Ужасный век. Том I

Уточнения по военной части привёл Алим:

— Было лишь несколько тысяч, и они понесли потери при штурмах. Но в городе наверняка высок боевой дух: горожане фанатично преданы Камаль-бею. Стену защищают солдаты, но и простые люди наверняка станут отчаянно сопротивляться, когда войска войдут в город.

— Именно это меня беспокоит… — Ржавый Капитан потянулся к блюду с фруктами, выбрав большой персик. — Раз уж брешь пробита, то защитники определённо поняли: их стена отнюдь не неприступна. А терять им нечего, поскольку халиф настроен перебить всех бунтовщиков. Это ведь не какая-то пришлая армия! Каждый из войска Камаль-бея — чья-то родня в Фадле. Посему окончить штурм взятием стен, как зачастую бывает, на этот раз едва ли получится. И нам трудно судить, как они подготовились к бою на улицах.

Джамалутдин-паша не мог понять: то ли Шеймус сомневается в успехе, то ли честно говорит о тяжести предстоящего боя, то ли пытается набить цену своей роли в штурме.

— Но возможно предположить, что вам предстоит, благодаря картам Фадла?

— Да, я изучил карты: многое из них понятно, но не всё. К тому же, раз Валид ар-Гасан и прочие решили отсиживаться в лагере — командовать придётся людям, не знающим города. И кстати, о тех ваших войсках, которыми предстоит командовать… Позволите откровенность? Это паршивые войска. Дрянь, а не пехота.

Прозвучало грубо, хоть и являлось чистой правдой. Солдатское в поведении Шеймуса всё же сквозило: он лишь пытался держаться как благородный человек. Определённо не был таковым.

Капитан продолжил:

— Эти солдаты толком не снаряжены, толком не обучены… А главное, они не горят желанием идти в бой даже теперь, когда прибыли мы. Догадываются о том, что я сам прекрасно понимаю: почему штурму вообще понадобился Ржавый Отряд.

Разговор свернул в не самую приятную сторону, что привело визиря в некоторое замешательство. Он иначе представлял себе Висельника, а потому загодя готовился высокопарно напеть об острой нужде в его войске. Однако следовало попытаться и теперь.

— Ржавый Отряд потребовался потому, что взять Фадл непросто: это вы сами весьма справедливо отмечаете. Вы зарекомендовали себя блестящим пехотным и осадным командиром, а ваши люди прославлены как отважные и стойкие воины.

Шеймус скривил лицо, изобразив на нём усталое выражение.

— Визирь, прошу вас!.. Я видел много войн. Фадл взять трудно, но штурмуй его все ваши силы, а не только ополчение — это удалось бы с первой попытки. Возникает вопрос: почему Валид ар-Гасан и прочие полководцы в бой не идут? Я догадывался об том и по дороге, а когда сегодня оказалось, что нам позволят занять город на три дня и свободно собрать трофеи… Всё стало окончательно ясно.

— Ужели вас не радует богатая добыча, которую обеспечит успех штурма? Ваших людей на этот раз никто не станет сдерживать.

Мураддинские военачальники с самого начала рассчитывали: именно возможность разграбить город будет отличным стимулом для Ржавого Отряда. По сравнению с нуждой перебить и казнить тысячи людей, включая благороднейших, это выглядело не самой великой жертвой. В конце концов, мураддины никак не удержали бы от грабежей и собственную пехоту: разве только могли спасти храмы и дворцы.

Ржавый Капитан рассмеялся, если этот клокочущий звук можно было назвать смехом.

— И радует, и не радует. Мои люди очень любят покорять богатые города. Для них это важно: тем более что последние полгода мы почти всегда сражались в поле. Но я не дурак. Война — всегда дело грязное, а нынче грязь смердит так, что не каждый пожелает запачкаться. Давайте будем честны: дело не в том, что вам не взять город без меня. Просто именно мне такая честь к лицу, правда?

Построенный план беседы рухнул: её уже вёл Ржавый Капитан. Стоило поставить наёмника на место — но осторожнее, чем командиры похода на Рачтонг. Алим не зря поведал визирю ту историю.

— Вы солдат. Более того: наёмник.

— Да, конечно. И не подумайте, будто я требую к себе иного отношения. Если мураддинские мудрецы не напишут в книгах, как Фадл был залит кровью и разграблен под командованием Джамалутдина-паши… или Валида ар-Гасана, или кого-то ещё… значит, напишут про Висельника. Что же? Мало кто в Ржавом Отряде умеет читать, тем более по-мураддински. А мнение двора мне глубоко безразлично. Хочу просто закончить свою работу и уехать.

Визирь вздохнул. Может, Висельник и был жаден до денег с трофеями, но их блеск не ослеплял капитана: он явно понимал, что становиться в глазах мураддинов слишком страшным чудовищем уже невыгодно. А эта грань теперь лежала теперь очень-очень близко.

— Бессмысленно отрицать: на это я и рассчитывал, когда вызывал вас к Фадлу. Для нас удобно, чтобы город брали наёмники. Для вас же сие выгодно — и обещает славную страницу истории отряда. Право слово: не мне вам объяснять, капитан, разницу между героизмом благородного мужа и героизмом простого солдата.

Шеймус фыркнул.

— Героев среди моих людей нет. И знаете, почему? Героизм ничего не стоит. Это лишь душевный порыв… ну, навроде любви. Он не продаётся и не покупается за золото. Золотом оплачивают лишь работу: наёмников или шлюх, например. Ржавый Отряд работает. Без героизма.

— Мы далеко отошли от обсуждения штурма, капитан… — Алим позволил себе вмешаться в разговор.

— А есть ли нужда обсуждать детали штурма с теми, кто не будет в нём участвовать? Вы хотели знать, возьму ли я город? Да, возьму. Думаю, этого ответа достаточно. Халиф платит щедро — а Фадл окажется ещё более щедр, когда падёт. Просто знайте: для меня Фадл… тоже не станет лучшим воспоминанием об этой войне. Что бы ни говорили некоторые мураддины на мой счёт.

— Именно это я и желал услышать, капитан.

Неторопливо жуя персик, Ржавый Капитан поглаживал тигриную шкуру, которой был оторочен его клетчатый плащ. Поговаривали, будто этого тигра он убил в душных лесах Муанга голыми руками. Визирь не особо верил байке — но разговоров о том, что Шеймус гораздо сильнее, чем можно подумать из-за худобы, ходило много.

— Хочу уточнить ещё кое-что, Джамалутдин-паша, раз уж мне три дня предстоит хозяйничать в этом прекрасном городе. Халиф приговорил к смерти всех бунтовщиков и весь род Камаль-бея, я верно понимаю?

— Да. Должны умереть все, кто держит оружие, и от рода Камаль-бея ничего не должно остаться. Такова воля халифа, да будет благословенным его правление. Я… и этого от вас ожидаю. Вы ведь не снискали репутации человека, у которого дрогнет рука?

— Не снискал.

Ни смущения, ни кровожадного воодушевления. Может быть, такие люди и выигрывают войны: те, кто бесстрастно делает необходимое, пока иные стяжают героическую славу?

Однако стоило признать: образ Шеймуса, который сложился среди мураддинских полководцев, в глаза визиря почти рассыпался. Он, возможно, и был чудовищем — но совсем иного рода, чем представлялось большинству. Хотелось узнать капитана получше: таких людей Джамалутдин-паша никогда не встречал.

— Давайте обсудим последнее, капитан. Как скоро можно провести штурм?

— За сегодня всё будет подготовлено, но после моим людям неплохо бы отоспаться: у нас был долгий и непростой марш. Лучше всего пойти на штурм послезавтра на рассвете, а перед тем провести обстрел города. Может, получится расширить брешь. К тому же я хочу ночью послать к стенам разведчиков: посмотреть на укрепления поближе. Командиры ополчения с этим согласны, мы уже всё обсудили.

Алим, хоть и был молод — но уже успел кое-что узнать о войне, столь непонятной визирю. Так что снова счёл уместным вмешаться.

— Обстрел не станет для врага сигналом о скором штурме?

— Они видят наше знамя, и едва ли Камаль-бей не догадывается, для чего Ржавый Отряд здесь. Он тоже прекрасно знает мою репутацию. А ничего особенного предпринять не сможет, раз не имеет сил или решительности для вылазок. На его месте я бы знатно потрепал противника: осада организована, поверьте, не без ошибок… но это уже не важно.

— Да будет так. — визирь хлопнул мясистыми ладонями. — Не стану больше вас задерживать, капитан. Надеюсь, послезавтра мы встретимся снова, но уже во дворце Камаль-бея.

О судьбе Фадла и его жителей визирь в последние недели и так думал слишком много. Довольно с него терзаний: оставалось беспокоиться лишь о том, действительно ли Ржавый Отряд справится с задачей. А в том сомнений имелось немного.

Глава 4

— …и да придаст Творец Небесный зоркость глазу вашему, равную мудрости своей; и да ниспошлёт Он твёрдость руке вашей, равную вере вашей! Ибо каждый выстрел возвещает благую весть Его, каждая пуля — проповедь Его!

Бенедикт, по мнению многих, давно уже сам не верил во всякую чушь о Творце Небесном — но продолжал регулярно выдавать подобные речи. Наверное, по привычке. Эти речи не позволяли забыть, как бывший миссионер сделался лейтенантом Ржавого Отряда. Занятная история.

Игги набожностью не отличался, а сложись иначе — наверное, почитал бы какого-то иного бога. Для юноши отряд являлся родиной в прямом смысле слова, а отец с матерью происходили не из тех королевств, что выросли на месте Старой Империи.

Поэтому проповеди лейтенанта были Игги глубоко безразличны.

Бенедикт, упитанный мужчина с окладистой седой бородой, всегда держался ближе к солдатам, чем другие командиры. Он вообще мало походил на прочих лейтенантов — наверное, к сохранившему печать благородства Регендорфу был чуть ближе, чем к весельчаку Ангусу или вечно угрюмому Рамону Люлье.

Потому Бенедикт лично прибыл к разведчикам, когда стало понятно, что всё пошло не по плану.

Игги оказался среди тех, кто ночью выдвинулся к стенам Фадла — вызвался сам, никто не приказывал. До начала штурма оставалось больше суток: имелось время, чтобы получше рассмотреть укрепления. Стояла и другая задача — на ней, по словам сержанта, сам Шеймус сделал особый акцент: захватить «языка». А лучше бы двух.

Даже простому солдату, каковым Игги являлся, важность этой миссии была понятна. Знание о делах за стенами может сберечь много жизней, когда наёмники окажутся там. Увы, ночью удача «ржавым» не благоволила.

Люди Камаль-бея вели себя умно. Часовые не стояли поодиночке, в охранении все следили друг за другом — нечего и думать о том, чтобы залезть на обломки стены и кого-то оттуда стащить.

Но уходить просто так наёмники не стали. В ночи они успели вырыть траншею под пригорком — получилась хорошая позиция для наблюдения. Дело рискованное, однако солдаты рассудили: не настолько их дозор обеспокоит Камаля, чтобы тот выслал сильный отряд. Да и орудия били по стенам с прошлого утра: особо не высунешься.

В крайнем случае — успеют отступить.

На рассвете наёмников пытались достать из кулеврин и арбалетов со стены, но те окопались грамотно — так что лишь посмеялись, подстрелив в ответ несколько особо наглых врагов. Вскоре появился Бенедикт с небольшим подкреплением: принёс еду, воду, много пуль и пороха. Почти всех солдат сменили, но Игги остался.

Мятежники занялись укреплением бреши. Она и так была не самой простой для штурма: осколки стены в проломе легли круто, карабкаться по такому склону — сомнительное удовольствие. Но защитники города навалили сверху ещё больше камней и дерева, создав баррикаду.

— Пусть враги не утешаются временной удачей. Они будут бояться ночной атаки: значит, толком не отдохнут. Мы же выспимся и свежими пойдём на штурм перед рассветом. Вот тогда явит Творец Небесный волю свою!

Так рассуждал лейтенант, поправляя свой «ржавый» плащ: свёрнутый, переброшенный наискось через плечо и заколотый золотой фибулой.

В траншее, уже расширенной и укреплённой большими щитами, бойцов в плащах было шестеро из пятнадцати. Приходилось всё время лежать или сидеть, скрючившись, но никто не жаловался. Конечно, уже едва ли стоило надеяться на пленных, но «ржавые» полагали: какой-нибудь толк из их действий выйдет.

— Храбрость угодна Творцу Небесному, но тебе нужно отдохнуть. И сменить повязку.

Повязка, закрывающая половину красивого лица Игги, действительно была слишком старой. Но его решимость оставаться на позиции не являлась пустым бахвальством — боль немного утихла, голова сделалась ясной.

— Разрешите остаться до заката. Уйду отдыхать, вернусь к штурму. — ответил Игги, продолжая единственным глазом следить за баррикадой.

Штурм он бы ни за что не пропустил. Кровожадность никогда не была Игги присуща, но к мятежникам Камаль-бея проснулась в полной мере. Обида заключалась не только в самом увечье — но и в том, что случилось оно буквально на ровном месте, в пустяшном бою. Даже славной истории о потере глаза у него не будет. Правдивой, по крайней мере.

А уж о том, как Игги теперь выглядит, не хотелось и думать. Заботившиеся о нём в дороге обозные жёны твердили, что шрамы солдат украшают — но сами кривились, меняя повязку. И ведь эти женщины повидали много страшных ран, так что…

Ангус говорил: если Игги, несмотря на ранение, отличится при штурме — то может немедленно заслужить плащ. Игги и так «заржавел» бы, особенно учитывая всеобщую симпатию и славу отца; но вряд ли раньше, чем через год.

В том разговоре юноша заявил, что почести ему безразличны — соврал, конечно. Среди лучших хотят быть все, да и тугой кошель наёмник не может не любить. С двойным жалованием и без половины лица будешь не так-то плох.

На стене никто уже особенно не высовывался. Кулеврины молчали — видать, запасы пороха в Фадле не столь велики, чтобы без толку тратить его до штурма. Единственное, чем защитники могли реально угрожать передовому отряду — это конницей, если бы открыли ворота. От пехоты наёмники убегут, а от коней... Но на конях, понятное дело, воюют благородные люди: а к чему им рисковать ради горстки солдат? Пуля знатности не разбирает, доспех от неё едва ли защитит.

— У них, говорят, дворец не хуже халифского.

— Будто тебя в халифский приглашали!

— Нет. Но в этом за господина буду!

— Ага, больше не погонят нас в лагерь. Капитан обещал. Задрали мураддины своими обычаями! Дикие люди, ничего святого. Где ж этакое скотство видано, шоб победители на бегу добро собирали? Аки воры!

— Точняк: нигде такого говна не помню.

— Да дикари они и есть. Пить, вишь, только после заката! Сплошные заморочки. Про баб ихних молчу вообще. Сложно всё с бабами этими…

— Вот город возьмём, станет просто!

По траншее прокатился хохот, к которому Игги присоединился, хоть от смеха болела рана. Вообще-то, такими плодами побед он прежде брезговал пользоваться, но…

Игги уже хотел отползти с позиции — всё затекло. Но тут высоко на стене, где мятежники ощущали себя в безопасности, началось оживление. Один из мураддинов вылез на парапет, держа в руке красно-оранжевую тряпку. Затем повернулся к наёмникам спиной, задрав халат. Сидевшие у бойниц мураддины поддержали идею товарища лихим улюлюканьем.

— Говорю ж, дикие люди. Подстрелить бы скотину!

— Хрен попадёшь отсюда. Только пулю тратить.

Пока наёмники спорили, есть ли смысл стрелять, а мураддин подтирался тряпкой «ржавых» цветов, Игги приложил к плечу аркебузу. Попасть и правда сложно, но пули всё-таки делают не из золота.

Воин Фадла никуда не торопился. Представление он дополнял выкриками на непонятном Игги языке: судя по восторгу окружающих, остроумия мятежнику было не занимать. Ну или публика больно невзыскательная — кто знает…

Игги отодвинул большим пальцем крышку пороховой полки. Убедился, что затравочный заряд на ней лежит ровно, а из зажима замка торчит достаточно длинный фитиль. Чуть подул на тлеющий кончик. Ствол лежал на краю траншеи, так что целиться было удобно. Игги едва-едва высовывался из-за мантелета: наверняка со стены дуло его аркебузы не видели.

— О! Щас Игги грохнет суку!

— Ну дааа… Серебряную монету ставлю, что не попадёт.

Игги не стал комментировать ставки, а нажал на рычаг. Фитиль уткнулся в полку: «пшшш», сразу следом — «ба-бах». Приклад ударил в плечо.

— Етить! Попал!

— Хера ж себе! Красавчик!

Мураддин изогнулся, заверещал и рухнул вниз, подняв густую пыль. Его товарищи тоже кричали, смешно размахивая руками и оружием. Чрезвычайно довольный своим выстрелом, Игги впервые за последние дни улыбался, когда отполз в безопасное место. Его хлопали по плечу и поздравляли.

— Хорош-хорош. Что там про монету?

— Эээ не, мы руки не жали, спора не было. Извиняй, Игги.

Бенедикт погладил бороду, удовлетворённо покачал головой.

— Славный выстрел. Но всё, хватит болтовни! Карл, на позицию! А монету я дам Игги сам.

Маленький серебряный диск с пробитой в середине дыркой тотчас сменил хозяина. Даже монеты у мураддинов были совсем не такими, как по другую сторону океана. Удивительно, но никто из местных не нанизывал их на тесьму, что наёмники сразу же догадались делать — зачем иначе дырявить?

Игги уселся на дне окопа, прислонившись к земле спиной, и начал перезаряжать оружие. Сыпать порох в таком положении было крайне неудобно, но «ржавые» однажды умудрились зарядиться целой ротой, стоя по грудь в болоте. Выучки хватало.

— Гляньте! Живой ещё, псина!

Копошение незадачливого шутника заметили и «свои». Видать, он был не последним человеком среди защитников Фадла — группа воинов перебралась через баррикаду, чтобы помочь. Раненый вовсе не бился в агонии, как сначала показалось наёмникам: он полз к бреши. Несмотря на пулю и падение со стены — люди бывают удивительно живучи.

— Надо же, полезли… Огонь!

Бенедикт мог и не командовать: завидев противника, пятеро стрелков тут же дали залп. А едва вновь спрятались в окоп, как над его краем показалось пять других аркебуз. Выстрелы грянули почти синхронно: стрелки Ржавого Отряда работали слаженно.

До раненого бунтовщики не добрались — вместо этого потащили назад троих новых.

Больше умирать за шутника никто не хотел. Он кричал, дёргался и понемногу полз в сторону, но все товарищи попрятались, поняв: даже на стене их вполне могут поразить. Зрелище показалось наёмникам забавным — теперь настал их черёд насмехаться над противником.

— Да, не торопится подыхать. Добьём?