Ужасный век. Том I

— Хер ему. Пусть мучается, сука!

Умирать мураддин не спешил, хотя оставил попытки доползти до бреши. Подняться на ноги он или не мог, или боялся, но голос звучал по-прежнему звонко.

Это и подтолкнуло Игги к весьма отчаянной мысли.

— Лейтенант! А если его захватить? Вот и допросим: раз до сих пор не сдох, то…

Бенедикт нахмурился.

— Не подпустят, поляжем рядом с ним. Было бы нас больше, могли бы… но нет, так не получится.

— Получится! Я могу обойти сбоку, чтобы из бреши не достали, и кулевриной тоже. А со стены не высунутся, если припугнуть. Будут палить, но не прицельно.

— Совсем жить надоело?

Вопрос был риторическим. Беспокойся Игги теперь о своей жизни — играл бы на лютне для обозных жён в лагере. Командир ненадолго задумался.

Перспектива вытаскивать из-под стены уже не врага, а самого Игги, Бенедикта едва ли радовала: Ржавый Отряд старался не бросать даже трупы, не говоря о раненых. Принципиальная позиция, одна из основ дисциплины. Окажись на месте мураддина один из наёмников — за него сражались бы до конца.

С другой стороны, пленный и правда требовался — а до него буквально рукой подать. Идея крайне рискованная, но благодаря ей всё, чем пятнадцать человек занимались с ночи, обретало осязаемый смысл. Наконец лейтенант махнул рукой.

— На всё воля Его. Так, слушайте! Вы, семеро — по моей команде даёте залп в брешь. Игги побежит обходом, вы заряжаетесь, а остальным тогда должно следить за стеной. Можете мазать, главное — не давать им целиться.

Окажись стены Фадла современнее, Игги ни за что не добрался бы до раненого — но их строили слишком давно. Без выступов и вертикальных бойниц стрелять туда, где лежал мураддин, было почти невозможно. Оставалось успешно пробежать опасный участок.

Как только раздался залп, Игги выскочил из траншеи и со всех сил рванул, придерживая тесак на боку. Конечно, его сразу заметили — но вряд ли поняли, что происходит. Вслед за залпом позади раздались одиночные выстрелы: кто-то из защитников Фадла всё же высунулся, но прицелиться ему не дали.

Достать Игги из кулеврины уже было нельзя, да враги и не пытались — а пролетели ли мимо арбалетные болты, юноша не заметил. Неважно! Важно скорее бежать к стене — туда, где Игги окажется почти в безопасности.

Ближе, всё ближе. Дыхание пока не сбивалось. Если кто-то со стены собирался стрелять, то уже сделал это. Аркебузиры Ржавого Отряда стреляют дважды в минуту — мураддины заряжают свои мощные арбалеты подольше, это плюс. Сквозь шумное дыхание и дикий стук сердца Игги слышал крики: его подбадривали товарищи, голосили бунтовщики на стене, истошно вопил раненый.

Ещё мгновение, и Игги первым из «ржавых» коснулся стены Фадла: уже достижение! Мятежник лежал в нескольких метрах, ближе к бреши. Снова бежать. Рядом рухнул большой камень, брошенный со стены — и сразу кто-то пальнул в ответ из траншеи.

Раненый пытался дотянуться до сабли, которую потерял при падении. Этого Игги, увернувшись от ещё одного камня, сделать не дал — он вцепился в одежду врага и поволок его, не обращая внимания на жалкие попытки сопротивления.

У самой стены можно было чуть отдышаться. Сиди наверху сотня бойцов — они легко закидали бы Игги камнями, но вряд ли там больше десятка солдат Камаля. Когда штурм начнётся, всё будет иначе…

Довольно рассуждений. Обратно Игги решил бежать по прямой: смысла снова описывать петлю не было, замысел парня уже раскрылся. Мятежник брыкался, не желая мириться с судьбой пленного. Игги пришлось несколько раз ударить его прежде, чем взвалить на плечи. Теперь — к траншее!

Арбалетный болт чиркнул по кирасе. Ещё два пролетели над головой: Игги рефлекторно вжал её в плечи, отвлёкся — и потому споткнулся. Очень не вовремя!

Подниматься под обстрелом было смерти подобно. В надежде, что попасть в своего мятежники побоятся, Игги прикрылся мураддином. Вжался в пыльную землю.

— Огонь!..

Облачка порохового дыма снова закружились над окопом. Наёмник бросил взгляд через плечо — кажется, стрелки на стене попрятались. Пора. Поднять раненного оказалось гораздо сложнее, чем в первый раз, и бежал Игги медленнее. Вместе с усталостью нарастала боль в голове, единственный глаз сам собой жмурился. Мелькнула мысль: можно и не добежать…

Но заветное укрытие приближалось. Снова выстрел, ещё один следом — но теперь палили уже по Игги, из лёгких орудий на стене. Снаряд поднял фонтан песка на метр впереди, куда ушёл другой — солдат не заметил. Зато увидел лицо Бенедикта над окопом: тот тщательно прицелился и явно не промахнулся.

Больше Игги ничего не запомнил — очнулся уже в траншее, кашляя и едва соображая. Пленному вязали руки. Бенедикт, кажется, хвалил Игги: в ушах звенело, слов было почти не разобрать.

— Нечего теперь тут делать, дети мои. Кто говорит по-мураддински? Сержант, ты? Пулей лети к орудиям — объясни про пленного и скажи, чтоб дали по ним разок-другой. Попрячутся — будем уходить…

— Не послушают.

— А ты скажи, что иначе пойдёшь прямо к Шеймусу. Точнее — к Висельнику. Быстрее!

Сержант, оставив аркебузу, побежал исполнять приказ — но осторожно, низко сгибаясь к земле.

Расстегнув ремешок и развязав тесёмку, Игги избавился от шлема и стёганого чепца. Волосы, выбивающиеся из-под повязки, совсем намокли.

Уже вполголоса, почти на ухо, старый лейтенант добавил к публичной похвале:

— Славно, Игги, славно. Я расскажу капитану, как было дело.

Игги только устало кивнул. Пусть Шеймус избегал панибратства с солдатами, все в Ржавом Отряде знали: их заслуги от капитана не ускользают. Как и огрехи, конечно. Командир поощрял столь же щедро, сколь беспощадно требовал.

Глава 5

Первая ночь под стенами Фадла сменилась второй, и вот уже третья готова была уступить черёд рассвету. Следующую ночёвку капитан обещал уже не возле костров, а под сводами вражеского дворца. Раз обещал — значит, так и будет.

Однако лёгкого боя он не сулил. Весь день опытные наёмники копили силы, а новобранцы сколачивали мантелеты с бойницами, за которыми помещалось по три стрелка. Вместо бесполезных при штурме пик в три человеческих роста готовили алебарды. На импровизированном плацу гремел голос Рамона Люльи: лейтенант муштровал тех, от кого уже ожидали проку в бою, но и не считали уместным дать отдых.

Множество лиц проходило через лагерь под оранжево-красными знамёнами. Многие не выдерживали и первых дней, другие — недель. Кто-то погибал в первом же бою. Кто-то умирал, едва успев стать всем близок и дорог. Ну а другие, крепче и удачливее, годами шагали в строю. Со временем они надевали «ржавые» плащи, а кто-то получал и офицерский плюмаж на шлем.

Так было среди воинов — и почти так же обстояло в обозе. У некомбатантов не имелось чинов и знаков отличия, однако люди никогда не бывают равными. Между теми, кто шёл за отрядом много лет, и теми, кто прибился месяц-другой назад, всегда пролегала черта.

Потому неудивительно, что одним обозным жёнам полагалось таскать дрова и тяжёлые вёдра, а другим — поддерживать костры, в которых Кресс велел кипятить воду, или помогать сержантам в раздаче пороха.

Женщины, как и солдаты, приходили в Ржавый Отряд по-разному.

Одни находили романтичным бросить родной дом и уйти в бесконечный поход. Кого-то приводил с собой новобранец. Другие смертельно устали от весны до осени горбатиться в поле, чтобы не пухнуть с голоду зимой. Некоторые вдруг понимали, чего хотят от жизни, однажды увидев на рынке таких же безродных простолюдинок — но всех в бархате, золоте и драгоценных камнях. Иных женщин не прельщало гадать, когда очередная армия пройдёт через их деревню и что тогда с ними случится: просто-напросто хотели защиты.

Вот и у Ирмы была своя история — которую все знали, но никогда об этом не говорили. Неспроста. Но прошло много лет: иногда Ирме казалось, что другой жизни никогда не было.

Иногда.

Она, среди ещё нескольких обозных жён, сидела возле костра посреди лагеря. Слева Кресс разбил лазарет — пока почти пустой, но это ненадолго. Справа стояли офицерские шатры и развевалось на флагштоке «ржавое» знамя.

Понемногу занималась заря: близилось начало атаки, и сержанты уже выводили солдат из лагеря. Стрелки выстроились в очереди за порохом: зная великую опасность этой субстанции, за ней в отряде следили строго. Хорошо одоспешенные знаменосцы несли боевые стяги — эти люди приравнивались к сержантам и жалование имели солидное. Барабанщики выстукивали бодрый ритм, помогающий всем проснуться.

Юность Ирмы давно осталась позади, но и постареть ей предстояло нескоро. Многие находили, что она хороша собой: высокая, стройная, с бледной кожей и пышными медно-рыжими волосами. Хотя лицо скорее симпатичное, чем красивое: совершенно крестьянское. Ирма носила платье простецкого покроя, но зато из роскошной красной парчи с золотой нитью.

В беседе подруг она не участвовала.

— Болтают: пленный-то при чине оказался. Важное из него вытянули… Глядишь, поможет нашим.

— Это точно, Регендорф говорил… только я мало что поняла.

— Сам Регендорф? Тебе? Чего это он вдруг?

Некоторые вопросы в женском кругу могли вызвать даже большее оживление, чем предстоящий штурм. Гайя поняла, что сболтнула лишнего, и раздражённо свела брови.

— Да ничего! Ну, говорил и говорил…

Ирма, склонив голову, беззвучно шевелила губами. В одной ладони женщина сжимала платок, а в другой перебирала деревянные чётки. Пальцы слегка дрожали.

На коленях Ирмы лежал воронёный шлем с плюмажем из оранжевых и красных перьев. Выкован он был по последней моде — открытый, плотно облегающий голову, с козырьком и высоким гребнем.

В пустыне солнце палило нещадно, а зима никогда не наступала — но стоило светилу скрыться за горизонтом (что происходило удивительно быстро), как становилось холодно. Поэтому Гретель, присев у костра, пару раз быстро задрала подол платья — нагнала под него тёплого воздуха.

— Велели идти в город сразу за нашими, как пробьются: а то мураддины всё растащат.

— Так ценное всё во дворце и в храмах…

— Ну-ну! Лишнего и по дороге не будет.

Быстро собирать трофеи — иной раз прямо за спинами солдат, женщинам Ржавого Отряда было не в новинку. Это гарантировало добычу, даже если придётся отступать. И не нужно делиться с союзничками, которые бывают сквернее врагов. Конечно, не каждая отваживалась. Да и мрачное это занятие: обирать погибших и умирающих.

Гретель злая судьба порядком ожесточила. Холодка в её голубых глазах плескалось побольше, чем у многих наёмников. Ирма всегда была мягче, однако находила приятным одно: даже женщина, идя под «ржавым» знаменем, внушала окружающим страх. Враги и союзники нередко отождествляли обозных жён с поверьями своих земель. Где-то верили в грозных полубожеств, забирающих на небеса героев, а где-то — в злобные призраки женщин, замученных на войне.

Ирма почти дочитала нехитрую молитву, когда у костра появился Ангус. Узнать его не составляло труда, пусть лица почти не видно — высокий шейный щиток заканчивался почти там, где начинались поля открытого шлема. Лейтенант опирался на двуручный меч — почти в собственный немалый рост.

— Ах, вот вы где. Уж думал, не попрощаюсь!

Ирма быстро прижала платок к губам — и засунула его в шлем, под кожаный подвес. Она надеялась, что Ангус этого не заметил.

— Дурная примета: прощаться… — произнесла одна из женщин, глядя в костёр.

— Дурно перед боем думать о дурном, солнышко.

Многие наёмники перед схваткой держались беззаботно, а гвендл с лейтенантским плюмажем — пуще всех. Несведущему могли почудиться бравада и фанфаронство, но Ирма точно знала: это лишь защита. Вроде брони. Под весёлостью Ангуса, умиротворённостью Бенедикта или извечной отстранённостью Шеймуса скрывались одинаково глубокие и сильные чувства.

Следом за Ангусом показался довольно молодой мужчина, походка которого до сих пор выдавала всадника — хоть уж сколько лет в пехоте. Регендорф громыхал старомодным полным доспехом, полированным в зеркало, а его «ржавый» плащ не был свёрнут — он остался за спиной, для удобства перехваченный поясом, как обычная накидка.

— Ангус, обыскался тебя. Пора идти.

Гвендл расхохотался: так не к месту, что всех смутил.

— А я всё говорю почтенному сиру: в таких неприступных латах приличный наёмник не воюет! И рожей он слишком вышел, чтоб прятать её под забралом. А он не слушает, подумайте только!

— Должно ведь сохранять нечто рыцарское. И ты сам лицо не подставляешь.

Регендорф заметил Гайю — и даже при слабом свете костра женщины обнаружили, что он немного покраснел. Ржавый Отряд для сохранения «рыцарского» был не лучшим местом.

— Мне насрать на моё лицо: за голову переживаю. Голова — она, конечно, не рыцарство… Но мне своя больно нравится. На вас, милые, в этом деле уповаю: поцелуйте на удачу. Глядишь — до заката доживу!

Насчёт поцелуя Ангус имел в виду не себя, а меч. Хихикая, обозные жёны по очереди коснулись клинка губами. Только Ирма проигнорировала этот ритуал.

— Посмотри-ка, дружище: в этом есть что-то рыцарское?

— Возможно. Если мне вернут титул, возьму тебя в пажи.

— Согласен на сквайра!

— Строиться пора. Пошли!

Но Ангус явился к костру не только ради поцелуев на удачу.

— Ирма, позволь, пожалуйста. Я сам передам.

Нежно проведя пальцами по перьям, Ирма отдала Ангусу воронёный шлем, чуть тёплый от костра и её коленей.

— Передай, конечно. Я лучше не пойду.

Ангус взвалил двуручник на плечо. Наверное, улыбнулся — но за щитком снизу не разглядишь.

— Прощайте, родные!

Лейтенанты зашагали прочь: их фигуры быстро скрыл предрассветный полумрак, а остроты Ангуса заглушила барабанная дробь.

У костра повисло тягостное молчание. Каждой хотелось что-нибудь сказать, наверное, только вот что именно? Пошевелив кочергой поленья, Ирма всё-таки произнесла:

— Я так ненавижу ждать.

Хотя пить было ещё рано, Гретель потянулась за бурдюком. Все молчаливо согласились: немного вина не повредит.

Глава 6

Игги поправил перевязь, увешанную мерками с порохом, и подул на фитиль: тусклый красный огонёк на миг ярко вспыхнул. Подёргал край кирасы — убедился, что ремни натянуты плотно. Поправил чуть сползшую стальную шапель. Машинально потрогал повязку на лице.

Всё в порядке, он готов.

Ржавый Отряд построился напротив Фадла — но достаточно далеко, для безопасности. Две с половиной тысячи солдат: в лагере оставались немногие.

В годы Великой войны, когда Игги ещё не было на свете, по полям сражений ходили наёмные армии и побольше. Но потом кто разбрёлся по домам, кто по большим дорогам (тех, наверное, давно перерезали и перевешали), кто осел при лордах да королях. Среди наёмных компаний, что продолжали кочевать с войны на войну, Ржавый Отряд остался единственным крупным. Другие — ну, может быть, сотен по пять…

Привыкшие сражаться не ковыряются в земле и не потеют в мастерских. Многие не захотели жить иначе, чем во времена сорокалетней бойни — но далеко не всем удалось прожить долго.

— На плечо! Смирно!

Сержанты у пехотных «коробок», выстроенных по полю, повторили команду Ангуса. Игги вытянулся стрункой. Прислонил аркебузу к плечу, держа за приклад. Над строем поднялись ряды коротких копий и алебард, ниже засверкали клинки двуручных мечей — словно морская тварь с несколькими рядами зубов.

Часть стрелков построили отдельно, но большинство — привычным смешанным порядком. Ядро каждой «коробки» — парни с древковым, пара рядов аркебузиров стоит впереди, мечники — по углам. Мураддинское ополчение облегало аккуратные ряды «ржавых» с флангов.

Скорее копошащееся месиво клопов, чем организованное войско.

— Проку с этих говнарей… шиш облупленный и два раза по нихера. — буркнул сосед по строю.