Хранители памяти

Макс Далин

Хранители памяти

Я здорово обрадовался, когда получил от следящей системы сообщение, что возвращаются далонги. Намечалось интересное и полезное приключение.

Да и просто — порой очень приятно с кем-нибудь поговорить.

Конечно, связь в основном хорошая. Даже когда во все небеса разворачивается и плещется полярное сияние, и вся электроника бесится — и то гравитационный луч пробивает эту электромагнитную суету, как иголочка. Легко и спокойно уходит к Земле. И если совсем уж прижмёт, можно поболтать или послушать новости. Но.

Даже если кто-нибудь из старых приятелей или дикторша ВИДнова иллюзорно присутствует в рубке — ты ж понимаешь, что на самом деле до них миллионы и миллионы километров. Невообразимая бездна пространства.

Правда, в моём случае, вернее — в случае Фреоны — расстояние до людей поменьше. Пусть тысячи километров. Всё равно в гости не пригласишь: они там хронически занятые, да и дороги здесь оставляют желать много лучшего. Навестит только спасательная команда, если будешь истошно орать «помогите!» — самый исключительный случай нужен. Без него — честное одиночество.

Но именно из-за этого честного одиночества смотритель маяка — исключительно прекрасная работа. Тоска по обществу себе подобных накрывает редко, а в остальное время одиночество и сосредоточенность — бесценны. На Земле крайне немного мест, где тебя с гарантией оставят в покое, там до тебя всем есть дело. Журналисты или ещё какой-нибудь любопытный сброд могут притащиться куда угодно, хоть в джунгли, хоть в арктические льды, если там происходит что-то интересное. Я делаю интересное — и от всех этих, на чьи носы дверей не напасёшься, отбою нет.

Очень мешает. Потом за неделю в себя не прийти.

А в ВИДчате толпа народу спрашивает, когда же, ну когда же, ну когда уже? Да не ваше же дело! Без сопливых скользко… но рявкнуть вроде бы и неприлично…

И терпеть тяжело.

Дело в том, что на Земле не так уж много людей, способных снимать внутриВид, глубокое погружение из собственных глаз. Нейроинтерфейсы давних времён — ерунда, примитивный мультик с помощью поддерживающих нейросетей сгенерирует кто угодно, даже трёхмерный мультик. Но придать ему иллюзию живого уже единицы могут. А полный метр? Чтобы сюжет, мир, тщательно продуманный и достоверный визуал, чтобы пространство, запах и вкус — и из этого мира тянуло живым сквознячком? Чтобы можно было рассмотреть детали внутри кадра?

Продвинутое искусство, вот так вот! Профи — в Федерации пять человек, на всём Дальнем Востоке в общей сложности — ну, быть может, десять или одиннадцать, если не считать пару порнографов и считать Су Каня. Долорес Кастро делает потрясающие романтические сказки про выдуманное Средневековье, Тиль Кюхельхен — эпические битвы то с машинами, то со злобными монстрами… и, кажется, в Европе всё. А штатники так затирают внутриВид спецэффектами, доделанными машинным способом, что это уже почти не внутриВид, на мой вкус. Ширпотреб. Обычное, в общем, тактильное кино. У них такого добра всегда валом, они выпускают больше всех — иногда аж по десять-пятнадцать релизов в год. Ну, народ-то погружается, конечно. У штатников старая школа по части массовой культуры, сляпано бодро. Продвигают они своих внутривидчиков нахально и лихо, рекламу тоже умеют делать с давних пор… Только даже Су Кань с его девочками-снайперами в мрачных городах, довольно однообразный, а временами даже небрежный, на фоне любого из их разрекламированных красавцев выглядит и оригинально, и свежо.

Из его миров тянет этим самым живым ветерком.

А штатники особо не заморачиваются. Картон — он и есть картон. В таких погружениях лучше не приглядываться и руками ничего не хватать — очень разочаровывает. Всегда тактильные провалы. Цветная пустота.

По-настоящему у них может, по-моему, только Обри Роуз. «Страна пластмассовых человечков» получилась неожиданная и прикольная, я погружался раз пять, последний — очень внимательно, разглядывая и даже ощупывая любую мелочь. Сделано по-настоящему здорово. Но, насколько я знаю, он на ней почти не заработал.

В старину это называли «артхаус» — искусство для высоколобых, в общем. И делали такое на голом энтузиазме и почти задаром.

Но мой настоящий кумир — Володарский. Он показывает ксеноэтнографию, документально точную, стёбную, ироничную невероятно и очень увлекательную. Насколько я знаю, Володарский начинал в Ксеноэтнографическом обществе, миры свои видел своими глазами — но, похоже, показывать ему интереснее, чем изучать. Или изучать и показывать сразу ему интересно.

В любом случае он потрясный.

И я сам ещё лет десять назад впервые узнал, чем пахнет тропический базар на Нги-Унг-Лян, именно из его внутриВида. Совершенно дивная вещь, называется «Чейри цветёт в полнолуние» — если не погружались, очень рекомендую.

Сам я тоже пытаюсь делать этнографические вещи, но ни на какую документальность никогда не претендовал. Меня заносит. Я, в общем, создаю фантастические миры — с отсылками. Где-то что-то отчасти похоже. Но у меня фантазия больная, я так додумываю, что у народа отвисают челюсти.

И я, конечно, из внутривидчиков далеко не самый крутой. До Володарского мне — как до Луны пешком. Или, например, до Пак Ё Ми — из её миров выпадаешь, и тебя колотит, будто от реальной опасности с трудом спасся. Очень сильно. Мне до такого ещё расти и расти. Иногда я что-то упускаю — отлично это вижу. Зато у меня получается драма, я вызываю чувства — поэтому люди погружаются и им нравится, в общем. Некоторым даже очень нравится, судя по отзывам.

И у меня уже три внутриВида в полном метре. Самый лучший — «Светлячок», совсем фантастический… там такие вечно тёмные джунгли, как на Эште, но обитатели разумные и человекообразные. И тоже светятся в темноте… и там такие тускло светящиеся города, свет — сокровище, касты, сословные цапки. И любовь — между светлым и тёмным этажом. Драма-драма. Ну, вы ж понимаете. Когда сам плачешь, погружаясь, других потом тоже сильно задевает за живое.

Древний поэт сказал: над вымыслом слезами обольюсь.

Называется катарсисом.

Я, когда генерировал «Светлячок», тоже работал смотрителем маяка, только на Эште. Звуки, запахи, вкус с нуля придумать очень тяжело, их надо где-то брать, у них прототипы должны быть — вот я и брал. И кое-какие осязательные вещи тоже оттуда брал. У меня с тех пор живёт лемурчик с Эшты, совсем ручной, симпатичный. Зовут Пронькой.

А теперь вот перебрался на Фреону.

Почему выбрал именно её? А тоже мир земного типа. Мне важно, чтобы можно было дышать без защиты — потому что обоняние в моей работе важная вещь. И в идеале — чтобы можно было всё трогать руками… Ладно, хоть что-то чтобы можно было трогать. Для тактильной достоверности.

Дышится здесь, кстати, легче, чем на Эште. Только холодно.

При том, что Фреоной этот мир обозвали несправедливо. Просто он как раз вошёл в ледниковый период, поэтому — ну вот так. Весной и летом метеостанция маяка фиксирует в среднем градусов десять-пятнадцать по Цельсию, а сейчас наступает зима — так уже опустилась ниже двадцати. Стоит хрустящий мороз. Умеренные широты у нас тут.

Вокруг маяка — девственные леса, скалы и снег. Маяк на плато, на перевале.

Вдобавок, с недавних пор тут проходит, я бы сказал, караванный тракт. Я уже говорил, что на Фреоне живут далонги? Вот они и ходят. Возят на верблюдах свои грузы. Тяжёлая работёнка.

У них есть другая караванная тропа, гораздо ниже — но в холодное время года её так заметает снегом, что не пробраться. И тогда они поднимаются до перевала — редко, самые храбрые, но иногда их тут можно увидеть. Такие дела.

Ага, я здесь поселился из-за далонгов тоже. И этнографическая миссия тут работает — далеко от меня, на тёплом экваторе. И биологи там же где-то. Потому что далонги — случай уникальный: они, как и мы — приматы.

Конвергентное сходство изрядное, но это ладно — тут ещё и физиология схожая. Они двуполые, наглые биологи даже называют их млекопитающими. Да и вообще — ну посмотреть на них только! Приматы — и приматы. Родные братья по разуму. Удивишься.

Первые этнографы сгоряча приписали им неолит, но быстро поняли, что ошиблись. Далонги — гораздо более продвинутые товарищи, у них тут уже практически античность, государства сформировались. Ледник им сильно подбил торговлю с политикой — но выживают.

Когда меня предупредили, что мимо маяка ходят далонги — я обрадовался без памяти. Меня даже не обязали особо скрываться: у них мышление мифологическое, мир населён богами, богом больше, богом меньше — как-то их не слишком волнует. И я стал делать новый внутриВид про фантастическую цивилизацию, похожую на далонгов.

На хорошей основе — на практическом опыте.

* * *

Я обосновался на маяке в самом начале весны — и тогда же, буквально через неделю после моего новоселья, познакомился с далонгами. С Гве-М-Ином, чтоб быть точным. С караванщиком.

Я бы, наверное, не рискнул выходить на такой прямой нахальный контакт с ксеносами — без образования, вообще-то, с одним дешифратором — но у меня просто сдали нервы. На маяк обрушилась ужасающая вьюга, ветер завывал, как дьявол, и ломал местные лиственницы, как спички. Я смотрел на завируху с застеклённой смотровой площадки, из тепла, попивая кофеёк — и у меня в животе заледенело, когда я понял, что вижу.

Как сквозь несущуюся белую мглу, надрываясь от усилий, медленно бредут чёрно-белые мохнатые фреонские верблюды. А далонги казались просто тенями в метельной круговерти.

Я подумал, что эти сумасшедшие храбрецы точно пропадут. И тела заметёт.

И я зажёг им фонарь.

Не на той, конечно, мощности, которая позволяет подать сигнал на орбиту — примерно на восьмушку. Но они увидели и поняли. Они вообще очень толковые.

Им понадобилось минут сорок, чтобы довести верблюдов до моего двора. И я их не слишком удивил: ну, божество маяка. Бывает. Доброе божество. Редко, но тоже бывает.

Я поднял буранный заслон и накинул сверху силовой купол. И верблюды, которых перестал бить ветер и сечь жёсткий снег, выдохнули и улеглись отдохнуть. Я их тогда хорошо рассмотрел, понял, что на верблюдов их верховые звери не очень похожи, хотя силуэт — вылитый просто. Но у них кручёные рога, как у баранов, и под длинными ушами — ещё одна пара ушных раковин, знаете, как бывает у некоторых земных коз. И копыт нет. Они легли — и я в прожекторном свете увидел, какие у них чудные меховые тапки с роговым кантом и кожаной мозолью внизу.

А караванщики подошли ко мне, чтобы принести дары.

И я очень хорошо рассмотрел, каковы далонги собой, чем они пахнут — и какие от них вообще ощущения.

Приматы, ага.

Вы не видели ВИДголы с ними? Да ладно! Ну, представьте себе… ну, скажем, шимпанзе в человечий рост. С характерной такой лёгкой сутулостью: когда стоят, кажутся горбатыми. Руки — длиннее человеческих, а ноги, пожалуй, покороче. Шерсть не очень густая, скорее, редкая, но длинная и у большинства из них тёмная. На голове — такая своеобразная грива; у мужчин переходит в бакенбарды и бороду, а женщины плетут её в косы или делают дреды.

Лицами — шимпанзе стопроцентные. Разве что отличаются, когда улыбаются — клыки у них небольшие, скорее, как у людей… скажем, как у людей с крупными зубами. Нет звериного оскала. А так — один в один: тёмное безволосое лицо, морщинки, уши оттопыренные. Очень эмоциональные лица, выразительные.

Среди караванщиков женщин не было. Их было пятеро, а главный — красивый мужик в такой своего рода бурке из валяной верблюжьей шерсти, вышитой бусинами, и в валенках, тоже вышитых. И у него очень странно росла борода: в ямочке под нижней губой — белоснежная прядь, а сама борода — тёмная, кудрявая. И чёлка тоже белоснежная, при том, что вся остальная грива — тёмная, под цвет горького шоколада. И глаза большие, но вприщур, умные и цепкие.

А пахло от него верблюдами и каким-то местным благовонием, вроде пачулей — для меня тяжеловатый запах, густой, но точно благовоние, а не случайный запашок какой-нибудь.

Он мне поклонился одной головой и сказал:

— Спасибо тебе, милосердный бог. Прими наш дар и назови своё имя — чтобы мы могли к тебе воззвать, когда спустимся в долину, и зарезать тебе козу.

Ну, он сказал не «козу», точно так же, как их верховые — не верблюды. Но наши этнографы так настроили мой дешифратор.

Да дело, конечно, не в козе. Он просто знал, что я — бог, что тут, на горе, живут боги, владеющие божественным светом, и это его особо не смущало. И ниц падать он не собирался. И никаких особых привилегий себе не клянчил. Очень спокойно и уважительно отнёсся: ну вот — далонги, а вот — бог, бог с далонгами хорошо поступил, они оценили и пришли благодарить без всякого фанатизма и истерик.

Его товарищи мне дары протянули. Хлеб-соль, как я понял: какие-то кремового цвета лепёшки, мешочек — довольно объёмный, но с чем-то лёгким, и сушёные то ли ягоды, то ли фрукты, нанизанные на верёвочку.

Я их дары серьёзно принял и говорю:

— Имя моё — Евгений, козу мне резать не надо, потому что крови я не люблю, а люблю благовония. Будете приносить жертвы — лучше сожгите немного ароматных веществ, так я лучше услышу. И не рассказывайте обо мне особенно, потому что я — одинокий бог. Вы — храбрые и сильные, я оценил, поэтому помогаю. Сейчас придёт мой раб и принесёт вам божественный напиток, чтобы вы согрелись. Пойдёмте в тепло.

И далонги чуть-чуть глубже поклонились, в благодарность: ну, серьёзное же дело — бог их приглашает в своё жилище. Тогда старший и представился:

— Моё имя, — сказал, — Гве-М-Ин, Снег На Склоне. Мы тебе, бог Еф-Геу-Ний, Брат Огня, будем приносить жертвы так, как ты велишь, и в долине о тебе не расскажем.

Сходу моё имя чуток переделал так, чтобы далонгам было понятно. А я не стал, конечно, спорить. В общем, мы отлично поладили.

Я их пригласил в нижний холл под маяком и заблокировал все выходы наверх, кроме ходов для мехов. Запустил все камеры, которые в холле были, съёмку со всех мыслимых точек. И вызвал своего кухонного меха — божественного раба в виде столика с ручками-захватами, на колёсиках. Он привёз пять стаканов глинтвейна со стимулятором, рассчитанным на физиологию далонгов, и печенье в тарелке — я биохимический анализ, самый примитивный, быстренько прогнал, чтобы у гостей после божественной трапезы животы не бурчали.

Не забурчали — у нас биохимия схожая. Но впечатлились они очень сильно. Надо думать! Вкушали амброзию, не что-либо!

Я тогда их основательно порасспрашивал. Сказал им, что я — Брат Огня, смотрю в небеса, на игры других богов, летающих, а в делах далонгов не очень хорошо разбираюсь. Что мне интересно. Далонги особенно не удивились и не смутились. Гве-М-Ин рассказал, что — вот, он с братьями везёт с родины, с восточной стороны гор, на западную сторону, в долину, хороший товар. Собственно, валенки, женские шали из отличной шерсти и что-то наподобие широких шерстяных поясов, которые для тепла надевали под верхнюю одежду. А в долине намерен купить кореньев г-ман, которые заваривают, чтобы придать сил и прогнать лихорадку, растёртого зелёного зерна и священного масла из любовных цветов. И это всё привезти домой, чтобы дома продать. Купец, в общем. И небедный.

Я сказал, что раз уж они в гостях в моём доме, то пусть остаются, пока не утихнет пурга. Заодно и верблюды отдохнут. За это далонги мне спели, хором. Звучало довольно сурово, но, по-моему, это было какое-то классическое храмовое песнопение. Вроде того, что если боги помогают, то люди к ним — со всей душой.

Караванщики мне тогда тоже очень помогли. Я их отлично рассмотрел, занёс в базу двух рабочих нейросетей почти три часа записей, я запомнил ощущения от далонгов, их запах… вот только никак не смог придумать объяснение, почему богу хочется их потрогать — и не выяснил, каковы они на ощупь.

И мы с Гве-М-Ином расставались настолько друзьями, насколько вообще бог может подружиться со смертным. В такой культуре, как у далонгов — да запросто!

Не поймите меня превратно: им было очень интересно. Они тоже всё рассматривали, обнюхивали, с предельным любопытством попробовали мою амброзию с печеньками, трогали обшивку двух диванов, наблюдали за мехом, как он движется, как убирает внутрь себя пустые стаканы и крошки. Но вообще не боялись. Ни грамма.

Их интересовало, но не потрясало. Они ещё мыслили по-первобытному здраво: ясно ведь, что жилище бога отличается от жилища смертных, правда? Потрясающе было бы, если бы не отличалось.

Какая-то в далонгах была трогательная внутренняя свобода. В общем, они мне понравились. И за то, что они выдали мне кучу всякой полезной информации, я их ещё маленько одарил на прощанье.

Когда они вышли в поголубевшее успокоившееся утро, я подозвал Гве-М-Ина и прицепил к нему на бурку блестящую пуговицу орнитологической камеры, которую у меня биологи забыли. Ну, сколько проработает, столько и проработает.

— Это, — сказал я, — амулет на удачу. Если не вмешаются злые силы, у вас будет хорошая торговля.

Гве-М-Ин мне шикарно широко улыбнулся — и, уже уходя прочь, далонги долго оборачивались и трясли над головами руками, сцепленными в замок. Мол, мы твои друзья, добрый бог. Чистое везение.

* * *

Камера Гве-М-Ина проработала несколько суток — видимо, аккумулятор там был старый или просто сел, мне ж не пришло в голову проверить. И звук она не передавала, только изображение. Но и это оказалось мне очень полезно — уникальный контент же! Я загрузил в свою рабочую базу и чёрные леса в снежной пелене, и город, утопающий в снегу: рабы в коротких бурках расчищали дороги деревянными скребками. Я увидел их небольшие, но натурально каменные дома — из плиток дикого камня, с оконными проёмами, закрытыми деревянными ставнями. Дым, поднимающийся в ледяное небо. Горожанок, укутанных в расшитые пёстрые платки, поставивших на снег кувшины с водой, чтобы не мешали болтать. Стадо коз, мохнатых шаров с острыми рогами, на тонких чёрных ножках. Заиндевелую деревянную статую, мощного далонга, заносящего над головой копьё.

Замечательную статую. Совсем не первобытное примитивное искусство.

Я очаровался далонгами. Мне только хотелось, чтобы они были больше похожи на людей — и я их во внутриВиде слегка идеализировал в смысле человекообразности. Сначала они стали немного меньше похожи на шимпанзе, потом ещё немного… последние модели уже напоминали чуть-чуть диковатых темнокожих людей.

Сюжеты пока не продумывались, но я выстраивал мир и лепил героев. Они потихоньку обживались, обретали плоть и кровь… меня огорчало только одно: я так и не выяснил, каковы далонги на ощупь. Но пока мне хватало и визуала.

Я работал с нейросетями часов по шесть, а то и по восемь — пока не уставал концентрироваться. Включаешься в систему, запускаешь своё собственное воображение — и система, связка машины и твоего живого мозга доводит грёзы до предельной достоверности, конкретизируешь, конкретизируешь… Удивительный кайф: смотреть, как смутный образ, который зародился в твоём воображении, потихоньку очищается и становится всё более чётким — до полной осязаемой телесности.

Моим истинным бриллиантом в этом внутриВиде был вкус местного хлеба, в который добавили местные же пряные травы. Благоухал он, как пряник, но на вкус был солоноватым и слегка тягучим, резиновым, как немного полежавший французский багет. Плюс — запах сушёных фруктов, плюс — запах трав в том мешочке, из которых далонги в долине заваривали себе травник.

Я уставал, как в поле — после сеанса доползал до постели, падал и отключался. Но стоило того! У меня было ощущение, что я создаю шедевр.

Отдыха ради я бродил по горам — но, конечно, тоже не праздно. Я разглядывал всё, что попадалось мне на глаза, я трогал мох и мелкую поросль, похожую на вереск, слушал, как поют, раздувая горловой мешок, тёмно-красные ящерицы, записал на видео полёт громадных зубастых орлов… В общем, моя жизнь была полна, я не заметил, как прошло коротенькое ледниковое лето.

Осень промелькнула, как одна неделя. И пришла свирепая зима умеренных широт Фреоны.

Я снова заперся на маяке, чтобы доделывать внутриВид. И в один прекрасный день — впрямь прекрасный, потому что светило солнце, небо было голубое и ледяное, а мороз обжигал, как кипяток — меня отвлёк неожиданный и еле слышный сигнал орнитологического следящего устройства.

Камера давным-давно приказала долго жить. Но вот детектор ещё чуть-чуть тянул — и сенсоры маяка засекли его на расстоянии меньше километра.

Я выскочил на смотровую площадку.

По сияющему снегу довольно бодро шли мохнатые чёрно-белые верблюды Гве-М-Ина.

Я подумал, что, наверное, торговля у него получилась — ничего себе. И не ошибся.

Я потом узнал, что нижняя тропа была ещё вполне проходима. Но караванщики специально пошли более длинной и тяжёлой дорогой: они хотели поблагодарить своего бога-покровителя. И нормальную жертву ему принести.

Этого я не предвидел.

А вот не вступай в несанкционированные контакты с ксеносами ради своего сомнительного искусства…

* * *

Вообще-то я видел, что их теперь шестеро. Но мало ли, кто мог присоединиться к каравану. Может, новый компаньон Гве-М-Ина или паломник какой-нибудь. Меня это и не встревожило, и не озадачило.

А уважаемый караванщик мне радостно сообщил, когда верблюды улеглись на отдых:

— Великий бог Еф-Геу-Ний, твоё благословение принесло нам большую удачу! Мы везём домой, помимо прочего, три зеркала из священной бронзы, которым нет цены. Ещё ни разу нам не было такой удачи в торговле. И за это мы благодарны тебе и дарим тебе самую прекрасную девственницу, какая только нашлась на невольничьем рынке в долине.

И его братья подвели девственницу, укутанную в пёстрый шерстяной платок по самые глаза. Громадные тёмные глазищи. И ничего по этим глазам не понятно.

— Воины долины привели рабов из города на излучине реки, — тем временем говорил Гве-М-Ин. — И десять красивейших рабынь приготовили в жертву жестокому Аш-Хи-Гмору, отцу войны. А мы выкупили одну из них для тебя: ты милостивый бог и, быть может, позволишь ей жить. Легенды говорят, что женщины далонгов становились наложницами богов и матерями полубожеств… мы решили: вдруг тебе понравится эта девушка.

Ну вот они милые же! Просто решили сделать двойное доброе дело. Жаль было оставлять девушку на убой — и они придумали, как всё переиграть.