Помоги проекту - поделись книгой:
Тогда же, старшеклассниками, мы дали друг другу мужское обещание: он обязательно станет офицером, а я клоуном. Так и случилось. Мы оба нашу клятву сдержали. Может быть, именно она во многом помогла мне пройти все испытания на моем творческом пути.
Наутро после выпускного мы с Женькой и моим отцом сели в поезд до Москвы.
Как мы ехали в поезде, я почему-то почти не помню. Прибыли в Москву рано утром, где-то в половине седьмого, как-то позавтракали, отправили Женьку на другой вокзал (он ехал поступать в артиллерийское, на Украину) и сразу — в цирковое училище.
В памяти тут же возникает это здание: на 5-й улице Ямского Поля, дом 24, три ступеньки. Дверь закрыта, два больших окна, висит расписание приемной комиссии. И стоим мы с папой. Не поверите, но как только я там появляюсь сейчас — я стою на том же самом месте. Это какая-то дань уважения прошлым годам, хочется как будто обратно вернуться. Вернуться в тот момент, в то жизненное ощущение, когда трепетало сердце, когда человек был готов на какие-то поступки, и — осознанно или неосознанно — но он их делал… Хочется возвращаться и, может быть, даже делать выводы: прав ты был или неправ. Но тогда я считал, что всегда прав. Водолей, чего говорить. Мы такие, ненормальные на всю голову, если не сказать круче. Но хорошие. Талантливые, во всяком случае.
И вот, семь утра, мы стоим. Папа и мальчик — худенький, стройный, этакий белокурый архангельский «ломоносов». К нам приближаются три человека. В будущем — это мои педагоги Олег Ахматовский и Евгений Чернов (он до сих пор работает в училище и предан студентам). И великий Борис Александрович Бреев. Отец понимает, что это педагоги. Окликает их, говорит, мол так и так, приехали поступать, как нам сдать документы? В ответ я слышу: «А вы заявку подавали на поступление? Вам ответили?» Он говорит: «Нет». «Зачем же вы приехали? Вы должны были получить вызов. Может, ваши данные не подходят? Там же все написано, в бумажках у приемной комиссии…»
Папа поворачивается ко мне и говорит: «Ну тогда, сын, возвращаемся». А я отвечаю: «Пап, я домой не поеду, я же сказал тебе. Я артистом должен стать». И, видимо, то, что я сказал, очень понравилось педагогам. Потому что произошло какое-то чудо, и они согласились меня посмотреть. Тут я понял, что это — самый главный момент. Именно сейчас я должен доказать, что имею право на поступление. Все-таки эти три дяденьки, видимо, что-то соображают в этой жизни. И я смело пошел. А папа… папа сделал удивительное. Когда педагоги скрылись в дверях училища, он посмотрел на меня и сказал:
— Ты же хотел быть артистом?
— Да.
— Ты же мне обещал?
— Да.
— Ну тогда я поехал домой.
— Не понял, пап, как так?!
— Ну ты же обещал? Вот иди, поступай, доказывай.
Папа поцеловал меня и ушел. Это было сильно. Очень сильно с его стороны. Я посмотрел ему вслед, повернулся и зашел в училище. И уже навсегда остался там. Как в том стихотворении Леонида Куксо:
Я открыл двери циркового училища. Был далекий 1979 год. Наступал июль. Солнышко светит, тепло, полный заряд положительных эмоций. Настроение — как у Шукшина, помните — «Шире шаг, маэстро!» Кстати, с этим произведением я и поступал.
Вхожу в аудиторию, большой хореографический зал, где сегодня занимается мой коллектив (по блату, втихушку, бесплатно, честно вам скажу! Но не потому, что я был в этом училище педагогом и режиссером многих номеров у студентов, которые выпускались. Просто здесь царят очень теплые отношения).
Сегодня в этой аудитории есть сцена, а тогда это был просто большой класс. Впереди — неизвестность. За столом сидят три человека, которые, видимо, что-то во мне разглядели еще до того, как я открыл рот. Я чувствовал их интерес ко мне и огромное уважение. Именно уважение я и запомнил. Педагоги на то и педагоги, чтобы с полувзгляда, жестом, мимикой дать понять человеку, что его уважают. Уважение — вообще самое важное в жизни, что может быть, наверное.
— Ну показывайте, Александр, на что вы способны.
О, я был готов, я был во всеоружии! Я же Песков или кто?! Наглый до беспредела…
И Саша выдал. Саша танцевал под «Бони М», «Полет на Венеру». У меня маленький магнитофончик такой был, там кассетка… Потом это еще раз повторилось в моей судьбе — маленький магнитофончик и кассетка — когда в 1988 году я становился ну якобы большим артистом… Об этом расскажу чуть позже.
А тогда, в 79-м, я жонглировал тремя большими теннисными мячиками, которые мне купил папа в нашем магазине. Помните, я рассказывал, как учился жонглировать и показывать пантомиму по книгам? В библиотеке при нашем Доме культуры были такие книги Ильи Григорьевича Рутберга, которые я проштудировал от и до, и брошюры из серии «В помощь самодеятельности» — в них печатались Лион Измайлов, Аркадий Арканов, Михаил Задорнов, тогда еще мало кому известные. Я учил наизусть тексты Измайлова, кстати, потом это мне очень пригодилось. Но к этому эпизоду мы еще вернемся, то ли еще будет, читайте дальше!
Итак, мальчик выступил. Свой тогдашний репертуар я помню до сих пор. Леонид Куксо — «Купола», «Клоун», Эдуардас Межелайтис — «Пепел». Василий Макарович Шукшин — «Шире шаг, маэстро!». Пушкин — «Я памятник себе воздвиг». Твардовский — «Василий Теркин». Семен Гудзенко — «Мое поколение»…
Сегодня эти произведения читают мои студенты, и я сам — на мастер-классах. Конечно, я делаю это уже по-другому, поскольку вырос, стал артистом, профессионалом. Как я читал тогда — не знаю, но я считал, что гениально. Потому что, наверное, очень искренне. Потому что военная тема всегда присутствовала в нашем доме и была для меня очень важной.
Когда я закончил, поднялся Борис Александрович Бреев:
— Молодой человек… Александр… как, Валерьянович, да? (Чуть ли не впервые меня так величали, все больше Санькой). Мы вас берем. Я — заведующий кафедрой, лично вас беру. Но с одним условием. Прямо сейчас вы пойдете в армию. Идите, служите и считайте, что вы уже поступили в цирковое училище. А потом вернетесь и начнете спокойно учиться, чтобы не тратить на это время, не разрывать учебный процесс. Вы станете крепким, еще более красивым, поджарым. А то сейчас ну что это, «сперматозоид» какой-то…
На что я, с присущей мне тогда наглостью, ответил:
— Ах, вам «сперматозоиды» не нужны? Но я все равно никуда не уйду!
Я четко осознавал — обратного пути нет. Однажды я уже обжегся с Ярославским театральным. Потому понимал — я должен поступать.
— Ну милостивый государь, — в ответ на мою дерзость сказал Бреев. — Коль вы так настроены, в армию не хотите — поступайте, ради бога. Но я буду молчать. И мои слова, которые вы только что услышали, никогда уже не будут действовать.
— Хорошо, я иду ва-банк, — сказал этой маленькой приемной комиссии Саша Песков. Все заулыбались, видимо, поверили в мою настойчивость. А я просто не мог отступить. Ведь папа, которому я в пять лет пообещал, что буду артистом, уже час как уехал в Коряжму. И вернуться домой со словами «я не поступил» я не мог себе позволить…
— Итак, — продолжил Борис Александрович, — завтра первый тур, готовьте стихи, басню, прозу. Напоминаю, я буду молчать. Вот когда комиссия из народных-заслуженных, а их человек 25–30 будет, скажет свое мнение, я последним открою рот.
— Хорошо, молчите. Я все равно поступлю, — нагло ответил я ему. Все опять рассмеялись, и меня отпустили.
Поселили меня в общаге, на улице Марины Расковой, дом 13. Она стоит там и сейчас. Теперь вхожу туда со слезами ностальгии на глазах. Безумно приятно ходить по коридорам, конечно, сегодня там все по-другому, хотя… кухонные плиты, на которых мы готовили, стоят на своем месте…
И вот — первый тур. Конкурс — 252 человека на место. Набирают всего 35. А нас, абитуриентов, — тысячи. Но я-то знаю, что я уже поступил. Я так решил. Вот такой обнаглевший Песков сам перед собой. Коль меня оставили на первый тур без специального вызова, и еще этот разговор про армию — значит, точно что-то во мне заметили. И я совершенно спокойно, в отличие от многих других пошел на первое испытание.
Комиссия была глубоко уважаемая. Народные, заслуженные артисты… Я вошел. Особенно почему-то запомнилось, как я танцевал «Полет на Венеру». Бегал, как подорванный, по всему залу, что-то кричал, махал руками, импровизация полная, никаких поставленных танцев. Какой-то костюмчик из прошлого, самодеятельность… Но читал я отменно. Спокойно.
А потом, когда ждали результатов, что-то меня переклинило. Перед училищем — толпа, машины не могли проехать, люди стояли прямо на дороге. Смотрю: вокруг меня все такие сильные, высокие, видные, с родителями, многие москвичи… И я среди всех — какая-то букашка, песочек мелкий…
Начали объявлять результаты. Ажиотаж жуткий. Слезы, сопли у тех, чьи фамилии назвали, чьи не назвали… Моей не слышно. И тут, признаюсь, я немножко сдрейфил. Как это, меня нет среди тех, кто прошел? Вывешивают списки — я молча стою в этой толпе рыдающих, смеющихся, ликующих детей и родителей. Один-одинешенек. Как-то, думаю, не по мне все это действо. В списках на второй тур меня нет. Подхожу к женщине, которая объявляла, говорю: «Простите ради бога, а где же я?»
— Фамилия. — Сказала она строгим тоном.
И тогда я понял, что мне конец. Но, оказалось, рано.
— Как? Песков?
Женщина раздраженно и даже грубо принялась мне выговаривать, мол, зачем я к ней пристаю с глупыми вопросами, она называет только тех, кто прошел на второй тур. А меня взяли сразу на третий!
Тут я окончательно обалдел — от своей гениальности. И гордо вышел из училища. Сразу на третий тур — это значит, на тебя точно обратили внимание и тебя точно берут — так решил Саша Песков. Но это Саша Песков решил, а не приемная комиссия. Нас же больше двухсот человек на место, не забывайте.
Но я уже радостно пошел гулять по Москве.
«Москва! Как много в этом звуке для сердца русского слилось, как много в нем отозвалось…» И отзывается уже с 79-го года. Москва… Мечта? Да. Мечта, наверное, с тех же пяти лет. Возвращаясь из Сочи (та самая достопамятная поездка, когда я в первый раз побывал в цирке, увидел Бугримову и закатил истерику) в Коряжму через Москву, мы зашли в высотку на Баррикадной, там был большой гастроном. Тогда было трудно с продуктами, и, само собой, их везли из Москвы. Я, пятилетний, вышел из гастронома с палкой колбасы, посмотрел на этот дом и сказал маме с папой: «Я буду здесь жить». Родители тогда посмеялись. А потом я и правда купил квартиру в этой высотке и прожил в ней 20 лет. И ко мне в гости приезжала мама. Папа, к сожалению, уже не успел.
Второй тур я не проходил, но не мог отказать себе в удовольствии посмотреть, как другие нервничают. В день второго тура я пришел в училище — слонялся между ликующими и плачущими людьми с гордым видом, понимая, что я уже поступил (как я сам себе тогда придумал).
На третьем туре мы показывали этюды: надо было изображать разных животных. Сейчас я такие же задания даю нынешним абитуриентам, и в этом есть определенная прелесть. Я вспоминаю, вижу в них себя и очень переживаю за них. Наверное, когда-то за меня так же переживал Евгений Чернов, который сегодня обнимает меня при встрече и называет «маэстро». И Олег Ахматовский. И Борис Александрович Бреев…
Но вернемся к третьему туру. Гусь, утка, обезьяна, слон, тигр — что мог, то и показывал. Почему-то все хохотали. Видимо, раз смеялись, значит, было хорошо. Потом опять — танцы, жонглирование, басня, «Шире шаг, маэстро!» Шукшина, «Купола-купола, вдоль манежа — ряды кольцевые. Не в крестах купола, не церковные, а цирковые» Куксо… Как-то так.
Кстати, потом мне посчастливилось встретиться с Леонидом, незадолго до его ухода из жизни. Он слышал, как я читаю его стихи, и хотел передать мне права на свои произведения, чтобы я пропагандировал его творчество. Но, к сожалению, не сложилось. Моя вина — как обычно, все некогда, некогда. А потом было уже поздно. И мне очень жаль.
После третьего тура нас всех выстроили на балкончике — над квадратным репетиционным манежем.
Выходит один член комиссии, второй… их там человек 35 было — педагоги училища, приглашенные звезды, артисты: Анатолий Елизаров, Александр Жеромский, Александр Александрович Анютенков, Илья Григорьевич Рутберг… Помните брошюрки, которые я в Коряжме читал? Мог ли я подумать, что их автор будет моим педагогом целых четыре года…
И вот выходит совершенно очаровательный, кругленький, небольшого росточка человечек. Я тогда не знал, кто он. А был это Анатолий Швачкин, в прошлом — солист Большого театра, теперь — педагог, который преподавал в цирковом училище эксцентрику танца. Проходя мимо, он мне подмигнул. И тогда я понял, что точно поступил! Я был окрылен! Я летал, потому что выполнил обещание, данное родителям!
Но не стоит забывать, что впереди были еще экзамены по общеобразовательным предметам. А там, извините, кто на что учился… Я знал литературу, по истории у меня была четверка. Слава богу, химию и физику не надо было сдавать. После третьего тура в списках осталось примерно 50 человек. Но принять-то должны были 35…
На экзамене по истории мне достался билет, который я только что сдавал в школе, на нем меня засыпал наш вредный директор Рябов. И с того момента я этот материал запомнил навсегда.
Так что я блистательно рассказал про 325-летие воссоединения Украины с Россией. А вот второй вопрос у меня был про то, какой бывает общественный строй. Про первобытнообщинный и рабовладельческий я рассказал. Дохожу до следующего и понимаю, что попал. Вылетело из головы начисто. Передо мной — очаровательный педагог, она меня обожала уже потом. Не помню, к сожалению, фамилии. Она мне и говорит: «Ну как же, вы же знаете, на букву Ф…» Я отвечаю: «Да? Как интересно, какой же там строй-то был на Ф…» «Ну фе… вы же знаете…» А меня просто переклинило! «Не знаю», — говорю. Она не сдается: «Фео… и дальше буква какая?» Я опять: «Не знаю…» Она: «Д! Вы же сказали, Д!» Но даже эта подсказка мне не помогла! Тогда она говорит: «Правильно же вы сказали, феодальный!» И я понял, что меня просто тащат за уши. Что есть приказ сверху — Пескова надо во что бы то ни стало принять в училище! И какая уж там армия — конечно же, учиться, чем быстрее, тем лучше!
Всех нас, поступивших, собрали вместе и… отправили в яму.
Мы сначала не поняли, что за яма, но оказалось, все очень просто. Рядом с училищем, где сейчас стоит здание ВГТРК, был котлован. Когда-то, по проекту, было предусмотрено, что рядом с манежами появится общежитие и учебный корпус. Чего, к сожалению, не случилось, уж не знаю, по какой причине. Но тогда планы еще казались выполнимыми, и мы, новоиспеченные студенты, должны были помочь в строительстве, а точнее, в рытье котлована.
Нам выдали лопаты, ведра, мы таскали землю и песок… Так и сдружились все — почти под землей, как у Горького — на дне. Именно там я познакомился с теми, с кем дружу до сих пор: Валерией Рижской, Сережей Минаевым, Аркашей Насыровым, Мартой Французовой, Виктором Новиковым, Колькой Зыкиным… Он после первого семестра ушел, потому что был двоечником и учиться не особенно хотел — может, по блату поступил… не знаю. Во всяком случае, и Колька до сих пор в моей памяти. Если он читает эту книгу — очень надеюсь, что ты жив-здоров, Коля Зыкин.
Пришло время сообщить родителям о моем поступлении. Телефонный звонок — не вариант, мобильников тогда не было. Чтобы позвонить, надо было бежать на Центральный телеграф, ждать там час-полтора-два, когда тебя соединят с городом Коряжма… И я решил сделать по-другому, не будь я Песковым! Я взял билет домой и дал телеграмму, что возвращаюсь такого-то числа таким-то поездом. Подъезжаю к Коряжме с трепетом, с необыкновенным чувством гордости перед отцом — я сдержал обещание, поступил. Но надо же создать интригу, я без этого не могу — я же хулиган, Водолей.
Приезжаю с кислой мордой, чуть ли не со слезами на глазах, с цветами для мамы, в какой-то соломенной шляпе, помню… Меня встречает отец и везет домой. Спрашивает: «Ну как?» Я молчу как партизан. «Ну ты скажешь что-нибудь?» — Молчу. Приезжаем домой — я выдержал паузу по Станиславскому и только тогда признался, что поступил. Меня, конечно, обняли, расцеловали и, по-моему, с этой минуты стали мной еще больше гордиться.
Конечно, на начало первого в моей жизни учебного года в цирковом училище мама поехала со мной.
«27 августа к 10 часам утра надо было явиться в училище. Приехали, подходим к педагогам — они с Сашей здороваются, обнимаются, как родные. Я смотрю и думаю: «Какие хорошие учителя, как любезно встречают!»
Потом пошли в общежитие. Там было собрание. Оказалось, я — единственная мама, которая приехала провожать своего сына на учебу. По этому поводу меня посадили в президиум. А студенты — в зале, на стульчиках.
Директор училища меня поприветствовал, похвалил, что приехала. А то как это так, ребята отучились четыре года, а родители даже не знают, где они живут, как учатся.
1 сентября всех собрали на торжественный митинг, посвящение в студенты. На манеже накрыли большой стол, на одном его конце лежала куча гладиолусов. Зачитали приказ о выпускниках, а потом — о зачисленных студентах. В тот момент, когда директор сказал, как много было абитуриентов, 252 человека на место, я заплакала… Эту цифру не забуду никогда.
Рядом со мной сидел мужчина, видимо, работник училища. Спросил, кто у меня, я сказала — сын. Когда приказ зачитали, ребятам начали вручать студенческие билеты и дарили гладиолусы. Когда вручали Саше, я показала этому мужчине — вот он. А у самой слезы текут, не знаю почему. Я тогда подумала: «Значит, мой сын для чего-то годен, раз такой конкурс прошел…»
А мужчина мне отвечает:
— Да, хороший у вас сын, одна походочка чего стоит…
Сроду мне не забыть этого».
Вот так я поступал в цирковое училище. Тогда я еще не признался Рутбергу, что я учился по его книгам, тогда я еще не сказал Жеромскому, что я его видел по телевизору. Я не имел никакого права сказать Елизарову, что у меня есть его открытка, которая до сих пор хранится у меня в архиве, с подписью «Великому миму, Анатолий». Сейчас у меня даже есть совместное фото с ним — с очередного выпуска училища. Но я до сих пор почему-то не сказал ему об открытке. Надо успеть взять автограф. Мы же все рано или поздно уходим. Надо успевать, ребята.
«Саше Пескову, будущему клоуну…» (Юрий Никулин)
1980 год. 100-летие Цирка на Цветном бульваре. Все билеты на представление проданы, попасть туда невозможно. Но нет ничего невозможного для студента циркового училища. Мы проникали в цирк отовсюду: лезли через заборы, находили какие-то хитроумные лазейки… Но я решил идти своим путем, как, впрочем, всегда. Встал у служебного входа, думаю, ну все равно ведь, кто-нибудь да пройдет из знаменитых, а там буду действовать по ситуации. И только я так подумал — подъезжает машина и из нее прямо на меня выходит Олег Константинович Попов. Я тут же к нему, с улыбочкой, как старый знакомый (потом, через много лет, мы с ним действительно подружимся, и он будет слать мне фотографии из Германии):
— Здравствуйте! Я — студент циркового училища, клоун по профессии, — затараторил я, зная, что Попов тоже когда-то заканчивал его. — Я хочу попасть на представление, понимаю, что это невозможно, но ведь надо же!
— Конечно, надо. Пошли!
Все, дело сделано! Проходим охрану, Олег Попов кивает: «Это со мной». Зашли, он говорит:
— Ну дальше давай сам.
И пошел по своим делам.
Так я попал в святая святых, закулисье цирка на Цветном. Естественно, заглянул в каждый уголок, поднимаюсь, смотрю, на гримерке — фамилия «Никулин». Ну думаю, судьба, надо брать автограф! Стучусь, заглядываю. Юрий Владимирович сидит, гримируется, Татьяна Николаевна, супруга его, там же, и огромная черная собака. Всем известно, что Никулин обожал собак.
— Можно?
Никулин обернулся.
— Ты кто?
— Клоун.
— Тогда заходи, садись.
Еще не веря своему счастью, просачиваюсь, начинаю тараторить что-то про столетие цирка, мол, поздравляю вас, а я из циркового училища, клоун, Саша Песков…
— Так, понятно. Танюш, дай-ка мне…
Татьяна Николаевна подает ему книгу «Почти серьезно», он открывает и пишет: «Саше Пескову, будущему клоуну, с самыми наилучшими пожеланиями». Рисует свой портрет и подписывает: «Юрий Владимирович Никулин». Протягивает мне.
— Вот, держи.
Счастью моему не было предела…
Прошло 11 лет. Юбилей Цирка на Ленинских горах (ныне — Большой Московский цирк. —
Я отработал свой номер, выхожу из цирка. Через минуту за мной выходит Никулин. Подходит ко мне, хвалит мое выступление, а похвала такого человека дорогого стоит! Я благодарю и отвечаю:
— Юрий Владимирович, а можно я вам одну историю расскажу?
— Ну давай, пока машину жду.
И я рассказываю ему о том нашем давнишнем знакомстве. Он, конечно, этого эпизода не помнил. Мало ли в его жизни было таких мальчишек из циркового… Он обнял меня и говорит:
— Вот видишь, как здорово получилось? Когда-то была эта книга, ты был студентом, а сейчас я тебе говорю, какой ты талантливейший артист. Ты посмотри, как мы с тобой все правильно натворили.
Это было очень трепетно. Видно было, что эта история его действительно тронула. Видимо, потом он рассказал ее и Татьяне. После ухода Юрия Владимировича мы с ней много общались, и я всегда чувствовал ее особое ко мне отношение. В последний раз мы с ней виделись в Цирке на Цветном — ее туда привезли уже в коляске, она с трудом передвигалась. Но мне, конечно, как всегда, обрадовалась.
Сейчас у нас очень теплые отношения с Максимом Никулиным и его славными детьми. И я горжусь тем, что наша история продолжается.
«Теперь ты в армии…»
В армию меня забирали прямо из училища. Я же не воспользовался предложением Бориса Бреева, так что пришлось мне в какой-то момент из клоуна переквалифицироваться в солдаты.
За несколько дней до отбытия на службу ко мне приехала мама. И я повел ее по всем концертам, которые проходили в тот момент в Москве. Были в Лужниках, там как раз выступали Валерий Леонтьев и Надежда Бабкина. Это сейчас я их пародирую, и мы любим друг друга. А тогда для меня это были недосягаемые звезды…
Сидим, слушаем, смотрим. Мама в восторге, я рыдаю, потому что в армию не хочу идти.
Проводы устроили в квартире моего друга Володи Никольского (была такая восхитительная пара на эстраде в те годы — танцовщики Татьяна Лейбель и Владимир Никольский), там же, где, кстати, окончательно сложился мой образ Пугачевой.
Ночь. Мама, мой друг Иосиф Петрович Потапенко, режиссер театра МГУ, который сегодня возглавляет молодежный театр в Израиле (когда-то он меня учил актерскому мастерству, я бегал к нему в театр МГУ на репетиции) — все они провожают меня в армию. Утром просыпаемся. Ноябрь месяц. Холодно. Мерзко. Погода — жуть. Какая армия?! Вчера было так весело! Но в 9 утра, как штык, нужно быть в военкомате на Белорусской.
Поделиться книгой: