О тревогах не предупреждают

О тревогах не предупреждают

КРУТЫЕ ВИРАЖИ

Пассажирский поезд, набирая скорость на пологих спусках, спешил на юг — к своему последнему вокзалу.

«Вот так же, наверное, убыстряет ход и караван в пустыне при виде оазисов, — подумал Сергей Касатов, лейтенант, выпускник военного авиационного училища. — Что же там, под сенью неведомых чинар, ожидает меня? Скоро ли они появятся?» Он глянул в окно — все тот же унылый пейзаж: пески, пески, пески… «Бескрайнее море песков!» — вспомнил вдруг бодрый припев какой-то туристской песни. Опять посмотрел в окно и удивился: солнечный диск выкатывается из-за барханов то справа, то слева. Уж не мираж ли «песочного моря»? И не такими ли миражами, подобными зыбучим пескам, подсказаны людям названия станций? Челкар, Чимкент, Чимган… Да и селений — тоже: Арысь, Ачисай, Абай…

Попытался мысленно представить то место, где теперь надлежало жить и служить, — не получилось. И улыбнулся, вспомнив Витькин каламбур: «Будем там, в Кара-Там, петь от скуки по утрам…» Хотел уточнить, почему именно петь? Но не стал — лейтенант Виктор Ясиновский, его верный друг еще с первого курса училища, сразу заснул, едва коснувшись щекою подушки.

Витька есть Витька. Всегда спокоен, невозмутим. Проснись он, скажем, на Таймыре — не удивится. Протрет глаза и спросит: «Какого класса тут аэродром?» Для него место взлета гораздо важнее того местожительства, что «стоит при аэродроме».

Не найдя в кармане спичек, Касатов вышел из купе, тихо прикрыв дверь, чтобы не разбудить друга. Огляделся, но, увы, вагонный коридор был пуст. И так же пусто, тоскливо было за окном: пески, пески, пески… Их монотонность, скучная природа невольно вызвали в памяти Сергея совсем другую картину, родную и близкую, — берег Волги, где прошло его детство; открытое на кухоньке окно, обращенное к реке, у которого он любил вести с мамой неспешные разговоры «обо всем»; тенистая липовая аллея, ведущая к музыкальному училищу, где он познакомился, а потом, год спустя, признался в чувствах к ней — к студентке-выпускнице Наталье Благодарновой…

Эх, Наташа, Наташа!.. Вот чего бы он хотел сейчас больше всего на свете — очень хотел! — это встречи с Наташей. Но не такой, какой оказалась последняя. Совсем не такой! От той встречи до сих пор ноет душа. И что обидно: сам ведь отчетливо понимал накануне, что будет свидание трудным. Что место летной службы, выпавшее ему по окончании училища, вот это мелькающее за оконным стеклом «безбрежное море песков» отнюдь не обрадует девушку. Понимать-то понимал, но, признаться, не ожидал такой ее реакции. И — предложения с акцентом на слове «распишемся» так и не смог произнести… Эх, Наташа, Наташа! Как бы я справился со всем этим один, не окажись рядом надежный друг?

— Не волнуйся, — наставлял Виктор, когда они шли к дому Наташи. — Все будет, право, нормально. Или она, дочь фронтовика, не знает трудностей воинской службы? Или ей, отличнице учебы, неизвестна вся сложность обстановки на наших южных границах? Или, наконец, ее, поклонницу, как знаю, классической музыки, могут увлечь всякие там «рокеры» и «металлисты», вдруг всплывшие на волнах гласности. Не верю! Не столь наивна она. Или я ошибаюсь?

— Не знаю, — ответил Сергей. — Оно же загадка, женское сердце.

— Не во всем, — возразил Виктор. — Есть народные обычаи, традиции, которые откладывают отпечаток на поведение женщин. Возьми, к примеру, русских женщин. Издавна, вспомни жен декабристов, передают они от поколения к поколению, от матери к дочери уважение к ратникам, ратоборцам, защитникам Отечества — уважение к воинской форме, офицерскому мундиру… А мы, между прочим, кто? — Он даже расправил плечи, скосив взгляд, полюбовался новеньким погоном. — Не кто-нибудь, а лей-те-нан-ты!

Сергей искренне рассмеялся:

— Ты бы еще начал со «Слова о полку Игореве»…

— А что! — перебил его Виктор. — Могу и оттуда, скажем, с плача Ярославны. Согласись, что подлинные идеалы в веках не меняются.

Касатов и не спорил:

— Сами идеалы, духовные ценности — да, не меняются. А если и изменяются, то лишь в одном направлении — обогащаются, становятся емче, весомее, если можно так сказать. Но суть-то в ином. — Он закурил, скрывая волнение. — В том, что меняются люди, их отношение к ценностям. И от жен декабристов к невестам сегодняшних лейтенантов немалое расстояние. Впрочем, — добавил он, — такое же, наверное, как и расстояние от лейтенантов до самих декабристов. Поэтому трудно их осуждать за колебания ехать в тьмутаракань, нельзя укорять наших невест… Вот и пришли! — Сергей опять потянулся к папиросе. — Как бы все сказать Наташе поделикатнее?

— Деликатно? — отозвался Виктор, отбирая у смущенного друга так и незажженную сигарету. — Это проще пареной репы. Выше голову, лейтенант! Беру управление на себя. Я ведущий, ты — ведомый. Начну с того, что расскажу твоей подруге, какое нас ожидает там прекрасное небо. Видимость — миллион на миллион километров.

— Нужна ей эта видимость… Поделикатней бы.

К Наташе так и вошли — Виктор впереди, за ним Сергей.

Ясиновский деликатно сложил ладони, прижал их к сердцу на восточный манер и, не мудрствуя лукаво, заявил с порога:

— Ассалям алейкум, Натали-ханум! Докладываю сразу, красавица, что нашему холостяцкому каравану приказано держать путь в достославный град Кара-Там.

— Где это? — с испугом прошептала девушка.

— В Краснознаменном Туркестанском военном округе, — отрапортовал Виктор, не меняя позы, и неожиданно для себя оседлал любимого конька. — Небо там — миллион на миллион километров…

Ошеломленная Наташа тоже оказалась в «своем седле»:

— А консерватория там есть?

— Разумеется, — ответил Виктор. — Всего-то в двадцати минутах от Кара-Тама.

— Ходьбы?

— Ха!

— Езды?

— Полета, — подал голос Сергей, которому усердие друга вернуло спокойствие. — Притом не на «аннушке» или «кукурузнике», а на наших «мигарях». Словом, в Ашхабаде. Туда, правда, можно добраться и на верблюдах. Но это занимает больше недели… Обсудим все спокойно, Наташа?

Наташа, однако, потеряла спокойствие. С трудом сдерживая себя, она круто повернулась, сухо спросила:

— Будете пить чай?

— Чай? О, как готовят его там, в Кара-Там! — затараторил Виктор, почувствовав, видимо, что что-то уже сделал не так. — Байховый! Зеленый! В пиалах! — Его, казалось, невозможно остановить. — Дыни в том граде, Наташа, больше вот этого абажура. А какие яркие краски на рынках! Не базары — полотна Сарьяна. Чего только нет: персики, инжир, урюк… А небо! Миллион на милли…

И осекся, поймав изумленный взгляд Наташи.

Она спросила Сергея:

— Виктор, наверное, под хмельком?

Сергей рассмеялся:

— Такое предположить! Ты же знаешь: этим он не увлекается.

— Тогда, может, на солнце перегрелся?

— В такую-то погоду?

— Значит, просто паясничает?

Виктор, смутившись, досадливо махнул рукой, отходя в сторону.

Сергей укоризненно посмотрел на Наташу:

— Зачем так? Ты же знаешь его…

Виктор вообще не умел притворяться, тем более паясничать. Еще на первом курсе, когда шел поиск способных к самодеятельному творчеству, ему сказали: «Не годен!» Он и глазом не моргнул: «Зато способен для главного — летать». Сказал просто и убежденно. А потом день за днем, месяц за месяцем, год за годом переплавлял эту убежденность в знания, в мастерство. Училище он окончил с отличием. Получил, как это было заведено издавна, право выбора места службы. И распорядился этим правом, как хотел. А хотел немало: никогда не расставаться с другом. Потому-то, не колеблясь, поставил свое имя рядом с именем Сергея Касатова.

— Ты, Касатов, не думай, что так я решил только по дружбе, — объяснил он потом свой поступок. — Помнишь, что говорил нам инструктор, вспоминая бои в Афганистане?! «Я горел, но не сгорел там потому, что учился летать в небе Туркестанского округа. Оно и в мирные дни накалено, как в настоящем бою. Оно, запомните это, не для хищников — для настоящих мужчин…» Вот и решил я начинать самостоятельную жизнь не с легкой, а с настоящей мужской работы. Понимаешь? А вместе с тобой — оно веселей и надежней…

Нет, ни тогда, ни сейчас не лукавил, не играл лейтенант Ясиновский. Он вообще ни при каких обстоятельствах не переносил этого — притворства, хитрости, легкомысленных вводных во время учений или банальных условностей. И Сергею вспомнилось, как однажды (когда это было — на втором? Нет, на последнем курсе учебы) их, курсантов, решили поднять в небо, чтобы «подыграть» участникам общевойскового учения. Все курсанты, в том числе и он, Сергей, промолчали. Если, дескать, надо кому-то «подыграть», мы не возражаем. Возразил только один человек — Виктор Ясиновский:

— Несерьезно это. Какой-то детский сад получается.

Ему напомнили, что речь идет о командно-штабной игре.

— Играть готов, но не «подыгрывать», — стоял на своем Виктор.

Кончилось тем, что тогда он в небо так и не поднялся. А вот авторитет его поднялся не только среди курсантов, но и среди преподавателей. Офицеры же после того случая ни разу на занятиях не обронили это неловкое слово — «подыгрывать».

«Какая глупость с моей стороны, — подумал вдруг Сергей. — Как я мог просить Виктора «подыгрывать» в моем объяснении с Наташей? Такое же совсем не для него. Он — парень иной закваски. Не мне чета. В авиацию пришел из заводской секции досаафовского аэроклуба и после «солдатских университетов». Во всем чувствует себя зрелым и взрослым. Впрочем, почему чувствует? Такой и есть, Иногда, правда, бывает несколько скучным и очень серьезным. Но вот сейчас… Сейчас, право, его куда-то занесло. Как бы его поделикатнее остановить?»

Остановиться сам Виктор, видимо, не мог.

— Чай будем пить там, в Кара-Там, с шербетом и с рахат-лукумом, — мерил он комнату своими длиннющими ногами. Втянув поджарый живот едва ли не к позвоночнику, он неуклюже, но старательно сделал замысловатое коленце и заявил Наташе: — Ради вас я запишусь, поверьте, в самодеятельность. Займусь восточными танцами. И все для того, чтобы однажды услышать со сцены такое: «Танец живота. Выступает артист Ясиновский. Аккомпанирует Наталья Касатова!» Звучит?

Ах, Виктор-Виктор! Куда же ты хватил? Он, Сергей, все бы, конечно, отдал, чтобы так оно и было: Наталья Касатова. Верил в это и сомневался. Особенно сомнения брали в последнее время. Все чаще разговор о месте будущей службы Сергея сворачивался, не получался после Наташиного вопроса: «А есть ли там консерватория?» Увы, таких мест, которые интересовали девушку, было мало — наперечет, да и они, как говорится, «не светили» Сергею. И Наташа, отметил про себя Сергей, женским чутьем почувствовала сложности в его выборе, стала сдержанней, особенно в нелегкую пору выпускных экзаменов, а однажды…

Однажды одним только словом она вызвала в душе Сергея бурю чувств. Было это через несколько дней после сдачи последнего экзамена, на дне рождения Николая Николаевича, Наташиного отца, в присутствии его, Сережиной мамы, которая впервые за многие годы надела свое праздничное платье — специально для юбиляра. По ее просьбе Наташа исполнила симоновское «Жди меня», а потом финал первого концерта Чайковского. Пожилые люди, в ранней молодости опаленные пламенем суровой войны, ныне одинокие, но не стареющие душой, они были растроганы до слез. А Наташа, согретая их трогательной заботой друг о друге и о ней самой, неожиданно, наверное, и для себя, порывисто взяла ноты, быстро начертала «Н. Касатова» и показала тетрадку Сергею:

— Читается?

О, еще как это читалось!.. Что же теперь она ответит Виктору? Собственно, не Виктору, а ему, Сергею?

— Для танца живота нужно, как минимум, иметь живот, — сухо, даже как-то зло сказала Наташа и без улыбки добавила: — Шутка. А если без шуток, то что, — она повернулась к Сергею, — что мне делать там, в этом вашем Кара-Там?

— То, что делают все, — жить, работать, творить, — ответил Сергей ровным голосом. — Ты только не волнуйся, Наташенька. Я тебе сейчас все объясню…

Но громкий звонок из прихожей прервал Сергея.

— Наталья! — возвестил с порога Николай Николаевич. — Я все же уговорил телемастера заглянуть к нам на минутку… О, у нас, я вижу, гости! — Он искренне радовался: — Дайте мне вас обнять, дорогие мои лейтенанты. Молодцы, что зашли перед дальней дорогой… Эх, досада! — всплеснул руками Николай Николаевич. — Вы же прекрасно разбираетесь в радиотехнике. Знал бы, что свижусь с вами, не беспокоил бы… — Он повернулся к следовавшему за ним мастеру: — Знакомьтесь с моими юными друзьями, Владимир… э-э…

— Аристархович, батя, — веселым голосом подсказал мастер, между тем бесцеремонно рассматривая девушку. — Т-э-э-кс… Ну, душенька-хозяюшка! И что там, лапушка, исчезло в вашем «ящичке»: звук или видимость?

— То и другое, — слегка смутилась Наташа под пристальным взглядом жизнерадостного гостя. Невольно одернув платье, чтобы прикрыть коленки, она добавила: — Очень скучно, знаете ли, без телека. И я, признаться, не верю, что он…

— Знаю, знаю, — перебил ее мастер, быстро снимая заднюю крышку с «Темпа». — Все на первых порах не верят в наши возможности. А как без веры-то, душа моя? Плохо. Совсем плохо. Особенно, если не верят в нас, мастеров. — Он на секунду умолк, энергично заменяя какие-то лампы: — Да, «ящичек»-то никудышный… Так о чем мы говорили? Правильно, о службе быта. Нынче она, можно сказать, выходит в авангард перестройки. Не так ли, служивый? — мастер весело подмигнул Сергею.

Сергей, сдерживая нарастающее раздражение к говорливому представителю службы быта, присмотрелся к мастеру. Ему было лет под сорок. Лукавые глаза на сытом и холеном лице. Одет как-то странно — то ли под хиппи, то ли под панков: в джинсах и кроссовках, на шее болталась серебряная цепочка с золотым крестиком, запястье левой руки обрамлял напульсник в заклепках… Хорош, отметил про себя Сергей и подумал: что стоит за таким маскарадом? Показной достаток? Вызов обществу? Стремление выделиться среди других? Наверное, и то, и другое, и третье. Как ни странно, но именно такие типы нравятся женщинам. Почему? Прежде всего, конечно, деньги. Шальные деньги. Не заработанные честным трудом, а «сделанные». Ну и, естественно, заграничные шмотки: яркие тряпки и безделушки, видеокассеты и «маги», японские телеки и американские персональные компьютеры. Есть у него, наверняка, и «тачка» последней модели, и «хата» с финской мебелью, и сауна для нужных людей на загородной даче… Да мало ли! А что за душой? Во что верит? Какие отстаивает ценности? Или все это уже не имеет значения?

С какой-то необъяснимой тревогой Сергей посмотрел на Наташу. А что больше всего интересует ее? Во что верит она? Не влечет ли ее к таким вот типам? Но нет, мастер, показалось Сергею, не произвел на Наташу большого впечатления. Не обращая на него внимания, она о чем-то тихо беседовала с отцом. Успокоившись, Сергей подошел к мастеру, присмотрелся к его работе, заглянул в телевизор, потрогал уже остывшие лампы, в сомнении покачал головой:

— Нет, маэстро, мы, как вы заметили, служивые, считаем — нет.

— Что не так? — удивился мастер. — Тут вышел из строя блок ПТК. Придется менять. Но его, к сожалению, даже в нашей фирме с огнем не найдешь. Придется искать у корешей. Не за спасибо, понятное дело. Попросят не меньше «четвертака»… Что вы спрашиваете, батя?

— «Четвертака» чего? — не понял подошедший к ним Николай Николаевич.

— «Стольника», естественно, — усмехнулся мастер. — Это ж ясно и ежу.

— Нет, маэстро, не так! — с ударением повторил Сергей. — Не служба быта, как вы изволили выразиться, выходит ныне вперед. Не она, а нечто другое — более важное.

Мастер искренне расхохотался:

— Вот вы о чем! Что же тогда? Я весь внимание, герр лейтенант.

Касатов пристально посмотрел на него — глаза в глаза:

— Герр — не по-нашему, сэр. А по-нашему…

— Товарищ, — хмыкнул мастер. — Извините, товарищ лейтенант. Служба есть служба. И мы — подмастерья своих служб. Я — службы быта, вы — воинской службы. Какая разница! Нет, — добавил он другим тоном, — разница все же есть. И притом существенная. И она, между прочим, растет день ото дня. В чем суть? Я, кажется, уже об этом говорил. Время застоя, как кошмарный сон, уходит в прошлое. Его сменяет иное время — время предприимчивых людей. Именно в их руках судьба перестройки. Именно они ее передовой отряд, первопроходцы. Разве не так?

— Не совсем так, — как можно спокойнее возразил Сергей. — А точнее сказать: совсем не так.

— Почему же? — уже без иронии, искренне недоумевал мастер.

— В ваших рассуждениях, — продолжал Сергей, — отсутствует маленькая, но существенная деталь. Такая, как, скажем, вот эта. — Он снял с панели телевизора пальчиковую лампу: — Видите, совсем пустяковая деталь. Стекляшка с несколькими проводами. Но что без этой детали телевизор?

— Просто ящик с хламом, — подал голос Николай Николаевич.

— И ежу понятно, — отозвался мастер. — Но какое это имеет отношение к вашей критике деловых людей?

Сергей оторвал внимательный взгляд от лампы:

— Я и не собирался их критиковать. Наоборот. Горячо приветствую в людях энергию, инициативу, деловитость. «Деталь» же, о которой говорил, заключена в ответе на вопрос «Куда?» Куда направлены эти прекрасные качества человека? Одно дело, если на благо общества и тебя самого. И другое, если на личное обогащение за счет благополучия других. В последнем случае так называемые деловые люди идут не в авангарде перестройки, а несут опасность превратить ее, как сказал Николай Николаевич, «просто в ящик с хламом».

— Софистика, — бросил реплику мастер.

— Диалектика, — вставил Николай Николаевич.

— О чем спор? — подключилась Наташа.

— О преимуществах воинской службы перед службой быта, — иронично заметил мастер.

— Какое там преимущество, — вздохнула Наташа. — Одно расстройство… Что ты сказал, Сергей?

Сергей не ответил на реплики, задумчиво рассматривая ту же лампу. Но свои размышления все же решил завершить:

— Поэтому не служба быта делает сегодня погоду, а просто честная служба. Во всех областях, а прежде всего в экономике. В сельском хозяйстве. Управлении. И конечно же, в нашем деле — военном.

— Верно, — поддержал Сергея Николай Николаевич. — Разве можно бросать тень на огромную важность воинской службы? Но это, как ни странно, сегодня порою случается. Поймите меня правильно. Я не защищаю вскрытую печатью проблему «годков», «дедовщины». Она для нас, фронтовиков, как пощечина. Что произошло? Разве такое наследство мы передали детям своим, внукам своим? Нет, конечно! Но армия, как известно, — осколок общества. И все болячки десятилетий застоя отразились, к сожалению, и на казарме. Сейчас буквально на глазах все меняется к лучшему. И армия, я убежден, очистится от чуждых ей явлений. Но еще больше меня беспокоит другое. Прежде всего настроение пацифизма. Неуважительное отношение к ветеранам войны. Особенно со стороны этих хиппи и «металлистов»… — перехватив недовольный взгляд мастера, он смущенно кашлянул: — О присутствующих, естественно, не говорю.

— Не тушуйся, батя! Чего тут церемониться? Но и я не промолчу. Вы свое дело сделали. И нет, видит бог, у нас к вам претензий.

— Претензий?! — покраснел от возмущения Николай Николаевич. — Да за что? За то, что саксофону предпочитаем баян или гармошку? Или за то, что поднимались в атаку со словами: «За Родину! За Сталина!»? Или за то, что память у нас не отшибло? — Он постепенно успокаивался, но не мог остановиться: — Да, мы помним все! И репрессии тридцать седьмого. Теперь это известно, что их Сталин вдохновлял. И горечь отступлений сорок первого помним. И яростную битву на Волге. И победный май сорок пятого. Но больше всего вспоминаем их — боевых друзей — и павших в боях, и живых…

Наташа обняла отца, успокаивая:

— Ты не так понял мастера. Он просто высказал полемическую мысль. И не хотел тебя обидеть.

— Возможно, — заметил подошедший Виктор. — Какие могут быть претензии к фронтовикам? Но вот сегодняшнее поколение воинов. Именно оно, как мне кажется, почему-то раздражает нашего гостя, нашего Владимира Ар… Ари…

— Аристарховича, — подсказала Наташа.