Белая Россия. Народ без отечества

На южной Украине, на берегах Днепра, казаки создали свою собственную разбойничью республику — Запорожскую Сечь, где принимали всех беглых от царя. Крепость республики стояла на острове Хортица. Беглецов принимали после простого обряда. Церемония полагала следующие верные ответы:

«Откуда идешь?»

Следовало ответить: «Не ведаю».

«В Бога веруешь?»

«Верую!»

«А в Святую Троицу?»

«И в нее».

«Перекрестись!»

Беглец это делал. На этом церемония завершалась. Новичку подносили чарку водки и давали казачье имя. После этого он становился полноправным членом республики.

Организация этой старой республики, понятно, была весьма простой. Каждый год выбирали атамана, ответственного за водку и пару управителей; после каждого набега награбленное поровну делилось между всеми, причем так, что атаман получал столько же, сколько и новичок.

Цари постепенно осознали, что эти воинственные дикари и разбойники могут быть полезны империи на ее южных землях. К казакам стали прибывать послы, обещавшие что, если казаки будут охранять царскую границу, то их права будут соблюдены.

Казаки согласились, но попросили точных указаний, чтобы в будущем не наносить ущерб царским землям. Тогда цари подарили отдельным казачьим войскам огромные территории, где обитали кочевники, дав казакам права на их завоевание при государственном покровительстве.

Таким образом, казаки стали контролировать всю южную Россию, Кавказ и часть Сибири, с проживающими на этих землях горцами и татарами. Эти народы, не христианские и воинственные, давно уже приносили беспокойство царям. Теперь ими занялись казаки, охочие до подвигов. Казаки железом и огнем покорили вверенные им народы, колонизировав их земли. Так сформировались казачьи войска Дона, Кубани и Терека.

Со временем забылись прежние трения между царем и казаками. Они бились с врагами, стерегли границы, постепенно завоевывая все новые края. И сам царь по-отечески опекал своих казаков, даруя им привилегии, которых в России не было ни у кого.

Жизнь этой вольной армии была необычна. В долинах Дона, Кубани и Терека казаки устроили государство в государстве. В бескрайних южных степях ценность представлял не отдельный казак, а все войско. Войско делилось на полки, и каждый из них имел свои земли со станицами. Каждый взрослый казак получал от войска земельный участок и все, что необходимое для землепашества. Когда он умирал, его земля вновь переходила к войску. Казаки были кастой, бдительно оберегавшей свои права. Они брали жен преимущественно из своего круга; у них были свои странные обычаи и еще более странные понятия о долге и чести. Если казак, к примеру, одалживал деньги другому казаку, то делал это ночью и скрытно. Расписок не было, должник всего лишь отмечал мелом крестами на доске сумму долга. Если он не возвращал долг, то кредитор не преследовал его, а лишь грозил стереть кресты, что означало великий позор. Если и это не действовало, то кредитор действительно стирал губкой кресты и затем, уже отказываясь напрочь принимать деньги от должника, заказывал в церкви молебен с обличениями.

Ради своей воли и царских благ они истово выполняли свои обязанности. По сути дела это были солдаты, получившие дозволение на сельские работы. Казак с детства служил царю, и лишь в старости завершал эту службу. Приказывать казаку имел право лишь другой казак, и никто другой, тем более чужак. Поэтому они сами выбирали главных атаманов, и только в последние времена сам царь назначал командующего войском. Атаманов в селах, однако, они выбирали себе сами. Так казаки жили веками, бились за царя, берегли свою волю, и в общем-то были самым реакционным элементом в России. Но в глубине их казачьей души жила наследственная нелюбовь к своим северным собратьям-московитам: они чувствовали, что москаль — не их старший брат, а угнетатель.

Во время Мировой войны казаки снова выполнили свой долг, проливая кровь на полях сражений. Но когда пришла революция, царь отрекся от престола, а империя пала, древний дух степей проснулся у казаков. Они не желали больше иметь дело с Россией без царя, припомнив Москве все грехи. Созвав в своих городах старые войсковые круги, они решили сами править своей судьбой. Так в 1917 году зародились Донская и Кубанская республики, не хотевшие больше знать о России. Казаки, будучи дисциплинированными воинами, избрали своими атаманами самых почтенных генералов: на Дону — генерала Краснова, на Кубани — генерала Филимонова.

Независимость пришлась по душе казакам. На Дону ввели государственный герб с изображением голого, но вооруженного казака, сидящего на бочке водки. Кубанские казаки пошли еще дальше и отправили в Париж дипломатическую миссию, которая сообщила удивленным французам о вольном кубанском народе[8]. О России, о большевиках или о белогвардейцах освободившиеся казаки не хотели слышать. Только когда большевики, походя, заняли казачьи земли, а зажиточным казакам пришлось пообщаться с Советами, казаки раскаялись.

Их войска соединились с белой гвардией, пойдя в бой бок-о-бок с белыми генералами. Но до самого конца гражданской войны казачьи государства считали себя вполне независимыми.

Области «славных казаков-христиан» стали оплотом белой борьбы.

И снова атаманы вели казаков на поля сражений, и снова звучали в степях боевые казачьи песни. Но с этого момента началась Голгофа казаков, их закат. Казаками, обильно проливавшими кровь на фронтах гражданской войны, руководили местные политиканы с дутой славой и старые генералы.

Они стали славой Белой России. Возникли, как черти из коробочки, их полководцы — Мамонтов, Шкуро и другие, являвшие беспримерную удаль. Со своим небольшим «волчьим отрядом» Шкуро захватил добрых пять городов, где перевешал всех большевиков, в то время как Мамонтов успешно громил в центре России целые полки. Гражданская война не знала милосердия: жестокость казаков ничуть не уступала их лихости.

На низкорослых длинногривых лошадях они носились по равнинам, сжигая дотла села, избивая и убивая, проливая и свою кровь. Они хотели спасти старую Святую Русь на свой манер. Но в этих битвах они устали. Враг становился все грознее. Теперь казаки едва защищались: лучшие их силы погибли в мировой войне, оставшиеся растратились в гражданскую.

Неожиданно в тылу у изможденных казаков возник новый, сильный враг. Против них выступили веками притесняемые горцы. Настал час мести! Лавиной спускались с гор чеченцы, кабардинцы, ингуши. Месть горцев страшна! Они грабили и жгли села казаков, а затем кавказский плуг так перепахивал землю, что ее бывшую принадлежность было и не узнать. Яростным кабардинцам достаточно было и одного дня, чтобы сравнять селение с землей.

Затем с севера пришли большевики, завершив дело кавказцев. Казаки храбро оборонялись. Незадолго до последней битвы они отослали вглубь края самых храбрых воинов. Таким образом они спасли от гибели лучших, тем самым, сохранив для будущего казачий род. Когда все рухнуло и когда большевики и кавказцы заняли их земли, эти казаки эмигрировали — вместе со своими правительствами, атаманами и генералами.

Первым этапом стал Константинополь. Затем они перебрались через Балканы в Европу, и далее — в Азию и Африку. Европейские города приняли целые полки казаков. И за рубежом этот воинственный народ сплотился в полки. Пятнадцать казачьих полков, а точнее то, что от них уцелело, расположились в скромных парижских гостиницах — это были потомки тех самых казаков, которые в 1814 году победоносно разбивали свои шатры на Елисейских полях. Из Парижа стали переписываться со всей казачьей армией, рассеянной по миру. Здесь со своим штабом остановился атаман Всевеликого казачьего войска генерал Богаевский. Во всех крупных городах Европы, в Берлине, Праге, Софии и других, расквартировались остатки полков, состоявшие порой из нескольких людей. В некоем периферийном доме ютилась «станица». В ней жил «станичный атаман». Сами вольные казаки, рассыпавшись по городу, работали таксистами, официантами и разносчиками газет.

Они собирались пару раз в месяц, образуя войсковой круг. Так, старые казаки начинали рассказывать подрастающему поколению о тихих донских и кубанских селах, о былой славе казачьей армии, об обильно пролитой крови во время гражданской войны. Затем они пели печальные казачьи песни, вспоминали о старом военном искусстве и, получив приказы атаманов, возвращались к обыденности. Прошло десять лет с тех пор, как корабли с казаками причалили к берегам Босфора. С тех пор их армия спокойно живет за рубежом, прилежно трудится, исполняет команды атаманов и ждет дня, когда они, как встарь, снова, на своих низкорослых и длинногривых лошадях, атакуют большевиков и горцев.

Но миролюбиво ожидать не по душе казакам. Они привезли с собой за границу чудесные песни, свойственные им дисциплину, героизм и лаконичность. Отважные воины востребованы в европейских странах, а также в Китае, Южной Америке — в иностранных легионах из них создавали превосходные отряды: как львы сражаются они в чужих армиях, проливая кровь за чужое дело. Сегодня они стали наемниками, воюя за хлеб и деньги. Но всякий раз, нанимаясь на чужую службу, они ставят условие, что прервут договор, когда по призыву атамана всех казачьих войск понадобится идти на бой в степях тихого Дона.

В странах, где сейчас мир, где не льется больше кровь, казаки покорили людей своими песнями, дикими и проникновенными. В СССР, на Дону, Кубани и Тереке строевых казаков больше не осталось. Певцы и наемники рассеяны по белу свету. На родине их род выкорчеван.

Глава IV. Его сиятельство гетман, бухгалтер Петлюра и батька Махно

На юго-западе России, на берегах великой реки Дон раскинулась обширная и богатая равнина. Некогда на этих берегах обосновались северные витязи, которые вели торговлю и воевали с соседями. Они заложили города, возвели крепости, монастыри и вскоре усвоили язык своих подданных. Затем сюда пришли степные народы, разрушили стольный град Киев, надругавшись над дочерьми защитников. Татар, в свою очередь, потеснили Литва и казаки, крепко засевшие на донских берегах. В веках этот край познал разных владык — польских королей, монгольских ханов, казачьих атаманов.

В центре страны возник заново старинный град Киев. Месторасположение властей, мечта паломников. Затем пришли царские войска, прогнали атамана и заняли страну, объявив ее и ее обитателей собственностью России. Земля называлась Украиной, и русской становиться не желала. Когда, наконец, царская империя развалилась, Украина первой отделилась от России. Учредились парламент и национальная армия, которая быстро прогнала местных большевиков. Таким образом Украина начала жить по принципам современной демократии.

С севера, с ненавидимых городов Московии пошел поток беженцев. Украинцы встретили их как чужаков, как северо-славянский сброд. Беженцев все-таки пускали, но игнорируя тут демократические принципы, с ними обращались откровенно грубо. Среди сбежавших на демократическую Украину, был уже не молодой гвардейский офицер — Павел Скоропадский, который в Киеве сменил нордическое Павел на мягкое украинское Павло. Он на это имел и право, будучи потомком последнего атамана. Но это обстоятельство только теперь стало нужным достоянием политического мира и всплыло из семейного архива.

Последний потомок последнего гетмана стал для украинских националистов желаннейшим гостем. Павло Скоропадский, кроме того, был генералом, и у него были хорошие отношения с командованием других стран. Эти отношения играли большую роль для украинской нации, которая более страшилась большевицкой оккупации. Скоропадский недолго прожил в Киеве частным образом как помещик. Украинские демократы, под прессом приближавшихся большевиков, решили отказаться от демократии в пользу освященного веками гетманского правления. Парламент не воспротивился, и Павло Скоропадского избрали гетманом всея Украины.

После этого акта немецкая армия согласились защищать границы Украины от большевиков, а его сиятельство гетман без помех посвятил себя политике. Программа его была проста и заключалась в одной фразе: «В столице — покой, в деревню — карательные экспедиции». Исполнение задачи поручили «сельджукам»[9] гетмана, его гвардии. Жизнь правителя Украины вошла в нормальную колею: он сидел в своем киевском дворце, управлял страной и с усердием учил украинский язык. Немецкие гарнизоны защищали рубежи, а сельджуки колотили крестьян.

Но фортуна гетмана длилась недолго. Однажды украинские крестьяне противопоставили программе гетмана свою программу, тоже незатейливую.

В ней говорилось: «Евреев надо уничтожить, а также русских и помещиков. Каждый украинец за счет государства обретет тысячу сажень земли и водку». Программу назвали социалистической.

Вождями вновь созданного движения стали бухгалтер Петлюра, журналист Винниченко и недавно отпущенные на свободу бандиты. Вокруг них собралась армия, незамедлительно отправившаяся на Киев. Немецкие отряды отступились от украинского престола, и гетману, кроме своей живописной гвардии, на поле сражения пришлось послать студентов, гимназистов и офицеров-беженцев. Они, вырыв примитивные окопы, встали на защиту столицы. У крестьян, находящихся по другую сторону окопов, в тот момент была одна-единственная проблема: они искали по всей Украине белого коня, потому что бухгалтер Петлюра не мог войти в город на коне другой масти.

В это время удрученный Скоропадский сидел в гетманском дворце, слушал фронтовые сводки от преданных ему гимназистов и готовился к бегству.

Позднее о его бегстве появилось множество легенд. Рассказывали, что он лег в один удобный гроб, в другие уложил свою семью и государственную казну, повелел надписать на них: «Павшие офицеры немецкого генштаба». Проехав таким необычным образом через весь Киев, он достиг вокзала. Но мы не знаем, каким был побег гетмана в действительности. Впрочем, люди из его окружения заявляли, что перебинтованного Скоропадского, в сопровождении немецкого офицера, доставили на санитарный поезд, который и привез его в Берлин.

Студенты военных училищ, защищавшие его трон, погибли на подступах к городу, а Петлюра въехал-таки в Киев на белом коне. Последовал страшный погром евреев, за ним — грабежи, а потом манифест освобожденному украинскому народу. Директория — такое название выбрало себе правительство Петлюры, начала свою плодотворную деятельность.

В первую очередь учредили правила для языка, названного украинским. Тех, кто не хотел изъясняться на нем, казнили. Затем, отпечатав в огромном количестве новые ассигнации, их раздали войску. Особо отличившиеся бандиты получили хорошие государственные места. Русские надписи запретили по всему Киеву. Этот указ способствовал появлению множества художников.

Бухгалтер Петлюра, слезший со своего белого коня, с гордостью вошел во дворец. Он изъяснялся на изобретенном им самим языке позапрошлого века. Газеты, школы, почта и все остальные государственные учреждения должны были пользоваться этим языком. Законы новой республики принимались только после длительных филологических рассуждений, ибо министры не могли найти консенсус относительно правильного украинского. Но и Петлюра не смог воплотить в жизнь политическую программу своего движения: «Тысяча сажен земли и водку каждому украинцу за счет государства». А уничтожение русских и евреев не обеспечило новому правительству верность украинской деревни.

Тем временем с севера наступали большевики, а с юга — Добровольческая армия генерала Деникина. В самой стране росли новые отряды разбойников и авантюристов со сказочно-радикальными программами. В скором времени и самому Петлюре пришлось покинуть Киев. Городу пришлось в четырнадцатый раз менять тирана. В поезде-люкс, составленном из вагонов для скота, Директория объехала всю Украину. Она непременно хотела сохранить власть.

«В вагоне Директория, под вагоном территория»[10], — заявлял Петлюра, читая свои все новые манифесты горстке слушателей. В тот период, по меньшей мере с десяток разных правительств появилось в разных уголках Украины, говорили одно и то же. Указы этих правительств были все радикальнее, а банды, воплощавшие их в жизнь на свой манер, были все хищнее. Это продолжалось до тех пор, пока однажды задул ветер в паруса самого радикального и самого разнузданного правительства. Это были не большевики: правительство называло себя «Повстанческой армией Махно». Оно стало первой успешной попыткой установления анархистского правления в мировой истории. В его главе стоял украинский крестьянин-анархист, уроженец села Гуляй-Поле, «батька» Нестор Махно.

В девятнадцать лет Махно за участие в террористических актах оказался в царских темницах в Одессе, откуда его препроводили в Сибирь и, наконец, в одну московскую тюрьму, где его держали в кандалах за непокорный характер. Бандит-анархист провел десять лет в царских тюрьмах, пока не подоспела революция. С первым же поездом Махно вернулся в родное село, где принялся жарко пропагандировать анархизм. Жители Гуляй-Поля были в восторге от его учения. Прежде им не доводилось слышать, что может быть и такая форма правления, когда можно делать, все что угодно. Крестьяне из соседних деревень также пришли к мнению, что Махно — единственный достойный выразитель их чаяний. Так возникло ядро армии Махно, который обратился с призывом ко всем анархистам России, призывая объединиться в общей борьбе. Из Москвы и Петербурга, из областей, где командовал Деникин, к нему стекались люди. Патлатые, с бомбами и теоретическими трактатами, с теплыми воспоминаниями о боях, грабежах, терактах, они собрались под водительством Махно воплотить свои идеалы.

Махно стал кумиром Украины. Он объявил войну любой власти — большевикам, белогвардейцам, петлюровцам. Его целью было построить первое на земле государство без властей. Для осуществления этой цели убивали тех, кто поддерживал какую-либо власть, и тех, кто еще имел что-то не отобранное. Вскоре пол-Украины перешла в его руки — тысячи клялись его именем.

Но так как Махно был не только бандитом, но и теоретиком, он выпускал газету, где советовал всем жить свободно, в согласии с собственными желаниями и с соседями. В его стране не существовало налогов: на нужды аппарата шли военные трофеи. На выпускаемых им деньгах стояло: «Подделки и фальсификации не преследуются». Его газета находила широкий отклик. Например, родителям предлагали: «Советуем отправлять детей учиться». Или же советовали: «Лучше не убивать евреев, это не соответствует принципам анархизма». Согласно основным принципам анархизма никто никому ничего не приказывал.

Для большевиков и белых, словом, для всех жителей России, которые не разделяли анархизм, Махно был страшным врагом. С ордой преданных ему бандитов он колесил по стране, грабил и убивал, а затем возвращался в Гуляй-Поле и делился трофеями со своими сторонниками.

На Украине Махно господствовал три года как бич божий, крестьяне же фанатично почитали его. После победоносных походов он задавал пиры в своей ставке. В эти моменты идеалами анархизма воодушевлялись даже остававшиеся дома крестьяне. Батька Махно разливал водку рекою, пел, плясал, а в конце доставал из карманов золотые деньги и швырял их в толпу. Иногда вешали какого-нибудь пойманного еврея, или же сторонника твердой власти. Затем праздник продолжался.

Белая армия не была страшна батьке Махно. Наоборот, именно махновские отряды громили белых, приуготовив их поражение. Конец первого государства без властей наступил, когда на Украину пришли большевики. После очередного кровавого боя он закатил шикарный пир, а затем покинул свою ставку с группой бандитов и идеалистов и эмигрировал в Румынию. Здесь он осознал, что для создания нового анархистского государства подходящие условия еще не сложились. Когда же государственная казна, увезенная в эмиграцию, опустела, Махно, дабы ее снова пополнить, прибег к добрым русско-анархистским способам. Но успеха он не достиг. Сегодня Махно сидит как обычный заключенный в одной из польских тюрем[11].

Скоропадский, Петлюра, Махно — все они бежали, а с ними и их свита и войска, их поэты и казначеи. Эмигрировали все десять украинских правительств. Все, что было на тогдашней Украине, гротескная и трагическая смесь геройства, обманов, грабежей и убийств стало обыденностью и для всей остальной России. Повсюду, на севере, в Сибири, на Кавказе, в Туркестане и в Крыму росли как грибы правительства, провозглашались идеалы, ради которых сражались и страдали, во имя которых действовали преступные герои и преступники, похожие на героев. Пример Украины распространился по всей стране. Но везде в итоге большевики разбивали эти правительства и их сторонников, гоня их прочь. Они бежали к пограничным странам, увозя с собой если не казну, то надежду на возвращение на родину — завтра, самое позднее через год, приведя к победе государство без властей, гетманство или социализм на белом коне.

Так началась эмиграция.

Глава V. Белое действие

Ядром Белой России стала добровольческая армия генерала Деникина, собранная из остатков армии Корнилова. После кардинального изменения настроения у казаков армия ежедневно росла. Генерал Корнилов пал не зря. Отовсюду к Деникину вливались новые силы. Нашлось с десяток генералов, готовых поддержать белое, как оно было названо, движение. Молодежь со всех концов России вступала в армию. Амальгама любителей приключений быстро переросла в важные, строго организованные военные части. Даже многие крестьяне, подвергшиеся экспериментам большевиков в их деревнях, присоединялись к добровольцам. Решающим стимулом стало заявление Антанты о поддержке Белой России оружием, деньгами и солдатами. Один за другим освобождались русские города на Юге, куда при ликовании горожан вступала Белая армия. Везде гремел лозунг: «Во имя единой и неделимой России!» Победоносный поход армии сопровождали английские танки; французские консервы и американское оружие должны были приблизить ее победу. На фронтах под началом своих классных руководителей воевали пятнадцатилетние гимназисты, студенты всех факультетов, но также и анти-большевитски настроенные революционеры и крестьяне. Высшей целью белого движения стало освобождение Москвы и созыв Учредительного собрания. Этой идеей были охвачены представители разных слоев населения.

На фронте с одной стороны сражались литовские и китайские большевики, по другую — молодая русская интеллигенция. Никогда в России столько не пили, не грабили, ни жульничали, не произносили стольких речей, как в те три года неразберихи. Добровольцы продолжали наступать на север. Теперь в кольцо загнали большевиков, как в свое время — Корнилова. С севера на Петербург шел генерал Юденич; на востоке, по всей Сибири, командовал Колчак. Из Польши продвигалось войско Бориса Савинкова. Остатки царских полков вышли из Ирана и Франции; на Крайнем Севере, в Архангельске, высадился английский десант.

По эту сторону фронта никто не сомневался в полной победе белых. Возникшие по ходу революции призрачные, гротескные республики, независимые области и города с их министрами-негодяями, одна за другой переходили в руки белых. Однако теперь возник важный вопрос, вызывавший волнения: кто из генералов въедет в Москву под колокольный звон? От этого много зависело — например, власть в Учредительном собрании и бессмертие в истории.

Белые наступали. Даже на Кубани, в колыбели белого движения, Деникин получил удовлетворение, повесив одного из слишком радикальных министров. Казаки генерала Мамонтова были на пути к московским вратам. Город Орел перешел к белым. Большевики и сами решили, что им пришел конец.

Вскоре случилась блистательная победа: барон Врангель занял Царицыно — большевицкую цитадель. Никто больше не верил в силы большевиков.

Генерал Деникин, при сомнениях военных специалистов, но под аплодисменты буржуазии отдал приказ: «На Москву!» Говорили, что генерал Юденич разослал своим офицерам свежеотпечатанные приглашения на банкет в петербургском Зимнем дворце.

Британский король наградил орденами полководцев Белой армии. Фабриканты возвращались на прежде отобранные фабрики. В городах шли погромы. Тучный генерал Май-Маевский на торжественной встрече в Харькове выставлял вино ликующей толпе. Конница Мамонтова транжирила награбленное. Генерал Слащев заявлял на митингах, что «перевешает всех мировых каналий». Генерал Шкуро воплощал этот лозунг в жизнь. Пиршествовали, играли в карты, хватали трофеи. Англичане и французы раздали остатки своего провианта благодарному населению, уже поделив освобождаемую Россию на зоны влияний. Молодежь взяла в руки заржавевшие было ружья. Белые сражались и побеждали, воодушевленные одной идеей: «На Москву, на Москву!»

Все рухнуло вмиг. Белые и сейчас обсуждают причину своего поражения, но правды никто не знает. Может, крах случился из-за замены главнокомандующего у красных? Или из-за неожиданной поддержки Москвы со стороны отпущенной Финляндии и Эстонии, изменчивых англичан? Ошибки стратегии, или нехватка оружия? Все это принималось в расчет, но не объясняло краха в достаточной степени. Главной же причиной было то, что Белая Россия противопоставила ясной и понятной политике большевиков лишь один только лозунг «Долой большевиков!» Белая Россия была ни монархистской, ни демократической, ни фашистской, ни социалистической, и быть может, будучи началом неопределенного развития или же возвращения к прежней России, она внушала крестьянам крайнее недоверие.

Однажды, как и следовало ожидать, началось падение. Молодежь, офицеры и казаки стали покидать фронт. Блокада советской России стала слабеть, обнажая там и сям бреши. В столицах белых, в штабах генералов прикидывались глухими, не желающими ничего знать о развале армии. Чем более безнадежным было положение на фронтах, тем громче генералы кричали: «На Москву, на Москву!» И однажды сами генералы, беженцы со всей России, гимназии, университеты и пресса двинулись на Юг. Не помогали ни призывы командиров, ни львиная храбрость отдельных бойцов.

Белая Россия обратилась в бегство, увидав вскоре черноморский берег. Ее главнокомандующий, до последнего момента, улыбаясь, обещал в течение двух недель вернуться в Москву. Но наступила катастрофа. Белую Россию прижали к морю. Это произошло в южно-русском крупном портовом городе Новороссийске, где скопились войска, политические деятели и масса беженцев. Силы большевиков продвигались к городу с необычайной быстротой. Восстала рабочая окраина, и белые бежали в порт. Там, у пристани, стояли малопригодные для плавания судна с вероломными матросами. Тысячи людей начали штурм кораблей. Солдаты, дезертиры, послы, политические деятели, офицеры, женщины, дети и целые военные отряды сражались за места на борту. В ту морозную ночь многие упали за парапеты в море. Изредка грохотали одиночные выстрелы, люди зубами и ногтями пробивались на палубу, орудовали ножами и пистолетами.

В хаосе многие матери потеряли детей, многие мужчины — свои семьи. Боролись на берегу за свое спасение, хладнокровно убивая друг друга. На пристани стояли рабочие, угрожающе наблюдавшие бегство буржуазии. В это же время красные вступили на городские окраины. Переполненные до отказа людьми корабли вышли в море, благополучно доплыв до Константинополя. Здесь генерала Деникина с его штабом встретили английские броненосцы.

Неожиданно для побежденной армии случилось еще одно чудо. Двумстам молодым офицерам под предводительством столь же молодого генерала удалось отбить атаку десятитысячного отряда красных на узком перешейке Перекоп, соединяющем полуостров Крым с остальной Россией. Так на время удалось спасти клочок земли — Крым. Белая Россия вновь оказалась в живописных татарских городах. Деникину, тем не менее, пришлось уйти в отставку, и командование взял на себя генерал барон Врангель. И казаки пришли в Крым, но ни у кого уже не было надежды отвоевать Россию. При таких обстоятельствах «Черный барон» создал свою стойкую армию. Он также принял интересное решение, задумав устроить в Крыму «белое» русское государство. Врангель был даже готов заключить мир с большевиками — через английское посредничество. Восемь месяцев «Черный барон» командовал в Крыму, издавал законы, проводил аграрную реформу, берег остатки Белой России от большевиков. Помощь барону обещала Франция, и не только обещала — даже помогла, но все это продолжалось только до заключения мира между Польшей и Советской Россией. Теперь не было смысла поддерживать белых ради отвлечения большевиков от Польши. И старый союзник Франции, которой она стократно клялась в верности, был предоставлен самому себе.

Теперь сотни тысяч большевиков двинулись на Перекоп. Советы выдвинули лозунг: «Уничтожим черного барона и белых бандитов». На Перекопе развернулась кровавая битва. Несколько тысяч на узком перешейке белых могли успешно сопротивляться, уничтожая целые большевицкие полки. Громоздились горы трупов, но вода покрылась людом и на эти курганы взбирались свежие красные отряды. Когда у белых иссякли все резервы, Врангель дал приказ отступать. Крым пал.

Полуостров покинуло 136 кораблей[12], на бортах которых уплыли остатки армии и буржуазии. Шло великое переселение народов, корабли были переполнены. Последним, на яхте «Лукулл», полуостров покинул главнокомандующий Белой армии генерал Врангель.

Через два дня корабли вплыли в Босфор. Началось беженство Белой России.

Глава VI. Бегство из сумасшедшего дома

В период с 1917 по 1920 г. три миллиона русских покинули свою отчизну. Часто спрашивают: что именно подвигло такую людскую массу на исход? Изменившийся строй жизни, тяжкие экономические условия не могут быть единственной причиной. Ведь эмигранты — это не только офицеры, коммерсанты, промышленники и помещики: среди них были студенты, скромные ремесленники, революционеры всех не-большевицких мастей и даже радикалы-анархисты. Можно во многом упрекать революционеров-эмигрантов, но подозревать их в бегстве от материальных тягот невозможно.

Ненависть к большевизму — вот что сплачивает русских самых разных политических убеждений. В итоге эсеры, программа которых мало чем отличается от большевицкой, идут рука об руку с матерыми монархистами, а либеральные профессоры входят в правительства вместе с ультраконсервативными генералами. Опасность большевизма заставляет преодолевать не только политические разногласия, но даже и национальные.

Что же заставляет три миллиона русских так ненавидеть большевизм?

В начале 1917 года основная часть просвещенных классов, в том числе и многие высокопоставленные военные, выступила за идеалы свободы. В некотором смысле Февральская революция была революцией сверху: в ней участвовал и русский нобилитет, и даже придворные круги. Революция имела ясно предначертанный путь: гражданские свободы, либеральная демократия, ассимиляция с европейскими системами. Такая программа казалась либеральной буржуазии и большинству партий гигантским и радикальным шагом по сравнению с царским режимом последних лет. За такие идеалы дворяне готовы были отказаться от ряда своих привилегий, буржуазия смирялась с перспективой ссылки в Сибирь, а социалисты собирались жертвовать свои пламенные жизни.

Сто лет готовилась Русская революция. К ней примкнули даже близкие к трону люди, обладатели наивысших привилегий — великие князья из династии Романовых. Армия, студенчество, интеллигенция, женское движение — всё это создало один революционный фронт. Революция, казалось, вела Россию к светлым временам. Она должна была созвать Учредительное собрание, на котором представители всего русского народа смогли бы свободно выразить свое мнение. Для лучших культурных и политических кругов страны эта программа стала путеводной звездой — они и помыслить не могли о другом варианте развития событий. Им, познавшим брутальный пресс царизма, мечталось о заре либерального правления.

Разрушить царский строй было непросто. С ним бесполезно боролись революционные силы сто лет. Понадобились четыре года войны и уход верной царской гвардии, дабы через жесточайшее напряжение взорвалась Февральская революция. Когда чаемое действо случилось и царь был свергнут, для интеллектуальной России более врагов, вроде бы, не существовало. Ей были открыты, казалось, все пути-дороги. Никогда на Руси не видели столько радости, столько восторга, столько упоения, столько веры в родину, как тогда, в первые дни Февраля.

В тот момент и объявился незнакомый и недооцененный враг либеральной России — большевизм. Для Февральской революции вселенское обличие большевизма было непостижимым. Всё, что он пропагандировал — цели, идеалы, фразеологию — ей представлялось неким фантастическим, четвертым измерением, говоря словами Троцкого. Революционеры Февраля колебались, объявить ли большевиков безумцами, или же преступниками, но потом сошлись на том, что они — немецкие шпионы. Блистательная панорама революции несколько потускнела от атаки неожиданного врага. Однако в возможности победы большевиков никто не верил — даже они сами. В эту победу не поверили, даже когда она случилась в действительности.

Здесь и заключается главная причина бездеятельности Февральской революции перед лицом Октябрьской. Казалось само собою разумеющимся, что пройдет несколько дней, и эти безумцы исчезнут сами по себе.

Временное правительство, возникшее после Февраля, являлось легитимным наследником царского режима. Проблемы преемственности между старой и новой Россией не существовало. Армия, университетское образование, политические договора, государственный бюджет оставались такими же. Традиции старой России Февраль вовсе не отменил. Большевизм, напротив, положил конец старой России, конец ее управленческим механизмам, всем прежде выданным векселям. Никто не мог чувствовать себя уютно при сумасшедшей большевицкой программе. Никто бы тогда не удивился, если Ленин в один прекрасный день скомандовал бы питаться человечиной. От большевиков, отменивших деньги, суды, границы, частную собственность, можно было ожидать всего. Царизм и правая диктатура пали, и на их место пришла диктатура левая — большевизм. И эта диктатура была безжалостней всех предыдущих. Она разрушила государство, тот фундамент, где должна была зиждиться новая Россия. Она разрушила все традиции и все идеалы русской либеральной интеллигенции. На место Учредительного собрания она привела лихорадочный фанатизм, с сумасбродными прожектами и с их зверским воплощением.

Таким предстал большевизм перед всей интеллектуальной Россией. Казалось, что и самой России больше нет. На ее месте возник сумасшедший дом, и из него следовало бежать. Спасение было только в бегстве. Других путей не существовало. К такому итогу пришли все партии, все организации и все круги старой России. Впрочем, резюме это сочеталось с убеждением, что большевицкий сумасшедший дом вскоре развалится.

Люди бросали свои дома, села, поместья, поля, магазины, университетские кафедры. Офицеры переодевались в торговцев скотом, евреи — в офицеров, а министры и помещики — в бездомных бродяг. Европейские государства-лимитрофы, Китай и Турция враз наводнились беженцами из России самых разных убеждений, религий и языков. По большей части их помещали в особые лагеря и даже в кутузки, однако беженцы чувствовали себя там счастливыми. Для них, сбежавших из сумасшедшего дома, где царствовали смерть и голод, тюрьма в буржуазном государстве казалось сказочным идеалом.

Три миллиона русских покинули свою отчизну. Три миллиона! В добровольное изгнание двинулись также и интеллектуалы, умственная элита народа. Это был не исход, а переселение народа. Того народа, что унес с собою веру, обычаи, идеалы, надежду на устойчивый мир. После окончания войны белая эмиграция из России стала самым значительным международным явлением, и в Европе его не могли не заметить. Эти три миллиона людей были сливками государства, что веками строили цари и что в 1917 году правительство Керенского должно было повести к новому величию. Можно сказать, что эмигрировало само государство, рассеявшись по всему свету.

Истории этого государства, уже 12-летнему существованию этих трех миллионов в Европе и посвящены следующие главы нашей книги.

Глава VII. Армия в изгнании

Мечтой царей, мечтой Февральской революции было русское войско у врат Константинополя, близ Проливов. В 1920 году этот сон стал явью — но трагическим образом. Целая русская армия, со своими генералами и штабами, с сотней кораблей появилась в Босфоре. Впереди плыла яхта главнокомандующего, за ней — остатки боевого флота, затем растянулись грузовые корабли.

В 1920 году столица императора Константина пребывала в оккупации войсками Антанты. Старая Россия входила в Антанту и, следовательно, союзники должны были ей помочь. Однако «русское войско у врат Константинополя» было не только мечтой царей, но и кошмаром англичан. Даже это разбитое и оголодавшее войско страшно тревожило союзную с ним Британию, и первым делом она постаралась обезопасить себя от пришлых русских. Англичане, отняв всё оружие и корабли, не смогли, к их сожалению, конфисковать и самих людей: они с поразительной предприимчивостью расселились по окрестностям Константинополя, объявив своей главой барона Врангеля. Тогда союзники дали им мудрый совет: вернуться безоружными домой, и даже предложили любезное посредничество в переговорах с большевиками. Однако ни один военный почему-то не захотел внять этому совету. Врангелю предложили, более твердым тоном, распустить его армию. Он, также твердо, воззвал к остаткам боевой чести, которую он считал еще наличествующей у союзников.

Разговоры о репатриации в Россию прекратились, и всю рать попросту интернировали. Добровольческую армию отправили в Галлиполи, под Стамбулом, казаков — на эгейский остров Лемнос, а флот — в африканскую Бизерту. Союзники дали понять, что лучших мест для русской армии и не придумать. Вольнолюбивые казаки, к примеру, обрели каменистый риф в море, крытый песком, весьма схожий с родными степями. Это ли не награда за казачью удаль во время мировой войны?

Морской конвой доставил казаков на остров. Отряду негров поручили их стеречь, один французский генерал объявил, какой рацион мяса и воды великая Франция выделяет своим обнищавшим союзникам. Казаки рассеяно внимали речам генерала, их занимали другие думы. Во время исхода они остались без атамана, а без него жить нельзя. Согласно древним законам им полагалось срочно выбрать нового атамана. Перед глазами удивленного генерала и его негров разыгралась курьезная сцена.

Казаки, еще не осмотрев остров и не поставив шатров, сбились в один большой круг и принялись за выборы. На песчаном острове Лемнос, как будто в своих станицах, они горячо обсуждали кандидатуру нового атамана вольного кубанского казачества. Согласия не было: социалисты хотели радикала, а другие, не менее напористо, предлагали казака старой складки. Есаулы выходили в центр круга и, употребляя самые красочные казачьи идиомы, произносили предвыборные речи. Генералу все это решительно не понравилось и показалось большевизмом чистой воды, так не подходящим репутации казачества. Когда же орда разгоряченных воинов предложила в атаманы какого-то юнца, француз обратился к присутствовавшим белым офицерам положить конец выборам. Напрасно. Он с великим удивлением обнаружил, что даже офицеры поддерживают солдатские выборы. В тот момент он решил, что наконец-то понял, почему в загадочной России победил в итоге большевизм.

Высадка в Галлиполи добровольцев, составлявших костяк Белой армии, прошла более гладко и без демократических ритуалов. В их рядах было множество образованных людей, с университетскими дипломами. Погоны носили даже известные литераторы. Подобный состав имел натуральный уклон к демократии, но ее сумел подавить генерал Кутепов, назначенный комендантом лагеря[13]. Он принадлежал к последним верным слугам династии, будучи чуть ли не единственным, кто в дни Февральской революции пытался противостоять восставшим петроградцам. Командуя обезоруженной армией, он посчитал необходимым возродить в лагере дух порядка и дисциплины. Каждый день голодные беженцы занимались воинской муштрой. Солдаты в бараках воспряли, вновь почувствовав себя в деле. Люди, прошедшие горнило Гражданской войны, получали нахлобучку за небрежно отданную честь. Весь лагерь представлял собой армию — в условиях перемирия готовую к первой же битве. Нельзя сказать, что всем нравился подобный режим, но Кутепов не любил шутить: наказывал непокорных, а особых упрямцев выгонял из своей армии, и тем приходилось побираться на стамбульских базарах. Те, что оставались в Галлиполи, хорошо научились маршировать. Кутеповский режим был отнюдь не райским, но многие эмигранты вспоминают о нем с теплотой и поныне. Слово Галлиполи произносится с пиететом, как знак принадлежности к Белой армии.

Этот печальный полуостров был уже знаком русским. Здесь когда-то турки казнили пленных казаков, а еще позднее они погребли тут тела русских солдат, павших на очередной войне[14]. Теперь на эту землю, политую русской кровью, высадились остатки той армии, которая под водительством царей веками угрожала Стамбулу. Суровый «Кутеп-паша» снискал уважение даже у турок: именно так они представляли себе истинного генерала. Однако и от турок и от союзников укрылось то обстоятельство, что Кутепов, при враждебности местного населения и недоверчивости союзников, сумел создать из толпы утомленных людей новую армию. Этой армии не суждено было воевать, чего Кутепов тогда, естественно, не знал.

Русские провели в Галлиполи год, маршируя, упражняясь и получая милостыню от союзников. Со своей яхты Врангель руководил остатками войска, писал письма французским генералам, пытаясь улучшить судьбу белых. Союзникам русское войско, пусть оно и внесло огромный вклад в победу Антанты, было теперь совсем ни к чему. Неясно, куда в итоге замаршируют эти отряды. Они попросили Врангеля сдать командование, но войско по-прежнему считало его своим главнокомандующим. Союзники поехали в лагеря с призывом вернуться в Россию. Да, белые воины хотели вернуться, но с оружием в руках. Они пошли на крайние меры — пригрозили лишить солдат провианта, но и это не подействовало. Возникла даже идея продать русское войско правительству Бразилии, которое собиралось осушать у себя болота, но для перевозки этого войска понадобилось бы еще одно войско…

В итоге Врангель нашел выход. Он обратился к правительствам балканских славянских стран, к Болгарии и Сербии, призывая их принять остатки русской армии. И сербы и болгары были старыми должниками русских, которые десятилетиями прежде перевалили через балканские горы и, освободив славян, помогли им создать независимые государства из прежних под-турецких провинций.

Россия даже вступила в Мировую войну, чтобы помочь сестре-Сербии. Из войны Сербия вышла победительной и могучей, в то время как некогда великая русская армия стояла теперь под стенами Константинополя, вымирая от голода.

Барон Врангель при подведении исторических итогов выдвинул на первый план именно этот счет: следовало вспомнить и признать это прошлое. Его воззвание возымело действие — Сербия и Болгария согласились принять основную часть русской армии. Перемещение длилось месяцами. По его завершении русские отряды начали странную, призрачную жизнь, которая длится и поныне. Официально никакой русской армии больше не существует. Генерал Врангель командование оставил. Яхту, где находился его штаб, взорвали. Из войска возникло несколько десятков тысяч рабочих, которые трудились в Сербии и Болгарии и которые лишь частным образом вступали в ряды Русского Обще-Воинского союза. Рабочие трудились на полях, на шахтах и на фабриках. Против таких занятий никто ничего не мог возразить.

И все-таки понятие «русская армия» осталось. Остались полки, штабы, журналы, даже военные академии, которые подобны схожим учреждениям в других странах. Идет повышение званий и назначение должностей, отдаются приказы. Есть свои генералы и главнокомандующий, которому все беспрекословно повинуются. Эта небывалая армия, существующая вот уже десять лет, каждую весну ждет от него приказа: «На войну!»

Каждый солдат, попавший в Сербию и Болгарию, приписан к своему полку, в котором приводит свои свободные дни. Состарившегося или непригодного к службе воина замещает его сын, прошедший соответствующую подготовку в русской военной школе. Молодежь, успешно проходящая обучение, торжественно получает дипломы от командующего о воинском звании. Желающие могут продолжить обучение при военной академии генштаба. Для поддержания боевого духа действуют газеты, собрания, строгая дисциплина и даже суровые наказания.

Большой парад русской армии прошел в Париже, у Триумфальной арки и у могилы неизвестного солдата. В красивых мундирах стройными рядами шагали по Елисейским полям воины армии, официально исчезнувшей. На следующее утро Министерство иностранных дел Франции получило ноту с энергичным протестом от советского посольства.

Центр Белой армии оставался в Сербии и Болгарии. Однако во всех европейских столицах разместились ее отряды. Важная часть армии осела в Париже, где большинство офицеров стали таксистами. Офицеры же составили гвардию главнокомандующего. Врангель, верховный главнокомандующий умер, по общему убеждению, отравленный большевиками. Новым главнокомандующим стал «хозяин Галлиполи», Кутепов. Среди белого дня его похитили из Парижа большевики. Третьим главнокомандующим избрали Миллера, которого охраняют денно и нощно офицеры-галлиполийцы[15]. Он живет в Париже, в столице всех эмигрантов. Приказы из Парижа распространяются по всем европейским городам: генералы их передают далее своим офицерам. Несколько раз в году Кутепов проводил смотр остаткам армии. Возвращаясь в Париж, он докладывал штабу, что армия полностью готова к войне.

Десять лет прошло со времени прибытия армии на Балканы. Десять лет офицеры трудятся в городах, на шахтах и фабриках, в полях. Иногда они надевают свои мундиры, наведываются в штаб и нетерпеливо ждут, когда же их пошлют гнать большевиков, когда же вновь они с оружием в руках помчатся на конях по русским степям и деревням, ведя Белую Россию к победе.