на верную смерть. «Не дороги мне служилые люди, – отвечал цинично Поярков, – десятнику цена десять денег (пятачок), а рядовому два гроша». Стали говорить, что он нарочно велел поджечь луг, чтоб поднять цену на сбереженный им хлебный запас; верили и подобному вздору. Когда, наконец, приплыли суда с запасами, то с голоду успело умереть 40 человек.
Собравши свой поредевший отряд, Поярков пустился в дальнейший путь вниз по Зее. Он плыл по местности довольно густо населенной племенами дауров. По берегам тянулись хорошо обработанные пашни, виднелись табуны коней и стада коров; но жители не позволяли теперь русским высаживаться на берег, обзывали их «погаными людоедами». Достигнув устья Зеи, Поярков послал вперед для разведок отряд из 26 человек. Здесь обитал народ, родственный даурам, – джючеры[1], ничем не отличавшиеся по образу жизни от дауров, как и они, занимавшиеся земледелием, скотоводством и охотой, и, как они, платившие дань китайскому императору. Джючеры внезапно напали на стоянку разведчиков и перебили их всех; уцелело только два человека. Они и принесли известие о катастрофе Пояркову, который стоял всего в полпути от места погрома, но не подозревал о происшедшем.
Наконец, экспедиция выплыла в Амур и направилась вниз по течению к морю. Четыре дня плыли по стране, населенной пашенными джючерами и достигли страны ачанов или натков, по которой ехали две недели. Ачаны и по языку, и по образу жизни ничего не имели общего с даурами и джючерами. Культурное состояние их было гораздо ниже. Казаки не нашли у них ни пашен, ни огородов. Не существовало у них и скотоводства, если не считать разведения свиней; вместо лошадей они пользовались для езды собаками. Питались они почти исключительно рыбой, которой изобиловал Амур (казаки сравнивали эту реку с Волгою по качеству и обилию рыб – стерлядей, осетров и т. д.). Рыбу они не солили, а вялили на солнце и в течение зимы исключительно жили заготовленными таким образом запасами; из рыбы же они выделывали масло, служившее для освещения их хижин. Рыба доставляла ачанам не только средство прокормления, но и одежду. С необычайным искусством выделывали они рыбьи кожи, раскрашивали их в разные цвета, кроили и сшивали посредством тоненьких ремешков, сделанных тоже из рыбьей кожи. Это дало повод китайцам прозвать как ачанов, так и их соседей гиляков Ю-пи-тадзе, т. е. «жители северных стран, одевающиеся в рыбьи кожи». Ачан с серебряным кольцом в носу и несколькими большими кольцами в каждом ухе, с волосами, собранными в пучок на макушке, во многом походил на настоящего дикаря; но китайское влияние проникло и сюда, и свою одежду из рыбьей кожи он шил по манчжурскому покрою, придавая ему лишь несколько больше пестроты. Ближе к Китаю ачаны подчинялись еще сильнее культурному воздействию своих соседей: брили голову, переставали носить кольца. Ачанские женщины украшали подолы платьев монетами и бубенчиками, а волосы сплетали в косы и увешивали перстнями, маленькими зеркальцами и другими безделушками, которые привозились к ним китайскими купцами. Хижины наиболее богатых ачанов были убраны снаружи орлиными перьями; внутри занавесками, постелями и одеялами служили соболиные и лисьи меха.
Плывя далее вниз, Поярков из страны ачанов попал в страну гиляков[2], которые заселяли низовья Амура и Амурское устье. Они, как и ачаны жили почти исключительно рыболовством, бесстрашно выезжая в своих маленьких берестяных лодках в открытое море и достигая в своих рыболовных поездках даже берегов Сахалина, населенного, по их словам, родственным им племенем «волосатых людей» (айносы). На берегу русские видели их бревенчатые юрты и клети без окон, возле которых висели большие запасы сушеной рыбы. Воинственные и свирепые дикари, они еще совсем не подвергались китайскому влиянию, ходили полунагие в одежде из звериных и рыбьих кож, носили кольца в носу и ушах, не брили голов и завязывали в пучок свои длинные волосы. Для езды гиляки пользовались собаками, которых держали по несколько сот и даже до тысячи штук. В гиляцких улусах русские, кроме того, с изумлением увидели ручных медведей, которых туземцы на Амуре до сих пор держат у себя в юртах, почитая за богов. Не понимая, в чем дело, казаки решили, что гиляки «на медведях ездят», как на собаках.
Гиляцкою землею Поярков плыл две недели. В устье Амура глазам русских представились грандиозные заросли древовидного камыша, который не позволял приблизиться в лодках к топким и болотистым берегам. В устье Амура Поярков и зимовал. Тут удалось захватить в аманаты трех гиляцких князцов и собрать с гиляков ясак: 12 сороков соболей и 6 шуб собольих. В начале лета Поярков вышел в открытое море и пошел вдоль берега на север. После двенадцатидневного плавания он достиг устья реки Ульи, где зимовал и собрал ясак с окрестных тунгусов. Ранней весной он с верховьев Ульи по самому последнему пути перетащился нартами через волокна реку Маю, впадающую в приток Лены Алдан и добрался до Якутска 12 июня 1646 года, ровно через три года после своего отъезда. Из вышедших с ним 127 служилых и охочих людей вернулось всего 40–50 человек.
Возвращенье Пояркова, рассказы о том, насколько открытые им землицы «людны, хлебны, собольны: и всякого зверя много, и хлеба родится много и те реки рыбны», уверенность, что «тех пашенных, хлебных, сидячих людей под государеву высокую руку привесть можно» – вызвали сильное оживление среди русских в Якутске. Вновь открытый Амур – «новая Лена» – привлекал слухами о природных богатствах; расчеты на добычу возбуждали страсти; возможность войти в сношения с неведомым Китаем манила воображение. Якутский воевода Василий Пушкин поспешил снарядить новую экспедицию в Дауры, которая достигла «Даурского камня», т. е. перевала на Зею, но не решилась идти дальше. Заволновались и промышленные люди. Рассказы о Даурской земле смутили и Хабарова и заставили его бросить его заимку на устье Киренги. Он незадолго перед тем потерпел сильную неудачу: воевода Петр Головин реквизировал у него все наличные запасы хлеба, отобрал в казну его соляную варницу, самого его держал в тюрьме, из которой он вышел почти совершенно разоренным, так как казна так и не заплатила ему за взятый у него хлеб. Он, кажется даже подумывал бросить свои предприятия в Сибири и вернуться обратно на родину к своей семье, как вдруг в его глазах мелькнули новые и широкие возможности на далеком юго-востоке, открывая для его предприимчивости негаданные горизонты. В его уме сложился смелый план, перед которым бледнела вся его предшествующая скромная деятельность в качестве ленского крестьянина. Мысль о возвращении на Русь была оставлена; помыслы все сосредоточивались вокруг Даурской земли.
Весной 1649 года в Якутск ехал из Москвы вновь назначенный воевода Дмитрий Андреевич Францбеков. Ливонский немец по происхождению (Фаренсбах), лет за 20 перед тем поступивший на московскую службу и принявший православие, но далеко еще не обрусевший и, по мнению знавших его русских людей, еще не вполне отрекшийся от протестантизма, Францбеков мало походил на обычного типа воевод, привыкших действовать по известной рутине и готовому шаблону. Предприимчивый, энергичный, он искусно умел сочетать свои личные выгоды с государственной пользой, был способен на широкие и сильные замыслы и вносил в дело много практического ума и сметки крупного дельца. Еще прежде, чем он доехал до Якутска, он был на пути встречен Ярофеем Хабаровым, который подал ему челобитье с просьбою разрешить ему снарядить за свой счет, без всякой субсидии от казны, экспедицию на Амур. Сметливый немец быстро сообразил, что предприятие Хабарова может принести пользу не только государю, но и ему самому, охотно дал свое согласие и даже принял непосредственное участие в организации дела и в риске, связанном с ним.
Вызываясь за свой счет снарядить поход в Дауры, Хабаров не имел ни копейки за душой, так как еще, по-видимому, не оправился от понесенных от Головина убытков. Между тем предстояло нанять 150 человек, снабдить их деньгами, хлебом, оружьем, свинцом и порохом, обувью и платьем, словом, всем необходимым для похода., приобрести суда и оснастить их. На это, по тогдашним ценам требовалась громадная сумма 7–8 тысяч рублей[3]. Вот тут-то и пришел на помощь Хабарову Францбеков. Он открыл ему широкий кредит из государевой казны, выдав ему в долг казенное оружие (пушки, пищали, куяки, порох, свинец), сукна, котлы и сельско-хозяйственный инвентарь для устройства пашенных поселений. Не ограничиваясь этим, Францбеков предоставил в распоряжение Хабарова и свои собственные средства, рассчитывая впоследствии с лихвою покрыть свои расходы из даурской добычи. Он ссужал деньгами и тех из промышленных и служилых людей, которые примкнули к походу. Деньги он давал под очень высокий процент; кому даст 10 рублей, а «кабалу»(вексель) напишет на 15 рублей, кому даст 20, а кабалу напишет на 30 рублей и т. д. Таким образом Францбеков крепко связал себя с успехом затеянного Хабаровым предприятия.
Снаряжая Хабарова, Францбеков своими произвольными действиями нажил себе много врагов. Хабаров нуждался для похода в достаточных запасах провианта, и Францбеков не постеснялся для этого отобрать безденежно хлеб у торговых людей; у них же он принудительно забрал суда, необходимые для экспедиции. Среди пострадавших оказались два очень богатых купца: приказчик устюжанина гостя Василия Федотова Семен Нерадовский и вычегодский крестьянин Иван Осколков. Произвол воеводы вызвал естественно сильные нарекания на него и на покровительствуемого им Хабарова.
Между тем, Ярофей для начала набрал 70 человек и, при помощи Францбекова запасшись всяким снаряжением, осенью того же 1647 года пустился в путь по Лене и по Олекме. Собранная им ватага шла с ним исключительно в расчетах на добычу. Не успели отъехать от Якутска, как начался грабеж. Ратные люди Хабарова на пути стали громить мирных якутов, подданных московского государя, отбивали у них скот и, в случае сопротивления, стреляли в них из ружей и многих переранили. Не было пощады и русским промышленникам, попадавшимся навстречу. На Олекме пограбили промышленную ватагу сольвычегодца Павла Бизимова; в другом месте разграбили зимовье Андрея Матвеева Вырыпаева, отобрали у него товары и запасы, самого его избили и грозились утопить.
Понятно, что грабежи хабаровских полчан еще больше усилили негодование как на Хабарова, так и на его могущественного покровителя. Русские торговые и промышленные люди, собиравшиеся для торгов и промыслов в Якутск, вообще сильно страдали от корыстолюбия местных воевод. Францбеков в этом отношении превзошел своих предшественников. Изо всего расчетливый и не стеснявшийся в средствах немец умел извлечь известный доход. Он не давал разрешения на отправку на промыслы не иначе, как за крупную взятку, и от его задержки многие промышленники победнее пропускали охотничий сезон, а кто богаче, нес ему деньги, мед и т. п., чтоб добиться отпуска. Он часто устраивал также обеды, на которые приглашал торговцев и промышленников; присутствие на этих обедах было обязательно, и гости, в благодарность за угощенье, должны были платить хозяину по рублю. Все эти поборы переносились с тем большим нетерпением, что самая личность Францбекова была для русских чрезвычайно несимпатична. Его называли «немкиным сыном», упрекали в том, что он не настоящий православный, говорили, что его не следует пускать в церковь, так как такие выкресты, как он, «приходя в церковь божью, только мир мрачат, а христианства за собой не имеют».
Реквизиция хлеба и насилия Хабарова явились последней каплей воды, которая вызвала открытый взрыв среди притесняемых воеводой приезжих русских людей. Среди них возникла мысль так или иначе избавиться от воеводы-немца. Нашелся у недовольных и высокий покровитель. Бывший якутский дьяк Петр Стеншин, срок службы которого окончился, жил без дела в Якутске, так как Францбеков не давал ему разрешения на отъезд, под предлогом, будто он не сдал отчета. Задержка, которую ему чинил новый воевода, сильно раздражала Стеншина, и он сделался заклятым врагом Францбекова. Он подружился теперь с торговыми людьми и сделался душой затеянного ими заговора. Решено было устроить воеводе большой скандал в самый день царского ангела – 17 марта 1650 года. В этот день в городском соборе имела по обыкновению место торжественная служба. В собор пришел Францбеков с служилыми людьми. Войдя в трапезу, уже наполненную молящимися, он сразу увидел что-то неладное. «Что вы, батька, мешкаете и не начинаете заутрени?» – спросил он священника. Тогда выступил вперед ярославец Никита Агапитов, на которого была возложена главная роль в затеянной смуте. «Постойте, батьки, – сказал он, обращаясь к духовенству, – не спешите служить заутреню; сегодня ночью было мне явление, не хочу я этого потаить и не объявить в мир». Францбеков, догадавшись, что дело касается его, попробовал уйти, но его задержали, и Агапитов начал говорить: «Послушайте, мир крещеный! Сегодня ночью, когда я стал забываться сном, отворились двери из сеней в избу, и я, испугавшись, встал. Ажно идет впереди Алексей Человек Божий, а за ним два юноши несут Образ Всемилостивого Спаса, и от того Образа был мне голос: «Никита! Не страшись, а пойди в соборную церковь и сказывай, не утаи, чтобы миряне не жили беззаконством». В заключенье он заявил, что Спас не велел воеводу Дмитрия Андреевича Францбекова, как ведущего беззаконный образ жизни, впускать в церковь, приказывает отрешить его от должности и отобрать у него в казну все награбленное им – меха и деньги. Слыша эти слова, Францбеков прослезился: «Если уж я недостоин быть в церкви, – сказал он, – то я пойду вон»; однако, он, говоря это, оглянулся кругом себя и увидав в трапезе служилых людей, приказал им посадить Агапитова в тюрьму. Но это было легче сказать, чем сделать. Торговые и промышленные люди подняли шум. «Подожди, будешь и ты, сам воевода, рад покою, – кричали ему из толпы, – забудешь, как нашу братью в тюрьму сажать!» Францбекова схватили за руки. Раздались крики, что надо исполнить приказание Спаса и идти на воеводский двор, чтобы взять на государя его имущество. Неизвестно, чем бы кончилась смута, если бы в дело не вмешались влиятельные богатые купцы; сами неоднократно страдавшие от корыстолюбия воеводы, они все-таки понимали бессмысленность и опасность задуманного шага и поспешили спуститься в трапезу, чтобы успокоить разбушевавшуюся толпу. Вмешались в дело и служилые люди. «Православные и мир крещеный! – говорил старый служака Семейка Рогачев, – не гораздо у вас делается, мятеж и убийство заводите! Лучше бы велеть заутреню служить, а потом молебствовать о Государевом здоровье!» А своим товарищам, служивым людям, он говорил с добродушным юмором: «Если что случится не гораздо, торговые пойдут себе на Русь, промышленные разойдутся по промыслам, а отвечать придется вашим головам – быть маслу на спине, течи по пятам». Его намек на кнут был понят. «И так у нас, старик, на спине кожа дубленая», – отвечал один из его товарищей. Под влиянием слов Рогачева, служилые люди заступились за воеводу и прекратили беспорядок, а через несколько дней Францбеков распорядился арестовать зачинщиков смуты. Служилые люди в шапках ворвались в церковь, произвели бесчинство, опрокинули свечи, избили одного из главных участников события 17 марта Авраама Абрамова и увели его окровавленного в съезжую избу; Никита Агапитов успел бежать из церкви на двор к Стеншину, но несколько позднее был все-таки тоже арестован. Так закончилась загадочная история с «сонным видением», всколыхнувшая все население Якутска. Но прошла она не бесследно. Те самые богатые торговые люди, которые способствовали прекращению мятежа, теперь, когда смута была утишена, поспешили сообщить в Москву своим родственникам и своим хозяевам обо всем, что имело место в Якутске, начиная с отправки Францбековым Хабарова в Дауры, сопровождавшейся конфискацией хлеба и грабежами и, кончая «сонным видением» злосчастного Никиты Агапитова. Об этом писали Семен Нерадовский своему хозяину гостю Василию Федотову, а Иван Осколков своему брату. В Москве среди влиятельного купечества известия о лихоимстве и притеснениях, чинимых Францбековым их братии, вызвали сильное волнение. На его действия и на действия Хабарова было подано царю несколько челобитных, и в феврале 1651 года последовала резолюция о производстве следствия по поданным жалобам.
II. Хабаров на Амуре
Хабаров пошел в Даурье другим путем, чем шел в свое время Поярков. Он поднялся вверх по притоку Лены Олекме до устья реки Тугира и вверх по Тугиру до волока, который отделял эту реку от Урки, впадающей в Амур. Выступив поздно в поход, Хабаров был застигнут заморозками на устье Тугира и должен был дальше идти на нартах. Ранней весной 1650 года он добрался до Амура и проник во владения князя Лавкая, давно манившие воображения русских искателей приключений слухами о серебряных рудниках. Но страна оказалась покинутой жителями. Пустым стоял укрепленный город Лавкая с его пятью башнями, рвами и предстенными крепостями, с «подлазами» (т. е. подземными ходами) под всеми башнями и тайниками, ведшими к воде, огибаемый речкою, впадающей в Амур и казавшийся совсем неприступным. «И только б на них страх Божий не напал, – говорил впоследствии Хабаров, – ино было и подумать нельзя и не такими малыми людьми такую крепость брать». Русские, войдя в единственные проезжие ворота, не без изумления рассматривали внутри города обширные и светлые дома с большими окнами, затянутыми вместо стекол, самодельной бумагой; в каждом таком доме могло помещаться человек по 60 и больше. Из Лавкаева города Хабаров пошел дальше вниз по Амуру, рассчитывая где-нибудь захватить аманатов. Но и другой город, встреченный им, принадлежащий, как узнали казаки, зятю Лавкая и не менее первого укрепленный, оказался тоже покинутым населением, как и окружавшие его селения. В таком же виде был и третий город, в котором Хабаров расположился станом, расставив по стенам караулы. В тот же день сторожа, стоявшие на карауле, увидел пятерых всадников и поспешили сообщить о том Ярофею. Последний велел толмачу спросить этих всадников, что они за люди? Один из них, старик с виду, оказался самим Лавкаем; с ним были его два брата, Шилгиней и Гилдега, его зять и один раб. Лавкай, с своей стороны спросил через толмача: «Какие вы люди и откуда пришли?» Желая хитростью поймать их в заложники, толмач прибег к обычному в таких случаях обману и отвечал, что они промышленные люди, пришли к даурам торговать и привезли для них много подарков. На это Лавкай сказал ему: «Что ты обманываешь? Мы вас казаков знаем; прежде вас был у нас казак Ивашко Елфимов Квашнин, и тот нам сказал про вас, что идет вас 500 человек, а после-де тех людей идут иные многие люди, а хотитеде всех нас побить и пожитки наши пограбить, а жен и детей в полон взять»; потому-то он, Лавкай с братьями и со всеми людьми разбежались. Хабаров через толмача стал уговаривать князьков давать Государю ясак. На это братья отвечали, что им за ясак стоять не за что, но Лавкай прервал переговоры, сказав: «Еще посмотрим, каковы люди!» С этими словами всадники ускакали прочь. Тогда Хабаров тотчас поднялся со всею своею ратью и пошел за ними вослед, в надежде догнать племя Лавкая. Через день казаки дошли до другого города, тоже оставленного жителями, и, продолжая путь ночью, на следующий день к полудню опять наткнулись на новый город, с четырьмя башнями, глубокими рвами, подлазами и тайниками. Здесь им удалось захватить в одном из покинутых домов женщину, которая сначала говорила, что она родом даурка и выкуплена Лавкаем из китайского плена, а потом стала утверждать, что она приходится родной сестрой Лавкаю. Ее подвергли пыткам и жгли на огне, добиваясь от нее, для чего князь Лавкай побежал из своих городов? Она отвечала то же самое, что раньше говорил сам Лавкай: что туземцы были предупреждены казаком Ивашкой Квашниным и, поднявшись со всеми своими пожитками бежали за три недели до прибытия Хабарова. Очень много рассказывала она и про Китайскую землю, в которой она некоторое время находилась в плену, и, в частности про китайский город на реке Науне, в котором ей пришлось жить, про его башни, земляные укрепления, лавки с товаром и образно описывала роскошь и великолепие имевшего в нем пребывание императорского наместника («цзянь-цзюня», как его называли китайцы): «у него есть, – говорила она, – огненный бой, пушки, пищали; сабли, луки и всякое оружие изукрашено у него золотом и серебром; в его светлицах серебряные золоченые казенки (павильоны); все сосуды, из которых пьют и едят, – золотые и серебряные». Вся страна, по ее рассказам представлялась сказочной по богатству и изобилию: в ней родится золото и серебро, имеются всякие дорогие узорочные материи, товары и драгоценные камни; много гораздо соболей; по реке Науну плавают большие суда с товарами, она не знает откуда. Верховным государем над цзянь-цзюнем был богдойский, т. е. маньчжурский хан – император Шунь-Чжи или Шамшакаи, как его называли дауры.
Убедившись, что, пешие, они не в состоянии догнать отступающего Лавкая, казаки повернули обратно и возвратились в первый Лавкаев город, наиболее укрепленный и построенный как раз на реке Урке, откуда начинался путь на Лену, который он как бы охранял своими неприступными башнями. Найденный в большом количестве в ямах хлеб, запрятанный туземцами при бегстве, позволял продовольствоваться без затруднений, но Хабаров не мог не понимать, что поход, в сущности, был неудачен. Это даже не был поход, а простая рекогносцировка, которая только показала, что с несколькими десятками человек нельзя и думать о завоевании обширной и многолюдной Даурской земли. Поэтому, оставив своих товарищей в Лавкаевом городе, он сам пошел в Якутск набирать новых ратных людей.
Прибыв в Якутск в конце мая, Хабаров расповестил про открытый благодатный край, про обширные луга и пашенные земли, которые он видел на Амуре, про богатую растительность, про великие темные леса, изобилующие соболями и всяким зверем, про разнообразие пород рыб, которыми Амур не уступает Волге, словом, про страну, которая «против всей Сибири будет украшена и изобильна». Эти рассказы привлекли под знамена ловкого предпринимателя многочисленных «охочих людей». Из них Хабаров набрал вновь 117 человек и, сверх того, получил от своего покровителя Францбекова отряд служилых людей в 21 человек и три пушки. Всего, таким образом у него составилось войско более 200 человек. С такою силой можно было сделать попытку продолжить оборвавшийся в самом начале поход.
С набранными вновь ратными людьми Хабаров весною 1651 года вернулся на Амур к оставленным им там товарищам, но уже не застал их на прежнем месте, в Лавкаевом городке. Оказалось, что в его отсутствие они не сидели, сложа руки. Двенадцать раз ходили они в походы на владения Лавкаева брата Шилгинея и захватили в аманаты его жену и младшего сына. Когда же вышел весь запас хлеба, найденный ими в ямах, они покинули свою стоянку и пошли на город князца Албазы, зятя упомянутого Шилгинея. Албаза, увидев малочисленность русских (их было всего 52 человека), отказался платить дань, замышляя напасть на них и их перебить. Тогда казаки попробовали взять Албазин штурмом: сделали щит на колесах и стали приступать; но при первой вести об опасности из окрестностей сбежались дауры. Русские были отбиты и вынуждены были отступить, потеряв четырех человек убитыми. Отойдя, они поблизости от оказавшегося неприступным города, поставили собственный острожек, в котором и дожидались возвращения Хабарова.
Когда Хабаров с артиллерией и многочисленным отрядом ратных людей присоединился к казакам, сидевшим в острожке под Албазиным городом, дауры, не рассчитывая справиться с такими большими силами, бежали и бросили свой город на произвол судьбы. Ярофей вступил в него без боя; его казаки преследовали неприятеля до соседнего Атуева города, которого достигли ночью. Утром дауры с ужасом увидели русских под стенами города, подожгли его и бежали дальше, но к полудню были настигнуты казаками и разбиты в сражении. Победители захватили много скота и с добычей вернулись к Хабарову, который ожидал их в Албазине городе. Отсюда он совершал набеги на окрестных туземцев, захватывая пленников и аманатов и терроризируя дикарей своими пушками. С побежденными он обходился с той безудержной жестокостью, которая воспитывалась у людей его типа опасностями военной жизни и отсутствием каких-либо нравственных устоев: в одном случае он приказал утопить всех пленников-мужчин, а жен, детей и шубы собольи, по казацкому обычаю «подуванить»; аманатов он заставлял работать на себя и на своих приятелей, многие из них разбежались от дурного обращения, иных он порубил. Жену Шилгинея, которая не подчинилась его насилью, он ночью удавил. Через несколько времени после того Шилгиней с другими князьями приехал к городу с ясаком и стал говорить: «Жива ли моя жена у вас? Покажите мне жену и я ясак дам со ста человек: я приехал ныне с полным ясаком». Хабарову некого было показать даурским князцам, и дауры, покружив в течение нескольких часов вокруг города по полю, с бранью отъехали прочь.
К началу лета Хабаров построил большие и малые суда для поездки вниз по Амуру. 2 июня он вы ехал из Албазина и на следующий день достиг города князя Дасаула, который оказался не только пустым, но и сожженным. Далее по пути попадались населенные юрты, но жители, увидав русских, тотчас метались на коней и скакали прочь, а жилища свои поджигали и пускали дым; казакам удалось захватить в плен только несколько женщин. Дня через два-три наехали на город князя Гуйгудара, в котором туземцы сосредоточили большие военные силы. Как только русские попробовали пристать к берегу, из города вышли сам Гуйгудар и еще два князя со всеми своими людьми и попытались воспрепятствовать их высадке; среди туземцев выделялось несколько китайцев, живших в городе Гуйгудара для сбора ясака с дауров. Казаки с судов ударили из ружей и уложили двадцать человек. Дауры отхлынули от реки, и казаки, воспользовавшись их замешательством пометались на берег и бросились вслед за ними. Гуйгудар со своими засел в городе; китайцы же отъехали в поле и воздержались от дальнейшего участия в военных действиях.
Город Гуйгудара был только что перед тем построен общими усилиями нескольких даурских племен, очевидно ввиду опасности со стороны русских. Обширный по размерам, он занимал пространство в полдесятины[4] и представлял собою, в сущности, целых три города, стоявших рядом и соединенных между собою стенами. Ворот в нем не было, но из-под башен шли пространные подлазы в ров, через которые могли выезжать всадники на конях. Внутри находились глубокие ямы, куда были спрятаны женщины, дети и скот. Кругом города тянулись два рва в сажень[5] глубиною. Стоявшие поблизости селения были сожжены жителями, которые все собрались за стенами города.
Высадившись, русские приступили к штурму укреплений. Дауры с башен обсыпали их стрелами. Тогда Хабаров стал через толмачей уговаривать Гуйгудара и других князей сдаться. «Наш Государь Царь и Великий Князь Алексей Михайлович всея Руссии страшен и грозен всем царствам обладатель, – велел он говорить толмачам, – и никакие орды не могут стоять против нашего Государя и нашего боя, и вы, князья Гуйгудар, Олгодий и Лотодий, будьте нашему Государю послушны и покорны, сдайтесь без драки и нашему Государю ясак давайте по своей мочи, и велит за то Государь вас оберегать от иных народов, кто вас притесняет!» На это Гуйгудар отвечал: «Даем мы ясак китайскому императору Шунь-Чжи хану, а вам какой ясак у нас? Как мы бросим последним своим ребенком, то мы вам с себя ясак дадим!» Тогда казаки выдвинули пушки и из-за наскоро устроенных земляных насыпей стали бить по башням нижнего города и стрелять из мелкого оружья: из пищалей и из мушкетов[6]. С своей стороны дауры стреляли из города из луков; тучи стрел обсыпали поле, которое все покрылось стрелами, «как нива стоит насеяна» – колосьями. Бой продолжался всю ночь до восхода солнца, когда, наконец, удалось пробить стену, и «куячные люди»[7], а иные и без куяков, за щитами бросилась в пролом, завладели стеною и ворвались в нижний город. На приступе, по утверждению Хабарова, было перебито 214 человек неприятелей; десятка полтора успели выбежать из города: «только те и ушли», – хвалился впоследствии Ярофей. Остальные заперлись в двух верхних городах. Из занятого ими нижнего города казаки принялись обстреливать их из ружей и пушек. Сжатые со всех сторон, дауры защищались отчаянно. Начался рукопашный бой; дауры пустили в ход копья, но были все перебиты «в пень с головы на голову». В этом последнем бою пало 427 человек взрослых и детей; всего же потери дауров исчислялись в 661 человек. Казаки потеряли только четырех человек убитыми, да 45 было легко ранено. В добычу победителям досталась масса пленников: «бабья» старых и молодых и девок 243 человека, да ребят 118 человек, 237 лошадей и 113 штук рогатого скота.
Китайцы в бою не участвовали и только ездили по полю и издали следили за ходом сражения. Взятые в плен женщины сообщили, что Гуйгудар звал их к себе в город на помощь, но они отказались драться с русскими. На следующий день от них пришел к казакам в город один человек. Он был одет в шелковое платье и имел на голове соболью шапку, и говорил по-китайски. У русских не было толмачей, знающих китайский язык; пришлось воспользоваться услуга ми даурских женщин, которые сами плохо разумели по-китайски. С грехом пополам поняли, что китаец говорил: «Наш император Шунь-Чжи нам с вами, казаками, свидеться велел честно». Потом он что-то долго толковал по-своему, но понять его никто не мог. Хабаров одарил его и отпустил с почетом. Так миролюбиво произошла на Амуре первая встреча представителей двух великих народов, которым предстояло в скором времени вступить в кровопролитное соперничество за обладание этой рекой.
Хабаров простоял больше шести недель в завоеванном им городке и посылал оттуда к окрестным князьям уговаривать их подчиниться, но никто не явился на его призыв, и он решился плыть дальше. Погрузились опять на суда, поставили на них лошадей и двинулись в путь. Через два дня достигли города князя Банбулая, как обычно, покинутого жителями. Кругом на полях стоял несжатым брошенный ими хлеб. Место показалось подходящим для поселенья. По суеверному обычаю бросили жребий, «и по жребию изволил Господь Бог жить тут, в Банбулаевом городе». Хабаров вез с собой запас сельскохозяйственных орудий, взятых им в долг из Якутской казны: он стал продавать серпы и косы казакам, которые собирались для начала сжать на полях даурский хлеб. Через неделю Хабаров пошел разыскивать владельца города. На требование дани Банбулай ответил гордым отказом: «Какой вам от меня ясак?» Тогда казаки приступили к военным действиям и захватили несколько пленников. Последние с пытки показали, что ниже по Амуру, против устья Зеи, расположен улус князя Кокурея, а дальше стоит город крепкий и сильно укрепленный, поставленный усилиями всей Даурской земли, в котором живут князья Толга и брат его Омутей, Туронча и зять китайского цзянь-цзюня Балдачи. Страсть к приключениям и к добыче, побуждавшая большинство участников похода, дала о себе знать. Все помыслы о прочном поселении были оставлены в надежде на новую наживу, и Хабаров 25 августа поплыл дальше, бросив Банбулаев город.
Через несколько месяцев после отъезда Хабарова, уже поздней осенью, в Банбулаев город, стоявший пустой, прибыла новая партия казаков, в составе 110 охочих и 27 служилых людей, под предводительством Терентия Ермолина и племянника Хабарова Артемия Петриловского, посланная из Якутска на выручку Хабарову, по слухам о его тяжелом положении. Терентию Ермолину, кроме того, было поручено от Францбекова идти в качестве посланника в Китай и были даны посольские грамоты. Ермолин и Петриловский шли наспех; не доходя до Тугирского волока, им встретился посланный от Хабарова с просьбою «поторопиться ходом наскоро», и это заставило их не мешкать. Перевалив 10 сентября через Тугирский волок, они поделали суда и барки, и, оставив на волоку под охраной восьми человек всю поклажу, в том числе порох и свиней, тотчас пустились на розыски Хабарова; гнались за ним в течение восьми суток, пока близ Банбулаева городка их не застигли заморозки. Они и остановились здесь на зимовку, но терпели сильную нужду в продовольствии, так как хлеба нигде нельзя было достать, а собственные их запасы оставались на волок. Окрестные дауры, запуганные набегами русских, относились к ним с недоверием и не платили ясака. «Рады мы вашему Государю ясак давать, только вы люди лукавые, правды у вас нет». От пленных Ермолин узнал, что Хабаров уплыл в Джючеры, а о дальнейшем туземцы ничего не знали. «Ярофей, – говорили они, – нашу землю даурскую проплыл, а мужиков у нас многих даурских побил, ясырь (пленных) имал, а нас, даурских людей, в скопе нет нигде в Даурской земле». Посоветовавшись с десятниками и с рядовыми казаками, начальники решили отправить вперед небольшой отряд «для проведывания», чтобы предупредить Хабарова о прибытии вспомогательного войска, а самим дожидаться прибытия с Тугирского волока запасов. Как только река вскрылась 3 мая, «для ради вести к Ярофею, чтоб он и войско не уплыли на низ, к морю», – был отправлен Иван Антонов Нагиба, во главе 27 человек, с приказанием плыть вниз по Амуру в течение десяти дней, не более, а после, если не найдет Хабарова, возвратиться; ему предписывалось ехать с большой осторожностью, к берегу не причаливать, а стоять на якорях с караулом, на островах по пути класть письма, чтоб не разъехаться с Хабаровым.
Нагиба и его товарищи в течение предписанных десяти дней доплыли до Джючерской земли. Когда они здесь попробовали пристать, туземцы не пропустили их; по берегу скакали джючерские всадники, а на реке появилась целая флотилия лодок в двадцать, каждая из которых вмещала, в среднем, 40 человек. Казаки не только не могли высадиться, но и оказались до известной степени осажденными. Хотя, согласно полученного ими наказа, следовало уже возвращаться, но обратный путь был отрезан джючерами, и они решили пробиться дальше, в Гиляцкую землю. Толпы туземцев преследовали их в лодках, провожая от улуса до улуса, и то и дело производя на них нападения. От одного пленника они узнали, что Хабаров находится в земле гиляков. Положившись на его слова, они плыли все вперед, но проводник изменил им и навел на большое скопище гиляков. Со всех сторон окружили их многочисленные гиляцкие лодки, не пропуская их ни к берегу, ни вниз, ни вверх по реке. Две недели они стояли на якорях в осаде, отбиваясь от нападений дикарей. Наконец, вышли запасы продовольствия; они начали голодать. Между тем, на берегу, на юртах они видели запасы вяленой рыбы. Голод придал им мужества; они взяли берег штурмом и ворвались в селение; на юртах в засаде лежали гиляки; начался бой, который продолжался с полудня до заката, и, наконец, враги были сбиты с юрт, и улус разграблен и сожжен. Эта победа открыла им путь на низ. Они поплыли дальше, ища и не находя признаков Хабарова и выплыли сами «не знаючи», – как они говорили, – из устья Амура в Амурскую бухту. Ехать обратно было невозможно, так как гиляки их бы не пропустили, тем более невозможно, что вверх по течению надо было идти бечевою по илистому и топкому берегу. С другой стороны, не было ни парусов, ни судовых снастей для путешествия по морю. Вытащили на берег и кое-как отремонтировали и обшили досками свое речное судно. Работа шла под постоянной угрозой нападения со стороны туземцев; приходилось все время держать караулы. Раз на море появились многочисленные лодки с дикарями, которые напустились на них боем; но русским удалось пробить одну лодку, которая пошла ко дну с сидевшими в ней людьми, после чего гиляки обратились в бегство. Приведя в порядок свое судно, Нагиба и его товарищи с необычайной смелостью пустились по морю на веслах и выгребли из губы. Открытое море оказалось покрыто плавающими льдинами, и в течение десяти дней невольных мореплавателей носило «во льду», пока этим льдом не прибило их судно к берегу и не раздавило так, что оно утонуло. Сами казаки выбрались вплавь на берег «душою да телом», а хлеб, свинец, порох и платье – все потонуло, «стали без всего», как они потом говорили. Потерпевшие кораблекрушение пошли «пешею ногою» по морскому берегу и шли пять дней, питаясь ягодами и травой, а также падалью, если находили выкинутого морем морского зверя – моржа или нерпу (тюленя), ели и это, «душу свою сквернили», по их словам, «нужды ради питалися». Добравшись до какой-то речки, они смастерили суденышко, на котором опять пустились бесстрашно по морю и шли вдоль берега до устья другой речки. Здесь они увидели на берегу тунгусское становище; при виде русских, дикари бросились в бегство и побросали свои запасы сушеной рыбы. Это было большим счастьем для русских: они подобрали эти запасы и остались тут осеновать. Всего от устья Амура до этих земель они шли 8 недель и три дня, терпя все время жестокую нужду и питаясь, чем попало. Когда установился зимний путь, они на нартах поднялись через хребет, отделявший верховья речки, на которой они стояли, от бассейна Лены, чтобы спуститься в долину этой реки. По пути им повезло найти тунгусскую «аргишницу», т. е. след от «аргиша» (поезда оленьих санок), шли по ней четыре дня и 27 декабря набрели на лагерь тунгусов, взяли у них аманатов и собрали ясак, а, главное, забрали у них в чумах продовольствие, в котором сильно нуждались. Положение их было очень тяжелое; у них не было даже топоров, так что они не могли сами продовольствоваться. Отсюда они дали знать о себе в Якутск.
III. Вниз по Амуру
Мы оставили Ярофея Хабарова в августе 1651 года, когда, покинув Банбулаев город, он пустился на поиски новых земель и народов и поплыл вниз по Амуру. Оставив влево устье Зеи, казаки увидели на правом берегу улус князя Кокурея, о котором им говорили туземцы; большое селение, состоявшее из 24 юрт, было покинуто жителями, убежавшими при первом слухе о приближении русских. В течение дня промелькнуло еще несколько поселков, а к вечеру показались башни того города, крепкого «свыше меры», о постройке которого силами всей Даурской земли Хабаров слышал от инородцев. В момент прибытия казаков в городе не было людей, так как владельцы его, князья Толга, Туронча и Омутей, выехали в окрестности на пир. Этим воспользовались русские. Тяжелые суда не могли подойти близко к берегу; поэтому они пересели в легкие лодки, и, подъехав к берегу, выскочили, побежали стремительно к городу и ворвались в него, не встречая никакого сопротивления, так как людей в нем было мало. Город был действительно сильно укреплен двумя стенами и тремя рвами. Завладев укреплениями, казаки взобрались на башни, чтоб с их высоты оглядеть окрестности. В расстоянии перелета стрелы они увидали значительный по размерам улус, в котором заметно было большое оживление, так как в нем-то пировали князья с своими людьми.
Первый заметил русских людей в городе князь Омутей, вскочил на коня и с криком ускакал прочь. Казаки бросились из города к улусу, «не щадя лица своего», и окружили его. Толга и Туронча, с их семьями и людьми засели в юртах и стали обороняться. Часть дауров, впрочем, успела бежать. Между тем, на судах услыхали пальбу и поспешно пригребли к месту боя. С судов сняли лошадей, и за беглецами погнались верхом, перехватили их и привели в город. Пока происходило преследование, осажденные в юртах туземцы продолжали отстреливаться. Хабаров велел толмачам уговаривать их сдаться. Князья отвечали: «За ясак нам что стоять? – только бы было постоянно. Мы ясак дадим, но сейчас у нас нет соболей; были у нас недавно люди богдыхановы, и мы им ясак дали». После чего они добровольно вышли к русским из юрт. Их отвели в город. Князья изъявили полную покорность: все дауры, живущие здесь с нами, – говорили они, – луков с 1000 и больше, мы теперь Государю вашему все послушны и ясак с себя станем давать по все годы. Пожалуйте, отпустите наших людей и рабов, жен наших и детей, а мы, князья, у вас сидим в заложниках, верьте нашим головам». Действительно, по их призыву явился с повинною князь Омутей и с ним 300 лучших людей. Дауры присягнули по своей вере, а для верности оставлены были в аманатах князья Туронча с братом, Толга с братом и один из братьев Омутея и, кроме того, еще три человека, пользовавшихся влиянием среди своих сородичей. Остальных мужчин отпустили и велели жить без боязни на прежних местах. Аманаты, примирившись с лишением свободы, настойчиво просили об одном, об освобождении их жен и детей. Казаки забрали меня с бабами, – с горечью говорил Толга, – что лучше, моя ли голова или баб? Отпусти баб, и я ясак дам». Казаки, «Государю радеючи», своих зипунов (добычи) не пожалели и «для постоянства и утверждения земли отдали всех женщин и детей, 170 человек, без выкупа. Когда их отпускали, Толга отрезал косу, которую носил по китайскому обычаю и отдал своей жене; символический смысл этого обряда остался для русских загадкой, и они только впоследствии поняли, что это сделано было неспроста.
После освобождения пленных, дауры принесли в виде ясака 60 соболей, отговариваясь по прежнему: «нынеча у нас соболей нет; на осень дадим полный ясак». Казалось, что с ними начинали устанавливаться добрососедские отношения: они мирно жили в своих улусах под городом «за один человек» с русскими, привозили им продовольствие, беспрестанно ходили к ним в город, и русские с своей стороны, тоже ходили к ним в юрты. Казаки мечтали прочно обосноваться в завоеванном городе; по жребию в нем были уже распределены участки для постройки изб, поставили особый двор, где держать аманатов, на всякий случай укрепили город башнями, на которые поставили пушки и вновь сделали вокруг него частокол. Хабаров предложил желающим завести пашню; на призыв откликнулось много охотников, и Хабаров бойко торговал захваченными им с собою серпами, косами и сохами, назначая самые бессовестные цены. Словом, Толгин город, как прозвали казаки укрепление, в котором они обосновались, обещал сделаться форпостом русской колонизации на Амуре, как вдруг 3-го сентября из юрт прибежал ходивший к туземцам казачий десятник (он же толмач) Костька Иванов с известием, что дауры хотели его схватить, и что он едва от них ушел. Не успел он закончить свой рассказ, как на глазах у казаков жившие в окрестностях города дауры сразу все поднялись, сели на коней, вместе с женами и детьми и ускакали, побросав свои жилища. Хабаров послал было их уговаривать, но уже никого не нашли в улусах, кроме двух старух. Тогда Ярофей стал упрекать аманатов, что они нарушили клятву и отослали своих людей. Князья отвечали: «Мы не отсылали их, мы сидим у вас, а у них своя дума». Толга добавил с благородным ожесточением: «Чем нам всем помереть, лучше мы одни помрем за свою землю, коли к вам в руки попали». Сколько ни бился с ними Хабаров, свирепые дауры твердили одно: «Ведайтесь вы с нами, однажды вам в руки попали». Хабаров прибег к пыткам, жег их на огне и бил кнутом, но они повторяли: «Отсеките нам головы, раз уж мы вам на смерть попались». Между тем русские видели разъезжающих вокруг города туземцев, но все попытки склонить их к возвращению не увенчались успехом. Так рухнули все предположения насчет прочной оседлости. Хабаров поневоле стал задумываться, что зимовать тут не на чем: хлеба близко от города нет и опасно упустить время. Влекла вперед и жажда новых приключений и новой наживы. 7-го сентября, после трех с половиною недель пребывания в Толгином городе, он приказал опять сниматься с места, грузить суда, выкатить пушки и пускаться дальше в путь. Многие из его товарищей, уже мечтавшие о спокойной жизни на новооткрытых пашенных местах, покидали неохотно облюбованные ими земли, сели на суда со слезами и упрекали своего начальника в том, что он ведет их вперед, главным образом, из личных выгод. Перед отъездом, по распоряжению Хабарова, Толгин город был сожжен. Князь Толга не пережил гибели своего города и на другой же день скрал нож и зарезался.
Поделиться книгой: