Прорвёмся!

— Я вас внимательно, господин полковник! — радостно отрапортовал я в трубку и похромал к дивану.

— Здорова, Брюс, — назвал меня старой школьной кликухой Костик. — Как дела?

Голос у него был какой-то напряжённый, поэтому я посерьёзнел и сказал:

— Говори.

Брюсли меня прозвали ещё в секции карате, куда ходило много пацанов с нашего класса. Я очень любил киношные эффектные вертушки и разные прыжки, наивно принимая за чистую монету фильмы с разными там Ван Даммами, Брюсли и прочими Джеки Чанами. Поэтому меня регулярно на этих прыжках ловили и, соответственно, били. Даже посмеивались, что надо просто отойти в сторону, Брюсли и пролетит мимо. Ну или просто поймать за ногу.

Сава посопел в трубку, а потом медленно, словно борясь с неуверенностью, спросил:

— Про вторую волну пандемии слышал?

— Ну.

— Баранки гну. Все серьезно, Брюс, даже более чем. Наше начальство становится на крыло, в штабе округа начинается паника, на этой неделе будет приказ закрывать все военные городки, выводить часть войск побатальонно чуть ли не в чистое поле, лишь бы подальше друг от друга и от населенных пунктов. Ну а другие будут обеспечивать карантин.

— Бля, Костян, тормози, с чего вдруг такие дела? С какого хуя? Какой карантин, давай с начала!

— Максим, ты там базар фильтруй! — рявкнула Ульяна, указывая деревянной лопаткой в сторону мелких. С лопатки от резкого движения что-то слетело, кажется, картоха.

— Аа, да, — Костик словно вспомнил, что то, о чем он говорит, само собой разумеется только для него, а я в этой теме совсем "холодный". — Короче, братан, если проще: пошла новая волна заразы, вирус, который сам по себе не смертельный и даже не очень опасный, но если им заразится человек, до этого переболел коронягой, пусть даже бессимптомно — то человек быстро и гарантированно погибает. Помрёт только в путь, с гарантией.

То есть если ты до этого коронавирусом не переболел, то тебе и эта зараза не страшна. Если ты переболел этой новой заразой, а потом подхватил коронавирус — тебе хана. То есть каждый вирус не очень опасен сам по себе, но вместе… Вместе, в одном организме они тебя гарантированно убьют. Мало того, новый вирус имеет очень долгий бессимптомный период, и крайнюю заразность, почти как ветрянка, ну может чуток меньше, но от этого один хрен не легче. В какой-то момент времени иммунная система начинает сходить с ума, и начинает уничтожать собственные ткани и органы.

Человек просто быстро погибает от отказа, например, лёгких. Или сердца, или почек. Или отека мозга. Блин, Макс, это пиздец! Просто. Ебаный. Пиздец! — Костик уже почти орал, от медленной вдумчивой манеры выражаться старого друга не осталось и следа. А я, не осознав и половины сказанного, внезапно испытал страх. — У нас уже херова туча народу ещё ходят на работу, говорят, бухают, трахаются. И не знают, что они уже почти покойники! Через месяц, край два, братан, у нас парализует всю, слышишь, вообще всю медслужбу, а ещё через неделю-другую трупы будут валяться на улицах. Это математика, это военная эпидемиология, братан, это конец!

И самое херовое, братан, что вирус мутирует очень быстро, в разных странах уже сейчас появились разные штаммы, которые, встречаясь в одном организме, дают все ту же реакцию гипериммунного ответа. И вирус расползается по миру, каждую минуту, с каждым самолётом, поездом и автомобилем. Короче, Брюс, ты мне веришь?

Я был так поражен этой истерикой моего друга, здоровенного и обычно спокойного мужика, что конкретно подсел на измену и не сразу ответил:

— А? Да… Конечно… Тебе верю.

— Отстань от папы, видишь же, он по телефону разговаривает! Брысь отсюда! — жена выглядела озабоченной, видимо, увидела мой ошеломлённый вид.

Я осознал, что все это время меня за штанину трико дёргал Дрюха, просясь поиграть на компьютере.

— Брысь отсюда! — сказал я сыну.

— Что? — спросил телефон голосом Костяна.

— Это не тебе. Сейчас, секунду.

— Саве привет, — крикнула жена, поняв, с кем я говорю.

— Тебе привет.

— Ага, слышал, ей тоже.

Сын разобиделся, и, требуя внимания, с утроенной силой заканючил ноутбук.

Я развернулся и пошел в ванную. Закрыто. Доча плещется. Пошел в комнату, но там снова работал телек и Спанч Боб громко наводил суету в подводном мире. Ненавижу этот мультик.

Тогда я снова пошел в нашу с Улей комнату, превратившуюся в помесь спальни и гаража из-за холодной зимы и постоянного отключения тепла. У соседей сверху разморозились батареи, и часть штукатурки потолка просто отвалилась. За это лето я сделал ремонт, но убирать небольшую дровяную печь и трубу не стал. Впереди новая зима, а коммунальщики явно не успевали. Протиснулся между штабелем топливных брикетов, придвинутом к окну шкафом и выбрался на заваленный балкон. Тихо спросил:

— Сава, так чё, какие прогнозы?

— Прогноз один, без вариантов, — Сава вздохнул на том конце трубы, — Песец. Брюс, просто поверь, как лучшего друга тебя прошу, хватай родню и забейся в самый дальний угол, какой найдешь, и сиди там не высовываясь. Тогда может и пронесёт. Один хрен Новая Депрессия детским утренником покажется.

Костик Савченко потом ещё долго говорил, даже скорее для себя, а не для меня, я слушал, вставлял междометия, а сердце начинало ныть все тоскливые. То, что он говорил, было похоже на ночной кошмар, он говорил страшные вещи. Как тихо, без шума и интернетных воплей блокировали несколько городков на границе с Китаем, как начали умирать бойцы службы РХБЗ, обеспечивающие карантин. Как блокируется информация и удаляются из сети наиболее страшные ролики. Как спешно разбегаются по дальним убежищам народные избранники. Ну как, как можно соединить воедино эти ужасные вещи и мой растущий бизнес, оптимизм и веру в будущее? Он попер в гору после тяжёлой зимы, пластиковые окна, утеплители и разные печки с обогревателями разлетались как пирожки. И теперь Костян настаивает, чтобы я все бросил и укрылся подальше от людей. И отмахнуться я не могу, потому что… Потому что смотрите выше.

Слова Костяна легли в благодатную почву. Нечто такое, нечто тревожное и так прорывалось через информационные заслоны. Ощущение надвигающейся угрозы давно смутно витало в воздухе, хотя я все списывал на обычную усталость и просто общую депрессию. А может, и на солнечные пятна, или точнее, на отсутствие оных. Есть, говорят, какая-то связь между пятнами и душевным равновесием. Типа, есть пятна — ты параноик. Нету пятен — ты шизофреник. Ну или наоборот, я не силен в астрономии.

Я сидел на кровати, уставившись в почерневший экран телефона, и решал, как быть дальше. Потом вздохнул и пошел переодеваться. Надо начинать готовиться.

— Папа, а ты куда?

— На работу вызвали, — отмахнулся я от малых. — Можете взять ноут. Только по очереди, по честному! — крикнул я вслед убегающим наперегонки малышам.

Жена настолько поразилась, что я не дождался запеканки из рёбрышек, что не нашлась, что ответить. Потом обиженно фыркнула, мол, «сбегаешь? А куда ж мне самой то от вас деваться», а я оделся потеплее, нацепил маску, скользнул за дверь и был таков.

До комендантского часа было ещё далеко, поэтому я не спеша забрался в машину, завел двигатель и тут же включил подогрев сиденья, смастыренного одним умельцем в мой УАЗик с какой-то иномарки. Сентябрь, а уже холодно и промозгло. Минут десять, пока работающая печка нагоняла тепло в салон, я лихорадочно размышлял, что делать. Нет, даже не то чтобы размышлял, а скорее собирался с мыслями и силами, чтобы принять решение. Костяну я верил безоговорочно, все детство и юность вместе, ага. И гуляли, и за девчонками бегали, и дрались… было время проверить, кто чего стоит. И если здоровый спокойный Сава, похожий по жизни на серьезного слонёнка из советского мультфильма про тридцать восемь попугаев, кричит "шухер", значит надо делать ноги, без вариантов. Но, блин, ну как же не вовремя то, а, ну твою ж мать!..

Я медленно выкатился со стоянки, открыл с пульта ворота, кивнул пожилому охраннику казаху в будке, и поехал в находящийся рядом супермаркет. Потом долго закупался, сгребая с полок консервы, крупы, макароны. Пришлось сделать несколько ходок, чем вызвал несказанное удивление кассиров объемами, ассортиментом и суммами покупок, на что, в общем то, не обратил никакого внимания. Ни настроение, ни равнодушные лица за кассами к общению не располагали.

Кредитка немного похудела, но пока не существенно. Нужны порох и капсюля, причем часть капсюлей — центробой, на латунные гильзы. И я взял почти все, что нашел в магазине, 20 банок "Сокола", почти 30 упаковок капсюлей, плюс пяток банок «Сунара» для нарезного и 366 калибра, и капсюля к нему. Ну и конечно патронов к моей любимой Моське, винтовке Мосина аж 1942 года, превращенный из бюджетного раритета во вполне себе снайперский субминутный карабин. Цены просто безбожно кусались, но в свете событий последней пары лет удивительно вообще, что хоть что-то разрешается продавать, могли ведь как всегда просто запретить все, и дело с концом.

Хотя при таких ценах и так, по сути, гражданское оружие стало для большинства граждан недоступно. Самыми дорогими стали капсюля. А и то правда, я могу слепить патрон из всякого хлама, отлить пули и дробь, нахимичить порох-дымарь, а вот без капсюлей никак. И получается, что без этих маленьких хреновинок все ваше оружие не более чем палки своеобразной формы, годное для мужественных селфи или как декорация на стенку. Да что там говорить, если бы я не купил свои стволы до начала Новой Депрессии, то потом уже просто бы не смог этого сделать. Банально не было бы денег, ценник на оружие улетел в космос.

В общем, кредитка просела существенно, но это уже проблема банка.

Я конечно же считаю банки мошенниками, а кредиты и кредитки — заманухами и капканами, рассчитанными на завлечение людей в долговое рабство, как тот самый сыр в мышеловке. Но вот в такие моменты кредитка незаменима, для получения материальных благ почти на халяву. Особенно, если кредит отдавать не придется. Крутя баранку, я даже неожиданно для себя громко и злорадно процитировал вслух известного классика разговорного жанра, обращаясь к неведомому банкиру: "Денег нет, но вы держитесь!». Послушал свой голос, и добавил, подняв вверх указательный палец: «Заграница вам поможет, пидоры!».

Потом заехал на работу, без интереса выслушал Тимофея, своего коммерческого директора о текущих делах, сообщил ему, что он остаётся за старшего, а я поехал с семейством отдохнуть на недельку в какой-то там санаторий. Настроение рухнуло в плинтус и начало закапываться. Сперва с женой погрызся, теперь вот почувствовал себя подонком, что не сказал, не предупредил. Смалодушничал. Почему не предупредил? Да побоялся, может быть даже в тайной надежде, что всё как-нибудь образуется, само собой отменится, а Костян ошибается, а я отделаюсь лёгким испугом и всего-то буду пол года работать на кредитку. Так было паскудно на душе, что не заезжая домой я поехал в деревню. Позвонил жене, выслушал очередные упрёки, снова нахамил в ответ и пол ночи ехал, потом разгружал продукты, распихивал их по углам, потом ехал обратно.

Под утро грязный, пропахший потом, на заляпанный машине я въехал в город. Комендантский час закончился пол часа назад, в шесть. Светились окна, загорались во дворах пока ещё редкие фары. На бронированном "Тигре" проехал мимо патруль, внимательно оглядев меня и машину. Я примерно держал руки на руле, стараясь не дергаться, а то последнее время патрульные стали слишком нервные и перестали заморачиваться криками "Стой!" и стрельбой в воздух. Куда там, лупят со всех стволов сразу на поражение. Может и правильно, иначе за последние пару лет уже бы все в крови захлебнулись. Вместе с тотальным обнищанием Новой Депрессии, мы получили не просто ремейк девяностых, а самый его худший вариант, с разгулом беспредела, этническими бандами и АУЕ-шным зверьём, подросшим и заматеревшим. И людской безнадегой. В некоторых небольших городах были натуральные уличные бои, а часть Кавказа и Закавказья снова захлестнула братоубийственная война, превращая станицы, аулы и кишлаки в руины и кладбища. А некоторые дворы и районы в городах России — в филиалы этих самых Закавказских республик. Приехавшие гости-беженцы быстро соорудили какие-то шанхаи, палаточные городки а то и просто повыгоняли местных из домов. Само собой, по своей старой привычке начали нагибать местных и учить их жизни. А потом… а потом оказалось, что озверевшие от безденежья и одичавшие от безнадеги местные — русские, буряты, татары и т. д — начали просто стрелять по гордым сынам Кавказа и Закавказья, благо боевого опыта и ярости уже было не занимать. Новый виток «братской любви» породил такую лютую вражду и неприятие бармалеев, что в течение нескольких месяцев кровопролития пришельцы были либо убиты, либо изгнаны обратно, либо загнаны на самые задворки. Дружба народов подошла к логическому завершению. А уж после кровавых событий в Сургуте, где приезжих оказалось даже больше чем местных, и дело кончилось для русских совсем плачевно, насилие выплеснулось кровавой баней неожиданно и мощно. Тогда, если мне не изменяет память, всё началось как обычно — с пьяной массовой драки в ночном клубе. Приезжие отметелили и порезали компанию русских, этого им показалось мало, и всей кагалой они пошли отлавливать славян на улице. Били всех подряд, толпа разрослась, пошел кураж. Зазвучали выстрелы, посыпались битые стекла, загорелись машины. Зазвучало привычное “Аллаху акбар”, “русские — свиньи”, и город погрузился в кровавую бойню.

Правды ради и к чести кавказцев, далеко не все горцы поддержали исламистский мятеж в Сургуте, многие выступили против. И даже сражались за конституционный порядок с оружием в руках. Но, само собой, бармалеи на тот момент были подготовленные, а местные — нет. Да и СМИ, и всякие говноблоггеры, оппозиция и провокаторы подняли такую вонь на тему «Русский фашизм поднимает голову!», что плевались даже самые стойкие. Кровь потекла рекой, государь ввел комендантский час, пропускной режим и прочее подобное говно, словно не они сами создали все предпосылки к мятежу, позволяя “иностранным специалистам” въезжать в Россию в товарных количествах. Процесс получился самораскручивающийся, следствие становилось причиной, посеянное проросло кровью.

И облом. Росгвардия, войска, а тем более недавно сформированные отряды теробороны не только не стали защищать “несчастных миролюбивых иностранных рабочих”, но и стали помогать местным, избрав максимально лёгкий вариант подавления беспорядков — убрав лишний раздражитель с глаз долой. То есть выгнав беспокойных пришельцев, попутно и перестреляв особо буйных. Не особо буйным, как водится, тоже досталось. Ну а что, у вояк и гвардейцев тоже есть семьи, и они тоже хотят жить спокойно… Кое-кто из скандальных умников из телевизора даже сказал, что «понаехавшие» сослужили тем громоотводом, на который сработала накопившаяся разрушительная энергия масс. И, мол, «если бы не было этих несчастных беженцев, их стоило бы придумать», “они не виноваты, так получилось”, “русский фашизм надо остановить”… Само собой, этого умника начали цитировать и хором стыдить. Ну и, как обычно бывает в нашем перевёрнутом мире, чаще приглашать на разные ток-шоу и «аналитические программы», словно издеваясь над разумом и совестью. За одним и пополняя банковский счёт этого внезапно ставшего популярным говнюка.

Нам повезло. Мой город был областной, с оборонными заводами, и традиционно «красный», войск туда нагнали быстро, бардак жестоко подавили. Поговаривали, что сами менты организовали небольшие отряды, занимавшиеся отстрелом особо отпетых этнических банд и влиятельных представителей диаспор. Слухи, конечно, когда это менты решались на подобные резкие маневры? Чаще они возглавляли эти самые банды, ага. Хотя нет, это несмешная шутка. На самом деле менты лютовали так, что синие от портаков авторитеты и их коллеги из ближнего зарубежья с тоской начали вспоминать о временах с адвокатами и гуманными судами, о депортации и штрафах. Да и вояки не церемонились, несколько особо отпетых бандосов расшмаляли с КПВТ прямо в машинах, остатки которых как в назидание долго красовались на картинках местных пабликов “ВКонтакте” и прочих соцсетей. В общем, менты, Росгвардия и другие силовики неожиданно стали той силой, которая не дала анархии захлестнуть страну в братоубийственной бойне. И хотя явную анархию и удалось подавить, обнищание основной массы народа продолжилось, и недовольство продолжало расти. Поэтому комендантский час так и не отменили, а бронемашины и патрули на улицах превратились в привычную вещь.

А город между тем просыпался, загорались окна, выползали из дворов машины, на улицах появлялись немногочисленные дворники и спешащие по своим делам люди. Фонари не горели, их вообще стали включать только на центральных улицах. А что вы хотели, экономия. Электроэнергия нынче дорогая, а обслуживание сетей денег стоит. Которых, как известно, всегда не хватает.

Я медленно рулил по улицам родного города, и словно другими глазами смотрел на знакомые с детства пейзажи. И не узнавал их. А ещё то ли усталость бессонной ночи, то ли мрачные перспективы навевали ощущение какого-то постапокалипсиса, упадка и обречённости. Мой город никогда не был богат, но это все же был областной город, а сейчас… Разросшиеся барахолки, контейнеры и развалы со всяким старьем и откровенным хламом, пыльные не освещенные вывески — да, все та же экономия электроэнергии — превратили город в серую унылую клоаку. И озлобленные лица прохожих, шлюхи, алкаши и инвалиды войн с безнадёгой в глазах довершали картину. Безденежье, отсутствие работы и наличие кредитов — страшное сочетание. Особенно, если при этом есть и ипотека. Может, поэтому город наполнился этими самыми алкашами и наркоманами, бандитами и шлюхами? А целые кварталы превратились в такие трущобы, куда и патруль не всякий раз решается заехать? Да, Депрессия — она такая.

Собственно, когда экономика посыпалась, как карточный домик, многие люди, привыкшие к изобилию и некой лёгкости бытия, оказались не готовы не столько материально, сколько морально. Подвинуться, ужаться, заняться не сидением перед компьютером с чашечкой кофе, а, например, тяжёлым физическим трудом смогли не многие. Чувство собственного «Я» и повышенный уровень притязаний не дали во время приспособиться к изменившимся условиям, и, как следствие, масса народа оказалась не у дел.

Меня тоже зацепило, и сильно. Когда партнёры начали разоряться, когда строительный бизнес, в том числе и мой, пошел под откос, я взаимозачетом взял немало листового металла. А потом пришла зима. Нет, не так. ЗИМА! И я пустил металл на недорогие компактные дровяные печки. А из оцинкованной стали, деревянных реек и минваты мы делали своего рода сэндвич-плиты в размер и толщину стеклопакета. Если уж случались коммунальные аварии или мороз становился совсем невтерпёж, стеклопакет вынимался из окна, на его место вставлялась наша плита, в которую, в свою очередь, вставлялась дымовая труба от печки. Туда же, в печку, можно было вместо дров сунуть газовую горелку от бытового газа, если с дровами заморачиваться не охота.

Хотя газ тоже был не во всех домах, а во многих высотках он не предусматривался вовсе. А кое-кто, обогреваясь конфорками на кухне, и просто угорал или травился. Да и просто не хватало газа, когда резко выросло его потребление. Точнее, даже не газа, а газовых магистралей, их проходимости. И электросети горели от нагрузок, погружая целые районы во тьму.

И тут я со своими печками. Все делалось просто и буквально на коленках. И такие печки закупались у нас чуть ли не целыми домами, превращая фасады зданий в дымящиеся колонны. Стены чернели от копоти, город становился похож на постапокалиптический сюр с торчащими из окон трубами, но в квартирах теплело. Ну или по крайней мере трубы не размораживались. В общем, бизнес пёр в гору, практически без конкурентов, по крайней мере пока. По началу работали у меня в гараже, а потом я даже расширил ассортимент и нанял людей для продаж. Дело пошло, рос ассортимент, я выбирался из долгов. И тут такая засада! уроды! Сто процентов, не смогли осилить Россию на войне, вот и ударили из-под тишка.

Задумавшись, я медленно заехал на заправку и в голос выматерился. Цены на бензин вызвали даже не возмущение, а оторопь. Ну нельзя же так, право. Такими темпами скоро бензин можно будет в аптеках продавать, мензурками. Соляры вон вообще нет, судя по висящей на колонке табличке. Ну и хули делать?! Вон, лампочка уже моргает, кобыла жрать хочет. Автомобиль, шурша протекторами по высыпавшийся из дорожных выбоин щебёнкой, подрулил к колонке и я, кряхтя, выбрался из салона и засунул пистолет в горловину бака. Пока дошел до окошка заправки, два раза чуть не поскользнулся на тонком ледке подмерзших лужиц.

— Откуда такие цены, родная? — возмущённо запричитал я, заглядывая в неудобно расположенное окошко. — Ну что за дела то?

И добавил уже спокойнее:

— Здравствуйте.

— Драсти. Я что ли их назначаю? — устало отмахнулась средних лет женщина-оператор, у которой я частенько заправлялся. — Сегодня ночью директор прилетал, все закрыли, перемеряли ёмкости, а потом и ценник подняли. У них там, кажись, что-то с поставками стряслось. То ли оптовики цены подняли, то ли топлива нету, я не поняла.

— Ну трындец, — я поглядел на наличность в кошельке, и, махнув рукой «семь бед — один ответ», снова полез в карман за кредиткой. Такими темпами я обнищаю куда быстрей, чем предполагалось.

Заправившись и ещё раз чуть не свалившись на льду, отправился восвояси.

Открыл с пульта ворота и заехал во двор. Поставил машину, и, собравшись с духом, пошел домой. Предстоял долгий разговор.

Поднимаясь по лестнице, я понял, что очень устал. Это только в книжках главный герой бегает сутки напролет, не тратя время на сон, горшок и еду. Его не мучают старые болячки, рассудок все время ясный, а не так, как у меня сейчас — мысли от усталости и нервяков путаются. И ведь никуда не денешься, надо сперва объясняться с женой по поводу ночного отсутствия, потом долго и нудно объяснять, почему этот песец неизбежен, потом убеждать, психовать и истерить, все то же самое говорить моим старикам-родителям, отчиму и матери жены, друзьям и другой родне. Дел предстояло немеряно, времени было мало, ресурсы были ограничены, а нежелание людей принимать быстрые и кардинальные решения — бесконечно. Что, в принципе, понятно. Вот сидишь ты, чай пьешь с баранками, и тут прибегает к тебе взъерошенный родственник, кричит что всё, хватай вокзал, чемодан уходит. Конец света, мы все умрем. Что ты будешь делать? Да ото ж, в лучшем случае доброжелательно угостить пустырником или «Афобазолом», в худшем — по-родственному дашь звиздюлей и вытолкаешь в шею. Или вызовешь врача, по ситуации.

Занятый такими мыслями, я кое-как поднялся к себе на третий этаж, потыкал в замочную скважину ключом, но дверь не открывалась. Видно, изнутри в замке тоже торчал ключ. Только я потянулся в карман к телефону, чтобы не трезвонить в дверной звонок и не будить детей, дверь открылась. Уля не глядя на меня тут же ушла на кухню, и я только успел заметить ее припухшие покрасневшие от слез глаза и скорбно поджатые губы. А, ну да, ну да. Знаем-знаем, пол ночи не спали, мысленно уже раз двадцать со мной развелись, во всех красках представили, как с сумочкой и двумя детьми уходим от "этого подонка" (меня, то есть). Или наоборот, ставим чемодан за дверь, а "этот подонок", насвистывая, уходит к молодой любовнице, обязательно блондинке с большими сиськами. Блондинок Уля не любила, не знаю почему, как-то так исторически сложилось. Может быть просто киношный штамп прилип, может когда-нибудь в прошлом были, так сказать, нюансы. Я не вникал, она не рассказывала, факт был фактом — блонды ей не нравились категорически. Точка.

Но при всем при этом Уля моя — женщина умная, начитанная и за словом в карман не лезет. И добрая, что немаловажно. Когда она расстраивалась, я всегда чувствовал себя больным и виноватым, даже если и не считал себя таковым. Как так получается, я не знаю, наверное, какая-то специальная женская магия. Врождённая суперспособность.

Вот и сейчас, устало кряхтя снял обувь, свитер, и, жалко шаркая тапочками по полу, направился сперва умываться, а следом на кухню. Ещё в ванной услышал, как пиликнула микроволновка. Зашёл на кухню и обалдел. На столе стояла тарелка с рёбрышками и картошкой, большая кружка крепкого чая, и даже несколько дефицитных в последнее время маринованных помидорок, в чашке с рассольчиком. Погода летом совсем не баловала, урожая практически не было, цены на огурцы-помидоры полетели в космос. И тем неожиданнее было увидеть их сейчас на столе. И, видимо, чтобы совсем порвать мне шаблоны на британский флаг, справа от тарелки стояла запотевшая рюмочка.

— Улечка, пчёлка моя… — в восхищенном экстазе я не нашелся что сказать и думая, что это мне все снится.

— Сава умер.

Это прозвучало как гром. Сказать, что меня оглушило, значит не сказать ничего. Меня словно окатили ледяной водой, да ещё и ударили сверху. Я плюхнулся на стул, растерянно оглядел богатый завтрак (или ещё ужин? Ведь я ещё не спал?)

— Как так? — кажется, у меня даже голос сел. — Я же с ним вчера разговаривал. — Я растерянно посмотрел на жену.

— Вчера, когда ты так сбежал из дома, я сперва психанула, а вечером, когда уложила детей спать и позвонила тебе… ну ты помнишь, как мне ответил… — она потерла пальчиком подбородок, как делала всегда, когда задумывалась — в общем, я позвонила Саве, чтоб он прояснил. А там мне ответили, по его номеру, в смысле, спросили, кто я ему. Ну, говорю, друг детства. А мужчина мне и говорит, кажется, он был слегка нетрезв, что подполковник Савченко час назад умер, предположительно от острой дыхательной недостаточности. Задохнулся. А потом он сказал, что у него за вечер уже пол роты охраны на ладан дышат, насколько офицеров и лаборантов при смерти или уже сложили сотни, и ему уже все похуй, потому что к утру здесь, то есть там, будет сплошной морг, тишь да гладь. Я хотела узнать, в чем дело, но он мне посоветовал забить на все хер и рвать когти.

— Так и сказал?

— Да. Дословно, — она всхлипнула, голос дрогнул. — Горбунов, что происходит? Мне очень страшно.

Я растерянно оглядел кухню, даже не замечая ничего. Намахнул стопку водки, не чувствуя вкуса, закусил, ещё налил.

Потом схватил телефон и набрал Саву. Аппарат абонента выключен. Вот же ж бля!

Я невидяще уставился на холодильник, собираясь с мыслями, потом вкратце пересказал все то, что мне наговорил Костик вчера днём. Особенно сделал акцент на то, что через месяц вырубит всю медицину, особенно скорые и разных инфекционистов. Ну и поликлиники, до кучи, которые уже, получается, превратились в рассадники заразы. Потом я выпил ещё пару стопок, поглядел на серый сентябрьский рассвет за окном и пошел спать. Уля осталась сидеть за столом, подперев щеки руками и уставившись в одну точку. А меня рубило просто несказанно, в глаза словно песок насыпали, в общем, я быстро принял душ, добрался до кровати и вырубился, попросив разбудить в двенадцать. Дел ещё была куча, а вечер судя по всему, обещал быть просто сумасшедшим.

***

Проснулся я немного позже, хотя Ульяна меня будила по-честному, в двенадцать. Долго умывался и чистил зубы, избавляясь от противного привкуса водки и нездорового зуба во рту. Зубы зубы зубики… Не долечил я вас. И это может стать проблемой. И наверняка станет, но уже нет времени. Раньше надо было, раньше. А сейчас к врачам ни ногой.

Пока я прихлебывал крепкий, до черноты, горячий и сладкий чай, мы с женой договорились, что она начнет потихоньку собирать вещи, а я буду разговаривать со своими родителями и заеду позже к Миркиным. Они были нашими друзьями, и, как и Костя Савченко, учились с нами в одной школе, просто Миркины учились на два класса младше. Все мы друг друга хорошо знали, частенько проводили время вместе, правда, пока Сава не уехал по распределению пиджаком в какой-то дальний гарнизон лечить чирьи и панариции солдатам и триппер прапорам. Служба такая, военно-медицинская. Отучился в академии с военной кафедрой — будь добр одеть лейтенантские погоны и вперёд, аты-баты.

А с Борей Миркиным мы долго вместе ходили на бокс, куда я ушел после карате. Парень он был жилистый и высокий, удары его были быстрые и хлесткие, поэтому в своем весе быстро приобрел авторитет. Тренер, Иваныч, даже как-то спонтанно дал ему кличку Панч Боб. Но так как далеко не все знали, что такое "панч", и кто такие панчеры, то очень быстро Панч Боб превратился просто в Спанч-Боба, хотя на придурочного Губку он был совершенно не похож. К погремухе Борян отнёсся философски и даже с юмором, ну а потом ее и совсем для краткости сократили до Боба.

Жил Боб Миркин недалеко от моих родителей, так что я скатаюсь и туда и туда. Между делом докуплю продукты и другие полезные ништяки.

А Уля заодно обрисует ситуацию Насте, нашей старшей дочери. Насте было 19, но она жила уже отдельно от нас, со своим парнем, иногда приезжая к нам с ночёвкой и чтобы немного помародерить продуктов и вкусностей. Я был против, чтобы она жила отдельно, но страсти тогда кипели нешуточные, и я уже был однажды готов на смертоубийство этого незнакомого мне говнюка, но дочь просто привела его однажды к нам домой знакомиться, пока меня дома не было. Когда я пришел с работы, я сперва увидел в прихожей красные мокасины. Кислотно-красные, мать его, мокасины! Доча и ее парень уже пили чай с Улей, рядом у стола крутились малые, тягая со стола вкусняшки и хвастаясь перед Кириллом игрушками. Идиллия, мать его. Парень встал здороваться, и я понял, что он мне совершенно, абсолютно, категорически не нравится. Невысокий, худощавый, с длинными волосами, собранными в хвост. С густой короткой бородой а-ля брутальный дровосек, в клетчатой красно-коричневой рубашке и джинсах. Джинсы, слава Богу, не те, которые я называю полупидерными, короткие по щиколотки и в обтяг. Нормальные джинсы, в общем. Но красные мокасины! Красные, мать их, мокасины! Раздражает! И наконец — как венец образа — дыры в ушах от тоннелей, снятых, видимо, чтоб совсем уж не травмировать психику тёлкиных предков, нас то есть.

Я пожал ему татуированную руку, даже крепче, чем надо, придавив узкую ладонь, и глядя ему в глаза. Парень не смутился и глаза не отвёл, да и ладонь оказалась крепче чем ожидалось.

Потом пили чай, я устраивал ему допрос, он отвечал, Настька трещала без умолку, а рядом суетилась Уля, пытаясь подсунуть печеньки, фрукты и долить чайку, как умея сглаживая напряжение.

В процессе разговора выяснилось, что Кирилл старше моей дочери на пять лет и работает… кем бы вы думали?? Угадали. Сисадмином в какой-то организации. Был он деревенский, с нашей же области, приехал учиться, сперва купил на заработанные летом деньги дачу, где и жил с несколькими такими же студентами, потом устроился на работу ту фирму, где по сей день и трудится. Фирма была крупная, из нефтянки, поэтому зарплата даже позволила снять однокомнатную квартиру и без особых потерь переживать новую Депрессию.

С родителями у него оказалось достаточно сложно. Как мне потом сказала Настя, они сильно запили в начале грянувшего экономического коллапса, не выдержали быстрого обнищания и последовавших невзгод, не помогали ему, опустившись и став обычными деревенскими пропойцами. А потом и вообще угорели по зиме. И Кирилл скорее всего просто сбежал из деревни. И, как уехал, так больше там и не появлялся, кроме похорон родителей. А деревенская безденежная жизнь вот так своеобразно отразилась на его манере одеваться. Он стал хипстером, демонстративно не интересуясь политикой и тому подобной унылой фигнёй, зато разбирался в моде, любил погонять на велике, самокате и скейте. Руки раскрасил модными портаками и всячески замалчивал сам факт деревенского происхождения.

В общем, когда мы прощались, мне уже не хотелось набить ему морду. Деревенский? Да плюс ему в карму, нормально. Вроде и не дурак, и работящий. И Уля потом отметила, что, кажись, Настька то им вертит как хочет. И мне не морду Кириллу бить надо, а падать на колени, целовать руки и звать спасителем нашим, избавителем и благодетелем. (Шутить так золотце мое изволит.)

А теперь Уля должна была убедить дочь (и Кирилла, соответственно), что надо срочно собирать манатки, бросать высокооплачиваемую работу и быстро уезжать в деревню — веселить корову тети Веры модными красными штиблетами.

Я позавтракал, а может быть, судя по времени, и пообедал. Поскреб щетину уже подзатупившимся станком, брызнулся одеколоном, оделся и отправился раскочегаривать УАЗик. Уже немного потеплело, было даже почти комфортно. В утепленном в несколько слоев салоне машины стало тепло, и я, лязгнув передачей и нажав кнопку пульта ворот, двинулся со двора.

Родители были дома, и прежде чем приступить к нелегкому разговору, сперва пил чай с оладьям, хотя и был не голоден. Дождавшись, когда мама перестанет суетиться на кухне и закончит попытки накормить меня чем-нибудь вкусненьким, когда отец отложит старую потрепанную книжку и пересядет с дивана за стол, я откашлялся и заявил:

— Мам, пап, Сава умер.

Отец ошеломленно посмотрел на меня, потом на мать. Мама прижала ладошки к щекам и ойкнула, села на край табуретки.

— Это как? От чего? Что случилось?

И я начал пересказывать все то, что рассказал мне Костик и наш с ним разговор. Хотя выходило коряво, мама почти не слушала, накапала себе корвалол и тихонько плакала. А батя слушал, кряхтел и то пытался успокоить мать, то с сомнением качал головой, то протирал очки. Но, видимо, оба поверили. Смерть Савченко убедила, это был железобетонный аргумент.

— И какие будут предложения? — отец хлопнул себя по коленям и поднялся из-за стола поставить чайник.

— Поедете в деревню. Первыми, там начнёте обустраиваться, за одно и скажете, чего надо будет докупить. Следом я отвезу туда Улю с малыми, и Настю с Кириллом. Потом Миркиных туда же, если согласятся. Хотя нет, не сразу, — немного поправился я. — С Кириллом мы тут ещё продолжим закупаться, ещё столько всего надо… Дела еще надо быстро закруглить, да и столько всего перевезти надо, ужас.

— Да где ж мы там все уместимся то? — изумился отец. — Там на две то семьи места мало, а ты предлагаешь аж четыре туда запихнуть?

— Ну вот ты с Кирюхой и займешься, пока суть да дело, нары двухъярусные сколотишь. Да и в сарае можно угол отгородить, утеплить немного, мужикам на некоторое время. Соломы вон, подгнившей на поле полно, сам видел десяток старых рулонов. Утеплимся, ничего, будет теплее чем в доме. И на чердак накидаем, тоже польза будет.

Батя у меня, слава богу, мужик ещё крепкий, и всю жизнь проработал сперва работягой, а потом и инженером на заводе. Как красить ногти молотком знает твердо. Кстати, первые матерные слова я выучил в сопливом возрасте, когда он корявым пируэтом слетел со стремянки, подбивая карниз на дачном домике.

— Ничего себе ты горазд задачи резать.

— Не, ну а как? Я ж вам не семикрылый пятиног, и там и сям успеть. Вот и давайте, все вместе как-то, как же иначе?