Помоги проекту - поделись книгой:
— Если можешь, на «ты». Я ведь всего года на три и постарше тебя. Солнце выдубило. А на службе, конечно, на «вы». Только так.
И этот, видать, любит Углова. Впрочем, кто его не любит и не ценит.
В этом ночном полете Сергей устал, как никогда. Выполнив обычное задание, взял курс на аэродром. Но почему напряжение не оставляет? Что это, шестое чувство срабатывает: «Испытание не окончено?»
Впрочем, это не просто интуиция. Тревогу таили в себе вот эти сгущающиеся облака…
Впереди заводил на посадку свой истребитель Малышев. Сменный руководитель посадки чаще обычного давал ему информацию по дальности. Радиообмен внешне спокоен, но вот эта частота настораживала.
В нормальную ночь на расчетном курсе уже за десятки километров видны огни аэродрома, В плохую — за пять. Когда уходил в небо, над аэродромом были звезды. Простые метеоусловия. А что там сейчас?
— Удаление семь, — подсказывает ему сменный руководитель. Семь километров, а впереди ни светлячка.
— Удаление пять — на курсе, на глиссаде, — спокойный голос в наушниках, а впереди только ночь.
Высота 200 метров — впереди только ночь. Высота…
Наконец из темноты в матовом ореоле вынеслись огни. Сергей тут же ввел машину в луч второго прожектора, плавно добирая ручку. Шасси мягко коснулось бетона.
Зарулив самолет, Касатов снял кислородную маску, открыл фонарь. Словно бы прикрывая его от дождя, наклонился над ним Федоров и, впервые нарушив традицию, не спросил о машине, а сам поставил оценку:
— Отлично посадили, командир!
И, будто смущаясь своих эмоций, буркнул:
— Поговорили бы с Серенко.
— В чем дело? Что с ним?
— Не знаю. Ключей не подберу, — развел он руками.
Ну и погодка! Дождь. Ледяной ветер прорвался-таки через пустыню с дальних гор.
Ракетоносец облепили специалисты. Держал под ненавязчивым контролем их действия техник самолета Федоров. У отдающего теплом реактивного сопла Сергей заметил Валентина Серенко. Механик, видно, только что проверял оборудование и теперь, протянув над горячей трубой покрасневшие от колючего ветра руки, отогревался. Рослый, прямой в осанке, как и в словах своих, Серенко стоял сейчас как-то неестественно сгорбившись, вобрав голову в плечи.
— Добрый вечер, рядовой Серенко, — подошел Сергей.
Механик подтянул замок-молнию технической куртки, отстранился от дышащего теплом самолета.
— Ну и погодка! — предупредил Сергей ответное и неуместное сейчас «здравия желаю» — ведь днем сколько раз уже виделись. — Замерзли?
— Нет. Терпимо.
— Ну а вид почему такой унылый? Случилось что?
— Знаете, — после некоторого молчания заговорил механик, — полоса невезения пошла у меня, товарищ лейтенант.
«И здесь любовь, и здесь не пишут», — подумалось Сергею.
Серенко молчал, но в его молчании Сергей чувствовал непреодолимое желание солдата высказаться. И все же совсем неожиданным явилось для Касатова это признание:
— Я, товарищ лейтенант, — словно в воду спрыгнул с вышки Серенко, — сейчас с бо́льшим желанием в наряды иду, чем на полеты. Боюсь… техники боюсь…
Касатов не верил тому, что услышал. И это говорит Серенко? Тот, кто подготовил до уровня второго класса уже двух молодых солдат, который сам сдал блестяще экзамены на повышение классности.
— Валентин, в чем дело? Уже не как командир, а как товарищ спрашиваю вас, — положил Касатов руку на его плечо. — Ведь вы молодой коммунист, хороший специалист, которому все мы доверяем.
— Помните, товарищ лейтенант, тот случай с аккумулятором? Хотя где там, это же было до вас.
Но Сергею знаком был тот случай, вылившийся в предпосылку к летному происшествию. Случай, который послужил поучительным примером для всего полка. Да что там! Он стал едва ли не хрестоматийным для всей авиации: на самолете оказался незакрепленным аккумулятор.
— Ведь я его законтривал, товарищ лейтенант! — Серенко стоял побледневший, сгорбившийся от вновь переживаемого. — Мне начальник группы сказал: установите аккумулятор на самолет. Я подошел к машине, а он уже стоит в гнезде, мне осталось только зажимы контровкой закрепить. А надо было само закрепление проверить. Хорошо, что наш техник проверил.
— Так ведь дело прошлое. Хорошим уроком тот случай послужил и выводы вы сделали правильные.
— Оно все так. Но, понимаете, выполняю я сейчас какую-нибудь работу, проверят меня, все хорошо, а самому нет покоя, хочется вновь и вновь самого себя перепроверить.
Все понятно. Еще как Сергею понятно! Дважды в училище перешагнул через это. Да и перешагнул ли? Ведь ноет под ложечкой всякий раз перед вылетом: «Все ли в порядке с фонарем?»
— Было у меня такое. И есть, Валентин, — тихо сказал солдату. Так это было…
Полет курсанта выпускного курса Касатова проходил строго по заданию. Вот и расчетное время.
— 944-й, первый поворотный. Высота… — доложил Касатов и с креном вывел машину на новый курс.
Первая минута после поворотного. И вдруг сильный воздушный поток хлестнул его по лицу, резанул по глазам. Острая боль в ушах, перехватило дыхание.
— Я — 944-й. Разрушилось остекление фонаря. Действую по инструкции.
На земле понимали, в какую сложную ситуацию попал курсант. Перепад давления, низкая температура, встречный поток… Случилось редкостное в летной практике, но коль случилось, значит, потребовало от него, Касатова, самообладания, хладнокровия.
Сверхзвуковой стремительно несся к земле.
— 944-й, высота… действую по инструкции, — потом Сергею сказали, что голос его был спокоен.
Встречный скоростной поток сковывал каждое движение. Затруднена ориентировка. Но все-таки Касатов посадил машину, не оставил ее.
— От того случая, Валентин, у меня именные часы и… долго ломаемое чувство неуверенности. Понимаешь, вроде бы «ура» мне, а чувство такое: это случай, что так хорошо получилось с посадкой. Хотя твердо ведь знаю: действовал по инструкции, так и должно было получиться. Знаете, Валентин, какой самый трудный барьер встречает летчик в полете? Не угадали. Психологический. Это когда нужно самого себя преодолеть, в себя поверить.
Валентин, слушая внимательно, жадно, даже подался вперед.
— Как преодолеть?
— Не избегайте работы на боевой машине. У вас такие знания, опыт, с ними можно выполнить самые сложные операции. И второй совет. Уделите больше внимания работе с молодыми механиками. Через их действия под вашим контролем вы и себя проверите. Понятно?
— Спасибочко вам, товарищ лейтенант.
— С Украины?
— А як же! Так точно, товарищ лейтенант.
Ну, вот и все. Давно отбой полетам. Федоров по-доброму поглядывал в их сторону. Теперь — в высотку, там уже все в сборе. И — домой. Надо закончить письмо Наташе…
Случилось так, что и здешнее небо уготовило испытание всему экипажу.
«Тридцатьдевятка» ушла в полет. Анатолий Федоров спокойно убирал стремянку. Серенко с его разрешения поспешил к соседнему самолету — там молодой механик, надо бы помочь.
И вдруг прибежал взволнованный инженер:
— Смотрите внимательнее. Ваш самолет сейчас пройдет над аэродромом. Не убирается передняя стойка!
Серенко мчался к стоянке во весь дух, поняв, что случилось что-то неладное.
— Это не на моем самолете, — первое, что сказал Федоров. — На моем быть такого не может.
Истребитель с ревом пронесся над точкой. Его, «тридцать девятый». И тут же тревога смешалась с радостью:
— Стойка убрана!
Но летчик докладывал на землю снова и снова:
— Не убирается передняя стойка…
— Все в порядке, — сказал потом Сергей после посадки. — Вернее, почти все в порядке. Лампочка убранного положения шасси так и не загорелась.
Машину поставили на подъемник. Специалисты вместе с Федоровым осмотрели, кажется, все, но причина так и неясна.
Со стороны могло показаться, что Федоров не спешит. Что он вообще здесь ни при чем. Но это для тех, кто не знал Федорова. Анатолий мысленно «проходил» по всей схеме самолета.
— Валентин, а что если…
Не договорив, они оба зашагали к хвостовому оперению, вроде бы далекому от беды, которая стряслась с передней стойкой.
Там она и была, причина. Краешек теплоизоляционного экрана попал в микровыключатель электроблокировки передней стойки. Неисправность устранили быстро.
— Сергей, скажи точно, ты там, в небе, верил в меня? — спросил Анатолий после того, как они у него дома уже выпили чай с чебрецом. До этого весь разговор шел лишь о самой технике неполадки.
Сергей чувствовал, что покраснел. Ответил честно:
— Ты ведь знаешь, Толя, у летчиков одна заповедь: верь приборам.
Помолчали. Тягостным было это молчание.
— В училище бывало, — бодро продолжал Сергей, — ночью летишь и кажется тебе, что вниз головой. Хоть убей себя. А на приборах — ты в горизонте.
— При чем тут вниз головой, — медленно проговорил Анатолий. И вдруг перешел на «вы»: — Вы верьте мне, командир. Приборам верьте и мне. Не ошибетесь. Так оно и вам будет легче летать. — И тут же так хорошо, по-федоровски улыбнулся: — Хочешь еще чаю, Сережа?
Вызвался провожать.
— Все равно спать не хочется. О той стойке думаю.
Шли сквозь сонный городок. Небо вызвездило, но сейчас звезды были какие-то далекие, холодные, льдистые.
— С Валентином Серенко, знаешь, как получилось? Я разобрался потом, когда возвратился из отпуска. Ну, поспешил он, еще салажонок, законтрил незакрепленный аккумулятор — ведь правило такое: кто ставит, тот и закрепляет. Виноват, конечно. Потом летчик подошел, тезкой твоим был, уехал на учебу. Ну, подошел. Слева направо, как в авиации заведено, обошел вокруг самолета. Заглянул, как указано в маршрутной карточке, во все места осмотра. Увидел концы контровки аккумулятора — все в порядке, и переключил внимание на замок шасси. И ведь не спешил, времени было до вылета еще порядком. Дышал ему в затылок, следуя по пятам, и техник самолета, сейчас он в другом полку. Не учуял. «Спешил», — говорит. Ну и, кроме того, росписи начальников служб в контрольном листе — как гарантия безопасности. Кстати сказать, была среди них и роспись старшего лейтенанта Дольщикова, начальника группы авиационного оборудования.
И вот случилось. Все обошлось, но ведь надо найти виновного. Его и «нашел» старший лейтенант Дольщиков. Ведь это самое простое — найти крайнего, «стрелочника», на которого и можно свалить всю вину. Ему, мол, как солдату, ничего и не грозит… Вот так, испугавшись ответственности, Дольщиков переложил всю тяжесть случившегося на Серенко. Получил потом все положенное. Когда разобрались. Но и Валентина словно подменили… Кстати, что у тебя за живая вода? Чем его окропил?
— Личным примером! — рявкнул Сергей с такой гордостью, что где-то взлаяла собака. — Далеко не геройским, Толя, — добавил тихо. — Далеко не геройским.
Лейтенант Виктор Ясиновский своей кипучей энергией, жаждой полета словно вдвое увеличивал боевую мощь ракетоносца. Для Виктора в воздушном бою все другие самолеты — «противник». Он не любил долгого следования цели. «Стремительность атаки — вот формула боя!» — любил повторять.
Углов чутко следил за его становлением. Нагружал, пожалуй, больше других. Каждому полету предшествовала кропотливейшая предварительная подготовка. Вводные были самыми немыслимыми. А лейтенант — мыслил. Так о нем отзывался Углов. «Мыслящий молодой человек. Только так».
Касатов же — прямая противоположность Ясиновскому. Но только внешне. Небольшого роста, с румянцем, пробивающимся даже через крепкий загар, неогрубевшей припухлостью губ, едва заметной небрежностью в спокойной, плавной походке, он никак не прошел бы в кино на роль истребителя-перехватчика.
— Музыкант, — говорил Углов товарищам. Говорил без всякой смешинки, с достойным уважением. — Этот любой полет — как по нотам. Старательность плюс память. У такого не ребра, а внутренняя собранность. Всегда начеку.
Ясиновский и Касатов готовились к сдаче экзаменов на третий класс. Отрабатывали боевое применение. Получилось так, что по жребию выпало им вести «бой» в стратосфере с командиром первой эскадрильи военным летчиком 1-го класса подполковником Свиридовым. О том, что он выполняет роль «противника» без скидок на лейтенантскую молодость, Сергей с Виктором прекрасно знали. К бою готовились и готовились. На тренажере, в процессе полета «пеший по-летному», изучали и отрабатывали тактические приемы ведения боя.
Оба подошли как-то к «противнику»:
— Товарищ подполковник, есть ли какие-нибудь указания по выполнению задачи?
Глянул испытующе. Только и сказал:
— Будет, как в настоящем бою. Ваша задача — перехватить. Следите за временем и командами. Вопросы есть?
Вопросов не было.
— Даже не пожелал нам удачи, — вздохнул Виктор.
Подобрались, стали строже техники их самолетов. Механики деловито хлопотали у ракетоносцев. Машины стояли, ощетинясь боеголовками ракет, и в их выжидающей позе чувствовалось что-то грозное, предупреждающее…
Получено «добро» на полет. Анатолий Федоров бросил свое «Ни пуха!» Ракетоносцы, припадая на переднее колесо и поднимая плиты рулежки, выкатились на взлетную полосу.
— Взлет на контакте! — напомнил с СКП руководитель полетов.
Ответная квитанция: «Понял!», и с треском рвущегося тугого брезента распахнулась синь неба. Молодость пошла в бой. Лейтенантам некогда сейчас анализировать свои чувства. Потом, на земле, разгоряченные, с повлажневшими подшлемниками, они энергичным «полетом» ладоней расскажут о своих чувствах. И будут ладони красноречивее слов.
А сейчас им некогда. Касатов, как всегда, сконцентрировал свое внимание на пилотаже. Ясиновский шел следом за ним, стараясь не потерять друга. А на земле оба их самолета в чутких «объятиях» антенн. За ними внимательно следили специалисты: операторы радиолокаторов, офицеры боевого управления. Это и их бой. Перехват — работа коллективная. Только в тесном взаимодействии — залог успеха. И поэтому земля осторожна в командах. Она видит летчиков, надеется на летчиков, готова помочь им при ошибке, подсказать и направить удар. За планшет стал начальник командного пункта капитан Мишин. Он, как никто другой, умеет «читать» небо, предугадать замысел «противника» и вывести перехватчика в исходную точку. Вот и сейчас он выдал лейтенантам начало и замысел боя:
— Дальность до цели… Включить форсаж и излучение.
Поделиться книгой: