Богоматерь Нильская

– Он сразу же приехал снизу навестить ее, в Ньяминомбе видели, как мимо пронесся огромный мотоцикл, таких они в жизни не видали, все разбежались в разные стороны, одна девочка разбила кувшин, но жених, конечно же, в лицее не показался. Они встретились в заброшенной хижине пастуха, рядом с источником. Ну, ты знаешь, чем там занимаются. Иммакюле сделала все, что советовала ей Ньямиронги, боюсь, как бы не больше.

– Ты, Вероника, любопытна не в меру, – сказала Глориоза, – походы к колдуньям не доведут тебя до добра, я уверена, что ты все-таки сплясала перед колдуньей, только тутси способны плясать перед дьяволом, я могла бы выдать тебя, но не хочу подводить Иммакюле: ее отец бизнесмен, а мой говорит, что он очень щедр к партии. В конце концов, если эта старуха возвращает возлюбленных, если она повелевает дождем, я тоже навещу Ньямиронги: может, она и в политике что-то может сделать.

Изида

– Послушай, Вирджиния, мне надо кое-что тебе рассказать. Только никому не говори.

– Ты же знаешь, Вероника, что мы, тутси, умеем хранить тайны. Нас научили помалкивать. Это полезно для тех, кто дорожит жизнью. Знаешь, как нам говорят родители? «Язык твой – враг твой». Если ты хочешь доверить мне какой-то секрет, можешь не беспокоиться: я умею хранить секреты.

– Тогда слушай. Ты знаешь, по воскресеньям я люблю прогуляться одна в горах. Ты на меня из-за этого злишься, но мне не нравится, как другим, шататься по магазинам или идти к портному, чтобы посмотреть, кто заказал ему новое платье. Мне лучше побыть одной, не хочу я видеть всех этих девиц, которые нас терпеть не могут. Я забираюсь повыше в горы, сажусь на камень, закрываю глаза, и все – никого больше нет, только прекрасные звезды мерцают под закрытыми веками. А иногда я представляю себе другую, более счастливую жизнь, как в кино…

– Ты это и хотела мне рассказать?

– Нет, подожди, я пошла в сторону больших камней Рутаре и зашла так далеко, что уже не понимала, где я, а там ведь нет жилья. И вдруг я услышала позади шум мотора. Ошибиться я не могла: что еще может производить такой лязг в этой глуши? Только джип господина де Фонтенайля. И правда, меня обогнал джип, резко остановился прямо передо мной, и я увидела, как господин де Фонтенайль снимает шляпу: «Приветствую, мадемуазель, вы что, заблудились в такой дали от лицея? Садитесь в машину, я прокачу вас на джипе и отвезу обратно на дорогу к лицею». Я испугалась, сердце у меня заколотилось так, что чуть не выскочило из груди, я побежала прочь, а джип за мной. «Ну что вы, не бойтесь, я не желаю вам зла, впрочем, я узнал вас, я знаю, кто вы, я видел вас среди других во время паломничества, я вас сфотографировал, пойдемте, я покажу вам фотографии». Я так запыхалась, что не могла больше бежать, джип остановился рядом со мной. «Да, да, – сказал господин де Фонтенайль, – это вы, вас я и заметил, вас и ищу, вы-то мне и нужны, это Она послала мне вас».

Он пристально смотрел на меня, как будто мое лицо его околдовало. Я, конечно, опустила глаза, но чувствовала, что любопытство вот-вот победит страх. «Чего вы хотите?» – «Ничего плохого, совсем наоборот. Клянусь тебе, у меня нет дурных намерений. Я тебя не трону. Обещаю. Поверь мне. Садись в машину, я покажу тебе свой дом. Там ты увидишь себя такой, какой ты должна быть. Храм уже давно дожидается свою богиню». – «Богиню?» – «Ты сама все увидишь». Как я и опасалась, любопытство одержало верх. «Ладно, но мне надо до шести вернуться в лицей и так, чтобы никто не видел». – «Я отвезу тебя, никто ничего не заметит».

Джип трясся, скрипел, газовал, взбираясь на не знаю сколько склонов и спускаясь с них. Шум стоял ужасный. Фонтенайль посмеивался и все время смотрел на меня. Машина ехала как будто без его участия. В конце концов мы выбрались на дорогу и проехали под какой-то аркой вроде тех, что устанавливают к национальному празднику, только эта была вся железная. Я успела разглядеть надпись на табличке: «Имение Фонтенайль», а над надписью изображение как бы Пречистой Девы в головном уборе с коровьими рогами, Фонтенайль потом показал мне такой убор у себя в доме. Мы проехали мимо рядов кофейных деревьев, за которыми, похоже, никто не ухаживал, потом мимо одинаковых кирпичных строений, выглядевших совершенно заброшенными. Наконец джип остановился перед большим домом.

«Пойдем, – сказал мне Фонтенайль, – я покажу тебе имение, ты увидишь то, что могло бы быть твоим». Мне все еще было страшновато, я не понимала, что такое он говорит, чего хочет, но отступать было уже некуда, и потом мне действительно было интересно узнать, что все это значит. Я думала, что в любом случае смогу как-то вывернуться…

Мы прошли через террасу и вошли в гостиную, где навстречу нам бросился бой со стаканами апельсинового сока. На нем был белый костюм с золотыми эполетами. Пока я пила сок, Фонтенайль не сводил с меня глаз. Я же разглядывала развешанные по стенам рога антилоп, слоновьи бивни, шкуру зебры. «Да не обращай ты внимания на всю эту ерунду, это вывешено для тех, кто ко мне больше не ходит, я бы предпочел не убивать всех этих зверушек. Иди за мной».

Мы прошли по длинному коридору, который привел нас в сад. Там, за бамбуковыми боскетами, пряталось маленькое озерцо, заросшее папирусами, а еще дальше виднелось что-то вроде часовни, но она была не такая, как у миссионеров. Это было прямоугольное строение, окруженное со всех сторон колоннадой. Подойдя ближе, я увидела, что колонны украшены резьбой и напоминают папирус. Стены внутри были сплошь покрыты росписью: с одной стороны – длиннорогие коровы иньямбо, воины наподобие наших танцоров инторе, а впереди – высокая фигура, вроде бы царя, в короне из жемчуга, какую носил мвами Мусинга. С другой стороны – шествие женщин, молодых негритянок, похожих на королев прежних времен. Все они шли друг за другом, повернувшись в профиль. Все были одеты в одинаковые облегающие платья с обнаженной грудью, впрочем, платья были прозрачные, и через складки проглядывали впалые животы и ноги. На головах у женщин были как бы парики, но они не были похожи на волосы, а напоминали скорее птицу. На стене в глубине была изображена фигура, похожая на Пресвятую Деву, тоже чернокожая, как Богоматерь Нильская, одетая как те женщины на другой стене, только она была изображена анфас, а на голове у нее был убор, похожий на тот, который я заметила у въезда в имение: два коровьих рога и диск, сверкавший как солнце. Мне показалось, что женщина смотрит на меня своими огромными черными глазами, как живая. Перед ней на возвышении стояло кресло с высокой позолоченной спинкой вроде того, на котором сидит в храме монсеньор. На сиденье лежала странная шляпа.

«Смотри, – сказал мне господин де Фонтенайль, – узнаёшь ее? Себя узнаёшь?» – Я не знала, что ответить. «Вглядись как следует, – повторил он, – это Госпожа Нила, настоящая. Видишь, она похожа на тебя?» – «Ну и что? Она черная, как и я. А что еще? Меня зовут Вероника, а не Дева Мария». – «Нет, ты не Дева Мария, как и Она. И я хочу, если ты этого достойна, открыть тебе ее настоящее имя, которое также и твое». – «Мое настоящее имя – то, что дал мне отец. Меня зовут Тумуринде. Знаете, что оно означает? „Защитите ее“». – «Можешь во мне не сомневаться, я исполню то, чего хотел твой отец, ты мне слишком дорога. Но я знаю еще одно имя, оно твое навсегда, оно ждет тебя. Если ты захочешь еще раз навестить меня, я все тебе объясню».

Я по-прежнему не понимала ничего из того, что он говорил, но при этом просто сгорала от любопытства и желания узнать, что все это означает, и в конце концов недолго думая ответила: «Я приду в следующее воскресенье, но только с подругой, одна я не хочу». – «Если твоя подруга похожа на тебя, можешь взять ее с собой, но только если она такая же, как ты. Для нее тоже найдется место». – «Я приду с ней. А сейчас уже поздно. Отвезите меня в лицей, но так, чтобы никто нас не увидел!» – «Мой старый джип не любит проезжих дорог». Он высадил меня за бунгало для гостей лицея и умчался на полной скорости. Было уже почти шесть.

– Странная история, – сказала Вирджиния. – У этого белого явно не все дома. А кого ты возьмешь к нему с собой?

– Тебя, конечно. В следующее воскресенье ты пойдешь со мной к этому белому. Будем играть в богинь! Вот увидишь, это как в кино.

– А ты не думаешь, что это опасно? Ты же знаешь, что делают белые с девушками, которых заманивают к себе. Эти белые думают, что им все позволено, что они могут здесь делать то, что дома запрещено.

– Да нет, тут нечего бояться. Фонтенайль – просто чокнутый старикан. Он сдержал обещание: даже близко ко мне не подошел. Я же говорю: я для него богиня. И с тобой будет так же. Знаешь, что белые рассказывают про тутси? Я читала в разных книгах в библиотеке. Его часовня в саду что-то мне напомнила. Я поискала в книгах про Античность. Его часовня – это не Греция, не Рим, это Египет времен фараонов, Моисея. Колонны, росписи – все как в книге. Он сумасшедший, построил себе в саду египетский храм. И женщину с росписи с коровьими рогами на голове я тоже видела в книге, это богиня Изида, ну или Клеопатра, как в фильме.

– Тогда он язычник! Я думала, что их больше нет среди белых. Что он собирается с нами делать в своем храме?

– Не знаю. Может, он хочет сделать с нас портрет, сфотографировать или снять на кинопленку. Может, собирается нам поклоняться. Здорово, правда?

– Ты тоже спятила, как и он!

– На каникулах, когда у меня бывает немного денег, я хожу смотреть кино во французский культурный центр. И мне всегда хочется самой оказаться в фильме, быть актрисой. Так вот мы и сыграем богинь у белого старикана. Как в кино.

– Я пойду с тобой, чтобы тебя защитить, и для верности спрячу под юбкой ножик. Мало ли что может случиться.

Джип ожидал их за большим камнем Рутаре. Увидев их, господин де Фонтенайль в знак приветствия широким жестом снял панаму. Вероника заметила, что череп у него блестит, словно блики на поверхности озера у подножия гор. Но вот на солнце нашла тучка, озеро померкло, а господин де Фонтенайль снова нацепил свою панаму цвета хаки.

– Как я и говорила, мы пришли с подружкой, – сказала Вероника, – это Вирджиния.

Господин де Фонтенайль окинул Вирджинию долгим взглядом.

– Здравствуй, Вирджиния, – сказал он наконец, – добро пожаловать, ты будешь для меня Кандакией, королевой Кандакией.

Вирджиния с трудом удержалась от смеха.

– Меня зовут Вирджиния, а настоящее мое имя – Мутамуриза. Если хотите, я буду для вас Кандакией, белые всегда называют нас так, как им нравится. В конце концов, имя Вирджиния тоже не мой отец выбирал.

– Я все объясню тебе. Имя Кандакия придумали не белые. Так звали королеву, черную королеву Нила. Вы, тутси, – ее потомки. Ну, садитесь.

Джип сорвался с места, выворотив ком травы и грязи, и, следуя невидимой тропой, стал выписывать зигзаги между скалами. Вероника с Вирджинией вцепились друг в друга, чтобы их не выбросило из машины, которая, впрочем, вскоре проехала под металлической аркой, обозначавшей въезд в имение, и проследовала дальше, мимо одичавших кофейных деревьев и ряда одинаковых домиков. «Здесь раньше жили мои работники, – пояснил господин де Фонтенайль, – я когда-то думал разбогатеть на кофе. Такой вот я был дурак, но хозяин хороший. Теперь тут живут мои пастухи, воины, мои ингабо. Скоро сами увидите». Джип остановился перед крыльцом большой виллы.

Они прошли в гостиную, украшенную трофеями. Бой в белой ливрее с золотыми эполетами по-военному отдал им честь. Господин де Фонтенайль указал девочкам на два ротанговых кресла, в которые им следовало сесть. Бой поставил на низкий столик стаканы с оранжадом и поднос со сладостями.

Господин де Фонтенайль устроился напротив на диване из бамбука, покрытом леопардовыми шкурами. Какое-то время он сидел молча, прикрыв руками лицо. Когда он убрал их, глаза его горели таким ярким блеском, что Вирджиния поспешила проверить наличие под юбкой спрятанного там заранее ножика, а Вероника потихоньку сделала знак, чтобы та приготовилась к бегству. Однако господин де Фонтенайль не набросился на них, а заговорил.

Он говорил долго, его голос то дрожал от волнения, то становился низким, то переходил в шепот, чтобы потом снова зазвучать в полную силу. Он без конца повторял, что собирается открыть им великую тайну, тайну, имеющую к ним прямое отношение, тайну народа тутси. За долгие годы жизни на чужбине, пояснил он, тутси утратили память. Они сохранили свои стада, свой благородный вид, красоту своих дочерей, но память потеряли. Они не знали теперь, кто они, откуда пришли. А он, Фонтенайль, знает, откуда явились тутси и кто они такие. Как он сделал это открытие – это долгая история, история всей его жизни, его судьба, он не боится этого слова.

Когда он жил в Европе, он хотел быть художником, но его картины никто не покупал, а его благородная семья (он усмехнулся, произнося это) давно разорилась. Тогда в надежде разбогатеть он отправился в Африку. Он получил землю здесь, в горах, где никто не желал селиться. Большое имение для разведения кофе сорта «арабика». Он стал плантатором, колонистом. Разбогател. Ему нравилось охотиться, он ездил на сафари в Кению, на озеро Танганьика. Двери его были всегда открыты, и, несмотря на плохие дороги, гости из столицы любой ценой старались воспользоваться его приглашением. В большой гостиной много пили, много разговаривали, обсуждали столичные сплетни, количество убитой на охоте дичи, цены на кофе, непроходимую глупость слуг – туземцев, которых надо воспитывать и воспитывать, девиц, в компании которых приехали гости, или тех, которых любезно предоставлял гостям хозяин, красавиц, главным образом тутси, моих натурщиц, пояснял Фонтенайль, ибо он рисовал, писал маслом пастухов, опиравшихся о посох, коров с длинными, лирообразными рогами, девушек, несущих на голове остроконечные корзины или кувшины, прекрасных девушек с высокими прическами в диадемах из бус. У него собралось множество портретов тех, кто соглашался посетить его виллу. Эти лица его завораживали.

Он верил тому, что рассказывали о тутси. Они не негры. Достаточно взглянуть на их носы, на кожу, отливающую красноватым блеском. Но откуда они взялись? Тайна тутси не давала ему покоя. Он расспрашивал старых бородатых миссионеров. Он прочел все, что только можно было прочесть на эту тему. Мнения были разные. Тутси пришли из Эфиопии, это были чернокожие евреи, переселившиеся из Александрии копты, заблудившиеся в Африке римляне, они – родственники фульбе и масаи, шумеры, сохранившиеся со времен Вавилона, они происходят из Тибета, настоящие арийцы. Фонтенайль поклялся себе, что докопается до истины.

Когда хуту с помощью бельгийцев и миссионеров прогнали мвами и принялись убивать тутси, он понял, что настало время исполнить то, что он намеревался сделать. Отныне это будет его миссией, целью его жизни. Он был уверен, что тутси вскоре исчезнут с лица земли. Здесь их окончательно истребят, а те, кто покинет родные места, сольются с другими народами и растворятся в них. Оставалось одно – спасти легенду. Легенду, в которой заключалась истина. Тогда он оставил своих друзей, забросил плантацию. Он научился читать иероглифы. Он решил освоить коптский и древнеэфиопский языки. Пытался говорить с боем на языке киньяруанда. Но он не ученый, не антрополог или этнолог. Да и все эти книги, исследования ничего не дают. Он – художник, интуиция и вдохновение – вот чем он руководствовался. И он пошел гораздо дальше всех этих ученых с их эрудицией. Он решил поехать на места событий – в Судан, Египет. Там он увидел храм богини до того, как его затопило, пирамиды черных фараонов, стелы королев Кандакий на берегу Нила. Вот доказательство. Высеченные в камне лица были точно такими же, как те, что он изображал на своих полотнах. У него больше не оставалось сомнений. Его словно осенило. Империя черных фараонов – вот откуда пришли тутси. Изгнанные христианством, исламом, пришедшими из пустыни варварскими племенами, они отправились в долгое путешествие к истоку Нила, потому что верили, что это земля богов, откуда милостью великой реки они изливают изобилие на своих подданных. Они сберегли своих коров, своих священных быков, сохранили свой благородный облик, их дочери сохранили свою красоту, но память они потеряли.

Теперь он, Фонтенайль, должен исполнить свою миссию. Он все бросил ради этого. Он построил у себя копию храма богини, пирамиду черных фараонов. Он написал портрет богини, королевы Кандакии. «А вы, – сказал он, – благодаря мне вновь обретете память, потому что вы прекрасны, потому что вы похожи на нее».

Господин де Фонтенайль отвел их в свою мастерскую. Все вокруг было завалено папками с рисунками, так что они с трудом прокладывали себе дорогу. На мольберте стоял начатый портрет.

– Это ведь ты, Вероника, – сказала Вирджиния.

– Да, – сказал господин де Фонтенайль, – это наша богиня, но вам лучше посмотреть на нее в храме.

На стенах висели репродукции и фотографии фресок, барельефов и стел с изображением черных фараонов на троне, богов с головой сокола, шакала, крокодила, богинь с солнечным диском и коровьими рогами на голове. Господин де Фонтенайль остановился перед большой картой, на которой был обозначен Нил. Вероника заметила, что ни одно из нанесенных на нее названий не совпадало с тем, что она читала в учебнике географии.

– Вот здесь, – пояснил господин де Фонтенайль, – это Филы, храм Великой Богини, а здесь – Мероэ, столица царства Куш, империи черных фараонов, цариц Кандакий, столица тысячи пирамид. Я ездил туда ради вас – тутси, и я нашел вас там. Сейчас покажу, смотрите.

Он достал из папки с рисунками лист и протянул Веронике.

– Это твой портрет. Я выполнил его по карандашным наброскам, сделанным во время паломничества к истоку Нила. А теперь я положу его рядом с фотографией, снятой в Мероэ. Это Изида, Великая Богиня, она раскрыла крылья, чтобы укрыть ими королевство. Ее грудь обнажена. Присмотрись к ее лицу. Это ты, точь-в-точь ты, три тысячи лет назад в Мероэ сделали твой портрет. У меня есть доказательство.

– Но три тысячи лет назад меня не было на свете, у меня нет крыльев, и царств никаких больше нет.

– Ты скоро все поймешь, вот увидишь. Теперь надо пойти в храм.

– Вероника, – сказал господин де Фонтенайль, – когда ты в первый раз заходила в храм, ты, конечно, не разглядела мою фреску как следует. Приглядись к лицам девушек, которые несут дары Великой Богине. Никого не узнаёшь?

– Да-да, – сказала Вирджиния, – третья, вон там, – это я! А прямо передо мной Эммануэлла, она закончила лицей два года назад. А вот эта – Брижит, она сейчас во втором классе. Похоже, он изобразил тут всех тутси из лицея.

– Меня, во всяком случае, тут нет.

– Тебя нет среди участниц процессии, потому что ты – избранная. Обернись, и ты все увидишь, – сказал господин де Фонтенайль.

И действительно, со стены в глубине храма на них смотрело лицо Великой Богини, и это было лицо Вероники. Только глаза у нее были непомерно большие.

– Видишь, – сказал господин де Фонтенайль, – в прошлое воскресенье у меня было много времени, чтобы понаблюдать за тобой. И я подправил лицо богини, чтобы оно стало действительно похоже на твое. Теперь ты уже не можешь отрицать, что Изида – это ты.

– Никакая я не Изида. Зачем вы смеетесь надо мной? И потом нехорошо тревожить духи умерших.

Абазиму могут отомстить, а их месть бывает страшной.

– Не сердись. Ты скоро поймешь. Идите за мной, экскурсия продолжается.

Они вышли из храма и поднялись по склону до гребня. Там под присмотром молодых пастухов паслось несколько длиннорогих коров. Неподалеку, на небольшой возвышенности, находился загон, куда стадо загоняли по вечерам. Над живыми изгородями возвышалась искусно сплетенная крыша центральной хижины. «Видите, – сказал господин де Фонтенайль, – если тутси все же исчезнут, я сохраню по крайней мере их коров иньямбо. Возможно, вот такой бык, как этот, – священный бык, – привел их в эти края». На вершине, среди густых старых деревьев, образовывавших нечто вроде рощи, возвышалась пирамида, выше и стройнее той, что построили у источника Богоматери Нильской бельгийцы. «Здесь я вел раскопки, – пояснил господин де Фонтенайль. – Старики рассказывали, что это могила королевы. Королевы Ньирамавуго. Я велел копать. Нашли скелет, бусы, керамику, медные браслеты. Я не археолог. Мне не хотелось, чтобы кости королевы оказались в конце концов в музее, за стеклом. Я велел снова закопать могилу и построил сверху эту пирамиду. Теперь королева Ньирамавуго захоронена достойно, как пристало королеве Кандакии. Подойди ближе, Вирджиния, ты ведь отныне тоже королева, королева Кандакия. Связующее звено в цепи времен. Теперь все встало на свои места. Храм, пирамида, священный бык. А я вновь нашел Изиду и Кандакию – прекрасных, как прежде. Конец как начало. В этом тайна. Изида вернулась к истоку. Я раскрыл тайну, тайну, тайну…»

Господин де Фонтенайль, казалось, с большим трудом сдерживал возбуждение, которое все больше овладевало им, заставляя его руки дрожать, а голос прерываться. Чтобы успокоиться, он отошел немного в сторону, присел на камень и довольно долго созерцал горные вершины, повторявшиеся до бесконечности в барашках облаков.

– Мне кажется, – сказала Вероника, – что он видит совсем не тот пейзаж, что видим мы. Наверно, там полно всяких богинь, королев Кандакий, черных фараонов. У него в голове как будто фильм прокручивается, а теперь ему понадобились живые актрисы из плоти и крови – мы.

– Тутси уже играли у белых в их дурных фильмах, нам всем на беду. Я не хочу изображать королев и бог весть что еще. Я хочу обратно в лицей, пойдем, скажем ему, чтобы он нас отвез.

Когда девушки подошли к господину де Фонтенайлю, тот словно очнулся от глубокого сна.

– Дождь собирается, – сказала Вероника, – уже поздно, нам надо возвращаться, отвезите нас обратно на дорогу.

– Отвезу, отвезу. Не бойтесь. Никто вас не увидит. Но в следующее воскресенье жду вас снова. Это будет великий день. Гораздо лучше, чем паломничество к Богоматери Нильской.

Веронику нашла Иммакюле.

Та лежала навзничь у подножия лестницы, ведущей в дортуары.

– Помогите, помогите! Вероника умерла, она упала, она не шевелится.

Лицеистки, которые как раз садились за стол в столовой, бросились к лестнице. Вирджиния первой склонилась над Вероникой.

– Да нет же, она не умерла, она без сознания, наверно, упала с лестницы и ударилась головой о ступеньку.

– Наверняка выпила лишнего, – сказала Глориоза, – пошла, наверно, в кабак к Леонидасу, у этой девчонки ни стыда ни совести, парни поставили ей выпить, вот она и перебрала.

– А может, ее отравили, – сказала Иммакюле, – тут полно завистниц.

Сестра Гертруда, исполнявшая также обязанности медсестры, с трудом протиснулась между столпившихся у лестницы лицеисток.

– Расступитесь, дайте ей воздуха, лучше помогите мне перенести ее в лазарет.

Сестра Гертруда взяла Веронику за плечи, а Вирджиния приподняла ей ноги, оттолкнув при этом подоспевшую Глориозу:

– А вот ты ее не трогай.

Веронику уложили на железную кровать в лазарете.

Вирджиния хотела было остаться рядом с подругой, но сестра Гертруда велела ей выйти и закрыла дверь. Группка лицеисток осталась ждать у лазарета заключения сестры. Наконец та приоткрыла дверь и объявила:

– Ничего страшного, приступ малярии, я займусь этим, а вам тут нечего делать, не надо ее беспокоить.

Вирджиния так и не смогла заснуть. Что же случилось с Вероникой? Что сделал с ней этот сумасшедший Фонтенайль?

Вирджиния не смела даже представить себе этого. Белые думают, что им тут все позволено, потому что они – белые. Вирджиния ругала себя за то, что не поехала вместе с подругой. Вдвоем они смогли бы постоять за себя, ведь у нее был ножик, она бы уговорила Веронику сбежать, пока не поздно.

Как только прозвенел звонок и остальные занялись туалетом, а сестры отправились на утреннюю мессу, Вирджиния незаметно пробралась в лазарет. Вероника сидела на кровати, лицо ее скрывала большая чашка. Увидев подругу, она поставила чашку на прикроватный столик.

– Видишь, – сказала она, – сестра Гертруда обо мне позаботилась, дала мне молока.

– Что с тобой случилось? Расскажи, пока не вернулась сестра.

– Это трудно рассказать, это было как страшный сон, кошмар. Не знаю даже, было ли это на самом деле – то, что я тебе расскажу. Белые хуже наших развратников. Короче, я пошла к камню, где мы встречались. Джип уже ждал меня, но за рулем был не Фонтенайль. Это был молодой человек, явно тутси, видимо, один из тех, кого он называет своими ингабо. Внутри сидел бой с галунами и подносом с апельсиновым соком. Он велел мне выпить. У сока был какой-то странный вкус. Подошел Фонтенайль. Он был одет в белое покрывало, причем одно плечо у него было обнажено.

«Твоя подруга не пришла?» – «Нет, она заболела». – «Тем хуже для нее, она не узнает Истины».

Что со мной было дальше, я не знаю. У меня как будто не стало воли. Я не принадлежала себе. Словно внутри у меня поселилось что-то другое, кто-то другой, и он был сильнее меня. Я вдруг очутилась в храме. Я была похожа на тех женщин, что нарисованы там на стенах. Не знаю, кто меня раздел. Я была вся закутана в прозрачную золотистую ткань, только грудь была голая. Но стыдно мне не было. Все было как во сне, который невозможно остановить, и я в этом сне участвовала. Вокруг меня со стен стали сходить воины, изображенные на фреске. На самом деле они не совсем были похожи на инторе. На них были надеты только маленькие трусики вроде шорт, в руках они держали копья и большие щиты из воловьей кожи. Волосы у них были выпрямлены, а может, это были парики, – не знаю. Сейчас мне кажется, что это те самые воины, о которых говорил Фонтенайль. Было такое впечатление, что я в фильме. Фонтенайль усадил меня на трон и надел мне на голову шляпу с огромными рогами. Я словно в тумане видела, как он размахивает руками, произнося какие-то непонятные слова, как священник на мессе. Что было после этого, я не знаю. Я потеряла сознание. Может быть, я упала с трона. Ничего не помню. В себя я пришла уже в джипе. Вел машину молодой бой. На меня снова надели форменное платье. Он высадил меня у самого лицея со словами: «Постарайся войти так, чтобы тебя никто не заметил, будь осторожна, никому ничего не говори. И посмотри хорошенько в бюстгальтер, там явно есть что-то для тебя». В дортуар мне удалось подняться. В бюстгальтере я нашла десять билетов по тысяче франков. Я спрятала их в чемодан. Но когда я стала спускаться в столовую, у меня закружилась голова и я упала.

– А он ничего тебе не сделал?

– Нет, нет, он ко мне даже не прикоснулся. Он не такой, как другие белые, которые только и думают, как бы затащить тебя к себе в постель. Ему нужно одно: чтобы его мания стала реальностью. Я – его Изида.

– А зачем тогда он накачал тебя наркотиками?

– Не знаю. Боялся, что откажусь, что посмеюсь над ним. Он хотел, чтобы все было как в его мечтах, вот и дал мне выпить свой наркотик, только с дозой перебрал: плохой он отравитель. Правда, мое любопытство тоже небеспредельно: как ты думаешь, согласилась бы я на эти дурацкие игры без его отравы? К деньгам была приложена записка, он пишет, что сожалеет, что дал мне выпить наркотик, что не проявил ко мне доверия, что у него не было выбора: он не имел права на неудачу. Он надеется, что я все же пойму и снова приду к нему. Я одна могу сыграть богиню. Он приглашает меня к себе на летние каникулы, он будет платить за мою учебу, даже в Европе, он готов вложить в это большие деньги…

– И ты веришь этим его обещаниям?

– Заманчиво…

– Ты такая же ненормальная, как и он, кончится тем, что ты и правда возомнишь себя богиней. Ты же знаешь, что произошло с нами – с тутси, когда некоторые из нас согласились играть с белыми по их правилам. Мне бабушка рассказывала: когда пришли белые, они решили, что мы одеваемся как дикари. Они стали продавать женщинам – женам вождей – стеклянные бусы, много-много бус, и много-много белых тканей. Они показали им, как носить эти ткани, как причесываться. И сделали из них эфиопок, египтянок, которых искали в наших местах. У них были какие-то доказательства. Они одели их так, как видели в собственных грезах.

Кровь позора

Ей снова приснился тот страшный сон, и она проснулась. Ее подруги разозлились, а некоторые стали издеваться над ней, потому что своим криком она разбудила и их. Такое стало случаться с ней слишком часто, они вот-вот пожалуются надзирательнице.

Модеста не знала, действительно ли это был кошмар. Она осмотрела постельное белье, потом под простыней задрала ночную рубашку, провела рукой между ног. Нет, ничего нет. Просто страшный сон, который преследовал ее с тех пор, как она стала женщиной. А может, кто-то, кого она не знала, какой-то тайный враг, который был всегда рядом, кто-то из подруг сглазил ее, навел на нее порчу, или это пришло издалека, из ее родных мест, может, это кто-то из соседей-завистников, она не знала и, наверно, никогда не узнает.