Царская доля

Герман Романов

Царевич 3

Царская доля

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

«ТРЕВОЖНЫЙ МАЙ»

Апрель-май 1718 года

Глава 1

— Доплыл Чапай, доплыл! Чем это меня по башке шандарахнуло?!

Губы еле шевелились, но Алексей с нескрываемой радостью слышал собственный голос. А еще грохот выстрелов, что доносились с противоположного берега Москвы-реки. Огляделся — сам стоял по пояс в холодной воде у обрывистого берега, причем конь, вот умная и заботливая скотина, закрывал его своим крупом.

В метрах пяти справа всплеснула вода, можно было подумать, что там ударила хвостом рыба. Вот только донесшийся звук ружейного выстрела говорил о том, что драгуны «светлейшего князя» Меншикова не оставили надежды его подстрелить, видимо, царь Петр обещал за смерть мятежного сына, ставшего в ходе мятежа вполне себе легитимным монархом, хорошую награду чином и деньгами.

— Слушая, как тебя — забыл имя — ты, что меня от пуль закрываешь?

Конь скосил на него большой глаз и коротко всхрапнул, будто поняв вопрос. Впрочем, у Алексея сразу возникло ощущение, что спасшая его животина на самом деле вполне разумна. Ибо мерин тут же прихватил его зубами за плечо — не укусил, а именно так сжал свою пасть, чтобы человек прочувствовал ситуацию.

— Понял, возражений не имею — веди меня, спаситель!

Однако конь не тронулся с места, а изогнув шею, попытался ухватить его за правую руку, мотнув головой так будто что-то развязывал. Алексей сообразил, онемевшей от холода шуйцей попытался развязать ремешок, которым его десница была примотана за запястье к седлу. Не помогло — пальцы плохо слушались. Вцепился зубами — конь сразу одобрительно всхрапнул.

«Ни хрена себе — все понимает! Может его воеводой назначить — ведь был конь сенатором у Калигулы. И ведь все реально понимает — и от пуль укрывает. Никогда бы не поверил, если собственными глазами в том не убедился воочию!»

Зубы свое дело сделали, хотя чаще стучались друг об друга от холода — настолько он промерз в холодной воде. По нынешнему счету ведь конец апреля, хотя в его времени как неделю назад отпраздновать должны Первомай — но о таком празднике в начале восемнадцатого века, куда его угораздило попасть, еще не ведали ни нюхом, ни чохом.

— Ты хочешь, чтобы я в седло влез?!

Вопрос завис в воздухе, конь только оскалил зубы, что цепной пес и мотнул головой — в метре плеснула пуля вода от упавшей пули.

— Понял, не дурак — подстрелить могут!

Алексей взобрался в седло, припав сразу к мокрой гриве — сообразил, что не стоит подставлять спину под выстрел, сдуру могут и попасть даже из здешней фузеи, ведь законы подлости никто не отменял. Хотя, по большому счету, такой выстрел на полторы сотни метров маловероятен — шанс попадания в одиночную цель один из сотни. Но так ведь есть третий закон марксисткой диалектики о переходе количественных изменений в качественные, придуманный вторым бородатым пророком коммунизма. Его никто не отменял, и проверять действенность сего постулата на собственной шкуре Алексей не собирался.

Конь быстро вышел из воды, постоял секунду, будто набирался сил, а потом резко, двумя прыжками, как овчарка, вскочил на берег. И ломанулся за зеленый кустарник, скрываясь от стрелков. С того берега донеслись разочарованные крики и гнусная ругань — жертва перестала служить мишенью для выстрелов, а, значит, и вожделенной награды не будет.

— Хрен вам!

В душе немного потеплело — теперь Алексей осознал, что выжил, не утонул, вынес конь из беды. За такое ордена давать нужно, жаль, что только людям, а казацким коням они не положены.

Конь громко всхрапнул, словно понял выкрик, громко издал свое «иго-го», будто победный возглас. К удивлению Алексея через секунду донеслось лошадиное ржание, и Сивко (он, наконец, вспомнил имя коня) тут же пошел туда, ломанувшись через кустарник бульдозером. И через пару минут вышел на обширный луг, на котором стояла оседланная лошадь, наклонившая голову к лежащему человеку, судя по яркому кафтану, одному из черкас, которого сотник Меркулович отправил в сопровождение.

— Жив, казак, али как?!

Алексей сполз с коня, оставив седло — вроде и короткая была езда, но растрясла его изрядно. А может все дело в мокрой одежде, что не грела, а холодила, да и нешуточной тяжестью налилась.

— Вроде дышит…

Припав ухом к груди, он услышал редкое биение сердца. Посмотрел на окровавленную одежду — плечо казака было пробито пулей. Пальцам возвращалась и чувствительность, и сила — скинул с плеч мокрый кафтан, схватился за подол исподней рубашки. Каждый день надевал чистое белье, так что можно было устроить перевязку. Отжал ее накрепко, выдавливая капли воды, и тут же оторвал полоску внизу — ткань только затрещала. Что мокрая — плевать — зато кровь остановить можно. Разорвал на казаке рубашку, посмотрел на рану и сплюнул — пуля попала в ключицу, что было скверно.

Казак застонал и открыл мутные глаза. Полминуты всматривался в лицо Алексея, затем прохрипел:

— Жив, государь, не ранен?!

— Целехонек, Сивко вынес!

— У батьки он такой, на него надежу питали… Михайло вбили, в реке утоп… И коня его тоже… В меня попали… В беспамятстве был…

Казак говорил в несколько приемов, застонал. Алексей как умел, перевязал плечо, пристроив руку на груди — прихватив ее к шее полоской холстины. Та быстро пропиталась кровью — белый цвет стал алым.

— Ты держись, казак, до свадьбы заживет, — Алексей приободрил парня, как мог, хотя сомневался — ранение плохое, крови много потерял. Насторожился, подняв голову. Или показалось, но вроде ругань услышал, донесло ветерком. А это скверно — погоня тоже направилась через реку, не желая прекращать охоту на «красного зверя».

— Уходи, государь, они через реку плывут… Уходи, со мной кончено…

— Вот еще! Вместе плыли, так что уходить сообща станем. В седле усидишь, али какой ты казак!

— Горилки бы испить, — казак попытался подняться, — у седла фляга приторочена, полнехонька она…

— Горилка?!

Что это такое Алексей хорошо знал — самогонка на травах шла легко, да и сивухой от нее не шибало. Довелось пить в смутные года горбачевской «перестройки», когда продажу водочки резко ограничили, чем дали развитие «народному творчеству». Хотя и погибло от него народу изрядно — всякая гадость в дело шла. Но настоящую горилку тогда и пришлось выпить — весьма приятное зелье оказалось.

Кожаная фляга литра на два оказалась полной, Алексей встряхнул ее без «булька». Вырвал зубами затычку, машинально понюхал — запах полыни узнал сразу, приятный. Недолго думая отхлебнул — словно огненная струя потекла в желудок, согревая пищевод. Кхекнул, оторвал несколько травинок и занюхал, дыхание перехватило.

— Зело крепка!

— С перцем, государь…

— Ты пей, — Алексей ткнул горлышко в губы казака и тот начал пить, что твой конь — струйки горилки стекала с усов. Фляга опустела примерно на треть, когда черкас оторвался от горловины.

Сивко тревожно заржал, крепенько прихватил царю плечо зубами. Тот моментально осознал, что умный конь без нужды такое делать не станет — видимо, супостаты через реку переправились. Укус усилился — конь его явно торопил, да и сам Алексей прекрасно понимал, что нужно удирать как можно быстрее. Вот только бросать казака не дело, он мысленно прикинул, как ему можно черкаса затянуть в седло — силенок поднять вряд ли хватит, все же в раненном было не меньше пяти пудов веса.

— Ах, вон оно как?!

Проблема решилась быстро — казак что-то прохрипел своей лошади, и та, как хорошо дрессированная собачка, тут же легла рядом с ним. Алексей помог казаку взобраться в седло, да и сам поторопился — Сивко уже показывал недовольство, снова укусив за плечо. И тут же рванул с места в карьер, пересек луг, и вышел на проселочную дорогу — узкую, с видимой тележной колеей. И вовремя — оглянувшись, увидел, как за ним наметом идет лошадь — раненый черкас склонился к гриве.

— Твою мать!

На луг вынеслись три драгуна на низеньких лошадках, причем яростно размахивая плетками, нахлестывая своих скакунов. Расстояние разделяло небольшое — метров триста, и его требовалось как можно быстрее увеличить. Быть убитым, а тем более попасть живым в руки царя Петра категорически не хотелось. То, что он сможет сделать с собственным сыном, который поднял против него мятеж и сам стал царем, и представить было страшно — умирать придется долго и в чудовищных муках…

Глава 2

— И как тебе наш «машкерад», Бориска?!

Глумливый голос Меншикова разил прямо в душу — старый фельдмаршал осознал, что его провели как ребенка, устроив представление. А ведь он сам был горазд на всякие ратные «хитрости», но впервые жестоко обманут. И кем — сыном конюха, что стал «светлейшим князем».

— А ты, Алексашка, зубы не скаль — выбьют их тебе… И скоро…

— Брось меня пугать, Бориска, для тебя и Алешки все кончено! Мы вас просто раздавим в лепешку, — Меншиков засмеялся, вполне искренне, однако затаенная фальшь чувствовалась и Шереметев ее уловил.

— Ничего не выйдет, — старик сплюнул кровью — ворвавшиеся в комнату преображенцы ударили его несколько раз кулаками и заехали прикладом фузеи в грудь, которая надрывно болела.

— Это почему же?!

— Ты же сын конюха, манифест царя Алексея Петровича внимательно прочитай, если буквицы разбирать научился.

— Да читал — одна дурь написана, токмо бояре могли такое удумать, разума у них нет. Но ничего — царь Петр Алексеевич их живо научит, все прегрешения свои вспомнят. На колу… Или на колесе, с разбитыми костями! О пощаде умолять станут!

— Вот там про то и написано. Чтобы более такого никогда не было, по прихоти монарха невинных людей тысячами губить нельзя. Все по «судебнику» вершить надобно, а не по царскому гневу. Да и подати собирать соразмерно, три шкуры не сдирая, да новшества иноземные по уму вводить надобно — полезное токмо, а не дурости всякие, как парики или корсеты бабские, где все сиськи наружу — срамота! Тьфу!

— Не тебе судить царя, Бориска! Государь Петр Алексеевич народ и боярство уму-разуму учит, и пусть наш люд также как в европейских странах живут! Телка неразумного силком к соскам коровы тянут, а он упирается еще. Так и вы — если палкой по хребтине не огреть, не пошевелитесь…

— Что ты мелешь, смерд?! Боярство и дворянство становой хребет державы нашей, на котором все московские цари держались! Верой и правдой самодержцам служили…

— Не смеши! Лаялись за честь токмо, а сами говорили, что хорошо служить, токмо саблю из ножен не вынимать! Разве не так?!

— Так, только не воровали как нынче крадут, честь все же блюли! А ты сколько рублей покрал, тать? Пару миллионов, да по банкам амстердамским попрятал, дабы царь не отобрал?!

Меншиков чуть ли не позеленел от досады — не ожидал, что о его тайной «негоции» в Москве знать будут. А потому привычно перекрестился, истово посмотрел на старого фельдмаршала.

— Все лжа и клевета — я честно служу царю Петру Алексеевичу!

— Мне хоть не ври, — усмехнулся Шереметев. И негромко спросил:

— Интересно мне, чем вы прельстили князей Голицына и Волконского, что данную присягу нарушили. Скажи хоть?

— Семьи свои не захотели на плахе увидеть — государь пригрозил, что детей предателей четвертует. Вот они месяц назад и отписали, что хитрость проявили и царевичу в доверие втерлись. А Балк младший погромов устрашился, вот и присягнул Алешке от страха.

— Паршивые овцы всегда найдутся, — пробурчал Шереметев, старческие глаза слезились, ладонью он потирал грудь, видимо прихватило сердце, — но, мыслю, сами они обманулись и наказание за то понесут, изменники…

— Это ты предатель, Борис Петрович, — Меншиков оскалился. — Присягу сам нарушил, отступник ты!

— Не тебе судить, Алексашка! Я царю служил, пока он сына моего Михаила не погубил, которого заложником султану отдали. И от присяги нас всех патриарх освободил! А предателей из нас токмо трое оказалось — все царю Алексею по своей охоте присягали.

— Вот и ответите за это — всех в Клин доставлю! Чего рот раззявил? Туда вся армия идет, гвардия с Михайло Голицыным. А на Волок Аникита Репнин полки ведет, а я с «машкерадом» должен был всю вашу головку здесь прихватить. Как видишь — сие предприятие мне удалось!

— Пустое, не хвались на рать идучи! Бригадир черкасский сбежал, и полки вскорости приведет! Да и Ромодановский сюда едет с двумя полками — схватить его не удастся, он сам тебя схватит! А уж опосля…

— Да не будет твоего опосля — мне доложили, что царскую карету захватили, и убили царевича — в ризы был одет, да бармы на плечах! Все кончено, Бориска, труп сюда на коне везут, скачут! Я его всем покажу — выставлю на обозрение! Эко ты взбледнул, накось, испей!

Меншиков, злорадно хихикая, поднес к синеющим губам старика кувшин — Шереметев пил жадно, вода залила кафтан на груди.

— Так что покончим с бунтом скоро — ударим с двух сторон крепко, и раздавим. А потом изловим всех злыдней и воров, да казням предадим!

«Светлейший» прошелся по комнате, выпятив гоголем грудь — он чувствовал себя победителем. Задумка полностью удалась — переодели полтысячи гвардейцев в стрелецкие кафтаны, что собрали в городе, да наскоро пошили в швальнях. И хотя у царевича нашлись доброхоты, что попытались уйти в Москву из Твери, но все они попались в руки караулов и были казнены. Так что поход остался в тайне, бунтовщикам не известной.

В «корволант» вошел также драгунский лейб-регимент — все двигались на конях для быстроты марша. С этим полуторатысячным отрядом он пошел на Москву окружной дорогой, чтобы подойти к Звенигороду с юга, совершенно неожиданно для бунтовщиков. Марш проделали достаточно спешно, благо Алексашка Голицын с Балком постоянно присылали донесения с верными людьми. Ворвались в город, правда, несколько преждевременно, схватив только генералов, что собрались на консилию. Однако эскадроны лейб-регимента взяли все дороги под внимание, выставив засады. И не зря — хоть Ромодановский не попался, но зато царевич был убит, и через полчаса он посмотрит на его тело…

— Это кто?! Я спрашиваю вас — кого вы привезли?!

Меншиков вытаращенными глазами смотрел на сваленный с коня труп в окровавленных царских ризах и бармах — алая кровь на расшитой золотом парче смотрелась жутко. Палашами рубили драгуны яростно, но голова осталась целой — так что сейчас Александр Данилович с оторопью смотрел на искаженную предсмертную маску, в которую превратилась совершенно незнакомое ему лицо.

После яростного выкрика «светлейшего» перед домом воцарилась тишина — гвардейцы и драгуны столпились возле трупа, ликование на лицах пропало, сменившись изумлением. И лишь когда послышалась отдаленная ружейная стрельба, залповая и весьма ожесточенная, Меншиков от звуков пальбы пришел в себя и принялся отдавать приказы…

Глава 3

— Выноси, Сивко, ячмень с пивом тебе гарантирую!

Конь сильно поддал, перейдя в галоп — Алексей низко склонился в седле, цепко ухватившись за гриву. Сейчас он боялся только одного — вывалиться из седла при такой скачке с препятствиями гарантирует если не смертельный исход с несовместимыми с жизнью травмами, то уйму переломов, после которых, если даже выживет, то станет полным инвалидом.

Оглянуться назад молодой царь боялся, однако понимал, что погоня вряд ли приблизилась — драгунским низкорослым лошадкам, что славились выносливостью и неприхотливостью, но не резвостью в аллюре, до казацкого степного красавца было далеко. Однако, чуть приподняв голову, когда Сивко снова вынесся на обширнейшее поле и пошел наметом, Алексей задохнулся от накатившего на душу страха — далеко впереди рассыпались всадники в драгунских мундирах.

«Обложили со всех сторон?! Почему Сивко к ним скачет, дурак?! Сам дебил — лошадь гораздо умнее тебя, и понимает где друзья и враги! Вон „буденовки“ и „разговоры“ тоже виднеются — „стремянные“. Такой сводный отряд ни в одном „маскараде“ не придумают!»

Сивко стал сбавлять ход, снова перейдя на рысь, и Алексей смог оглянуться. К его несказанному удивлению лошадь шла следом, отставая на десяток шагов, а казак не вывалился из седла, а цепко держался за гриву. Но, судя по болтающейся голове, Остап либо потерял сознание, или еще держался из последних сил. А конные стрельцы приближались, и что характерно, еще никто из них сабель из ножен не выхватил.

— Черкасы! Где царь?!

«Стремянные» обложили Сивко со всех сторон — умный конь встал как вкопанный, мотая головой и фыркая, а сам Алексей нашел в себе силы только поднять голову и прохрипеть всплывшую из памяти фразу:

— Азм есть царь…

Такого всеобщего ликующего вопля он еще никогда не слышал, даже при коронации — стрельцы, казалось, сошли все разом с ума от безмерной радости, узнав его голос и увидев лицо.

«И чего они так беснуются?!

А ведь радость искренняя плещет — да оно и понятно, ведь моя смерть и для них неизменная и неотвратимая погибель. На милость Петра мои верные сторонники рассчитывать не могут, если сразу не казнят, то пытать долго будут. Потом, в лучшем случае, на строительстве Петербурга всех загонят, и там до смерти трудиться будут!»

Его бережно сняли с седла, прощупали на предмет ранения, укутали в стрелецкий кафтан, как только увидели что одежда на царе мокрая. Алексей же прохрипел, чувствуя, что ему нужна «доза».

— Казака обиходьте, ранен он, перевязал, как мог. Конь спас — через реку переплыл со мною. Там фляга у седла, дайте!

Добрый глоток горилки окончательно привел Алексея в чувство — и он отдал флягу. Посмотрел на раненного черкаса — вокруг него хлопотали. А еще увидел две кареты, что приближались по дороге — то князь-кесарь спешил, только «стремянные» были у него в конвое и охраняли молодую царицу в дороге — но жена сейчас в Коломенском находилась.

— Злодеев имать, если оружие не сложат, то бить смертным боем! Меншикова живьем брать, он в Звенигороде! Живьем!

— Возьмем, государь! Князь-кесарь уже полки туда двинул, приказал всем вас, царь-батюшка, искать с тщанием, — стрелец с тремя капитанскими «кубарями» бережно поддерживал Алексея под локоть. В то время как трое его подчиненных уже освободили его от всяческой одежды и растирали тело горилкой, щедро наливая ее в ладони. А затем быстро и ловко переодели его сухое и новое белье, непонятно откуда взявшееся. И тут же засунули в карету, где он попал в объятия тестя.

— Как я за тебя перепугался, государь, — Иван Федорович утер слезы. На этом его эмоции тут же прошли, и правитель Москвы стал прежним властным князем-кесарем.

— Полки бригадир Шидловский поднял — он единственный сбежал из консилии, когда генералов Меншиков захватил, «машкерад» устроив. Он мне гонцов немедленно отправил с предупреждением — я в дороге ехал. Собственными глазами видел, как князья Алексашка Волконский и Петька Голицын тебе изменили и на верных генералов напали. А с ними младший Балк вкупе был — злыдень непотребный.

— Так…

Алексей фыркнул, теперь картина произошедших событий сложилась полностью. Нападение подготовлено заранее, удачным оказалось потому, что командующий резервами просто оказался иудой, как и два других «сиятельных» предателя. Иначе бы обходной маневр Меншикова с его «маскарадом» был бы выявлен заранее, и диверсионный отряд просто перехватили на подходе и перебили. Войск у «светлейшего» самая малость — преображенцев на конях с батальон, да еще с полнокровный драгунский полк конницы — всего тысячи две народа, не больше.

— Вот одежда, как чувствовал, взял у обозников, что от швален кафтаны в полки везли. Давай помогу.

С помощью тестя Алексей быстро переоделся, сидя на диванчике — карету чуть покачивало. Зеленое сукно доброе, качественное, только «разговоры» из синего материала, какие только конным стрельцам положены. После размышлений он сам приказал так делать, дабы полное единообразие по родам войск ввести, и лишь петлицы и обшлага были разноцветными, по полковым расцветкам.