Помоги проекту - поделись книгой:
— Уж не думал ли ты, что я позволю кому-то что-то мне запрещать?! — ещё больше взъерепенилась Сурьма. — И сколько раз я просила тебя не называть меня этим ветхим «душа моя», позволь спросить?!
— Не знаю, но…
— Вот! А должен бы, раз уж я твоя невеста и тебе не всё равно! Так что мы либо договоримся и найдём компромисс, либо будет по-моему! Подумай об этом!
— Хорошо, я больше не буду так тебя называть, только, умоляю, тише! На нас люди уже оглядываются!
— Да в жупел людей! — фыркнула Сурьма, но голос всё-таки сбавила. — А места пробуждающей я всё равно добьюсь, и если хочешь мне помешать, придётся лечь на рельсы перед моим паровозом! — и она, резко развернувшись на каблуках, пошагала прочь, оставив жениха стоять посреди тротуара под неодобрительными взглядами прохожих.
Сурьма вернулась домой и, ни с кем не желая разговаривать, заперлась в своей спальне. Она слышала, как позже приходил помириться Астат, но не спустилась. Он тщетно прождал около часа, развлекаемый маменькиной светской беседой. А вот Сурьме после побега Никеля поговорить было решительно не с кем.
Перед сном в комнату дочери заглянула госпожа Кельсия.
— Как ты, дорогая? — спросила она, но ответа не требовалось: всё было понятно по красноречивому мрачному взгляду синих глаз.
Госпожа Кельсия уселась на краешек кровати и, забрав из рук дочери керамический гребень, принялась аккуратно расчёсывать её густые жёсткие волосы.
— Астат рассказал мне о сегодняшнем инциденте, — вкрадчиво произнесла она. — Он переживает. Надо признать — я тоже.
— Уже наябедничал, значит.
— Ты несправедлива к нему, милая! То, что ты работаешь с мужчинами, и так вызывает некоторые опасения, а уж если речь о
— Каких «таких», мама? — вспылила Сурьма. — Висмут отличный специалист, и мы с ним работаем, а не что-то там!
— Но его отношения с женщинами…
— Нас не касаются!
Сурьма резко развернулась к матери и впилась в неё враждебным взглядом. Она сама не ожидала, что будет защищать Висмута, тем более — защищать так яростно. Но раз уж Астат и мами сплотились против неё и её работы, значит, Сурьма будет с тем, кто по другую сторону баррикад.
— Короткое знакомство с человеком, посещающим подобные заведения не таясь, может пагубно сказаться на твоей репутации, дорогая, — терпеливо пояснила госпожа Кельсия.
— То есть если бы он делал это тайком — и разговора бы не было? — усмехнулась Сурьма. — Знаешь что, мами? Мне осточертело…
— Сурьма!!!
— Мне опостылело корчить из себя не пойми что!
— Сурьма!!!
— Вся наша жизнь — сплошное притворство, фикция! Нужно выглядеть благопристойно, нужно быть на уровне, нужно-нужно-нужно! Лишь бы никому не открылось истинное положение дел: мы бедны как церковные мыши, мой брат сбежал с горничной и живёт теперь с ней во грехе, а я — дипломированная пробуждающая с отличными рекомендациями — прозвучиваю гайки в какой-то ржавой мастерской, как последний троечник из технециев! Я хочу наконец-то достигнуть настоящих высот и перестать делать вид, что у нас «всё как у людей». Я хочу, чтобы у нас на самом деле было всё как у людей! А вы с Астатом вставляете мне палки в колёса!
— Дорогая, — матушка ласково погладила дочь по руке, — но для этого вовсе не обязательно работать на каких-то там маршрутах или терпеть рядом с собой такую публику. Достаточно просто выйти замуж за Астата, и все твои достойные цели будут достигнуты!
В глубине сапфировых глаз блеснули бессильные гневные слёзы.
— Но я хочу сама… сама чего-то достичь. Использовать свой талант, свои знания и умения, стать кем-то особенным! А не просто прибавкой титула к имени Астата, — тихо проговорила Сурьма.
— Ты и так особенная, дорогая! Тем более для Астата — он в тебе души не чает, потому и переживает за тебя. Цени это, милая, и не обижай его больше своим невниманием, хорошо? Ведь вы же любите друг друга, не стоит ссориться по пустякам!
Сурьма потупилась и закусила губу, чтобы не расплакаться от безысходности и одиночества, но мать расценила это как раскаяние и согласие с её доводами.
— Вот и хорошо, дорогая. А теперь ложись спать, уже поздно. Наверное, не будет большой беды, если до свадьбы ты останешься в своей должности в этих мастерских, но постарайся держаться подальше от того мужчины. А после — тут я согласна с Астатом: секретарская работа у начальника «Почтовых линий» — наилучший вариант для молодой женщины твоего положения.
***
К завтраку Сурьма явилась мрачнее тучи. За столом сидели лишь Талли и загородившийся газетой отец, мами осталась в постели, одолеваемая мигренью.
— Доброе утро, — буркнула Сурьма, — усаживаясь за стол.
Из-за газеты выглянул серо-голубой глаз в золотой оправе круглых очков.
— А по тебе и не скажешь, что доброе, дитя моё.
— Она повздорила с Астатом, — прокомментировала Талли, за что получила строгий взгляд от старшей сестры.
— Вот как! — седая бровь приподнялась над золотой оправой, отогнутый газетный уголок возвращаться на своё место не спешил: отец ждал пояснений.
— Мой жених после свадьбы собирается запретить мне работать пробуждающей на «Почтовых линиях», — неохотно сказала Сурьма, — из-за длительных рейсов.
— Это очень великодушно с его стороны: сообщить о своих намерениях заранее. Так у тебя будет время привыкнуть к этой мысли, — спокойно отозвался отец.
— Что?! Не собираюсь я ни к чему привыкать! Я хочу это место! Мечтаю о нём!!!
— Но когда Астат станет твоим мужем, тебе придётся считаться с его мнением, поэтому, если он против твоей работы, придётся его послушать. Тем более однажды тебя туда уже не взяли.
— Но папи! — воскликнула Сурьма так пронзительно, будто ей палец прищемили. — Почему он не хочет посчитаться с моим мнением? Почему именно я должна?!
— Ты ведь девушка, — вставила Талли, рисуя серебряной ложечкой затейливые узоры в своей уже остывшей овсянке, — а у девушек не мнения, а капризы.
— А девочкам — так и вообще молчать положено, пока их не спросят! — Сурьма сверкнула в сторону сестры злобным взглядом и вновь повернулась к отцу, но тот, судя по невозмутимому выражению лица, был согласен с младшей дочерью.
— А меня? Меня будет хоть кто-нибудь хоть когда-нибудь слушать?! — простонала Сурьма.
— Твои дети, возможно, — безмятежно кивнул господин Нильсборий.
***
Вечером вновь явился Астат. На этот раз Сурьма приняла и его, и его извинения за вчерашнее «резкое поведение».
— С моей стороны было недопустимо говорить подобные вещи при
— То есть я сама смогу решать, где мне работать? — уточнила Сурьма, желая услышать что-то более конкретное.
— Работать? — изогнул тонкую бровь Астат. — При чём здесь твоя работа? Ах, да, конечно! Ты можешь продолжить свою службу в мастерских до нашей свадьбы, разумеется. Но потом я буду настаивать, чтобы твой труд (если он тебе настолько важен) был в обществе людей более… изысканных.
— Погоди, так ты сейчас извиняешься не за то, что оскорбил меня недоверием и запретил работать в «Почтовых линиях»? Не за то, что посчитал мои мечты слишком незначительными, чтобы позволить им осуществиться?
— Я не против твоей там работы, но в должности секретаря, душа моя, — мягко улыбнулся Астат. — Мои извинения — за то, что я вступил в провокационный диалог с этим машинистом, хотя предполагал, что в ответ могу услышать нечто непристойное, для твоих ушей — непозволительное. И теперь я вынужден просить тебя держаться подальше от этого грубияна.
— От тебя, что ли? — дерзко изломила тёмно-рыжую бровь Сурьма.
В сумрачной глубине её глаз вскипал неукротимый гнев.
Астат вздохнул, усмиряя нахлынувшее раздражение.
— От этого машиниста. Мне не по душе, что ты вращаешься в мужской компании, — это не совсем корректно для девушки твоего положения, ты же не какая-то прачка, — а уж когда речь о такой компании…
— Я всю свою жизнь «вращаюсь в мужской компании»: мы с Ником были не разлей вода! — рявкнула Сурьма.
— И это объясняет некоторую твою резкость, что не…
— Не отменяет того, что он — единственный человек, который понимал меня, поддерживал, и с которым я могла говорить обо всём на свете, не боясь быть засмеянной или пристыженной! — перебила Сурьма. — Жаль, что ты не такой! — она смерила жениха гневным взглядом и направилась к себе.
— И всё же, милая, — крикнул ей вслед Астат, и в его голос вплелись умоляющие нотки, — держи дистанцию с этим развязником!
Но Сурьма, с чувством впечатывавшая свои туфельки в лестничные ступени, загарцевала ещё выразительнее, высоко задрав подбородок.
— Такие твои знакомства, если они слишком короткие, могут неблагоприятно сказаться на моей репутации! — закончил Астат.
В ответ лишь с треском захлопнулась наверху дверь спальни.
Глава 10
Весь день Сурьма была задумчива, молчалива и будто чем-то расстроена, держалась обособленно, даже обедала одна: не стала подсаживаться, как обычно, за стол к бригаде. Но под конец смены на ремонт подогнали живой паровоз, и она немного воспряла духом.
Когда Сурьма, цепляясь за поручень одной рукой (в другой был увесистый ПЭР), ловко взобралась в будку машиниста, Висмут был уже там. На секунду она замерла в дверях, но потом уверенно шагнула внутрь и, опустившись на колени, раскрыла на полу чемоданчик с пьезоэлектрическим резонатором, принялась разматывать проводки.
— Мне выйти? — спросил Висмут, заметив её заминку.
— Зачем? — сухо ответила Сурьма, не поднимая на него глаз.
— Я знаю, что некоторые пробуждающие не любят чужого присутствия, когда входят в контакт. Это их отвлекает. Сбивает.
Сурьма бросила на собеседника быстрый, но внимательный взгляд.
— Меня не так просто сбить с настроя, — ответила она.
Сурьма подключила все свои проводки и клеммы, надела перчатки, достала из топки панель питания осциллирующих пластин мастера Полония и устроила её у себя на коленях, прислонившись спиной к стене.
— Не хочешь сесть в кресло? — поинтересовался Висмут, наблюдая за её приготовлениями.
— Мне так удобнее.
Сурьма насупила брови, будто приготовилась выслушать рациональные доводы в пользу кресла помощника машиниста или насмешки в адрес своих причуд. Но нет. Висмут встал со своего кресла и опустился на пол рядом с Сурьмой, так же, как она, опершись спиной о стенку будки машиниста. Их плечи почти соприкоснулись. Сурьма, уже положившая ладони в перчатках на панель, озадаченно на него уставилась.
— Я всё ещё могу выйти, если отвлекаю, — уголок губ Висмута приподнялся в полуулыбке.
— Ты меня не отвлекаешь, Висмут.
Её голос прозвучал как-то иначе, не как обычно — особенно имя Висмута — будто она произнесла его не в рабочей обстановке, а в тёплой дружеской беседе. Будто она впервые обращалась именно к Висмуту, а не просто к коллеге — неважно, к которому из них, — всё одно.
— Но ты мог оставаться в кресле, — её лицо стало чуть менее серьёзным и хмурым, и Висмут заметил, как из синего взгляда пропала колючесть, и этот взгляд теперь уже не сверлил машиниста, а с интересом изучал.
— Пересяду, когда приступлю к своим обязанностям: отсюда управлять паровозом не слишком-то удобно. Но пока — раз пробуждающий на полу, то и мне нечего делать над его головой. Ты права, тут даже удобно. Но если бы ты для установления контакта предпочитала бы забираться в топку, как один из тех ребят, с которыми я ездил, то вот туда я бы следом не полез.
Сурьма усмехнулась:
— Причуды пробуждающих?
— Причуды пробуждающих, — серьёзно согласился с ней Висмут.
Кажется, он даже уважал этакую блажь, хотя в их мастерских над подобным в лучшем случае подтрунивали.
Сурьма закрыла глаза и, плотно прижав пластины перчаток к панели, слилась с мерным низким гулом, который издавал ПЭР. Паровоз откликнулся очень быстро, но слабенько. Она вошла с ним в контакт, как нож входит в подтаявшее масло — легко и мягко, но ей сразу стало ясно: чтобы разогреть этого не-зверя, понадобится больше времени. Он не сопротивляется, нет. Он просто очень устал и ослаб. И его механизму требуется ремонт. Их задача — выяснить, что именно с ним не так.
Сурьма открыла глаза и какое-то время молчала, ощущая, как от пальцев рук бегут по всему телу электрические мурашки, как они проникают глубже и глубже под кожу, щекочут, искрят и почти радуют. Утешают. Но для знакомой волны восторга она была сегодня слишком расстроена, а паровоз — слишком слаб.
— Вообще-то мне велели держаться от тебя подальше, — Сурьма вновь повернула лицо к Висмуту.
Тот задумчиво на неё посмотрел.
— Я, верно, должен извиниться за… — начал он, но Сурьма перебила.
— Ты не должен. Я — должна. Поведение моего жениха было недопустимым, — строго сказала она.
— Думается, я дал ему повод. Хотя он истолковал всё превратно.
— Пожалуйста, — Сурьма устало прикрыла глаза, но от Висмута не отвернулась, — пожалуйста, не оправдывайся.
— И не думал.
— Хорошо. Он вообще не должен был ничего истолковывать, это не его дело.
— Мне кажется, ты требуешь от него невозможного, — мягко улыбнулся Висмут, — любой бы в такой ситуации…
Поделиться книгой: