Интернационалист

Михаил Каюрин

Интернационалист

Я отдыхал в Египте. Встал очень рано, чтобы искупаться до жары. Мне нравилось наслаждаться утренней тишиной, вдыхая свежий воздух, напоённым йодом. В этот ранний час на берегу моря было всегда безлюдно — обитатели отеля отсыпались после бурных полуночных вечеринок.

Искупавшись, я распластался на шезлонге и прикрыл на некоторое время глаза, млея от удовольствия. Когда открыл — увидел неподалёку мужчину лет пятидесяти, который появился, словно бы ниоткуда. Был он высокого роста, крепко сложен, среди чёрных вьющихся волос виднелись многочисленные серебряные нити седины.

«Видать, прибыл накануне», — сделал я заключение, обратив внимание на отсутствие загара на теле незнакомца.

Я поднялся и сел на краешек шезлонга, собираясь закурить. Сунув руку в карман шортов, обнаружил, что забыл зажигалку в номере или выронил по пути.

Я подошёл к мужчине, спросил:

— Извините, у вас огонька не найдётся?

Он окинул меня внимательным взглядом, посмотрел на сигарету во рту, протянул зажигалку.

— Не спится? — спросил он.

— Привык вставать рано, а тут ещё разница в три часа, — ответил я.

— Да, организм не обманешь, — согласился незнакомец. — Мой внутренний будильник тоже вот звенит спозаранку. И ничего с ним не поделаешь, никакой кнопкой не заткнёшь.

Я прикурил, вернул мужчине зажигалку. Он тоже достал сигарету, задымил следом за мной.

Мы стояли у кромки воды и молча курили, вглядываясь в горизонт.

— Давно здесь? — спросил я.

— Через пару дней улетаю, — ответил незнакомец, выпуская дым через ноздри, удивив меня своим ответом.

По его виду я понял, что мужчина не горит желанием продолжить разговор со мной. Я счёл не быть назойливым и не стал задавать ненужных вопросов.

Докурив сигарету, я вернулся к своему шезлонгу. Мой незнакомец сделал последний заплыв, затем оделся и направился в отель. Проходя мимо, он посмотрел на меня, обмолвился:

— Хороша водица, не правда ли?

— Вода отменная, — ответил я, — и, главное, нет волны. Тишь и благодать.

Мужчина никак не отозвался на мои слова и проследовал дальше.

Мы вновь встретились с ним в этот же день уже на экскурсии, в деревне у бедуинов.

К стану египетских кочевников в разное время съехались несколько джипов с туристами. Мой незнакомец путешествовал по пустыне иным маршрутом, чем я, поэтому мы оказались в разных группах и прибыли не одновременно.

Столкнулись мы с ним нос к носу у колодца, из которого сухотелый молодой бедуин добывал воду для верблюдов. Наблюдая за наматываемым слоем нескончаемого троса, группа туристов с ожиданием смотрела в проём колодца, откуда должна была появиться долгожданная бадья.

— Никогда бы не подумал, что в сыпучем песке можно вручную вырыть колодец на глубину более ста метров, — проговорил мужчина, обратившись ко мне, как старому знакомому. — Я был уверен, что вода у них привозная.

— Я тоже так думал поначалу, — согласился я со своим знакомым. — Предполагал, что бедуины привозят её на верблюдах.

Наконец, барабан с толстым слоем намотанного троса остановился, бедуин вытащил из ствола колодца объёмную бадью и поставил на приступок. Туристы ринулись к бадье с кружками, чтобы зачерпнуть из неё кристально чистой студёной водицы.

Наполнили и мы с моим знакомым свои кружки, полученные у гида.

— Хороша водица, — отпив несколько глотков, промолвил мой знакомый те же два слова, которые я услышал от него утром на пляже.

— Да-а, это не тёплый нарзан в Кисловодске, — отозвался я. — Но нашей родниковой водичке она всё равно уступает по всем параметрам.

— Полностью с тобой согласен.

Мы отошли в сторонку, присели в тени под тростниковым навесом.

— Сам-то откуда прибыл? — неожиданно спросил мой знакомый.

— С Урала, — ответил я.

— Урал большо-ой, — протянул мой собеседник. — Я тоже с Урала.

— Из Перми, — добавил я.

— Земляк, стало быть, — сказал он и протянул мне руку. — Иван из Красновишерска. Егерем тружусь, второй раз очутился за пределами страны.

На лице Ивана проскользнула не то усмешка, не то грустная улыбка.

— А первый раз какую страну посещал? — поинтересовался я, подумав, что мой знакомый, вкусив однажды беспечного отдыха за рубежом, заболел неизлечимой болезнью заграничного туризма.

— Эту же — Египет, правда давно это было, — печальным голосом произнёс Иван. — Слышал, поди, про арабо-израильский конфликт 70-х?

— Война на истощение? — показал я свои знания военной тематики.

— Она самая, — с усмешкой подтвердил Иван, не удивившись моим познаниям. — Война, которой как бы и не было, потому что никаких подробностей о ней не значится нигде по сей день. Всё засекречено. Операция под кодовым названием «Кавказ».

Мой собеседник усмехнулся ещё более выразительно, продолжил:

— А израильтяне по другую сторону Суэцкого канала вели передачи по радио на русском языке. Специально для контингента советских войск. От кого мы тихарились — непонятно. Как можно скрыть в пустыне двадцать пять тысяч солдат и офицеров вместе с громоздким вооружением? Диву даюсь глупости высшего руководства!

— Довелось поучаствовать? — спросил я.

— Да, забросила судьба моряка-подводника в Аравийскую пустыню, — криво усмехнулся мой собеседник в очередной раз и допил остатки воды из кружки.

— Подводная лодка в степях Украины? — с осторожностью пошутил я.

— Типа того. Погибла в неравном воздушном бою, — добавил он фразу известного четверостишья. Потом встал и сказал:

— Пошли смотреть деревню, а то бедуины не будут демонстрировать свой быт отдельно для нас, да и стемнеет скоро — ни фига не видно будет.

— Пошли, — согласился я, и мы отправились в хижину, где пожилая египтянка пекла лепёшки на большом разогретом камне, под которым был разведён огонь.

Экскурсантам предоставили час свободного времени до ужина, чтобы обойти территорию проживания бедуинов и ознакомиться с их бытом.

Деревня располагалась у подножия невысоких скалистых гор красно-коричневого цвета. Иван отправился в сторону гор, я же, пока было светло, решил прокатиться верхом на двугорбом верблюде.

Ровно через час молодая девушка-гид пригласила туристов на ужин.

Под длинным навесом, сооружённом из подручных материалов и пальмовых ветвей, были расставлены низкие столики, гостей разместили по-восточному на полу, усадив на подушках. Мы с Иваном выбрали столик с краю. На нём уже были расставлены плетёные из тростника тарелки с сухими финиками, верблюжьим сыром и свежеиспечённые лепёшки.

Иван извлёк из своей сумки бутылку русской водки и поставил на стол.

— Приобрёл в дьюти фри по российскому паспорту, — сообщил он. — Отпускали по две штуки на брата.

Следом за бутылкой на столе появились два стакана.

— А это позаимствовал в отеле, — усмехнулся он весело, совсем не так, как усмехался, излагая мне о своём давнем пребывании в Египте.

В это время к нам подошёл юноша — бедуин в белой джалабее и повязанном на голове красно-белым смаггом — больше известном, как арафатка.

— Зарб готов, господин, — сказал он два слова по-русски и показал пальцем на стол, на котором лежал целиком зажаренный баран.

— Шукран, — произнёс Иван слово благодарности на египетском языке и положил на стол монету достоинством в один фунт.

Юноша взял монету и, поклонившись, ушёл.

— Что это было? — спросил я из любопытства. Мне показался непонятным визит юноши к нашему столику. Ни к кому больше никто из бедуинов не подходил. Все самостоятельно устремлялись «на кухню» и загружали тарелки едой по типу шведского стола.

— Пока ты катался на верблюдах, я поинтересовался мясным деликатесом, — пояснил Иван. — Баран в яме готовится около двух часов, вот я и попросил пацана известить меня, когда он будет готов к употреблению.

Я ничего, разумеется, не знал о зарбе и спросил:

— Зарб — это и есть баран?

— Да, зажаренный в выложенной камнями яме. Сначала в земляной печи разводится костёр, а когда он прогорит — в пепел помещают тушу барана. Кладут сверху камни и всё замазывают глиной.

Уловив удивление на моём лице от познаний арабской кухни, он пояснил:

— Перед возвращением на Родину одного из военных советников, египетские друзья устроили для него прощальный ужин — зажарили барана. Я был удостоен чести поучаствовать в приготовлении этого ужина и даже отведал кусок мяса.

Иван приподнялся на подушке, сказал:

— Пошли, отрежем, сколько нам захочется.

Через десять минут мы снова присели к столику, на пластмассовых тарелках у нас красовались два больших аппетитных куска бараньего мяса и приправа к нему.

Мой знакомый разлил по стаканам водку и, подняв один из них, замер на какое-то время. Я подумал, что он затрудняется произнести тост, и решил выручить его.

— Ну, чтобы всё! — произнёс я торжественным голосом, подняв свой стакан.

Иван, пропустив мой шуточный тост мимо ушей, проговорил:

— Сегодня ровно тридцать лет, как я покинул Египет, исполнив свой интернациональный долг. В этот день я хочу выпить за то, чтобы в ближайшем будущем ни один российский солдат или матрос не привлекался к исполнению непонятных и гнусных интернациональных долгов. Никаких долгов перед другими странами у России не должно быть. А если и придётся высадиться когда-нибудь на чужой территории, то это должно быть в интересах безопасности самой России.

После его слов мне стало неловко за свой дурацкий тост.

— Прости, земляк, я ведь не знал, что сегодня у тебя такая памятная дата, — сказал я в своё оправдание. — Твой тост я поддерживаю. Давай выпьем за эти прекрасные слова.

Мы чокнулись и опустошили стаканы, набросившись на аппетитное мясо. Несколько минут молча наслаждались нежной бараниной. Иван вновь налил в стаканы «по чуть-чуть».

— В Египте я оказался по воле случая, — заговорил он. — После школы связи в Николаеве меня направили на Северный флот, в Североморск. Предстояло служить на атомоходе, однако, подлодка К-8 затонула за неделю до моего прибытия во флотский распределитель. Затонула ранним утром 12 апреля в Бискайском заливе. Три дня моряки боролись с пожаром, погибли 30 человек. Затем всплыли. Пытались лодку отбуксировать в порт, но Нептун оказался проворнее экипажа и утащил её в пучину вместе с оставшимися 22-я моряками и четырьмя торпедами с ядерными зарядами. Упокоилась субмарина на отметке 4680 метров — на один километр глубже Титаника.

Мой собеседник умолк, лицо его сделалось хмурым, на скулах несколько раз прокатились желваки.

— Да ты, можно сказать, в рубашке родился, — подметил я.

— Да, не обошлось, вероятно, без вмешательства ангела-хранителя, — согласился Иван. — Во флотском распределителе я пробыл все майские праздники и лишь потом за мной приехал «покупатель». Вместо подводной лодки угодил в отдельный морской дивизион подвижных средств связи. А в июле отправился в Аравийскую пустыню. В Суэце нашим военным советникам срочно потребовалась станция ЗАС — там израильтяне разбомбили крупный узел связи, которым пользовались наши военные представители. А как координировать свои действия с Центром без засекречивающей аппаратуры? Не докладывать же секретные сведения открытым текстом, верно?

— Да, конечно, — согласился я, слышавший ранее краем уха о существовании засекречивающей аппаратуры связи.

— Вот и отправили меня с мичманом Матуласом, как бездомных специалистов ЗАС, исправить положение. Ну, и водитель ГАЗ-66, на которой установлена станция, тоже с нами, естественно. Отправили экстренно. Вызвали в штаб флота, провели собеседование, взяли подписку о неразглашении полученных сведений, и загрузили в АН-12. Вечером мы были уже в Александрии. На аэродроме переодели в арабскую форму, и — вперёд, по пустыне до Суэцкого канала. Мичман устроился в кабине водителя вместе с встретившим нас офицером, я забрался в КУНГ — это крытый кузов у автомобиля, где находится аппаратура. Передвижение по пустыне военной техники осуществлялось только ночью с соблюдением светомаскировки. В дневное время автоколонна располагалась в «отстойниках», где её тщательно маскировали. Рядом, как правило, располагался дивизион ЗРК с радаром, который гарантировал защиту от налётов израильской авиации. Передислокация техники в ночное время считалась безопасной, потому что исключалась вероятность налета израильской авиации. Помимо плюса у ночного передвижения имелись и минусы. Преодолеть несколько сот километров в ночи без света фар одной машине вне колонны составляло определённый риск. В кромешной темноте можно было легко съехать с дороги и увязнуть в песке. Выбраться же без тягача будет невозможно, а это значит, что с наступлением рассвета станция, не перекрашенная в песочный цвет, станет отличной мишенью для пилота израильского «Фантома». Наш сопровождающий оказался лихим и нахрапистым офицером, не признающим возражений. «Хрен редьки не слаще», — заявил он и принял решение о немедленном выдвижении. Ещё одним минусом могли быть ночные вылазки израильских диверсантов. Боевые пловцы ВМС переправлялись через канал и охотились за советскими военнослужащими, чтобы затем представить доказательства в ООН о присутствии контингента советских войск в Египте, поскольку руководство СССР отрицало этот факт. Попасть в плен к евреям никто не хотел, поскольку каждый командированный в Египет был предупреждён: в случае пленения командование открестится от него.

— Как это — открестится? — удивился я.

— Очень просто. Не признает сей факт и откажется принимать предъявленного пленника обратно. Тупо заявит, что данный человек не является советским военнослужащим — он без документа, удостоверяющего личность, а на лице у него не написано, кто он есть на самом деле. Более того, может даже обвинить Израиль в преднамеренной провокации.

— Но это же жестоко и несправедливо, — возмутился я.

— Жестоко, да. Простой солдат без удостоверения личности в чужой стране обречён на погибель. Никто ему там не поможет. Вот потому нам выдали оружие, чтобы, в случае чего, мы могли бы защититься или застрелиться.

Рассказчик так увлёкся изложением тех событий, что забыл о наполненном стакане. Рука, державшего его, от волнения стала подрагивать.

— Давай, Иван, накатим по чуть-чуть, — предложил я.

— Давай, браток, — без колебаний согласился рассказчик.

Он одним махом опрокинул водку, поставил стакан на столик и, не закусывая, продолжил откровенное повествование, будто опасался, что может запамятовать важные подробности тех событий.

— Время было предрассветное. Перекусив сухим пайком, мы отправились в путь, чтобы успеть до разгара дня прибыть на базу, — продолжил Иван. — Едва очертания аэродрома пропали из виду, как сопровождающий офицер приказал свернуть с шоссе и пробираться напрямик через пустыню.

«Так надёжнее, — пояснил он. — На дороге много военной полиции, а у нас секретная аппаратура. Остановки и проверки нам не нужны. Можем влипнуть в какую-нибудь историю, выбраться из которой будет не просто».

Офицер знал дорогу, водитель вёл машину уверенно. Больше половины пути станция прошла без происшествий. Потом на горизонте появилась пара «Фантомов». Они, вероятно, возвращались с задания и шли параллельным курсом. Один из пилотов, увидев перед собой беззащитную одиночную цель, отвернул в сторону, зашёл вперёд и, снижаясь, стал приближаться к станции. Соблазнившись лёгкой добычей, он от радости немного поспешил. Бомба разорвалась впереди, однако, осколки сделали своё черное дело. Один из них угодил в голову водителя, сразив его насмерть, другими осколками были ранены офицер и мичман Матулас. От взрывной волны нашу станцию отбросило в сторону, машина зарылась в песок и заглохла. Я сам не видел всего, что происходило снаружи, поскольку находился в кузове, обо всём мне потом рассказал Матулас. Сколько времени прошло с момента взрыва и до возвращения сознания, я определить не смог. Очнувшись, увидел, что лежу на полу и сразу почувствовал сильную боль в ноге. Голова гудела, будто в ней была юла, которая бешено крутилась внутри черепа. На полу рядом со мной валялись блоки аппаратуры, выпавшие из установочных ячеек. Один из них, вероятно, упал мне на ногу уже после того, когда я потерял сознание. Поднявшись, я выбрался наружу и двинулся к кабине с левой стороны. Водитель был мёртв, офицер и мичман не подавали признаков жизни, на груди обоих расплылись большие круги от сочившейся крови. Присев на ступеньку, я стал лихорадочно искать выход из сложившейся ситуации. Веришь — нет, но мне стало страшно. Я остался один на один с бескрайней пустыней в чужой стране и без документов. В каком направлении двигаться к базе — я не знал. Не знал и того, как поступить с секретной аппаратурой, шифрами, с убитыми, в конце концов…

И тут меня осенило: почему я посчитал офицера и мичмана убитыми?

Ковыляя, я обошёл машину и забрался в кабину, прощупал пульс. Оба командира были живы!

Иван умолк, и в наступившей тишине мне почудилась, что я слышу удары его взволнованного сердца. Чужое волнение передалось и мне, когда я мысленно вообразил картину трагедии — у меня тоже учащённо забилось сердце. Мне трудно было представить своё состояние, окажись я на месте Ивана. Я взглянул на рассказчика — на его скулах опять перекатывались желваки и ходил, словно живой, кадык, в глазах была полная отрешенность. Он сидел, уставившись в невидимую точку. Мой рассказчик, по всей вероятности, заново переживал то состояние, которое было у него в тот момент.

Я плеснул в стакан водки, подвинул его к Ивану. Его невидящий взгляд был далеко от столика, он не заметил моих действий.

— Выпей, Иван, — тихо проговорил я, но он, казалось, и не услышал моих слов, оставаясь неподвижным. Лишь после длительной паузы, очнувшись, вдруг сказал охрипшим, странно изменившимся голосом: