Помоги проекту - поделись книгой:
Рубеж веков
1.
Страх так же естественен для человеческой расы, как дыхание, зрение, слух, осязание и прочее. У него, конечно, есть традиции: ужас, тревога, осторожность, осмотрительность, однако в основе этих состояний лежит все тот же первичный страх, который живет в потомстве Адама с первого дня изгнания из рая. Иными словами, время и страх неразделимы. Когда кончается время, тогда, должно быть, кончается и страх в том виде, в каком мы его испытываем. Первопричинный страх, разумеется, связан с непостижимостью бытия и небытия.
В ходе истории, конечно, появляются новые страхи. Добрая половина XX века, например, прошла под страхом атомной бомбы. Апокалипсис вдруг стремительно и реально приблизился. Потом к этому страху как-то притерпелись. Способность преодоления страха — это одно из чудесных (от слова «чудо») свойств человека. Трудно сказать, какое начало в страхоборчестве преобладает — божественное или демоническое.
Страхоборчество знаменует собой начальную эпоху научного и технологического развития. В XIX веке нам нередко казалось, что мы побеждаем природу, что возникает новый человек, который «по полюсу гордо шагает, меняет течение рек». Экзистенциальный страх, angst, однако, никуда не делся, он был всегда с нами. В принципе именно этот страх и разрушил материалистическую философию. В нем, между прочим, выражалось очень сильное творческое начало.
Нынче наука и технология развиваются несусветными темпами. В этой связи многие говорят: даже страшно. Думаю, что это бытовое выражение произносится не просто так, что в нем сидит не страх перед какой-нибудь войной или газовой атакой в метро (хотя и это тоже), в нем сидит тот самый непостижимый экзистенциальный бука.
Раньше мы считали, что наука открывает тайны бытия. Она и сейчас это делает, но с каждой открытой тайной бездна становится все глубже, и ей нет конца. Новые страхи будут возникать в связи с расширением наших горизонтов. Сравнительно недавно я читал статью одного российского физика, в которой он взвешивал те или другие тайны Вселенной. В конце статьи он скромно заметил, что речь идет только о «нашей Вселенной». О «других вселенных» пока что речь идти не может. Герой набоковского «Бледного огня» предположил, что, если Землю лишить ее электричества, она не просто развалится на куски, она растает, как призрак. Страх — это тоже своего рода электричество. Ну, хватит об этом.
2.
Нынешняя наука (а уж тем более наука XXI века, если вдруг не начнется какая-нибудь неожиданная деградация) так же далека от концепции атеизма, как электричество от стеариновой свечки. В принципе высшее проявление атеизма — это ухмылка Ленина. В то же время даже самая наивная вера в Бога — это колоссальная поэзия. Метафора в научном и мистическом смысле сильнее механической логики.
Материалисты любили говорить: «Чудес на свете не бывает». Сейчас существует странная тоска по чудесам. Иногда спрашивают: «Почему молчит космос? Почему не приходят чудеса?» Между тем мы живем в окружении чудес. Разве не чудо свершается, когда вы в Самаре засовываете в какую-то щель записку и через пять минут она вылезает из другой щели в Австралии? Неслыханное ускорение технологического прогресса является не чем иным, как приглашением к ожидающей нас феерии чудес.
В последнее время я часто общаюсь с генетиками и пристаю к ним с вопросом невежды: умирает ли ДНК, то есть то, что я в недавнем романе назвал «формулой изгнания из рая». Никто мне пока не дал вразумительного ответа, однако никто и не сказал, что она исчезает без остатка. Чудеса генетики, в частности клонирование овцы, дают нам по-новому взглянуть на то, что прежде считалось религиозными фантазиями, в частности, на философию Николая Федорова с ее главной идеей воскрешения умерших отцов силами науки. Трудно себе представить, что в новом веке это развитие остановится. Трудно, впрочем, и гарантировать, что в несовершенном людском мире не возникнут какие-нибудь ошеломляющие перекосы.
3.
XX век с его мировыми войнами и геноцидами считают апофеозом человеческой жестокости. С другой стороны, в ходе этого века возникли некоторые парадоксы, говорящие об обратном. В древние времена в столкновениях между людьми бытовало прямое врубание холодным оружием в плоть врага. Прочтите хотя бы хроники Иосифа Флавия, чтобы увидеть, с каким жаром люди вспарывали друг другу животы и отсекали конечности. Римские легионеры для забавы распинали не только людей, но и львов. Кто был более жесток — они или современный летчик, по компьютеру наводящий свои «умные бомбы»? Современное оружие при всей его колоссальной убойной силе снижает садизм.
Мы знаем, что и в некоторых современных государствах, в основном террористического и фанатического свойства, практикуются пытки, однако даже там стараются это скрыть, в то время как в древности это считалось нормой везде.
В нашем уходящем веке наряду с массовым насилием возникли прежде не виданные либеральные системы — вроде ООН. Никогда еще не было ранее, чтобы при голоде в какой-нибудь части мира из другой части мира вылетала воздушная армада с едой. В принципе мы можем ожидать, что эти абсолютно новые в человеческой истории системы будут и далее развиваться.
4.
Марксовского капитализма больше не существует. Маркс останется только в учебниках истории. Однако новые утопии будут возникать то тут, то там, особенно в исламском мире.
5.
Сомневаюсь, что в новом веке на планете возникнет блаженное единение. Как раз наоборот, уже сейчас нарастает боевой вал по границам иудео-христианского и исламского миров. К религиям это разделение не имеет никакого отношения. Гораздо больше — к комплексам превосходства и неполноценности. Исламские государства — быть может, в союзе с азиатским коммунизмом — начнут долгое противостояние с Западом. Надеюсь, мировой войной это все-таки не кончится. Надеюсь также, что Россия окажется на западной стороне. Иначе ей несдобровать.
6.
Трудно представить, что на земле когда-нибудь возникнет изобилие или даже избыток гуманизма. Гораздо легче представить, что гуманизм может стать синонимом скуки. Между тем для отвлечения от скуки совсем не обязательно предаваться жестоким забавам. Есть дела поважнее — например, космос. На мой взгляд, мы колоссально отстали в развитии космических дел. Вспомните фильм Стенли Кубрика «2001 год: Космическая одиссея». До этой даты осталось меньше трех лет, а космическими одиссеями даже не пахнет. Международная орбитальная станция в самом начале проекта. Человечество, я думаю, должно во много раз ускорить свои усилия по колонизации околоземного пространства. В этом содержится огромный практический смысл, связанный с неудержимым ростом населения, истощением ресурсов, а также и с нарастанием скуки среди благополучия. Устремленному в космос человечеству не будет скучно, даже если оно перестанет драться из-за денег.
7.
Демократические ценности пока что приняты меньшинством земного населения. XXI века не хватит для их повсеместного внедрения. Еще более важным стимулом безостановочного развития является то, что даже в странах модельной демократии люди не могут разобраться, где кончается демократия и начинается охлократия. Лишь один, но сильный пример дает нам пресловутая «политическая корректность», задуманная как высшая демократия, но превратившаяся в «кратию тупиц».
Здесь, в США, это особенно наглядно, когда следишь за деятельностью прокурора Старра и за СМИ, активность которых в составлении сексуальной биографии Клинтона не может не вызвать в памяти строчку Галича: «А из зала кричат: “Давай подробности!”».
8.
Чем больше познается, тем больше открывается непознанного. Этому процессу нет конца, потому что перед нами бездны непознаваемого.
9.
Вообще-то в основном все останется по-прежнему. Попытки ликвидировать ревность в революционной общине красной России двадцатых годов, а также в коммунах хиппи семидесятых окончились провалом. Ревность является сильным творческим импульсом, ибо в ней содержится глубочайшая страсть, желание преодолеть разъединение, поиски своего собственного «ребра» или своей собственной «грудной клетки».
В новом веке, безусловно, увеличится число однополых браков. Мастурбирующая порнокультура во многом себя исчерпает и даже вызовет своеобразную асексуальность.
10.
Вместо ответа (ответов) на ваш последний вопрос мне хочется сказать следующее. В новом веке, очевидно, произойдет кардинальное изменение человеческой походки. Вместо вышагивания человечество начнет скользить на повсеместно распространенных новых моделях обуви, лишь отдаленно напоминающей современные роликовые коньки. Люди всех возрастов и всех уровней здоровья будут скользить навстречу друг другу и друг от друга, города превратятся в своеобразные катки. Это нововведение принесет нам долгожданную легкость и самоиронию.
Что касается нового тысячелетия, то к его концу, по всей вероятности, значительная часть землян благодаря успехам генетики будет летать на своих собственных крыльях.
Похмелье
Еще в мае мой сын Алексей мне сказал: «Увидишь, до конца года у нас тут разразится катастрофа. Все держалось на “трубе”, а теперь, когда упали цены на нефть, покатится рубль, рухнут ГКО, рассыплется вся эта московская показуха». Интересно, что это было сказано не финансистом, а художником кино и телевидения. Разумеется, я отнес мрачный прогноз за счет привычного в творческих кругах скептицизма. Новые деньги казались мне, быть может, главным достижением постсоветского периода. Как они умудрились за такой короткий срок превратить «деревянный» в настоящие деньги? Это финансовое чудо виделось мне залогом того, что все в конце концов «устаканится»: прекратятся безобразные невыплаты зарплат, цены улягутся в разумных для рыночной экономики пределах, циркуляция денег приведет к развитию средних и малых бизнесов, увеличатся инвестиции, богатства, нахапанные в начале приватизации, потекут из зарубежных кубышек обратно в отечественную экономику. Расплодившиеся в Москве банкоматы и пластиковые карточки в бумажниках москвичей, казалось, говорили о том, что дело как раз идет к варианту развитого капитализма.
Увы, Алексей оказался прав в тех прогнозах. Задолго до конца года обещанное событие разразилось с неистовством того, надолго запомнившегося, июньского урагана. В ту душную неподвижную ночь окна в моей квартире на Котельниках были открыты на обе стороны, чтобы возникло хоть какое-нибудь движение воздуха. Движения, однако, не возникало. Я уже собрался спать, когда послышался нарастающий вой. Почти мгновенно в темную квартиру с обеих сторон ворвались мощные потоки торнадо. Задребезжала вся мебель, на кухне что-то посыпалось. Выскочив из постели, я попытался закрыть балконную дверь. Не тут-то было. Сильнейшее давление воздуха прижало ее к стене. Понадобились большие усилия, чтобы отодрать дверь от стены, а потом прижать ее к раме и задвинуть задвижку. Было такое ощущение, как будто противоборствовал громиле, что пытался ворваться в дом. Метафора простая: инфляция, как ураган, вваливается во все окна нашего дома. Найдется ли в нем кто-нибудь, чтобы надавить на балконную дверь? Сейчас, глядя назад, я вспоминаю то ощущение, которое не раз появлялось у меня при взгляде на российскую действительность в последние годы и которое я старательно отгонял, как отгоняют отголосок какого-нибудь недоброго сна. Мне казалось, что население находится в состоянии перманентного опьянения деньгами. Это касалось всех слоев, даже малоимущих, не говоря уже о новоруссах и так называемых олигархах. Что касается нарождающегося среднего класса, то и он был, что называется, подшофе.
Дело в том, что после краткого периода нэпа наши люди в течение семидесяти лет практически жили без денег. Советские ассигнации деньгами, конечно, не являлись. В лучшем случае это были своего рода талоны для обмена на прожиточный минимум товаров. Хорошее, вкусное, первосортное приобреталось не на деньги, а за счет благоволения партии или, как в последние десятилетия, за счет блата. Система «ты — мне, я — тебе» была построена не на деньгах, а на довольно ублюдочной дружбе.
И вдруг, фактически в одночасье, все переменилось. Возникли деньги, на которые ты можешь купить практически все, вплоть до отдыха на Канарских островах. Вместе с ними появились всевозможные товары, доступные для всех, а не только для иностранцев. Постоянное унижение перед витринами «Березок» кануло в прошлое и было быстро забыто. Вчерашние рабы коммунизма, раз в пять лет получавшие прибавку к зарплате в количестве десять рублей, получили доступ к плодам сладкого Запада. Все определялось теперь только количеством денег, но даже беднейший из бедных понимал, что у него в руках не талоны для «пролов», а те же самые деньги, что у всех. Недаром возник такой массовый, огромнейший интерес к «пирамидам», будь то МММ или ГКО. Денежная эйфория!
Все явления и предметы в руках человеческих могут поворачиваться разными боками в зависимости от того, кто их подбрасывает, кто смотрит на них в данный момент через твое плечо — черт или ангел. От советской пропаганды не так легко избавиться, как от флага с серпом и молотом. Для масс капитализм был «миром чистогана», «миром, где все продается и все покупается», где одна часть населения грабит другую, а ее, в свою очередь, грабит рэкет, мафия, лихие парни — раззудись плечо, разойдись рука! Меньше все думали о том, что при капитализме надо работать. В принципе, правило пьяное сознание: хапай бабки и не жалей, трать, пока не поздно, наливайся сластью. Похоже на то, что никто всерьез не размышлял о рыночной экономике, о демократических свободах. Главное было не упустить момент, погулять на славу, «оттянуться» до предела. Гляди, братва, во что эти деньги могут превращаться! Для одного они превращались в «Мерседес» с красивой телкой, для другого в японский телевизор. Шесть лет шел разгул. Тоталитарная природа народа была сломана нахлынувшим пьяным от денег анархизмом. Теперь денежная интоксикация вступила в период ломки.
Серьезные круги общества между тем поражали своей некомпетентностью. Помнится, в разгаре перестройки к нам, в университет «Джордж Мэйсон», приехала на семинар группа выдающихся советских экономистов, профессоров и членов Академии. Адрес ими был выбран правильный: университет славится своей школой экономики, возглавляемой нобелевским лауреатом, теоретиком современного «чистого» капитализма Джеймсом Бьюкененом. Двое гостей, симпатичные московские интеллигенты, однажды зашли ко мне в кабинет познакомиться. В разговоре они самоиронично признались: «Вы знаете, мы сидим с важным видом на семинаре, а сами, честно говоря, совершенно не понимаем, о чем идет речь. Мы давно уже критически относились к марксистским стереотипам, и нам казалось, что мы будем чувствовать себя на Западе как дома, но здесь все так далеко ушло вперед, терминология так изменилась, что мы боимся открыть рты, чтобы не попасть впросак».
С тех пор прошло, наверное, уж не менее девяти лет. За это время, казалось бы, можно было создать новую школу, свободно владеющую и терминологией, и содержанием рыночной системы, однако в эти дни кризиса мне все время кажется, что школа еще не создана, а если и создана, то ей еще очень далеко до расцвета. Пока что возникла неизвестно на чем стоящая пренебрежительная поза по отношению к Западу.
Сейчас оказалось — вляпались! Появляющиеся в телевизоре столпы отечества пребывают в полной растерянности. Некомпетентность, похоже, царит на всех уровнях, начиная с президента Федерации. Борис Николаевич, как известно, всегда был сильным бойцом в критических ситуациях. Так или иначе, мы должны быть ему бесконечно благодарны за то, что он три раза спас страну от кровавого реванша коммунистов. Увы, что касается каждодневного руководства, а уж тем более в области финансов, наш президент оказывается несостоятельным. Ему так и не удалось создать свою команду лояльных, талантливых и независимо мыслящих специалистов управления. Следует признать, что несколько раз он близко подходил к этой цели. Последняя такая попытка имела место весной 1997-го, когда он привел в высший эшелон власти группу так называемых молодых реформаторов. Насколько я понимаю, эти люди получили от президента определенные гарантии, иначе откуда бы взялся их энтузиазм, которому я был в небольшой степени свидетель. Увы, прошло немного месяцев, и Б.Н. снова взялся за свое привычное дело, которое, очевидно, еще со времен Свердловского обкома кажется ему венцом управленческого искусства, — тасовать и перетасовывать кадровую колоду. Кому удастся провести в жизнь свои идеи, если каждое утро ты ждешь увидеть на своем столе письмо о «переходе на другую работу»?
При всей моей симпатии к «молодым реформаторам» я все-таки не могу поручиться и в их полной компетенции, учитывая существующие обстоятельства. Недурная теоретическая подготовка этих людей, очевидно, приходит в полное несоответствие с удручающей практикой в условиях постоянного давления со стороны «олигархии» и такого мощного разлагающего механизма, каким является Государственная дума, а если брать еще шире, в условиях имеющегося на данный исторический момент «человеческого материала». Не знаю, уж чего им не хватает: то ли гибкости, то ли решительности, то ли решающей комбинации двух этих качеств. Так или иначе, остатки того весеннего энтузиазма полностью рассеялись на рельсах перед бастующими шахтерами, когда правительство было практически превращено в своего рода «пожарную команду».
Несколько слов следует сказать об «олигархах». Похоже на то, что и они не очень-то готовы «олигархствовать», не очень-то представляют, как это делается. В последнее время в прессе постоянно приходилось наталкиваться на предположения о том, что существует некое «теневое правительство» финансовых магнатов. Хорошо, если бы так было в действительности. В кризисное время было бы неплохо иметь теневое правительство мудрых финансовых воротил, всяких там наших Ротшильдов, Рокфеллеров, Рябушинских. Увы, из тени в свет перелетая, люди «семибанкирщины» больше застревают в тени, вязнут там в паутине личных амбиций, мелочного соперничества, примитивных подставок, начисто забывая о судьбах страны, то есть в значительной степени своей собственной империи, делают неверные шаги и рассыпаются, как засохшие бабочки.
Совершенно очевидно, что нынешний развал российской, взятой в долг на том же Западе «стабильности» возник как часть мирового кризиса, начавшегося в Гонконге, перекинувшегося в Японию и в самом неприятном варианте вспыхнувшего в Индонезии. Известно, что даже биржи ведущих держав сейчас находятся в нервозном состоянии. Западные финансы, однако, являются весьма упругой, а временами и вязкой структурой. Говоря о дальних прицелах, американские газеты упоминают выражение президента МВФ г-на Камдессю — «скрытое благо кризиса». Прокатывающиеся по разным странам обвалы как бы дают возможность мировой системе ощутить себя как единое целое. Россия в данном случае впервые, собственно говоря, почувствовала себя нераздельной частью мировой экономики: падение мировых цен на нефть — российская девальвация — лихорадка нью-йоркской биржи и т. д.
Как ни отвратительно жить во время инфляции, все-таки ничего смертельно опасного в послевоенные десятилетия с этим не связывалось. Мне приходилось не раз бывать в странах, чьи деньги ежедневно сыпались с грохотом нулей вниз, как с чердака катится затоваренная бочкотара. Помню, как в одной стране мне говорили: тратьте ваш гонорар побыстрее, иначе от него не останется и половины в течение недели. Быстрее, быстрее жуйте, иначе за бифштекс, который вы сейчас едите, вы получите совсем неожиданный счет. Страна эта, впрочем, не развалилась, в тот год она жила, на взгляд иностранца, вполне прилично. Она развалилась позже и совсем по другим причинам. Существуют, впрочем, страны, которые десятилетие за десятилетием выпускают большие, красивые, но, увы, ничего не стоящие банкноты с видами национальных битв, но тем не менее и не думают разваливаться. Народ как-то приспосабливается жить на крутом склоне и не делает из этого трагедии.
В России, однако, другая ситуация, и в этой ситуации среди других угроз заложена одна фундаментальная, историко-идеологическая и социально-философская угроза. России выпало на долю стать полем провалившейся утопии, запущенной к действию толпой оголтелых большевиков. Здесь же произошла беспрецедентная в истории попытка поворота от утопии к человеческим формам общежития. Нынешний кризис чреват не только ухудшением жизненного стандарта, он чреват историко-идеологически-социально-философским провалом. Он может низвергнуть не только Россию, но и все человечество с драматических котурнов в вонючую парашу. Такая модель может быть продемонстрирована всем как антитеза соблазнам демократии.
Давайте называть вещи своими именами. Главным дестабилизующим, если не просто деморализирующим, механизмом в стране является Государственная дума.
Быть может, не вся она однородна, быть может, иные из депутатов охотнее пошли бы по стопам своих восточноевропейских коллег, вроде Квасьневского, отказавшихся от махрового большевизма в пользу более цивилизованной социал-демократии. В этом случае ничего не было бы страшного в том, что на место споткнувшихся правых пришли бы левые, чтобы потом, при перемене обстоятельств, по-джентльменски уйти, как это случилось в Венгрии и Польше. Наши, однако, никогда так не поступят. Чтобы не растерять своего страшненького электората, они никогда не откажутся от своего единого родства. Они и сейчас себя «чистят» под Лениным, под Сталиным, под Дзержинским, поскольку и электорат их марширует под портретами этих злодеев.
Среди людей малокомпетентных и нерешительных они одни компетентно знают, что надо делать: ренационализировать промышленность, ремилитаризировать страну, то есть восстановить ее величие, восстановить Советский Союз, восстановить государственный контроль над СМИ, оторваться от западной зависимости, поднять хоругви крайнего национализма.
Крайние элементы коммунистической партии никогда так близко не были к своей цели. То, что не удалось сделать с помощью язовских танков и макашовских штурмовиков, сделают зюгановские выборщики на фоне безработицы, стачек, стихийного «албанского» бунта масс, обманутых еще одной пирамидой. Албанские «коммисы» хотя бы оказались плюралистами. Эти не окажутся. На самом деле из всех некомпетентных они самые некомпетентные. И глупые. Но жестокие. Увы, наше общество вполне готово к возврату. Парадоксальным образом именно в результате гипертрофированного либерализма в последние годы развилась у нас гнуснявенькая шизофреническая ностальгия по «добрым старым временам» советского режима.
Не поздно еще одуматься. Демократия должна работать и избавляться от собственного дерьма, от воровства и невежества, от всех последствий инфляционного маразма, но она не должна прежде всего забывать о самой страшной опасности. Опасности восстановления полного тоталитарного мрака. Россияне не должны больше никогда поступиться своими столь тяжко завоеванными либеральными свободами. Те, кто готов взять на себя ответственность за родину, должны быть готовы ради этого к любым формам сопротивления. Красные не пройдут — такой должна стать наша главнейшая песня о главном.
Карусель в круговороте, или Зимние вечера
В январе я, как обычно, приезжал в Москву на зимние каникулы. Куда вы собрались, говорили мне многие в Вашингтоне, ведь там кризис. Снова все тот же современный феномен: медиа, отбирая заголовки новостей и не очень заботясь о точности комментариев, создает резко драматизированный образ текущего момента. Публика за рубежом, из тех, что не так уж часто посещают землю двуглавого орла, черт знает как это себе представляет. Многим, наверное, кажется, что прямо в Шереметьеве на пассажиров набрасывается оскаленный нацбольшевик.
На самом деле в Шереметьеве было, пожалуй, даже приятно. Впервые я проходил в Москве по самому обыкновенному «зеленому коридору», где не надо ничего декларировать и где пассажир не подвергается даже номинальной таможенной проверке. Как в обычных странах, в общем.
Огни еще теплятся в родной столице. Больше того, они, пожалуй, даже сверкают, а в центре с его торговыми рекламами кажется, что ты въехал в какой-нибудь Лас-Вегас, но уж никак не в пришибленный системным кризисом город.
Друзья не похудели, шмотье на них не пообтрепалось. Машины у всех на ходу. У нас теперь кризис, говорят они с какой-то даже, как мне показалось, гордостью. Почти как в Индонезии, говорят одни. Ну все-таки не так, как в Индонезии, говорят другие. Грабежей пока что не было. Магазины не громят.
Очередей не видно ни в магазинах, ни на бензоколонках. Народ на улицах от голода не качается. Все упакованы в теплое, за исключением тех, кто выступает без шапок. Пьяных по-прежнему немного. Может, потому что денег у народа не хватает на большую пьянку? Может, потому что в магазинах делать нечего без денег? Да нет, вот входят и выходят: туда с пустыми сумками, оттуда — с более или менее полными. Таковы первые, то есть поверхностные, впечатления. Всегда ведь хочется поймать хоть что-то оптимистическое.
Первым делом в Москве я обычно захожу в угловую булочную, там приобщаюсь к жизни города. Хлебов различных полно, есть и свежие хачапури, к которым я прошлым летом так пристрастился. Цены чепуховые. Ага, вот тут-то и кроется подвох для приезжего: ведь я эти цены на доллары пересчитываю, а доллары далеко не у всех есть в каком-то более или менее количестве. У большинства людей вообще нет никаких долларов. Для них эти цены совсем не так выглядят, как для приезжего из страны долларов. Для них эти выпечки не по карману.
Оглядываюсь. Все-таки, очевидно, многим более или менее по карману. За пять месяцев моего отсутствия, уже после кризиса, стало быть, магазин обогатился отделом тортов. Да ведь не показуха же тут процветает, ей-богу, вот ведь покупают, да еще и с продавцами советуются, какой тортик пожирнее, какой полегче.
У российского народа есть удивительная способность приспосабливаться ко всякого рода историческим неприятностям. Какую бы глупость или свинство ни натворили руководящие круги, народ постепенно все «устаканивает», цепляется за здравый смысл, создает какой-то круг облегчающих существование условий. Общность, многолюдность, многоглазие, определенная хитроватость и некоторое природное добродушие создают какую-никакую надежду: может, опять все-таки выкарабкаемся?
На самом деле кризис, конечно, продолжает закручивать свой зловещий круговорот. Медлительное мутное движение. Без паники, но по направлению к воронке. Цены растут. Инфляция не останавливается. Заработки падают. В банках, возникших за последние годы псевдопроцветания, пустота, компьютеры погашены, правительство хоть и проявляет иногда некоторые признаки здравомыслия, до сих пор не нашло антикризисной формулы. К невыплатам зарплат присоединяется еще новое чудище — безработица. Президент болеет. Коммунисты наглеют. Символом нынешнего кризисного круговорота становится мрачная физиономия генерала Макашова.
Кстати, об этой физиономии. Поразительно, что главный жидомор страны отличается внешностью карикатурного еврея, каким еще гитлерюгенд пугали. Не исключено, что как раз нос генерала и в ответе за его такой яркий антисемитский пламень. Быть может, боясь, как бы какие-нибудь дураки в Вооруженных силах не подумали о нем — «жид», генерал и стал повсеместно шипеть своими собственными «жидами». Так и пошла о нем слава как о «зоологическом антисемите». Ну, братцы, наверное, улыбались друзья-генералы, ну какой уж Альберт «зоологический», он просто, как все мы, просто биологический. Так он и открестился от своей физиономии, а вообще-то надо бы успокоить генерала: никто такого за еврея не примет.
Впрочем, шутки в сторону. Поражает уверенность, с какой держится неудавшийся завоеватель Останкинского телецентра. Ничего-то он не боится. Даже инициатива Галины Старовойтовой по возбуждению против него уголовного дела за разжигание антисемитизма его не испугала. Даже и на Московскую прокуратуру вот недавно начихал, приписал себя к плеяде классиков, дескать, и они на «жидов» ярилась. Что-то, очевидно, посильнее думской «неприкосновенности» стоит за его спиной. Не иначе как на каких-то друзей в правоохранительных органах и в Вооруженных силах рассчитывает военачальник.
И не без причины, по всей вероятности. Не раз мне хотелось при виде респектабельного, слегка даже грассирующего на дворянский манер генпрокурора заглянуть ему поглубже в глаза и спросить: «Кто вы, товарищ Скуратов?» Не говоря уже о приверженности закону, человеческие чувства там, похоже, не ночевали. Даже зверское убийство Галины не изменило основной концепции — искать компромат на людей нежелательных, то есть с демократическими склонностями, набрасывать тень на плетень, а в тени этой выводить из опасной зоны ошалевших от безнаказанности субъектов с тоталитарными склонностями. Подумать только, едва ли не главным врагом российского государства прокуратура до сих пор считает Сергея Станкевича.
Кто травит Станкевича? Не те ли, кому так сильно была не по душе его роль в выносе за пределы центра Москвы «козлобородого палача в длинной кавалерийской шинели», как когда-то назвал их кумира Валентин Катаев?
Кто травит Анатолия Собчака, первого демократически избранного мэра Петербурга? Не те ли, кому была не по душе его роль в пресечении попыток невского филиала ГКЧП?
Кто постоянно подпускает дезуху в адрес Руслана Линькова? Не те ли, кого бесит его стойкость в борьбе против криминальных политиканов?
Откуда взялась нынешняя тяжеловесная самоуверенность КПРФ? Уж не от их ли непререкаемой убежденности в том, что они говорят и действуют «от имени народа»? Уж не из их ли марксистско-ленинского прошлого? Давайте пройдемся по избитым дорожкам и напомним их заслуги перед этим народом. Миллионы трупов, миллионы за колючей проволокой, построение уродливой военизированной экономики, чудовищное загрязнение родной среды, как материальное, так и духовное искажение всего, что было живо в Отечестве. И с этими заслугами упорно и даже — теперь — уверенно переться к власти?
Наконец, Геннадий Андреевич уже без привычной демагогии дает нам понять истоки своей уверенности. Никакого договора о согласии с Кремлем мы не подпишем. Чубайс собирает силы в Китайском проезде, собирается взять власть. Мы этого не допустим. Обратимся к армии напрямую, она нас поддержит. Предупреждаем журналистов: прекратите нападки, иначе и до аэропорта не успеете добежать! Обращаюсь ко всем: готовьтесь к победе народно-патриотического союза!
Ошеломляющее заявление, которое почему-то осталось почти не замеченным ни прессой, ни публикой. Как расценить подобную индифферентность? В том смысле, что и не такое, мол, приходилось слышать? Неужели не понятно, что вождь неожиданно раскололся и многое раскрыл? Даже и дислокация дружественных сил стала яснее. Ведь если речь идет о перекрытии Шереметьева, значит, патриотическая рать где-то поблизости стоит.
Хотелось бы думать, что ленинец принимает желаемое за действительность. Однако мразь его вливается в общую послекризисную, медленно, но неуклонно вращающуюся круговерть, что тянет страну к попытке возврата тоталитарного режима, гражданской войне и распаду на удельные княжества.
Как и в предыдущие несколько январей, я приезжал в Москву в качестве члена жюри премии «Триумф». В седьмой раз щедрые премии вручались пяти не худшим людям нашей культуры. Особо следует отметить, что даже и сейчас, в годину кризиса, премии не похудели. Зал Малого театра, где проходила церемония, был полон. В заключение церемонии играл квартет имени Шостаковича, превращенный по этому поводу в квинтет членом жюри саксофонистом А. Козловым. Зоя Богуславская объявила, что на следующей неделе будет проходить триумфовский фестиваль искусств под названием «Зимняя карусель».
Карусель в сердцевине кризисного круговорота? Веселенький балаган посреди политического маразма? Карнавал по соседству с замаскированным спецназом? Как тут обойтись без саркастической интонации?
Программа тем не менее выполнялась неукоснительно. В нее включены были презентации лауреатов и членов жюри «Триумфа»: концерты балерины Нины Ананиашвили и юмориста Михаила Жванецкого, спектакль «Горе от ума» Олега Меньшикова, «Моцарт, Моцарт» в «Новой опере» Евгения Колобова, «Марат-Сад» Юрия Любимова на Таганке, Борис Гребенщиков в Большом зале Филармонии, наконец, творческий вечер вашего покорного слуги в Центральном доме литераторов, там же выставка Рустама Хамдамова.
Я старался побывать везде. После месяцев жизни на «целине», как мы тут называем Вирджинию, где мимо проходит довольно ограниченное число привычных лиц, московская карусель казалась мне едва ли не вакханалией. Жанр уникальной московской «тусовки» доведен уже до совершенства, мизансцены разыгрываются с отточенной спонтанностью. Тусовочный гул Москвы еще долго стоял у меня в ушах.
Поражают упомянутые уже в начале многолюдие и многоглазие. Зрители, как будто им больше делать нечего, ломятся на карусельные мероприятия. Все билеты, дешевые и дорогие, распроданы. Перед входами в театры возникает специфическая наэлектризованная обстановка, какую редко встретишь и в Нью-Йорке.
Из всех спектаклей самым головокружительным, самым карнавальным, самым дерзким и романтическим показался мне «Марат-Сад», поставленный на Таганке восьмидесятидвухлетним Любимовым. Кажется, что маэстро побил в нем все свои рекорды неудержимой фантазии и артистизма тридцатилетней давности. Восхищает новый состав его труппы, молодые актеры, о каких, очевидно, мечтал Мейерхольд, современные каботены, которым ничего не стоят мгновенные переходы от вокала к акробатике, от чечетки к зловещим диалогам.
Надо ли говорить о том, как естественно подходит к нашему кризисному двору довольно уже старая пьеса Вайса, в которой убийство Марата Шарлоттой Корде разыгрывается пациентами психбольницы. Во многих случаях Любимов дерзновенно импровизирует с текстами, делая злободневность еще более жгучей.
Что же наша «Карусель»? Не безнравственны ли ее круги? Уместна ли такая артистическая интенсивность на фоне нынешнего круговорота? Хочется отвергнуть эти сомнения. Пока горят огни театров, Москва жива. Карусель все-таки закручивает в другую сторону, в сторону жизни.
Очередь Хиллари,
или Апология матриархата
Поднятый в гордом молчании подбородок Первой Леди загипнотизировал Америку. Рядом с гаденькими ужимками «независимого советника» Старра, рядом с республиканскими конгрессменами, ратующими за непорочность, а потом, с опущенными глазками, признающими собственные пороки, рядом с ухмыляющимися поставщиками новостей, рядом, наконец, со своим собственным растерянным, краснеющим, потеющим, то выпячивающим свою недюжинную челюсть, то слезливо кающимся мужем она являла собой образец стойкости в атмосфере общенациональной истерики.
В самом начале скандала, появившись на популярном канале, она твердо сказала, что разворачивающаяся кампания не имеет никакого отношения к нравственности президента. В действие запущен широкомасштабный заговор ультраправых кругов, направленный на свержение либо в крайнем случае на осквернение либерального лидера. Эти люди, заявила она, решили отравить нам каждый день пребывания в Белом доме. Нас обвиняли в подлогах и даже в убийствах. Теперь они выбрали самый решающий, с их точки зрения, способ. К этому она не прибавила ни слова.
Позднее писатель Гор Видал в статье, которую я прочел летом в парижском «Геральде», вспомнил это ее заявление и проиллюстрировал его именами заговорщиков. Среди них оказались какие-то арканзасские супербогачи, ненавидевшие Клинтонов испокон веков. Хиллари не подтвердила данные Видала, но и не опровергла их. В те дни, когда пресса с причмокиваниями обсуждала пятна, оставленные ее мужем на платье практикантки, она с гордо поднятым подбородком продолжала дефилировать по мировой сцене, выступая по вопросам защиты окружающей среды, благотворительности, занимаясь брошенными детьми и нанося государственные визиты. У нее даже хватало сил разыгрывать непринужденный обмен шутками со своим так глупо вляпавшимся муженьком.
Парню вообще-то не позавидуешь: делить спальню с таким сильным женским характером! Не знаю, что уж там происходило за шторами второго этажа в доме номер 1600 по Пенсильвания-авеню, но вниз они спускались вместе, рука об руку, а то и с Первой Дочерью, подсвистывали Первой Собаке, влезали в Первый Вертолет и отправлялись на Первую Дачу. Так или иначе, поза Хиллари, несомненно, оказала серьезное влияние на исход всего дела. Страна с большим опытом семейных драм, этим главным стержнем бесконечных телевизионных «мыльных опер», понимала, что женщина глубоко уязвлена, что она страдает, и сочувствовала ей.
Кстати, эта женщина не впервые противодействовала всему Вашингтону, городу, который для всей остальной державы является символом бессовестной интриги. В 1993-м, когда провинциалы Клинтоны с триумфом переехали в столицу, энтузиастка Хиллари горела желанием реформировать американскую медицинскую систему. Тут было куда приложить силы: при всем колоссальном богатстве страны многие люди не могут платить за медицинскую помощь, при всех достижениях здешней медицины многие не могут себе позволить страховку, в то время как большинство населения, включая и самих врачей, опутаны системой какого-то странного неуклюжего сутяжничества бесчисленных посредников.
Во всем этом девушка решила разобраться. Ей хотелось ввести систему в стройные анфилады логики. Усвоившая в Арканзасе все азы «политической корректности», она бросилась в атаку на миллиардные бастионы медицинского бизнеса. Вашингтон сначала пожимал плечами, потом стал хихикать, а затем начал уже издеваться над неудачами тщеславной идеалистки. Быть может, именно этот афронт и научил ее той ледяной сдержанности, от которой становилось не по себе гингричам, Ливингстонам, хайдам и прочим «плантаторам» конгресса.
Поделиться книгой: