Влияние морской силы на французскую революцию и империю. 1793-1812

Серьезные политические результаты французских военных успехов в кампании 1794 года были доказаны и заключены мирными договорами с Пруссией, Испанией и Голландией, подписанными в 1795 году. Договор с последней державой был не только миром, но также и союзом – наступательным и оборонительным. Главные его условия состояли в том, что Соединенные Провинции должны были снарядить двенадцать линейных кораблей с фрегатами для крейсерства в Немецком море и Балтике, и обязались допустить французский гарнизон в важный морской порт Флиссинген. Этот договор был подписан 15 мая 1795 года. Прусский договор был заключен 5 апреля. Им уступались Франции прусские владения на левом берегу Рейна, и позднейшим соглашением устанавливалась нейтральная зона в Северной Германии под поручительством Пруссии. Договор с Испанией был подписан в Базеле 22 июля. Согласно ему испанские владения в Европе оставались неприкосновенными, но испанская часть Гаити перешла к Франции.

С другой стороны, Великобритания в течение того же года упрочила узы, соединявшие ее с верными еще ей союзниками. Так, в мае состоялось соглашение с германским императором, согласно которому последний должен был выставить не менее двухсот тысяч человек для предстоящей кампании, в вознаграждение за что Великобритания обязалась выплатить ему большую денежную субсидию. За этим соглашением последовал договор об оборонительном союзе, обязывавшем названные державы не заключать сепаратного мира.

С Россией также заключен был оборонительный союз, и царица послала двенадцать линейных кораблей в Немецкое море для совместного крейсерства с британским флотом.

Глава VII. 1795 год в Атлантическом океане и на континенте

Для Франции 1795 год был годом реакции и расслабления. Волна народного возбуждения, после падения королевской власти все время катившаяся вперед, увеличиваясь в силе и объеме и подчиняя себе волю и честолюбие отдельных лиц, достигла в июле 1794 года своей наибольшей высоты и – разбилась. Подобно тому, как бывает с морским прибоем, часть накопленной энергии была при этом израсходована на порывистое стремление вперед. Оно хотя и отличалось своей особенной силой, но не захватывало уже столь глубокого слоя населения, как прежде. Затем последовало обратное движение. Получившиеся таким образом противоположные явления произвели сумятицу и смещение различных направлений в обществе, но чисто республиканское движение достигло при этом наибольшей высоты, которой только ему суждено было достигнуть. Оно взволновало Францию до самого ее основания и вынесло на поверхность много таких сокровищ, которые при иных обстоятельствах остались бы навсегда скрытыми. В продолжение последовавших затем смут и застоя сокровища эти, разметанные по берегу, оставались лежать там в ожидании искусной руки, которая соединила бы их воедино и поставила бы каждое из них на подобающее ему место во славу Франции.

Реакция, последовавшая за смертью Робеспьера, выразилась в разнообразных формах, но везде она была направлена к тому, чтобы ослабить внутреннюю силу правительства и отнять от него имевшиеся до тех пор в его распоряжении средства. Сострадательное настроение, явившееся реакцией на кровавую тиранию Робеспьера, соединилось с чувством мести к лицам, которые стояли или хотя бы только считались стоявшими в близком отношении к его политике. Это побудило многих подвергшихся раньше изгнанию вернуться во Францию с требованиями об отмщении. Такой разлад в чувствах, проявлявшийся как в Конвенте, так и среди народа, как в провинции, так же как и в Париже, расшатал единомыслие, составлявшее после падения жирондистов и во время господства якобинцев силу правительства. В то же время были отменены те меры, при посредстве которых революционное правительство удовлетворяло свои огромные насущные потребности. Закон максимальных цен, установивший обязательные для торговцев предельные цены на предметы первой необходимости, был отменен. Бумажные деньги, обесцененные уже и раньше, быстро упали еще ниже после того, как торговцы получили возможность назначать произвольные цены на предметы общего потребления. Правительство, вынужденное принимать ассигнации при уплате ему налогов по их номинальной цене, пыталось выйти из затруднения путем усиленных выпусков бумажных денег, но этим оно только ускорило их падение. В то же время с уничтожением реквизиционных сборов натурой сделалось затруднительным обеспечивать снабжение. Повсюду проявлялось отсутствие доверия, и весьма часто стало практиковаться наложение ареста на имущество. Спекуляция между тем не знала никакого удержу, и правительство, отказавшись от применения с прежней строгостью системы устрашения, этого наиболее действенного (пока оно не сделается невыносимым) из средств заставить себе повиноваться, почувствовало, что оно впадает в бессилие. Эти мероприятия были полностью осуществлены не раньше конца 1794 года, и их вредные последствия не обнаружились поэтому немедленно же в армиях. Нужды последних к тому же отчасти удовлетворялись новыми союзниками в Голландии, к которым весьма свободно обращались с различными требованиями Буасси д'Англа в речи, произнесенной в Конвенте 30 января 1795 года, заявил, что армии покажут при случае Европе, что Франция не только не была истощена тремя годами войны, но, напротив, только еще увеличила за это время свои средства. Однако уже в том же году обнаружилась вся вздорность этого хвастовства, и только военному гению Бонапарта удалось привести континентальную Европу к ногам Франции.

Внутренняя история Франции за этот год может быть резюмирована весьма кратко. По отношению к наиболее пострадавшим при якобинском режиме слоям населения, правительство придерживалось примирительной политики, но начавшаяся против якобинской партии реакция ознаменовалась многими крайностями. Тогда как на севере и западе страны вандейцы и шуаны приняли предложенную им Конвентом амнистию, на юге и востоке реакционное движение завершилось террором, в котором погибли при публичных избиениях или же при тайных убийствах несколько тысяч человек. Многие из них были совсем даже не якобинцами, а лишь горячими республиканцами. В Париже якобинцы, хотя и ослабленные потерей многих своих предводителей, пали не сразу, так как бедность народа и недостаток съестных припасов благоприятствовали успеху их агитаторской деятельности в этом огромном центре. 1 апреля и 20 мая в залы Конвента ворвались толпы мужчин, женщин и детей, требуя хлеба и конституции 1793 года. При последнем из этих случаев один из членов Конвента, пытавшийся заслонить собой председателя собрания, был застрелен, после чего большая часть депутатов скрылась из залы. Оставшиеся, принадлежавшие в большинстве к числу старых монтаньяров, вотировали несколько предложений, имевших своей целью успокоение народа. Однако на следующий же день народные толпы были вытеснены национальной гвардией, и реакция снова вступила на свой старый путь. Депутаты, оставшиеся 20 мая в собрании и вотировавшие упомянутые выше предложения, были преданы суду, всех же членов комитетов, управлявших во время террора, за исключением лишь Карно и еще одного, велено было арестовать.

В следующем месяце, июне, Конвенту был представлен проект новой конституции, который и был принят им 22 августа. Проектом этим предусматривалось учреждение Исполнительной Директории в составе пяти членов и законодательного собрания из двух палат. Верхняя должна была называться советом старейшин, а нижняя – советом пятисот. В дополнение к этому проекту Конвент постановил декретом, что две трети членов нового законодательного собрания должны быть выбраны из наличного состава Конвента. В сентябре конституция эта была представлена вместе с декретом на рассмотрение страны. Провинции приняли и то и другое, тогда как Париж отверг декрет, причем протест этот выразился 4 октября в восстании секций, представлявшем собою движение буржуазии и реакционеров. Оно было направлено против Конвента, которому пришлось в этом случае обратиться за поддержкою к партии, отождествлявшейся с якобинцами. Общая защита здания законодательного собрания и членов последнего была вверена Баррасу, который, в свою очередь, поручил командование военными частями генералу Бонапарту. Благодаря искусным распоряжениям последнего атака секций была на всех пунктах отбита. 26 октября последовал роспуск Национального конвента, просуществовавшего всего три года и один месяц, а 27-го начались уже заседания нового законодательного собрания, причем верхней палатой его сразу же были произведены выборы членов Исполнительной Директории. В числе пяти избранных лиц находился Карно.

На море 1795 год не ознаменовался никакими особенно крупными или хотя бы только выдающимися событиями. 22 февраля снова вышли в море, под начальством адмирала Ренодена, шесть кораблей, которые были назначены идти в Тулон и которым пришлось уже раньше вернуться вместе с остальными судами Брестского флота. Сильно задержавшись в Атлантическом океане из-за дувших там сильных западных ветров, корабли эти тем не менее благополучно прибыли в начале апреля к месту своего назначения, не встретив на пути ни одного неприятельского судна. Флот Канала ушел обратно в Спитхэд, после того как Хоу узнал о возвращении в свой порт Брестского флота из его злополучного январского крейсерства. Что же касается Средиземноморского английского флота, которым тогда командовал адмирал Готам, то в то время как Реноден подходил к Тулону, флот этот стоял на якоре на одном из корсиканских рейдов. Число французских судов дошло теперь в Средиземном море до двадцати, тогда как у англичан было там всего лишь тринадцать судов. Нельсон писал: «Никто из нас не может понять, чем руководствовались новые лорды Адмиралтейства, пропуская сюда такой отряд».

Небольшие отряды флота Канала продолжали и при новом составе Адмиралтейства свои крейсерства к западу и в Бискайской бухте. Главная часть флота вышла в море в составе четырнадцати линейных кораблей под начальством лорда Бридпорта только 12 июня. Десять дней спустя этот флот встретился в восьмидесяти милях южнее Бреста под французским берегом с флотом Вилла-ре, состоявшим из двадцати кораблей. Эта встреча явилась следствием целого ряда инцидентов, заслуживающих того, чтобы на них остановиться. Снабжение флота в Бресте и Лорьяне, как и значительная часть местных торговых перевозок, совершалось тогда не по внутренним путям страны, а при на небольших каботажных судах. Отряд из трех линейных кораблей был назначен конвоировать большой караван таких судов, шедший из Бордо. 8 июня они повстречались с английским отрядом, крейсировавшим в Бискайской бухте и состоявшим из пяти кораблей под командованием Корнуолиса. Англичанам удалось захватить восемь судов из состава каравана, прежде чем он смог укрыться под берегом. Когда известие об этом достигло Бреста, Вилларе дано было приказание взять все девять кораблей, готовых к выходу в море, и присоединиться с ними к находящимся в море. Соединение это состоялось, и 16 июня двенадцать французских кораблей встретились с теми же пятью английскими, которые после временного отсутствия вернулись на место своего крейсерства. Началась погоня, и так как два английских корабля были очень плохими ходоками, то можно было с уверенностью ожидать, что или они будут взяты в плен, или же остальная часть отряда придет к ним на помощь, что при неравенстве сил должно бы было окончиться захватом всего отряда. Английский адмирал действовал с чрезвычайной твердостью и хладнокровием, но при таком неравенстве сил и преимуществ в ходе на стороне противника никакое мужество и никакая распорядительность не были бы в состоянии предотвратить беды. Однако вялость действий и плохая стрельба французов спасли их врагов. В результате обстрела, продолжавшегося с 9 часов утра и до 6 часов вечера 17 июня, на одном английском судне оказалось всего тринадцать человек раненых. После этого Вилларе прекратил погоню.

Пять дней спустя появился флот Бридпорта, и французы, будучи слабее, направились к своему берегу, намереваясь стать на якорь под островом Груа и принять там бой. Погоня продолжалась при слабом ветре весь день и ночь, и на рассвете 23 июня наиболее быстроходные английские корабли находились не более, чем в трех милях расстояния от наиболее медленных французских кораблей. Последние в 6 часов утра открыли огонь. Несмотря на все свои сигналы, Вилларе не удалось ни выстроить правильно своего флота, ни заставить несомненно храбрых, но плохо знакомых с делом командиров быстрейших судов занять такие места, с которых они могли бы оказывать поддержку судам менее быстроходным. Беспорядочный бой продолжался до 8V2 часов и закончился захватом трех французских судов, последнее из которых спустило свой флаг всего в какой-нибудь миле расстояния от острова Груз. После этого Бридпорт отозвал свои суда назад. Французские писатели полагают – и в этом, по-видимому, согласны с ними и английские критики, – что если бы Бридпорт энергично вел свое преследование, то он захватил бы и остальные суда неприятеля, если бы только они, спасаясь от этой участи, не выбросились на берег. Как бы то ни было, но Вилларе была предоставлена возможность дойти без всякой помехи до Лорьяна, хотя ему и пришлось выжидать для этого прилива. Такова была крайняя осторожность, характеризовавшая первоначальные морские операции англичан и сохранявшаяся до тех пор, пока Джервис и Нельсон не воодушевили флота такой же непреклонной духовной энергией, какой Бонапарт вдохновлял войска на суше. Тем, для кого Сент-Винсент и Нил (Абукир), Алхесирас и Копенгаген стали историческими фактами, кажется странным, что девять кораблей, имевших весьма большое значение, были столь легко упущены четырнадцатью. Они забывают при этом, как велико влияние традиции на умы и что только гении могут прокладывать новые пути, на которые затем жадно устремляются другие люди. Об отношении Адмиралтейства к действиям Бридпорта можно судить на основании того факта, что он сохранял начальствование над флотом до апреля 1800 года. Что касается судов, укрывшихся в Лорьяне, то им пришлось оставаться там до зимы, когда они, группами по два или по три, вернулись в Брест.

Поражение у острова Груа и несколько подобных же небольших неудач в Средиземном море, сопровождались слишком явными, чтобы не обратить на них внимания, признаками того, что ни офицеры, ни нижние чины французского флота не отвечают своему назначению. Это побудило правительство отказаться от всяких дальнейших попыток оспаривать у англичан господство на море. Принятие этого решения содействовала также и крайняя скудость продовольственных и иных запасов. Так как Английский Канал и леса Корсики находились в руках Великобритании, то обычные источники снабжения сделались недоступными. Кроме того, дело снабжения флота, отнюдь не бывшего излюбленным национальным учреждением, было затруднено обесцениванием ассигнаций. Между тем в распоряжении морской администрации имелись только они. В конце 1795 года тысяча двести франков ассигнациями едва равнялись двадцати франкам золотом. Признав неизбежность подчиненного положения Франции на море, Комитет общественной безопасности решился держать большие флоты в портах в виде угрозы неприятелю и высылать в море только небольшие отряды для поживы за счет торговли противника и для взимания контрибуции с его колоний.

Начиная с конца 1795 года эта программа действий сделалась преобладающей и в конце концов была принята даже Наполеоном, после нескольких попыток осуществить на море так прекрасно удававшееся ему на суше применение больших масс. Неохота, с которой его высокий ум примирился с этой системой малой войны, является свидетельством того, что на море, как и на суше, крупные результаты могут быть достигнуты только применением больших масс. Это подтверждается также и тем, что военные действия эскадр и отрядов французского флота, подкрепленных к тому же еще целой массой крейсеров, снаряженных казной и частными лицами и предназначавшихся для уничтожения торговли неприятеля, не дали никакого практического результата и не оказали ровно никакого влияния на исход войны. С другой стороны, указанием на надлежащий образ действий слабейшей стороны, является то обстоятельство, что Наполеон остановился на применении его флота в качестве средства для причинения неприятелю беспокойства и для диверсий.

Занять на многих пунктах угрожающее положение, придать значение этой угрозе частыми и энергичными вылазками, вызвать таким образом раздробление сил неприятеля и получить через это возможность атаковать его отряды, имея на своей стороне численное превосходство – такова должна быть в общих чертах программа действий слабейшего флота. Но для того, чтобы этот путь мог повести к действительно ценным практическим результатам – чтобы слабейший мог (как это было в некоторых замечательных кампаниях Бонапарта) сделаться в конце концов сильнейшим – в некоторых надлежащим образом избранных пунктах морской границы должны быть сосредоточены сильные отряды судов, которые могли бы при случае послужить средством для нанесения неприятелю крупного вреда уничтожением одной или нескольких из открытых для нападения частей его флота. При отсутствии такой центральной силы простое раздробление флота является бесцельным. Относительная слабость, перешедшая известную границу, становится уже бессилием, и все истребители торговли, каких только может нарисовать воображение, не в состоянии восстановить равновесие в пользу государства, безнадежно беднейшего линейными кораблями.

Военные действия на суше, подобно действиям на море, отличались в 1795 году своею вялостью, и достигнутые дипломатические успехи были обусловлены еще операциями 1794 года. В начале года Пишегрю был назначен на Верхний Рейн, в Голландии же его заменил Моро. Между армиями этих двух главнокомандующих находилась Самбро-Маасская армия, которой все еще командовал Журдан и которая была сосредоточена на левом берегу Рейна, между Дюссельдорфом и Кобленцом. В случае совокупных операций всех трех армий главное начальство над ними должен был принять Пишегрю. Снятие «узды», надетой террором, обнаружилось в этих северных армиях большим числом дезертирств, появившихся в течение необычайно суровой зимы того года. В Итальянской армии дело обстояло еще хуже. Ужасные лишения, претерпевавшиеся здесь солдатами и сделавшиеся известными год спустя из знаменитого воззвания Бонапарта при вступлении его в командование, причинили в ней еще большую убыль. В конце января из этой армии был выделен и отправлен в Тулон семнадцатитысячный отряд, предназначенный для участия в замышлявшейся высадке на Корсику. Экспедиции этой не суждено было состояться, но ужас перенесенных страданий был так велик, что даже самые испытанные солдаты покидали свои знамена, и из двух отличных дивизий не осталось при возвращении их к армии полных десяти тысяч человек. При таких условиях военные операции не могли не отличаться своею медленностью. Чтобы сообщить им толчок, которого не могло уже больше дать расслабленное центральное правительство, нужен был гений Бонапарта. В силу закона, предписывавшего периодическую смену членов Комитета общественной безопасности, 4 марта 1795 года был удален к тому же от руководства военными действиями великий Карно. Уже упомянутое выше падение Люксембурга было достигнуто только медленным путем осады. Французские армии оставались на своих местах до сентября, т. е. Почти до окончания удобного для операций времени года. Затем Журдан и Пишегрю получили предписания произвести со своих весьма далеких друг от друга позиций совместное вторжение, причем соединение их армий должно было последовать уже на неприятельской земле. Журдан переправился через Рейн, дошел в южном направлении до Майна и обложил Майнц; австрийцы отступили перед ним. Что касается Пишегрю, то его успехи заключались в капитуляции Маннгейма, отворившего свои ворота без единого выстрела, под одной лишь угрозой бомбардировки. В развитии этого успеха Пишегрю не проявил, однако, никакой энергии и своими растянутыми и плохо согласованными маршами дал возможность австрийскому генералу Клерфе стянуть свои силы к позиции между Майном и Маннгеймом. Таким образом, последний отрезал французских военачальников друг от друга. Новое военное управление, по недостатку ли способностей или же потому, что оно разделяло с правительством его все возраставшую слабость, не позаботилось о своевременной заготовке различных запасов для войск, сосредоточенных в дикой и уже истощенной местности. Клерфе произвел энергичное наступление на терпевшую бедствия и лишения армию Журдана и принудил ее переправиться обратно за Рейн. Оставив здесь обсервационный корпус и сдерживая Пишегрю, он сам переправился через реку под Майнцем. Здесь Клерфе произвел энергичную атаку линий, которыми неприятель в прошлом году оцепил город. Осадные войска были оттеснены по разным направлениям, австрийцы же с постоянно прибывавшими к ним подкреплениями заняли местность, лежащую к западу от реки, отрезав таким образом Журдана от Пишегрю.

Как раз в это самое время происходил роспуск Национального конвента, и бразды правления переходили в руки Директории, одним из пяти членов которой был избран Карно. Живо сознавая всю важность удержания за Францией Маннгейма, он послал Журдану настойчивое предписание двинуться на юг для оказания поддержки своему сотоварищу. Выбор средств для приведения в исполнение этого приказания предоставлялся его собственному усмотрению. Однако было уже слишком поздно. Слабость и невежественность предшествовавшего правительства были причиной ограниченности в средствах и сравнительной малочисленности французской армии. Ей было совершенно не под силу тягаться с массами австрийцев, занимавших притом лучшие стратегические позиции. Мангейм, сдача которого французам состоялась 20 сентября, снова перешел 22 ноября в руки австрийцев, которые тотчас же подкрепили войска, действовавшие на западном берегу против Пишегрю. Клерфе тем временем отбросил еще дальше назад армию Журдана. Этим успехом завершились его блестящие операции того года. При испортившейся донельзя погоде в армии обнаружилась большая заболеваемость, и 19 декабря Клерфе предложил перемирие, на которое Журдан согласился чрезвычайно охотно. Австрийцы, находившиеся в начале года к востоку от Рейна, удержали за собой западный берег, где позиции их далеко заходили вперед, опираясь на Майнц и Маннгейм, эти два чрезвычайно важные опорные пункта для всех операций, производящихся на том или другом берегу реки.

Перерыв военных действий продолжался до 30 мая 1796 года, когда французы после требуемого условиями перемирия предуведомления снова переправились через реку и возобновили враждебные действия. Однако, несмотря на то, что новые операции сопровождались крупными военными событиями, центр происходящего передвинулся уже с северо-востока на итальянскую границу республики. Там он оставался, прикованный успехами Бонапарта, до тех пор, пока заключенный в Кампо-Формио мир не разрушил коалиции держав против Франции. Начиналась необычайная по своему блеску карьера, сделавшаяся с тех пор и остававшаяся до самого своего завершения главною нитью французской истории, нитью, к которой должны быть относимы все другие события и следуя за которой легче всего понять их взаимоотношения. Таким образом мы дошли до того периода, когда повествование о морских событиях естественно обращается к Средиземному морю. Итальянские кампании Бонапарта оказали глубокое влияние на политические и морские условия в Средиземном море. На нем же Бонапарт вступил на судно, отправляясь в ту необыкновенную экспедицию, которая осуждена многими как химерическая, но которая тем не менее так резко запечатлена особенностями его гения. Тут он столкнулся впервые с морской силой Великобритании, которой было суждено погубить его карьеру, и с тем великим моряком, в котором эта морская сила нашла своего высшего выразителя.

«В течение 1795 года, – говорит выдающийся военный историк этих войн, – Франция после двенадцатимесячного периода побед дошла до того, что потеряла почти все свои завоевания. Угрожаемая опасной внутренней реакцией, она только с трудом могла высвободиться из затруднений и исправить недостатки своих учреждений. На следующий год мы найдем ее на еще более широкой арене, куда направил ее великий вождь, долго державший в своих руках ее судьбу, вознес ее на верх славы своими победами и затем низверг ее в бездну своим пренебрежением к справедливости и умеренности».

Глава VIII. Средиземное море и Италия – От эвакуации Тулона в 1793 г. до удаления британцев из этого моря в 1796 г., и битва при мысе Сент-Винсент в феврале 1797 г. – Австрия вынуждена заключить мир

После эвакуации Тулона 19 декабря 1793 года лорд Худ отвел свой флот на Гиерский рейд – якорная стоянка, образуемая группой островов того же имени, в нескольких милях к востоку от Тулона. Здесь он оставался в течение большей части января, занятый пополнением продовольственных запасов на своих кораблях и обдумывая, что теперь следовало бы предпринять для обеспечения британских интересов в Средиземном море.

Для флота, как и для армии, существенно иметь всегда под рукой базу, которую можно было бы использовать для возмещения расхода ограниченных корабельных запасов, а также для починки кораблей. Пути сообщения между базой и флотом должны быть таковы, чтобы их можно было весьма легко оборонять без стеснения свободы движений, необходимых для достижения целей войны. Другими словами, такая база должна быть близ театра операций и, если возможно, расположена так, чтобы флот прямо или косвенно заслонял ее от неприятеля. Близость эта имела еще большее значение в дни парусного флота, когда движения судов зависели от ветра. Тогда корабль не только требовал больше времени на переход от поля битвы до базы, и возвращение, но расходовал больше припасов и потому мог меньше времени оставаться на боевой арене.

Тулон служил такой базой, хотя вследствие того, что он открыт нападению с суши, оборона его требовала затраты чрезвычайных усилий. Но теперь Тулон был потерян британцами, и этим их надежная база и безопасное убежище для транспортов и поврежденных кораблей отодвинулась к самому входу в Средиземное море, т. е. к Гибралтару.

Хотя овладение сильной позицией, которая сама по себе могла бы служить базой, могло определить характер дальнейших операций, логически было необходимо сперва наметить операции, и тогда ими был бы решен и выбор базы. В Средиземном море, как и везде в то время, политика Великобритании состояла в том, чтобы обеспечить господство на море и поддерживать континентальные державы в их сухопутной войне с Францией. Делалось это главным образом деньгами, но иногда и содействием через посредство морских операций. Чтобы поддерживать сухопутную войну, британские дипломаты заботились об объединении военных усилий возможно большего числа незначительных независимых государств, на которые делилась Италия, стараясь побудить их к единству действий и внушить им сознание безопасности решительного шага против Франции. В таком сознании упомянутые государства могли укрепиться, только видя на своей стороне могущественную силу, какой показал себя британский флот. Ни традиции, ни характер их правителей не допускали сильной связи между ними на правах взаимного равенства. Ни одно из них не занимало такого господствующего положения, чтобы служить ядром для сбора остальных вокруг себя. Единственным возможным центром была Великобритания, представительствовавшая среди них силой своего флота. Если же нельзя было добиться согласованного образа действий от итальянских государств, как испытала это Великобритания, то в ее интересах было побудить их к дружескому нейтралитету по отношению к ней и ее союзникам и удержать их от неприязненных мер, к которым могли бы принудить их требования Франции и страх перед французской армией. Дружественные порты по всему берегу имели существенное значение для безопасности ее мореходства и успехов торговли. Наконец, следует прибавить, что характер берега между Генуей и Ниццей, расположенного между французской и австрийской армиями, особенно благоприятствовал морским операциям против сухопутных армий. Морские Альпы и Апеннины, спускаясь близко к морю, оставляют только узкую и длинную линию сообщений вдоль берега, по которой и шла очень плохая дорога, во многих местах открытая для обстрела с моря. Это вело к тому, что снабжение продовольственными и боевыми припасами армий, пользовавшихся упомянутой дорогой, зависело главным образом от каботажных судов. Плавания последних могли сильно затрудняться враждебными действиями военных судов, хотя последние, во времена парусного флота, и не могли совсем прекратить их.

Корсика, при тогдашнем возмущении населения ее, под предводительством Паоли, против Франции, казалось, представляла именно такую стратегическую позицию, какую Худ искал. Она была близка и расположена центрально по отношению к вероятным операциям на суше: бухта Сан-Фиоренцо, как равноудаленная (около ста миль) от Ниццы и Генуи, сделалась главной якорной стоянкой флота. Ливорно находится только в шестидесяти милях от мыса Корсо на северной оконечности острова. Между тем это один из самых крупных портов для британской торговли в Средиземном море и морской порт Тосканы, над которой Великобритания старалась приобрести влияние. Все товары из Великобритании в северную Италию должны были направляться по путям, близким к Корсике, и подвергались бы захвату со стороны Франции, если бы морские порты оставались в руках последней. Кроме того, кругом острова преобладают штили, облегчающие операции для гребных судов и парализующие усилия парусного флота. Корсика как остров находилась в зависимости от той из участвовавших в войне держав, которая владела морем. Ее размеры и гористая поверхность и делали трудным завоевание, но среди населения заметна была готовность принять покровительство Великобритании, как единственное средство освободиться от французских войск, которые все еще занимали морские порты Сан-Фиоренцо, Бастию и Кальви.

Сэр Джильберт Эллиот, который был гражданским комиссаром Великобритании в Тулоне в течение последнего месяца оккупации его, оставил Гиерскую бухту в начале января для совещания с Паоли, проектировавшим присоединение острова к британской короне. Энтузиазм, с каким приняло его население, и уверения вождя корсиканцев убедили его, что последние искренно желали осуществления упомянутого присоединения. Вследствие его представлений Худ 24 января отплыл со всем флотом от Гиерских островов с намерением идти в бухту Сен-Фиоренцо. Но так как погода стояла очень бурная, а трехдечные корабли, которых в эскадре было несколько, были плохо приспособлены для борьбы с ней, то адмирал вынужден был укрыться с ними в Портоферрайо, на Эльбе, и послать в Сен-Фиоренцо только отряд судов. Они прибыли туда 7 февраля, и их экипажи принимали весьма деятельное участие в действиях на суше. Французы очистили город и укрепления 19-го числа того же месяца, отступив на Бастию. Адмирал начал настаивать тогда на атаке этого порта, но генерал высказал мнение, что он не располагает для этого достаточным числом солдат. Нельсон, блокировавший этот порт в течение некоторого времени, энергично защищал возможность операции. После острых пререканий между двумя военачальниками, Худ решился предпринять осаду порта с моря при содействии десанта из служивших на кораблях морских солдат. Высадка началась 3 апреля, но город держался до 21 мая, когда капитулировал. Затем был взят и Кальви, операция против которого началась 19 июня и закончилась принуждением его к сдаче 10 августа. Весь остров, таким образом, был очищен от французских войск, чем он был обязан почти всецело английскому флоту, хотя и в операциях под Сен-Фиоренцо и Кальви принимала участие и армия. Осада Бастии была следствием решимости Худа и горячей поддержки его Нельсоном. Так как тогда 3500 человек регулярного войска сдались отряду из 1400 матросов и морских солдат, то мнение сэра Джильберта Эллиота о том, что «блокада порта была главным средством к покорению его», едва ли может оспариваться. При осаде Кальви Нельсон потерял свой правый глаз.

В промежуток времени между осадами Бастии и Кальви на Корсике было созвано Генеральное собрание, и 19 июня 1794 года островная корона была предложена королю Великобритании. При успешном исходе военных операций этот политический акт довершил овладение островом. Но, говоря словами Эллиота, право на обладание Корсикой опиралось на господствующую над противником силу, и только ей одной и могло быть обеспечено, а об этой-то силе британское правительство и не сумело позаботиться. Любовь народа к Паоли и тревоги, пережитые им вместе со своим вождем, были причиной того, что корсиканцы горячо желали присоединения к Англии и приняли упомянутый акт с выражениями пылкого восторга. Но когда же сознание безопасности сменило чувство опасения за судьбу острова, то за проявлениями скороспелой любви друг к другу двух наций, столь радикально разнящихся по темпераменту и учреждениям, последовали симптомы, присущие непрочным связям. Тем не менее при энергии и достаточно сильных гарнизонах благо британской оккупации могло бы сделаться для населения очевидным. Недовольство ею могло бы уступить место соображениям о собственных выгодах, и Великобритания удержала бы остров за собой. Британское правительство действовало, однако, медленно. Эллиот настаивал на том, чтобы ему были даны полномочия на исполнительные функции сейчас же после того, как состоялся «Акт о соединении». Вместо того Паоли был оставлен на своем прежнем посту еще четыре месяца, в течение которых разгоралась та естественная ревность его к иностранцу, предназначенному ему в преемники, примеры которой не раз встречались в истории. Это чувство, питавшееся им с корсиканской страстностью, сообщилось и его последователям. Злополучный раскол уже завоевал место среди населения, когда после четырехмесячного ожидания Эллиот получил полномочия как вице-король острова. Паоли оставался затем на Корсике еще целый год и до своего отъезда оттуда причинял большие затруднения вице-королю и был опорой партизан Франции, число которых сделалось значительным.

В течение 1794 года более важные операции на границах Бельгии и Германии, так же как и в Испании, заставляли Итальянскую и Альпийскую армии Франции оставаться в бездействии после некоторых первоначальных удачных операций, отдавших в их руки главные горные проходы и выдвинувших береговую линию их войск до Вадо, на границах генуэзской территории. В начале 1795 года восемнадцатитысячный отряд был отправлен в Тулон с целью высадки его затем на Корсику. У французов в упомянутом порту стояли пятнадцать линейных кораблей, но было очевидно, что ни адмирал, ни офицеры не обладали тактическим искусством, необходимым для управления флотом в случае встречи с противником почти равной силы. Пример такого столкновения, при условии, что этот флот стеснен большим отрядом транспортов, представляли действия Конфланса в 1759 году, когда на него возложено было прикрытие флотилии, предназначавшейся для вторжения французов в Англию. Вообще говоря, в смешанных военно-морских экспедициях армия и флот должны следовать на место назначения вместе, но неоспоримо, что транспорты доставляют при этом большие затруднения. Если флот не может с успехом выдержать столкновение с противником без них, то бой при сопровождении транспортов равносилен самоубийству. В рассматриваемом случае небезосновательно было принятое французами решение, отправить Тулонский флот в одиночку. 2 марта 1795 года адмирал Мартэн вышел в море с пятнадцатью линейными кораблями, семью фрегатами и пятью судами меньших размеров. Несмотря на эту почтенную численность флота, боевая сила его была слаба. Из двенадцати тысяч офицеров и матросов на линейных кораблях семь тысяч пятьсот человек никогда раньше не были в море. Мартэн доносил, что если не считать офицеров и унтер-офицеров, то настоящими матросами у него остаются только две тысячи семьсот человек.

Худ отлучился в Англию в предшествовавшем ноябре, предполагая возвратиться, и британской эскадрой командовал адмирал Годам. Последний крейсировал близ Тулона в течение трех недель среди зимы, вследствие получения им сведений о предполагавшемся выходе французов из этого порта. Выдержав весьма бурную погоду, не утихавшую почти все время, он возвратился в бухту Сен-Фиоренцо 10 января. По-видимому, 22-го числа того же месяца он снова вышел оттуда для прикрытия ожидавшегося из Англии каравана, оставив в порту 74-пушечный корабль «Бервик», который по беспечности его офицеров потерял мачты, стоя на якоре. После еще более трудного крейсерства, флот вошел в Ливорно 25 февраля. «Бервик» тогда все еще оставался в Сен-Фиоренцо, и такая медленность работ на нем должна быть приписана только скудости средств, какими он располагал. Заход флота в Ливорно был, вероятно, необходим как для пополнения припасов, так и для напоминания нерешительной Тоскане о могуществе Великобритании. 7 марта французский флот пришел на вид мыса Корсо и почти сейчас же увидел и «Бервик», который только накануне успел оставить Сен-Фиоренцо для следования в Ливорно. Так как он все еще не исправил своих повреждений, то французские корабли легко догнали его и в полдень принудили к сдаче. Случай с кораблем «Бервик» послужил яркой иллюстрацией того, как велики могут быть последствия небрежности отдельных лиц, а также и неблагоразумия оставлять слабые отряды без прикрытия их, прямо или косвенно, главными силами.

На следующий день Годам узнал, что неприятель уже в море, и на другое утро с рассветом вышел в погоню за ним. 11-го числа оба флота увидели друг друга, причем французы были значительно южнее британцев, вне пушечного выстрела и на ветре у них. В таком положении относительно друг друга противники оставались весь день 12 марта. В ночь на 13-е французский 74-пушеч-ный корабль потерял стеньгу и отделился от своих, число которых уменьшилось, таким образом, до четырнадцати. На следующее утро 80-пушеч-ный корабль «Ка-Ира» наскочил на своего переднего мателота, потеряв при этом свои фор– и грот-стеньги, и сделался источником тревоги и опасности, каким всегда является для своей эскадры потерпевшее аварию судно. Когда он вышел из линии, один британский фрегат подошел к нему близко со стороны заваленного упавшим рангоутом борта и обстреливал его в течение некоторого времени с сравнительной безнаказанностью. За ним сделал почти то же и Нельсон на «Агамемноне», который следовал близко сзади траверза противника, пока несколько французских кораблей не спустились на выручку последнему.

В течение ночи 120-пушечный корабль «Санскюлотез», самое сильное судно во французском флоте, увалился под ветер и к утру скрылся из виду от остальных. «Ка-Ира» был взят на буксир 74-пушечным кораблем «Цензур», и на рассвете эти два судна были в некотором удалении на северо-восток от своего флота. Оба флота были к тому времени сильно рассеяны вследствие переменчивости ветра, установившегося, однако, затем от норд-веста, к выгоде британцев. Тогда те из их кораблей, которые были ближе других к отдалившимся французским, принудили последних к бою. Во время этой частной схватки другие корабли обоих флотов старались подойти к сражавшимся, причем французы для прикрытия «Ка-Ира» и «Цензура», намеревались пройти между ними и британцами, но по какому-то недоразумению это не было выполнено. Проходя медленно мимо друг друга контр-галсами, враждебные авангарды обменивались жарким артиллерийским огнем, от которого британские корабли, вследствие недостаточной взаимной поддержки, пострадали более, чем французские, особенно плохо пришлось двум из них. Но так как французы все-таки позволили британцам отрезать «Ка-Ира» и «Цензур», то последние были принуждены к сдаче после доблестного сопротивления, в котором потеряли четыреста человек и некоторые мачты. Так как оба флота продолжали идти затем противоположными курсами, то скоро разошлись и скрылись из виду друг друга.

Вследствие переменчивости ветра, а также плохих мореходных качеств британских трехдечных кораблей это сражение малопоучительно в тактическом отношении, тем более что оба адмирала, как весьма посредственные флотоводцы, не имели данных для преодоления встретившихся им затруднений. Большое число аварий во флоте Мартэна и отделение от него в такой момент сильнейшего корабля «Санскюлотез» свидетельствуют о плохих свойствах французских командиров и оправдывают высказывавшееся мнение, что Годам обязан своим успехом скорее инициативе превосходных офицеров, бывших под его командой, чем собственным способностям. Нельсон писал: «Я явился на корабль адмирала Годама, как только наш авангард ослабил огонь и «Ка-Ира» и «Цензур» спустили флаги, чтобы посоветовать ему оставить наши два поврежденных корабля, оба приза и четыре фрегата и преследовать неприятеля. Но он, смотря на дело значительно хладнокровнее, чем я, сказал: «Мы должны быть удовлетворены, мы сделали очень хорошее дело». Адмирал Гудал поддерживал меня, я убедил его написать Годаму, но это не привело ни к чему. Этому дню суждено было быть таким, какой никогда еще не был занесен в летописи Англии». «Адмирал Годам, – говорит Шевалье, – выказал большую осмотрительность. Он, вероятно, не понял импровизированных флотов республики. Для того чтобы сражаться, необходимы корабли в исправном состоянии, способные матросы, искусные артиллерийские комендоры и офицеры, привычные к порядку, военным диспозициям и эскадренным маневрам. Ничего этого мы не имели». «Неприятель, – писал Нельсон о том же самом флоте несколько месяцев спустя, – не имеет ни матросов ни офицеров». Непосредственным следствием описанного поражения французов было то, что они отказались от предположенной экспедиции против Корсики.

После сражения шторм заставил британцев укрыться в Специю и был причиною крушения 74-пушечного корабля их «Илластриес», который вследствие полученных им в бою повреждений не мог более удержаться далеко от берега. Этот случай, вместе с захватом французами «Бервика», уравновесил потери противников. Французская эскадра стала на якорь в Гиерской бухте, где к ней присоединился «Санскюлотез», и 24 марта возвратилась в Тулон. Прибытие туда из Бреста адмирала Ренодена 4 апреля подняло численность ее до девятнадцати или двадцати линейных кораблей, против которых противник мог выставить теперь только тринадцать своих и два неаполитанских. Но хотя британцы испытывали весьма большой недостаток материалов для вооружения и починок[21] своих судов в должной степени, превосходство организации, дисциплины и надлежащей профессиональной подготовки офицеров давали им достаточное основание не испытывать особенной тревоги. В мае в Тулоне возгорелся мятеж якобинцев. Правительство приказало Мартэну воспользоваться присоединением к нему Ренодена, давшим ему перевес в силе над неприятелем, и опять выйти в море для встречи с последним, пока еще не поздно. Чернь подняла крик, утверждая, что как только флот выйдет из порта, так противники революции вернутся в город и перережут патриотов. Матросы, за исключением принадлежавших к брестской эскадре, оставили свои суда под предлогом освобождения своей страны от опасности и приняли участие во всех уличных демонстрациях. Ими была отправлена сухопутная экспедиция против Марселя. Но центральное правительство сделалось сильнее, или скорее анархия сделалась более слабой, и после жалкой схватки с войсками тулонцы отступили в свой город и усмирились. Большое число матросов, однако, дезертировало со службы, и необходимость замещения их задержала отправление флота, который окончательно вышел в море 7 июня в составе семнадцати линейных кораблей. Благоприятное время было, однако, уже упущено, так как британцы получили, наконец, значительное подкрепление.

После некоторых починок в Специи, Годам отвел свой флот в Сен-Фиоренцо, прибыв туда 30 марта. 17 апреля он отплыл опять на Менорку, где надеялся найти подкрепления и столь необходимый для флота караван. Но вследствие упорных западных ветров он скорее отдалился от места назначения, чем приблизился к нему. Лавируя до 27-го, он неожиданно и в высшей степени удачно встретился с отрядом продовольственных судов, шедших из Гибралтара. С ними адмирал сейчас же взял курс на Ливорно, куда и пришел на следующий день. Если бы французы в своих собственных портах окончили все необходимые исправления на кораблях так же скоро, как сделали это британцы в чужеземном порту, и вышли в море, как только Реноден соединился с Мартэном, то они перехватили бы караван, имевший весьма серьезное для противника значение, если бы даже и не принудили последнего к бою. Корреспонденция Нельсона, тогда все еще только командира корабля, свидетельствует постоянно, его своеобразным живым слогом, о критическом состоянии кампании в тот момент.

8 мая Годам отплыл опять на Менорку и продолжал крейсировать близ острова до 14 июня, когда к нему присоединился контр-адмирал Роберт Манн, шедший из Англии во главе эскадры из девяти[22] линейных кораблей. Это сразу дало британцам численный и качественный перевес над противником. В ожидании каравана Годам оставался на этой станции до его прибытия 22-го числа, когда вместе с ним и всем флотом отплыл в Сен-Фиоренцо, став в этой бухте на якорь 29 июня. 4 июля адмирал послал Нельсона на его корабле в сопровождении нескольких мелких судов к Генуэзскому берегу для содействия сухопутным операциям австрийцев против французов. Этот отряд встретился с флотом Мартэна и был вынужден возвратиться в Сен-Фиоренцо, преследуемый противником, по словам Нельсона, по пятам, пока не показался стоявший на якоре британский флот. Последний снялся с якоря как только мог скоро, но догнал французов лишь у Гиерских островов, где и произошла незначительная схватка, окончившаяся пленением французского 74-пушечного корабля «Алькайд», который сейчас после сдачи загорелся и взлетел на воздух. Это маленькое дело было последним, в котором адмирал Годам непосредственно участвовал. Худ был окончательно отрешен от должности начальника Средиземноморского флота, прежде чем успел отплыть из Англии для возвращения на свой пост, а Годам, утомленный бременем, нести которое чувствовал себя не в силах и показал неспособным, просил и о своей смене и спустил флаг 1 ноября 1795 года. До времени упомянутой сейчас морской схватки близ Гиерских островов оперировавшие в Италии армии обеих сторон сделали не много. Французы, значительно уступавшие в силах союзникам и терпевшие большие лишения, вынуждены были расположиться в длинной оборонительной линии, передовым пунктом которой на морском берегу был Вадо. Австрийцы навязали сардинцам свой план кампании, который состоял в том, чтобы ударить на правое крыло французов у Вадо и затем оттеснить их вдоль Корниша,[23] при одновременной атаке сардинцами левого крыла через горные Апеннинские проходы. Британский флот должен был содействовать этой операции с моря, – расчет на это сильно содействовал выбору австрийцами изложенного плана. С занятием Вадо и Ривьеры к востоку от них прибрежная торговля между итальянскими портами и южной Францией была бы остановлена. Это имело бы весьма серьезные последствия для республики, так как в южных департаментах был запасен хлеб только на три месяца, в расчете на то, что остальная часть будет доставлена из Берберии и Италии через Тоскану. В случае же занятия бухты Вадо британским флотом, продовольствие для населения Прованса, Тулонского флота и Итальянской армии французов должно было бы подвозиться с севера Франции по очень дурным дорогам. Кроме того, надо заметить еще, что бухта Вадо была лучшим якорным местом между Ниццей и Генуей. Австрийский генерал Девинс начал движение 13 июня, пройдя через генуэзскую территорию, вопреки протесту нейтрального правительства. Французы сопротивлялись упорно, но неравенство сил было слишком велико, и к концу июня они отступили на линию от Боргетто (на берегу моря) к Ормее, покинув Вадо и промежуточные береговые города. Девинс обратился теперь к Годаму за поддержкой с моря, и, как мы выше видели, британский адмирал отрядил для этой цели Нельсона. Но встреча последнего с французским флотом отсрочила прибытие его к Ривьере на несколько дней, что и послужило Девинсу предлогом приостановить движение. Свободное время он употребил на укрепление своей позиции и на улучшение дорог у себя в тылу.

17 июля Нельсон прибыл в Геную, взял на фрегат британского посланника в этой республике и вышел затем в Вадо, где и стал на якорь 21-го числа. Здесь он немедленно вступил в переговоры с Девинсом, который высказал, что, по его мнению, австрийцы не могут идти дальше, пока французы не будут вынуждены отступать за недостатком продовольствия, подвоз к ним которого может быть отрезан только надлежащими действиями флота. Нельсон объяснил посланнику, что так как продовольственные припасы перевозятся на нейтральных судах, то нельзя помешать доставке их французам. Он имеет строгие инструкции от Адмиралтейства не прибегать ни к каким нелегальным мерам по отношению к упомянутым судам, и в случае ареста какого-нибудь из них сообщать о нем подробные сведения в Англию и ожидать оттуда распоряжений о том, что делать дальше. Так как грузы, захват которых интересует австрийцев, подвержены порче, то задержка их на корабле была бы мерой незаконной. Подобная непоследовательность центрального правительства, весьма рельефно характеризующая его действия в военном отношении, приводила в крайнее негодование Нельсона, который по своему темпераменту был всегда склонен «рубить узлы», мешавшие достижению намеченной цели. Но так как он был ответственен (под угрозой денежного штрафа) и не был человеком богатым, то не мог пренебречь данными ему инструкциями на свой страх и риск. Британские посланники в Генуе и Сардинии уговаривали его исполнить желания Девинса, и тогда Нельсон отдал приказание своим фрегатам захватывать всякое судно, к какой бы нации оно ни принадлежало, если только оно шло во Францию или в порты, расположенные по берегу, вдоль которого развернулась линия французских войск. В то же самое время австрийский военачальник выслал в море мелкие крейсера и – как положительно утверждает Жомини – облагал денежной пеней все прибрежные суда, какие они захватывали, заставляя их платить за пропуск и конфискуя их грузы. Однако и усиленная бдительность не могла совсем остановить торговлю, какая велась при посредстве самых мелких судов, пользовавшихся короткой ночью для своих рейсов вдоль самого берега. Распоряжения Нельсона – хотя они и повели к некоторым серьезным результатам в виде захвата больших судов, шедших из Тосканы и Алжира, – не могли помешать доставке неприятелю провианта на генуэзских каботажных судах. Трудность дела усиливалась еще тем фактом, что многие порты в тылу французских позиций принадлежали Генуе, и через них было организовано снабжение жителей ее жизненными припасами. Оставаться глухим к крикам генуэзцев о тягости лишений и помешать выгрузке на их берега упомянутых припасов, хотя бы они на самом деле предназначались для французов, было невозможно.

Эти соображения должны были бы заставить Девинса смотреть на действия флота, кооперативные с его армией, как на усилия летучего отряда, способного затруднить для неприятеля пользование путями сообщения, но не уничтожить их. Они также должны были побудить его действовать, полагаясь лишь на свои силы, самостоятельно, энергично и не теряя времени, пока французская армия была численно слабее его и пока позиции ее еще не были укреплены слишком сильно. Вместо этого он пользовался сардинцами и британцами не как союзниками, а как сторонами, на которые можно было свалить свою вину за бездействие, как будто было необходимо, чтобы они предприняли что-нибудь для обеспечения ему возможности перейти в наступление. Так прошла зима, в течение которой французы деятельно укрепляли свои позиции и, когда был заключен мир с Испанией, перебросили свою Пиренейскую армию на помощь действовавшей в Италии. Нельсон был поглощен проектами посадки на суда корпуса австрийцев, который, по его мнению, должен был захватить и занять береговую позицию в тылу французов. Девинс только смеялся над этим планом, о котором Жомини говорит лишь со сдержанным одобрением и который при достаточно серьезных силах потребовало бы разделения австрийской армии. Нельсон, правда, гарантировал австрийцам отступление на свои суда в случае необходимости, но Девинс, естественно, предпочел менее рискованный образ действий. Британский командир, относившийся сначала с большим уважением к способностям австрийского военачальника, писал 17 сентября, что с некоторых пор ему кажется, будто «генерал решился не идти дальше своей теперешней позиции и думает свалить неудачу своего предприятия против Ниццы на неоказание ему содействия со стороны британского флота и сардинской армии». Какова бы ни была цель Девинса, но он действительно не двигался с места и спокойно ожидал атаки со стороны французов. В начале ноября болезнь заставила его сложить с себя командование армией. 23-го числа того же месяца неприятель, под командованием генерала Шере, энергично напал на центр союзной позиции, где сардинцы соприкасались с австрийцами. Этот пункт был всегда слаб и после короткой схватки сдался. Первоначальное намерение Шере состояло в том, чтобы после прорыва через центр ударить по сардинцам, как сделал год спустя Бонапарт. Однако выпадение чрезвычайно глубокого снега заставило его решиться на обходное движение вправо, попытаться оттеснить австрийцев к берегу и, если возможно, преградить им путь отступления к востоку. Эта попытка не вполне удалась, но все-таки чрезвычайная опасность, угрожавшая союзникам, заставила их покинуть всю линию укреплений и поспешно отступить с потерей семи тысяч человек убитыми, ранеными и пленными, а также и своих складов в Лоано, Вадо и Савоне. Это дело, бывшее блестящей и решительной победой, известно под именем битвы при Лоано. Около 1 декабря австрийцы перешли назад через Апеннины и опять заняли те позиции, с которых выступили в предшествовавшем июне.

Рассмотрение плана сухопутной кампании и его исполнения едва ли входит в задачу нашего труда. Движение коалиционных армий, войска и операционные линии которых разделены горными цепями, даже такой высоты, как Апеннины, происходит в условиях не обещающих взаимную поддержку и вероятный успех. К этому неблагоприятному обстоятельству следует прибавить еще невыгоду длинного и узкого пути, по которому должны были следовать все австрийские обозы и который после дальнейшего движения войск сделался бы еще более трудным и длинным. С другой стороны, австрийцы очень рассчитывали на помощь со стороны британского флота, в интересах которого и была предпринята оккупация береговой линии.[24] Ради последней они удерживали за собой бухту Вадо – лучшее якорное место между Ниццей и Генуей, и их присутствие здесь сдерживало Генуэзскую республику, действия которой в значительной мере определялись сравнительными силами воюющих сторон. Спрашивается теперь, сделал ли британский флот при таких обстоятельствах все, что мог сделать для обеспечения успеха общего дела?

Ответ едва ли может быть утвердительным. Нельсон, правда, действовал с энергией, которая никогда не покидала его. Его корреспонденция свидетельствуют о том, что он не считал, что данные в его распоряжение силы соответствовали возложенной на них задаче. Но не мог ли он в таком случае увеличить их? Британский флот имел незначительный численный перевес над французским флотом в Тулоне и значительно превосходил его по качеству своих офицеров и матросов. Он, несомненно, был отягощен многочисленными задачами, такими сложными интересами, уменье разграничить которые служит веским свидетельством способностей военачальника. Наблюдение за Тулонским флотом французов, содействие операциям австрийцев, защита торговли, защита Корсики, политические соображения, требования влияния на мелкие итальянские государства – все эти заботы были возложены на британского адмирала. Из них самой серьезной была первая. Но все другие интересы Британии и ее союзников были бы лучше удовлетворены надлежащим содействием операциям австрийцев – победой на поле действий, – чем рассеянием сил для прочих целей. Решительный успех коалиции определил бы политику каждого из западных средиземноморских государств и закрыл бы все порты их для французских крейсеров.

Коротко говоря, здесь дело явно требовало наступательного образа действий, а не сохранения оборонительного положения в течение всей кампании. Нельсон высказывает мнение, что флот мог бы прервать сообщения французов только в том случае, если бы он заходил в порты и уничтожал там мелкие суда прибрежного плавания. Последние скрывались от преследования во время перехода вдоль берега от одного якорного места до другого. Только захватом в их гнездах можно было отрезать им крылья. «Несколько дней назад, – пишет он, – я тщательно обследовал берег между Монако и Боргетто. Хотя мне удалось захватить только одно судно, нагруженное пшеницей, но зато я загнал все другие в бухту Аляссио, где они укрылись под защитой таких сильных батарей, что на попытку уничтожить их можно было бы отважиться, лишь имея в своем распоряжении не менее трех линейных кораблей. Число всех судов в этих местах доходит до сотни, причем большая часть нагружена хлебом и другими припасами для Франции». В этих строках указывается стратегическое направление, какое следовало бы дать британскому флоту после организации наблюдения за Тулоном. Нельсон писал пять лет спустя лорду Кейту: «Вы поймете меня, когда я скажу что британский флот мог бы предотвратить вторжение в Италию. Если бы наш друг Годам держал свой флот у того берега, то – я утверждаю это, и вы согласитесь со мною – никакая армия из Франции не могла бы снабжаться тогда ни боевыми припасами ни продовольствием. Даже подкрепления не могли бы подходить к ней тогда». Раз флот был не на высоте своей задачи, то осуждалась на неудачный исход и вся союзная кампания, план которой не отвечал здравым военным требованиям. Но адмирал Годам, как сказал Нельсон, «не понимал предприятия, совершенно удовлетворенный, что месяц за месяцем проходил без потерь с нашей стороны». В распоряжении Нельсона не было ни одного линейного корабля, кроме «Агамемнона», которым командовал он сам, и ко времени решительной битвы при Лоано от него была отозвана за исключением двух судов, вся его малая эскадра. В результате французские канонерки безнаказанно беспокоили левый фланг австрийцев. Сам он в этот критический момент должен был оставаться по требованию имперского посланника с «Агамемноном» в Генуе, для того, чтобы помешать экипажу стоявшего тогда в порте французского фрегата захватить, при ожидавшейся поддержке со стороны французских партизан, Вольтри. Вольтри был важным пунктом на линии отступления австрийцев, где горсть решительных людей могла бы задержать их до прибытия преследовавшей армии. Ему одному было приписано поэтому спасение нескольких тысяч имперских солдат, среди которых находился и сам главнокомандующий. До вышеупомянутой битвы Генуэзская республика почти открыто допускала на своей территории французские интриги и вооруженные предприятия такого характера, как, например, проектировавшийся захват Вольтри. Она не осмеливалась бы поступать так, если бы у берегов ее находился сильный британский флот, действовавший под командой такого начальника, как Нельсон, потому что тогда все шансы на окончательный успех были бы на стороне союзников. Короче говоря, эта кампания британского флота прибавляет еще один урок к многочисленным урокам истории о значении присутствия достаточной силы в решительном пункте и возможности действовать наступательно. Можно прибавить еще, что Годам мог бы отделить большее число кораблей в отряде Нельсона, если бы не упустил два раза случая разбить Тулонский флот.

В то время как Нельсон помогал австрийцам, поскольку позволяли бывшие в его распоряжении силы, британский флот обыкновенно крейсировал близ Тулона, возвращаясь время от времени в Сен-Фиоренцо или Ливорно для ремонта и пополнения припасов. Во второй половине 1795 года Директория, как припомнят читатели, решила отказаться от того, чтобы ее флоты состязались с флотами противников, и перейти к крейсерской войне, направленной против наиболее уязвимых колоний неприятеля, а также и против его морской торговли. Было приказано снарядить в Тулоне две эскадры – в общей сложности из семи линейных кораблей и восьми судов меньших размеров, – что, за недостатком матросов, было исполнено лишь с трудом. После июльского сражения близ Иерских островов почти все матросы эскадры Мартэна дезертировали, недовольные скудной пищей, плохой одеждой и постоянными бедствиями, которые были их уделом. Наконец, однако, собралось достаточно людей для комплектования судов, и 14 сентября шесть линейных кораблей и три фрегата вышли в море под командой капитана Ришери. Не ясно из дошедших до нас сведений, был ли в это время британский флот в море или в Сен-Фиоренцо, но во всяком случае он заходил в этот порт, и Годам узнал о выходе французов из Тулона не ранее как 22 сентября. Однако только 5 октября этот медлительный военачальник послал в погоню за ними адмирала Манна во главе эскадры из шести линейных кораблей, но та не могла уже догнать далеко ушедшего к тому времени противника. Французы прошли через Гибралтарский пролив в начале октября, направившись к британским владениям в Северной Америке. 7-го числа того же месяца на расстоянии пятидесяти миль к западу от Гибралтара, они встретились с британским караваном из тридцати одного коммерческого судна, шедшим из Леванта под конвоем трех 74-пушечных кораблей. Ришери удалось взять один из них и все коммерческие суда, за исключением одного. Эту драгоценную добычу он решился отвести в Кадис, где и стал на якорь 13-го числа. Здесь он вскоре был застигнут Манном, который и помешал ему выйти оттуда для исполнения его первоначальной миссии. Около того же времени несколько французских фрегатов захватили в атлантическом океане восемнадцать судов из ямайского каравана. Другой отряд, из одного линейного корабля и шести судов меньших размеров, крейсировал у Леванта, захватив множество призов, он беспрепятственно возвратился в Тулон. Командир его, капитан Гангом, хотя и не совершивший никаких серьезных подвигов, известен тем, что в течение своей морской карьеры чрезвычайно удачно ускользал от неприятеля. Это он командовал флотилией, на которой Бонапарт прокрался незамеченным мимо всех британских крейсеров при возвращении из Египта во Францию в 1799 году.

Описанные результаты, совпавшие так близко с решением французского правительства вести крейсерскую войну, утвердили его в убеждении о целесообразности последней, к которой французы всегда были очень склонны. Оно надеялось при посредстве ее, говоря словами Конвента, «довести Англию до позорного банкротства». В действительности же оно достигло лишь деморализации своего военного флота, утраты обладания морем и расстройства своей собственной внешней торговли. В конце концов это привело к континентальной системе Наполеона и падению империи.

Битва при Лоано, решившая кампанию 1795 года, еще более замечательна, как совпавшая по времени с появлением на театре военных действий двух самых замечательных личностей в войне Французской революции. Через неделю после упомянутой битвы адмирал сэр Джон Джервис, более известный под его позднейшим титулом графа Сент-Винсента, прибыл в Сен-Фиоренцо как заместитель Худа в Средиземном море. Зимой Наполеон Бонапарт был избран Директорией для смены Шере в командовании Итальянской армией Франции.

Карьера и характер юного республиканского генерала слишком хорошо известны и слишком часто описывались, чтобы на них уместно было останавливаться в настоящем труде, тем более что они стоят в стороне от непосредственной темы автора. Личность же престарелого адмирала, железные руки которого создали британский флот и обратили последний в превосходное орудие, с которым Нельсон стяжал свои триумфы, напротив, знакома немногим за исключением изучающих военно-морскую историю. Сэр Джон Джервис родился в 1734 году, и до того времени, когда, уже на шестьдесят втором году жизни, принял командование Средиземноморским флотом, не имел случая отличиться в глазах людей, чуждых той корпорации, к которой принадлежал. Но для членов этой корпорации он уже давно был замечательным человеком. Принадлежа к семейству бедному, хотя и хорошей фамилии, он под давлением нужды с ранней юности приучил себя к той суровой дисциплине и тому неуклонному подчинению долгу, каких впоследствии так строго требовал от других. Строгий и непреклонный в своих официальных отношениях, устойчивый как скала в преследовании раз принятого решения, неумолимый почти до безжалостности в наказаниях за неповиновение служебным требованиям, столь распространенное тогда в британском флоте, он в то же время имел врожденный лоск человека хорошего общества, и его обращение с людьми было вежливо, а когда обстоятельства требовали, даже изысканно. Много путешествуя, не только морем, но также и сушей, читая много и серьезно в ту эпоху, когда подобные привычки между моряками встречались реже, чем теперь, он был сведущ во многих вопросах и не относящихся прямо к его профессии. В последней же он был великим мастером. Его корабль был образцовым в британском флоте во время Американской войны за независимость, и его репутация привлекала на службу под его начальством молодых людей из лучших фамилий Англии, когда им удавалось добиться этого. Между тем никто не поддавался его ходатайствам менее, чем лица высокого положения в тот век, когда непотизм был так распространен. Чтобы снискать его покровительство, надо было иметь прежде всего личные заслуги; уже затем он обращал внимание на родственные отношения, и то лишь в том смысле, что, например, из двух одинаково достойных кандидатов отдавал предпочтение тому, в семье которого отец или брат положили свою жизнь в морской службе – но при этом следует сказать, что достойнейший уже самым отсутствием связей получал право на его заступничество.

Однако при всех таких высоких качествах и даже будучи способен к нежной привязанности, которая могла заставить его долго и глубоко оплакивать потерю испытанного друга, Джервис управлял подчиненными скорее страхом, чем любовью. Невозможно осуждать меры, крайняя суровость которых оправдывалась, если не настоятельно требовалась, опасным взрывом мятежей 1797 года. Невозможно удержаться от восхищения, не без примеси почтительного страха, перед величественной фигурой начальника, который оставался непоколебимым в своих требованиях, несмотря на едва сдерживавшееся недовольство вокруг себя, угрозу восстания снизу в виду неприятельского берега, и который – зная, что во всех других эскадрах команда отняла корабли от своих офицеров – решил, что в его Средиземноморской эскадре этого не должно быть. Но, впрочем, восхищение несколько умеряется сознанием, что для этого не знавшего сострадания человека такое положение не было вполне неприятно: подавляя сопротивление, он чувствовал себя в своей стихии. Один командир, который с большим личным мужеством усмирил бунт на своем корабле, вырвав собственными руками зачинщиков из рук их последователей, ходатайствовал в пользу одного из осужденных на основании того, что он прежде заслужил хорошую репутацию. Джервис возразил: «Я рад этому, до сих пор мы вешали негодяев, теперь же матросы узнают, что никакая хорошая репутация де искупит преступности мятежника». В делах меньшей важности он также был склонен преувеличивать требования так же, как и наказание за уклонение от них. «Там, где я взял бы перочинный ножик, – сказал Нельсон, – лорд Сент-Винсент берет кинжал».

Трудно ожидать, чтобы человек таких свойств, хотя и обладавший решимостью и высокими профессиональными талантами, был наделен огнем гения. Лорду Сент-Винсенту, хотя он и не был чужд великодушия, недоставало тех симпатичных качеств Нельсона, которые возбуждали такую любовь к нему со стороны его подчиненных и делали его таким выдающимся начальником. Свободный от порывистого темперамента и от слабостей своего великого преемника, на карьере которого эти недостатки оставили свои следы, Джервис был чужд и того вдохновения, которое в трудные моменты высоко поднимало Нельсона над средним уровнем человечества и клали на его действия печать гения. Но после Нельсона Джервис, хотя и человек другого порядка, все-таки стоит первым среди британских военачальников. Вместо вдохновения он обладал холодной, здравой и глубокой профессиональной логикой, вместо пыла – упорной, настойчивой решимостью добиться успеха. Эти качества, в соединении с отсутствием страха ответственности, обнаруженным также и Нельсоном, завоевали ему место в первых рядах начальников, как на суше, так и на море. В одном генеральном сражении, которое судьба ниспослала ему – в Сент-Винсентской битве – он полностью обнаружил в высокой степени упомянутые стороны своего характера. Если мы примем в расчет огромное превосходство сил противника, обдуманно атакованных тогда британцами, тактику адмирала на поле битвы и его верную оценку критического положения, в котором находилась тогда Великобритания, то придем к заключению, что образ действий сэра Джона Джервиса в этом случае должен сделать Сент-Винсентскую битву знаменитейшим из самых блестящих морских сражений всех веков.

С этими мощными элементами своей натуры Джервис соединял еще способность глубокого, заботливого внимания к деталям дисциплины, порядка и экономии, без которого одна только строгость сделалась бы бесцельной и привела бы лишь к плохим результатам. Он был счастлив тем, что нашел среди командиров судов Средиземноморской эскадры такое необыкновенно большое число людей, обладавших полным знанием морского дела, энергией и способностями, во всем цвете еще молодого возраста, и ожидавших только искусной руки для надлежащего сочетания и направления их качеств. С таким главой и с такими подчиненными британский Средиземноморский флот скоро сделался образцом материальной и моральной силы, до высоты которого едва ли поднимался какой-либо другой флот в парусную эпоху мореплавания. Таким считал его и Нельсон. Сам старый адмирал оплакивал его память несколько лет спустя, когда командовал флотом Канала, и сетовал на «старых баб в маске молодых людей», как характеризовал он своих новых подчиненных на вверенной ему тогда эскадре. Как администратор в звании первого лорда, Джервис доходил в своей экономии до скупости, и его знакомство с мошенничествами, процветавшими в портах в ту эпоху, заставило его предпринять против них настоящий крестовый поход. Этот демарш был и вполне понятен и необходим, но весьма несвоевремен. Поход этот поэтому оставил пятно неудачи на административной деятельности знаменитого адмирала, которая, однако, была следствием не его неспособности как исполнителя, а непонимания политических веяний того времени. Поглощенный реформой и желая вследствие этого спокойного течения дел, он видел только мир, тогда как темные тучи войны уже сгущались на горизонте. Поэтому британский флот, сильно пострадавший от первой войны, не был готов к той, которая последовала за ней в 1803 году.

Прибытие Джервиса в Средиземное море было слишком поздним для того, чтобы предотвратить угрожавшее зло. Для Великобритании было особенным несчастьем, что «междуцарствие» между двумя такими способными начальниками, как Худ и Джервис, совпало с решимостью французского правительства померяться силами с ее Средиземноморским флотом и что случаи разбить противника были упущены таким медлительным и осторожным адмиралом, каким был Годам. Нельсон писал: «Спросить, как нужен был нам лорд Худ 13 июля, было то же самое, что спросить, хотите ли вы уничтожить весь французский флот, или же не хотите никакого сражения»? Принимая это мнение «в освещении» последующих подвигов Нельсона, позволительно думать, что если бы и не удалось уничтожить весь флот французов, то можно было бы захватить так много кораблей его, чтобы предотвратить выход в море эскадры Ришери и вызванное им отделение эскадры адмирала Манна. Пленение при этом французских матросов сильно затруднило бы операции флотилии, которая доставляла из Тулона Итальянской армии Франции боевые припасы, артиллерию и продовольствие. Легкие пушки на горных лафетах могли перевозиться по Корнишу, но при открытии операций Бонапарта все тяжелые пушки и артиллерийское снаряжение всякого рода приходилось перевозить морем из Ниццы в Савону. Необходимость снаряжения этой флотилии вызвала разоружение флота – обстоятельство, имевшее меньшее значение потому, что тогда французы уже приняли решение вести крейсерскую войну. Таким образом французская морская сила, через упомянутую флотилию, приняла весьма заметное участие в обеспечении сообщений Бонапарта. Как уже было указано, парусные корабли не могли совсем остановить плавания мелких судов вдоль опасных для навигации берегов, на которых еще были поставлены батареи для прикрытия этих судов.

После битвы при Лоано Нельсон, который был освобожден на время от оккупации Генуэзского залива, ушел в Ливорно для ремонта своего корабля, бывшего тогда в кампании уже десять лет. Только 19 января 1796 года он присоединился к Джервису, который, по прибытии в Средиземное море, большую часть времени оставался в Сен-Фиоренцо, работая над организацией своего флота. Новый адмирал оказал ему такое же доверие, как и его предшественники, и сейчас же послал его на прежнюю его станцию с летучим отрядом, чтобы помешать высадке хотя бы и самого малочисленного десанта в Италию. Преобладающей идеей, можно сказать, почти мечтою Нельсона была высадка с кораблей отряда в тылу неприятеля. Как мы видели, он старался склонить на такую попытку Девинса, обещая ему поддержку со стороны своей эскадры. Дошедшие до него известия о том, что во французских портах снаряжаются плоскодонные боты и канонерки, указывали, по его мнению, более всего на то, что это делается для перевозки войск в Тоскану, в тыл австрийцев, в то время, как главная французская армия оперировала перед их фронтом. Подобно Бонапарту, Нельсон знал, какие ресурсы представляют для нуждающегося неприятеля долины Пьемонта, Ломбардии и Тосканы. Он называл их золотым рудником, но он не знал, как слабы были французские моряки в своем деле. Нельсон не понимал, как невероятно было, чтобы Бонапарт решился на такую попытку, которая лишила бы его войска взаимной поддержки и поставила бы их вне его личного контроля. Конечно, никаких указаний на подобное намерение Бонапарта нельзя найти в его корреспонденции или в данных ему Директориею инструкциях. Напротив, он сильно возражал против излюбленного проекта Комитета общественной безопасности в начале 1795 года о высадке экспедиции в папское государство, если только не будет обеспечено обладание морем.

Если бы австрийцы опять подошли к морю и заняли Вадо, то Джервис, без сомнения, поддержал бы их и причинил бы французам весьма значительные затруднения. Нельсон высказал несомненную уверенность в этом отношении. Бонапарт, однако, не дал ему такого случая. Оставив Париж 14 марта 1796 года, молодой генерал достиг Ниццы 27-го числа того же месяца. 5 апреля он перенес свою главную квартиру в Албенгу, а 9-го – в Савону. 10-го числа генерал Болье, новый начальник австрийцев, начал двигать левое крыло своей армии Ла-Рошетским проходом, а правое – Монтенотским. Соединение их должно было состояться в Савоне. Быстрый, как молния, ударил Бонапарт на противника там, где левое крыло австрийцев соприкасалось с правым – сардинцев. Удары на центр союзников следовали один за другим, и после шестидневного боя их армии были окончательно разделены. Гоня перед собой сардинцев в неослабном преследовании, Бонапарт 28-го числа согласился на перемирие, по которому три из главных крепостей Пьемонта перешли в его владение, и в Париж были посланы уполномоченные для переговоров о мире. Последний был заключен и подписан 15 мая. Сардиния вышла из коалиции, сдала графство Савойское и Ниццу и подчинилась другим условиям, благоприятным для Франции, – главным образом по отношению к пограничным линиям, проведенным через хребты гор, где господствовавшие над местностью позиции были переданы республике. Таким образом ворота Италии были взяты и Австрия, лишившаяся союзников на суше и отрезанная от моря, оказалась одна лицом к лицу с Бонапартом.

Французы стояли теперь в Пьемонте перед Ломбардией. Болье, ожидая наступления на Милан по северному берегу По, отступил, перейдя через эту реку с целью загородить противнику переправу через нее. На случай, если бы последняя все-таки удалась французам, он предполагал защищать Милан отступлением сначала на Сезию, а потом на Тичино – притоки По. Но не таков был Бонапарт, чтобы атаковать противника с фронта и заставить его отступать по естественному пути отступления, ведущему к его базе. Тщательно взвесив военные и политические условия полуострова, он остановился на долине реки Адидже, которой, по его мнению, можно было овладеть при всяких обстоятельствах. Адидже вытекает из Тирольских гор к югу, вдоль восточного берега озера Гарда, затем поворачивает к востоку и впадает в Адриатическое море между По и Венецией. Овладев ею, французская армия прикрывала бы всю долину По, держала бы в своих руках ресурсы как ее, так и мелких государств, расположенных к югу от этой реки, стала бы между Австрией и южной Италией и изолировала бы Мантую – сильную крепость противника. Обманув, поэтому, Болье ложными систематическими фронтальными атаками, каких тот и ожидал от него, Бонапарт тайно двинул свои главные силы вдоль южного берега По. 7 мая авангард достиг Пьяченцы и немедленно переправился через реку на лодках. 9-го был уже построен мост, хотя река достигает здесь 1500 футов ширины при очень быстром течении. Таким образом намеченные генералом Болье позиции на Сезии и Тичино были обойдены, и австрийцы по необходимости отступили на Адду. 10 мая, как раз через месяц после того, как Болье начал свои наступательные движения, Лодийский мост через Адду был взят, и австрийцы опять отступили к Минчио, истоку озера Гарда, оставив Милан без прикрытия. 15-го числа Бонапарт вошел в Милан с триумфом. Здесь он дал войскам отдых в течение десяти дней и, выйдя оттуда, должен был опять возвратиться, для того чтобы наказать возмутившееся население. 30 мая французы перешли Минчо, так как австрийцы отступили на север к Тиролю, вдоль восточного берега Гардского озера.

Это отступление предоставило Мантую самой себе. 3 июня главная квартира Бонапарта была в Вероне – сильно укрепленном пункте, который, защищая Адидже, обеспечивал для Бонапарта обладание обоими берегами реки и который имел еще другое стратегическое значение, вследствие топографического своего положения. Многочисленные горные отроги, идущие от Тирольских гор к югу вдоль Гардского озера, спускаются и переходят в равнину у Вероны, которая расположена у подножия образуемых ими долин. По сторонам этого пука отрогов лежат долины Адиджская и Брентская, со стороны которых можно было ожидать атаки австрийцев. Верона, таким образом, была центральным пунктом по отношению к каким бы то ни было наступательным движениям противника и сделалась поэтому также опорной точкой стратегии Бонапарта. 4 июня войска его обложили Мантую. Достигнув теперь первой цели своих операций, Бонапарт временно перешел от наступательных операций к оборонительным, остановил движение вперед своих сил и занялся обеспечением за собой течения Адиджи и скорейшего успеха осады Манту и.

Теперь оставалось только реализовать политические выгоды, приобретенные его удивительными успехами. Герцог Пармский присоединился к конвенции 9 мая, а 17-го последовал его примеру герцог Моденскии. 5 июня неаполитанское правительство, пробужденное от своей мечты о безопасности королевства, подписало перемирие, отозвав свои войска из коалиционной армии, а корабли – из британского флота – опрометчивая измена общему делу, столь же плохо обдуманная, сколько и трусливая. Как раз в это время французский военачальник писал: «Я вижу только одно средство не быть разбитым осенью – это устроить дела так, чтобы нам не пришлось двигаться в южную Италию. Так как папа еще держался, то Бонапарт, воспользовавшись временем, которое необходимо было австрийцам для приготовления к новому походу, двинул в папские государства корпус Ожеро, сопровождая его лично. 19-го он достиг Болоньи, а 24-го папа подписал перемирие. Вместе с этим было признано безопасным и своевременным послать в Тоскану дивизию из корпуса, занимавшего Пьемонт. Эта дивизия вошла в Ливорно 28 июня, и вопреки нейтралитету Тосканы заняла порт. Этим она уничтожила сосредоточенные здесь громадные торговые и морские британские интересы и приобрела для французов надежную базу для предположенных Бонапартом операций против Корсики.