— Чтоб она вот не слышала? Да ведь сестра ее все знала, и сама она тоже, так ли, сяк ли, скоро узнает; не все ли уж равно? Но за что, скажи, удалили тогда Линара, за что?!
— Да как же было его не удалить? Я, признаться, вообще не понимаю вашей бывшей гувернантки, г-жи Адеркас, что она поощряла ваши нежные чувства…
— У нее, милая, было сердце; она понимала, что в груди y меня тоже не камень. А ей за это было приказано в двадцать четыре часа убраться вон из Петербурга!
— Да, ее вежливо попросили вернуться домой к себе в Пруссию. Не заступись за нее тогда прусский посланник Мардефельд, с нею, верно, поступили бы еще круче. Мардефельд же ведь и рекомендовал ее, потому что она ему близкая родственница, и чрез нее, нет сомнение, преследовал свои политические цели.
— Да я-то, скажи, тут причем? Какое мне дело до этой глупой политики, когда y меня говорит сердце!
— Ваше высочество я особенно и не осуждаю: вам было тогда едва 17 лет и вы начитались пламенных рыцарских романов. Но зачем тревожить прошлое? За три года граф Линар успел не только жениться y себя в Дрездене, но и похоронить жену; о своем здешнем романе он, поверьте мне, давным-давно и думать перестал.
— Зачем ему забыть, если я не забыла? А теперь он опять свободен…
— Вы, принцесса, все упускаете из виду, что вы — наследница российского престола, и супругом вашим может быть только принц крови.
— Но зачем мне выходить именно за этого косноязычного Антона-Ульриха?
— Это выбор самой государыни; его нарочно ведь выписали для вас из Брауншвейга, обучили русскому языку…
На этом разговор был прерван появлением камерпажа, который доложил, что его светлости герцогу Бирону угодно видеть ее высочество.
— Да мне-то не угодно его видеть! — обявила принцесса.
— Должно быть, y него до вас какое-нибудь экстренное дело, — вступилась фрейлина.
— Герцог прошел сюда прямо от государыни императрицы, — пояснил паж.
— Значит, придется уж его принять, настаивала Юлиана. — Только ваше высочество еще в утреннем неглиже…
— Стану я для него наряжаться!
— Да и не причесаны…
Принцесса взялась рукой за прическу. Убедясь, должно быть, что в таком виде принимать всесильного временщика, действительно, не совсем пристойно, она повязала себе волосы лежавшим тут отоманке белым платком и запахнула на груди шлафрок.
— Ну, что же, проси!
IV. Прощай, мечты!
Герцогу курляндскому Эрнсту-иоганну Бирону в то время шел 49-й год. В молодости он, надо было думать, был "писанный красавец" — в немецком, разумеется, вкусе. С годами же под его энергичным подбородком образовался жировой кадык, и гладко-выбритое лицо его, почти четвероугольное, заметно обрюзгло. Тем не менее, в своем пышном парике с буклями до плеч, в шелковом, ярко оранжевом, расшитом золотом кафтане, с голубою андреевскою лентой через плечо и с блестящею звездой на груди, этот рослый и осанистый, пышущий здоровьем мужчина производил впечатление очень внушительное, хотя и отнюдь не блогоприетное: холодно-жестокий взгляд его серых глаз и плотоядный, широкий рот невольно от него отталкивали.
— Имею счастье пожелать вашему высочеству доброго утра, — начал он по-немецки деревянно-оффициальным тоном, преклоняясь с надменностью восточного сатрапа. — Баронессе Юлиане мое почтение.
При этом взор его скользнул и в сторону Лилли и на минутку на ней остановился, точно изучая ее внешность.
— Это — младшая сестра покойной моей фрейлины Дези Врангель, — пояснила Анна Леопольдовна, нехотя поднявшаяся с отоманки на встречу непрошеному гостю.
— Я так и полагал, — отозвался временщик и с милостивой улыбкой шагнул к девочке. — Настоящий персик и прямо с ветки.
Мясистая рука его протянулась к ее свежему, зогорелому личику. Но оценить высокую ласку Лилли не сумела и звонко хлопнула его по руке.
— Aber, Lilli! — ужаснулась Юлиана.
— Sapperlot! — сорвалось и с губ герцога; в глазах его сверкнула такая зверская злоба, что y Лилли колени задрожали.
Но бывалый царедворец, видно, уже спохватился, что подобные «буршикозные» междометие не совсем уместны в присутствии принцессы, и счел долгом извиниться перед нею:
— Не взыщите, ваше высочество…
— Разве с вас можно взыскивать, когда вы полжизни проводите на конюшне? — был сухой ответ.
"Это в отместку за меня!" пробежало в голове y Лилли.
Бирона, всей душой преданного своему конюшенному ведомству, передернуло; можно было ожидать, что при своей неудержимой вспыльчивости он даст волю своему гневу. Блогоразумие, однако, одержало верх, и он приступил сряду к предмету аудиенции прежним деревянным тоном, точно раскусывая каждое слово:
— Государыня императрица поручила мне передать вашему высочеству свою непреложную Высочайшую волю.
— Волю государыни я всегда чту и готова исполнить, если то в моей власти, — отвечала Анна Леопольдовна. — В чем дело?
Герцог взглянул на Юлиану и Лилли.
— Дело столь деликатное, — заявил он, — что всякое постороннее ухо здесь излишне.
— Лилли Врангель может сейчас вытти; от Юлианы же y меня нет тайн.
— Есть тайны государственные, принцесса, которые раньше времени не сообщаются и самым приближенным лицам.
— А это такая государственная тайна?
— М-да. Долго я не держу вашего внимание.
Принцесса пожала плечами и предложила обеим барышням вытти из комнаты. Те молча повиновались и притворили за собою дверь.
Любопытство, свойственное вообще прекрасному полу, не было чуждо, видно, и гоффрейлине. Она опустилась на ближайший к двери диванчик и указала Лилли место рядом с собой; причем не утерпела, впрочем, сделать ей шопотом сериозное внушение за давишнюю безтактность с герцогом.
— Уж не знаю, кто был более безтактен: он или я! — оправдывалась девочка. — Как он смеет лезть своей противной лапой мне в лицо!
— Вреда тебе оттого ведь никакого бы не было. Ты не должна забывать, что для герцога y нас законов не писано. Сколько из петербургских дам были бы польщены таким его вниманием!
— А сами вы тоже были бы польщены?
Очередь возмутиться была теперь за красавицей-гоффрейлиной.
— Ты забываешься! Притом он видел в тебе еще полуребенка…
— Но я все-таки из старинной дворянской семьи; а он, говорят, из простых придворных служителей, и фамилие его даже не Бирон, а Bühren…
— Сам он производить свой род от знаменитого французского герцога Бирона, — по праву или самозванно — судить не нам. Мы должны считаться с тем, что он теперь на самом деле. Теперь он всеми признанный герцог курляндский, и в руках его — не одна Курляндие, но и вся Россие с ее миллионами подданных. Но тише! дай послушать.
Обе приникли ухом. Сквозь толстую дубовую дверь, притворявшуюся плотно, донесся все же довольно явственно раздраженный голос герцога:
— Еще раз повторяю, что такова воля государыни! А я даю вам еще на выбор того или другого.
— Да не хочу я ни того, ни другого! — крикнула в отчаянии принцесса.
— Воля государыни! — повторил Бирон. — И решение свое вы должны обявить мне сейчас же. Итак?
В ответ послышалось как будто рыдание.
— Изверг!.. — пробормотала Юлиана и сорвалась с дивана.
Она схватилась уже за ручку двери, но вдруг отлетела назад и заняла свое прежнее место на диване.
— Что такое? — спросила Лилли.
— Он сейчас выйдет.
В самом деле, дверь с шумом распахнулась, и временщик не вышел, а выбежал от принцессы. Вид y него был положительно страшный: это был бешеный зверь, но не лев, гордый царь пустыни, а матерый бык, приведенный в ярость красным платком. Когда он пробежал мимо, Юлиана и Лилли возвратились к принцессе.
Анна Леопольдовна лежала распростертой на своей отоманке, уткнувшись лицом в вышитую подушку. Плечи ее нервно вздрагивали.
Юлиана первым делом пошла в соседний покой за валериановыми каплями: Лилли узнала их тотчас по резкому запаху, который распространился по комнате. Когда же капли оказали на плачущую свое успокоительное действие, фрейлина не замедлила справиться, что ее так расстроило.
— Все кончено… — был безнадежный ответ.
— Т.-е. как так кончено?
— А так, что я выхожу замуж.
— За принца Антона-Ульриха?
— Ну да… Ах ты, Боже мой, Боже мой!
— Но как же это, скажите, герцогу удалось все же убедить вас?
— Он принес мне категорическое повеление тетушки. Доктора дают ей ведь не более двух лет жизни; так она хочет, чтобы еще до ее смерти y меня был сын — будущий император…
— Чтобы таким образом при ней еще русский трон был твердо упрочен? Желание государыни, ваше высочество, вполне понятно, и откладывать дело, действительно, уже не приходится. Но чего я все-таки не понимаю: отчего герцог после своей успешной миссии вышел от вас таким рассерженным?
— Да представь себе, Юлиана, наглость: "Не хотите вы, — говорить, — принца брауншвейгского, так возьмите принца курляндского". Я сначала даже не поняла.
" — Какого такого? говорю.
" — А старшего сына моего, Петра.
" — Да ему, говорю, — всего ведь пятнадцать лет!
" — Но он уже ротмистр кирасирского полка.
" — Ротмистр, который потешается тем, что обливает дамам платья чернилами, а с мужчин срывает парики! Нет, говорю, если уж выбирать из двух зол, то лучше взять меньшее: вместо мальчика-ротмистра, взрослого генерала".
— И увенчанного уже на войне лаврами, — досказала Юлиана: — за свою храбрость принц Антон-Ульрих заслужил ведь два высших ордена: Александра Невского и Андрее Первозванного.
— "За свою храбрость"? Такой робкий человек не может быть храбрым. Он не похож даже на мужчину!
— Да, с дамами он несколько застенчив, — потому, может быть, что заикается. Но собой он очень и очень недурен…
— Перестань, пожалуйста, Юлиана! С чего ты взяла мне его расхваливать?
— Да раз он делается вашим супругом, так надо же вам показать его и с светлых сторон.
— То-то, что он для меня черезчур уже светел: совершенный блондин, даже ресницы белые!
— Но блондины и раньше были вашею слабостью; ведь и некий дрезденский рыцарь далеко не брюнет…
— Ты, Юлиана, точно еще насмехаешься надо мной.
— Служить вам может некоторым утешением, что участь вашу разделяют почти все коронованные особы; хоть бы вот молодая королева прусская, Елисавета-Христина.
— Но y той супруг — не чета Антону-Ульриху Фридриха II уважает вся Европа.
— Тем хуже: он не выносит вида своей супруги, с которой его насильно повенчали, встречается с нею только в торжественных случаях, а она, бедная, говорить, его все-таки, безумно любить, изнываеть по нем! Вот это, точно, не дай уж Бог. А когда же, скажите ваша свадьба?
— Не знаю и знать не желаю! Вот наша доля — доля принцесс крови… Ах, и ты еще здесь, Лилли? Блогодари Бога, моя милая, что ты не принцесса, что можешь вытти раз замуж за человека, которого всем сердцем любишь!
V. Ha смарку
Хотя принцесса Анна Леопольдовна с принцем брауншвейгским (точнее говоря, брауншвейг-беверн-люнебургским) Антоном-Ульрихом оффициально еще и не обручились, но с другого же дня ни для кого при Дворе не было уже тайной, что негласная помолвка состоялась, и что таким образом вопрос об этом браке, много лет уже назад задуманном императрицею, решен безповоротно. Все интересы придворных вращались теперь около предстоящого брачного торжества и ожидаемых с ним всевозможных празднеств. На ту же тему беседовали меж собой и два молодых камер-юнкера цесаревны Елисаветы Петровны, братья Шуваловы, сидя y себя дома под вечер за ломберным столом.
Карточная игра, преимущественно азартная — в банк-"фараон", в «бириби», в «ла-муш» и в «квинтич» (от французского название "quine") в ту пору при нашем Дворе процветала. Как только выдавался свободный вечер, ломберные столы расставлялись попеременно то в собственных покоях императрицы, то y герцога курляндского, то y его доброго приетеля, второго кабинет-министра, графа Остермана. В "русском лагере" карты составляли также самое обыденное развлечение. Главный столп русской партии, первый кабинет-министр Волынский, за массою государственных дел, реже других увлекался игрой. Сама же цесаревна играла очень охотно, и ее придворная молодежь питала ту же слабость. Если почему-либо в елисаветинском дворце не устраивалось игры, то зеленый стол открывался верно y кого-нибудь из ее сторонников.
В описываемый вечер обычные партнеры Шуваловых еще не прибыли, но, в ожидании их, братья забавлялись игрой вдвоем, — пока, впрочем, игрой не азартной, а «коммерческой» — в пикет.
— Ты, Петя, нынче что-то очень уж рассеен, — говорил старший брат, Александр Иванович, записывая свой выигрыш мелом и тасуя затем колоду: — разносишь четырнадцать дам! В голове y тебя верно опять пятнадцатая дама?
— Ты думаешь: Юлиана Менгден? — отозвался Петр Иванович. — Нет, если я и приударяю за нею, то больше для фигуры, чтобы быть всегда au courant на счет всего, что творится в их лагере. Вертится в голове y меня все этот марьяж принцессы! Какое положение займет наша цесаревна? Доселе ей, родной дочери Великого Петра, были равные онёры с принцессой. Отныне же принцесса выдвигается на первый план, становится полноправною наследницей престола.
— Буде y нее не родится сын, наперед уже предназначенный быть императором,
— Да не все ли это одно?
— До совершеннолетие опекать его будет она же, мамаша. Но при ее вялом темпераменте Бирон живо приберет правление к рукам и станет полновластным падишахом.
— А твой добрый приетель Липпман — его первым визирем! — с усмешкой досказал старший брат.
При имени придворного банкира Липпмана, бывшего в тоже время шпионом, наушником и ближайшим советчиком Бирона, — Петр Иванович сердито поморщился.
— Не называй мне этого христопродавца! сказал он. — Дерет такие безбожные проценты…