Дороги шли через войну

Мирзо прижал трубку к уху и услышал:

— Подполковник Васильев слушает вас.

— Это говорит пулеметчик Бобаджанов.

И вдруг услышал радостно-восторженное:

— Дорогой «Максимка», ты жив?! Откуда ты говоришь?!

Мирзо несколько смутил такой оборот дела, и он на всякий случай спросил:

— А вы кто?

— Чудак ты, Мирзо! Забыл Васильева? На фронте я был ординарцем у командующего и хорошо помню тебя. Мы с командующим каждый год двадцать восьмого марта вспоминаем о тебе. Как о погибшем…

— А где командующий? — спросил Мирзо.

— Нет его сейчас. Давай свои координаты, я запишу и доложу.

На другой день на курсы приехал подполковник с поручением от генерала армии Жадова. А через час Мирзо уже был в рабочем кабинете бывшего командарма 5-й гвардейской. Увидев пулеметчика Бобаджанова, генерал армии обрадовался. Вытирая повлажневшие глаза платком, растроганный, он шагнул к Мирзо и со словами: «Вот так встреча!» — заключил его в свои объятия.

— Жив, жив! Как я рад, дорогой ты мой герой-пулеметчик…

Поговорили, вспомнили былые бои-сражения, многих бойцов и командиров, их подвиги… Генерал армии дал указание второй орден Красного Знамени вручить Бобаджанову не в Душанбе, а здесь, в столице Родины. Вручение состоялось 9 марта в Центральном музее Вооруженных Сил возле станкового пулемета № 265. Орден бывшему пулеметчику вручил он же, генерал армии.

Из музея они поехали на квартиру Алексея Семеновича. Далеко за полночь просидели в тот раз генерал армии и гвардии старший сержант запаса, а проще — генерал и солдат, а точнее — два фронтовика, люди во многом схожей солдатской судьбы.

На прощание гостеприимный хозяин подарил Мирзо свою фотографию с памятной надписью:

«Бывшему гвардейцу — верному сыну Коммунистической партии Мирзо Бобаджанову. В память о встрече в Москве в день вручения ордена Красного Знамени. Генерал армии Жадов А. С. 9 марта 1962 г., г. Москва».

Эту фотографию Мирзо хранит как дорогую реликвию. И особенно дорога она стала после того, как перестало биться сердце прославленного командарма…

Боевое крещение

Когда началась война, Юрию шел семнадцатый год. За плечами было девять классов и первый год комсомольской юности. Впереди его ожидали солнечное лето, заманчивые планы и надежды. И все это перечеркнула война. Огромный город сразу посуровел, принял строгий военный облик. Сознание плохо привыкало к будоражащим сигналам воздушной тревоги, к тревожным сводкам Совинформбюро…

Что делать дальше? Этот вопрос встал перед Юрием во всей своей конкретности и неотвратимости. Старшего брата Виктора вызвали в военкомат. Вернулся сияющий:

— Все в порядке! Мама, готовь вещички, собирай в дорогу…

В сентябре Виктор простился с родными и ушел на фронт. Попытался и Юрий с дружком-одноклассником пробиться в военкомат. Пробились, но домой пришли ни с чем.

— Подрастите пока, — сказали им там. — Ваш год не призываем… Придет время и будет надобность — Родина позовет.

А пока Юрия позвали на оборонительные работы. Позвали языком обращения:

«…Задержать дальнейшее продвижение вражеских полчищ, превратить подступы к Москве в могилу для фашистов — этого требует от нас, москвичей, Родина, партия, Советская власть. Мужчины и женщины, выходите на строительство оборонительных укреплений! Опояшем святыню русского народа — Москву непроходимым кольцом укреплений, противотанковых рвов, надолбов, эскарпов».

В числе десятков тысяч москвичей Юрий Дронов строил Можайскую линию обороны. Он копал землю, и ему действительно казалось, что он в буквальном смысле роет могилу проклятым фашистам. На усталость, на мозоли не обращал внимания. Верил, что выкопанный москвичами глубокий ров задержит фашистские танки. Хоть на день — все равно помощь красноармейцам, защищавшим столицу.

В конце лета участились воздушные налеты на Москву. Райком комсомола двинул молодежь на борьбу с зажигательными бомбами. Юрий дежурил на крышах, бросал в бочку с водой по-змеиному шипящие «зажигалки». И работал. Он устроился на завод к отцу, вначале был учеником, а через месяц стал разметчиком. Полторы нормы а день и скупой, по нормам военного времени, паек.

Так прошла первая военная зима. Враг был отброшен от Москвы. Москвичи, как и все советские люди, воспрянули духом. Вот только от Виктора не было вестей. Наконец пришло письмо из Средней Азии — в госпитале оказался братан. Воевал под Москвой, там и ранило в грудь и в руки.

Военком сдержал слово: осенью 1942 года Юрий Дронов получил повестку. Он стал курсантом Владимирского пехотного училища. Учеба шла по сокращенной программе. Через шесть месяцев Юрий с удовольствием прикрепил к петличкам по одному «кубарю». В начале мая 1943-го младший лейтенант Дронов прибыл на фронт, под Курск. Дивизия, в которую он попал, занимала оборону в районе Прохоровки. Юрию дали пулеметный взвод, в нем было три расчета станковых пулеметов «максим» и восемнадцать бойцов.

— Вот ваша позиция, Дронов. Зарывайтесь в землю и готовьтесь встретить врага.

Начальник штаба батальона капитан Житков был строг, сух и нелюбезен. То ли строгость напускал на себя специально, то ли бессонные ночи, непрерывное мотание по переднему краю сделали его таким. Но, в сущности, капитан был прав. «Свеженький», необстрелянный младший лейтенант понимал это и суровость капитана принимал как должное.

Взвод закапывался в землю. Место было открытое — позицию заняли на пустом колхозном поле, западнее деревни Бубновки. Впереди слева зеленел небольшой лесок. На карте он назывался красиво: Королевская роща. Кто так назвал и почему — пулеметчики не знали. Здесь был стык с соседями, сюда и был посажен взвод Дронова с тремя пулеметами. Фланг или стык между подразделениями всегда соблазнителен для противника и очень опасен для обороняющихся. Это знал Дронов, этому его учили. Отсюда вытекал неизбежный вывод: рассчитывать надо на худшее.

Как-то на позицию пришел капитан Житков. Зашел спереди, потом глянул с флангов. По выражению лица видно: недоволен.

— Дронов, ко мне! — позвал командира взвода.

Юрий вылез из траншеи и подбежал к капитану. Начальник штаба поставил его рядом с собой.

— Что сам скажешь, какую оценку поставишь?

Дронов внимательно осмотрел свою позицию:

— Думаю, все нормально. Взвод укрыт надежно.

— А что это торчит над окопом?

Дронов не смутился:

— Пулеметный щит, товарищ капитан. Наша броня.

— Броня-то броня, — хмуро сказал начштаба, — да только щит хорошо виден. Демаскирует позицию.

— А куда его денешь? На дно окопа пулемет не поставишь.

Капитан строго отрезал:

— Значит, щит надо снять!

Они подошли к траншее. Капитан прыгнул вниз, высунул голову, покрутил ею, уперся локтями о бруствер. К ногам посыпалась земля. Капитан попробовал подняться наверх. Получилось это не сразу: вырыли глубоко, а ступеньки для выскакивания на случай контратаки не сделали. И опять разбор недостатков и категоричные указания.

— Смотри, Дронов, если не успеешь сделать все как надо — кровью людей заплатишь, — сказал Житков, уходя с позиции.

Юрий вспыхнул от обиды, будто пощечину получил. «Ничего хорошего не заметил, — неприязненно подумал он о капитане. — Много ли ума надо — разгоны устраивать…» Он не знал, как вести себя с начальником штаба. Пожалуй, лучше не показываться ему на глаза. Но вскоре в их взаимоотношениях произошла перемена.

В один из дней, под вечер, Юрия вызвал командир роты. На обратном пути он заглянул в землянку комбата и увидел на грубо сколоченном столе пачку писем, пришедших на их полевую почту. Ни командира, ни Житкова в землянке в это время не было. Дронов взял письма и стал перебирать их, читая адреса. Увидел на одном из треугольников обратный московский адрес. Но почерк был незнакомый — ни отец, ни мать так не писали. Еще раз прочитал обратный адрес: «Москва, 1-й Зборовский переулок». А Дроновы жили на соседней улице. «Интересно, — подумал Юрий, — кто же это живет по соседству со мной?» Оказалось, письмо из Москвы пришло на имя Житкова Алексея Константиновича. Юрий обрадовался. Он положил письмо на место, взял только письма солдат своего взвода и вышел из землянки. Направляясь к себе на позицию, встретил Житкова. Тот шел с пожилым бойцом.

— В нашей норе был, Дронов? — спросил капитан, увидев в руке младшего лейтенанта несколько писем. — А это мой ординарец. — Он кивнул на сопровождавшего его красноармейца.

— Да, письма вот прихватил для взвода, — сказал Юрий и тут же добавил: — А мы, оказывается, земляки с вами, товарищ капитан.

Житков заинтересовался:

— Земляки, говоришь? Откуда же вы? — начштаба почему-то перешел на «вы».

— Москвич я. Рядом с вами жил — на Преображенке.

Капитан улыбнулся — пожалуй, впервые за все время их знакомства.

— Действительно, земляки. Через забор жили друг от друга. Так что нам есть о чем поговорить. Теперь будем получать письма из Москвы и делиться друг с другом новостями. Договорились?

— Обязательно.

— Ну ладно, земляк, — сказал Житков, — иди, дела нас ждут. Будем вместе врага бить. По всему видно, скоро начнется…

С легким сердцем пошел Дронов к своему взводу. И о капитане думалось легко: «Все-таки земляк, а на фронте земляк — дороже родича: моральный фактор…»

Первый бой Дронов принял в начале июля. День только занимался, над полем лежала легкая дымка, над траншеей гулял ласковый ветерок. От земли веяло теплом, таким мирным, довоенным…

И вот эта земля застонала, стала вырываться из своих всесильных и извечных связей и взлетать на воздух с грохотом, ревом и стоном. Артобстрел и бомбежки не прекращались несколько дней. Прямым попаданием бомбы разнесло батальонную кухню вместе с поварами и рабочими. Снарядом разворотило соседний со штабной землянкой дом. Траншеи и окопы засыпало землей, взрывами перепахивало укрытия, и их срочно приводили в порядок. Во взводе Дронова один боец был убит, двое получили ранения.

После артиллерийской и авиационной обработки нашего переднего края гитлеровцы перешли в атаку. Впереди ползли танки. Дронов насчитал двенадцать машин. Их коробки зловеще покачивались на неровностях местности. По силуэтам Дронов определил: «тигры». Неделю тому назад во взвод дали несколько памяток с описанием нового вражеского танка. Подбитый «тигр» был сфотографирован с разных сторон. На фотографии хорошо просматривалась лобовая часть, борт, корма. Крупным планом была снята пробоина: наш снаряд пронзил броню в ее слабом месте. Стрелки указывали на наиболее уязвимые места танка. Памятка поднимала у бойцов настроение: и хваленых «тигров» можно бить!

А тут они шли близко — не на картинке, а настоящие. «Тигры» двигались ломаной линией и вели огонь на ходу. Стрельба звучала глухо, ослабленная грохотом моторов. Вспышки выстрелов окутывались плотной завесой пыли.

Удар танков пришелся левее позиции пулеметчиков. Дронов бросился к телефонисту, доложил обстановку начальнику штаба батальона.

— Танки прорвались! — кричал он в трубку. — Прошли левее нас!

Он не слышал собственного голоса. А там, на другом конце провода, капитану Житкову стало ясно: младший лейтенант испуган и растерян. Это выдал голос Дронова: он дрожал, а в конце доклада сорвался.

Житков передал:

— Спокойно, Дронов. Танками займутся другие. Сейчас на тебя пехота пойдет. Будь внимателен. Подпусти их поближе и ударь как следует. У вас три пулемета — сила! Любой ценой удержи позицию. Докладывай обстановку. Держись, земляк…

Из окопа Дронов увидел, как из Королевской рощи высыпали вражеские автоматчики. Короткими перебежками они приближались к позиции взвода. Дронов поднес к глазам бинокль. Цепь атакующих оказалась так близко, что он невольно отпрянул назад.

Немцев видели и остальные пулеметчики. Ближе всех к Дронову находился 1-й расчет. Щит пока был снят, он стоял в окопе под рукой: как только пулеметчики откроют огонь и обнаружат себя, щит будет поставлен на место. Дронов чувствовал, как напряжены нервы у подчиненных ему бойцов. У наводчика даже скулы побелели.

Со стороны противника все громче доносились голоса приближавшихся фашистов.

— Взвод, внимание… — протяжно начал Дронов, продолжая вести наблюдение за противником. Бинокль ему уже был не нужен — и простым глазом хорошо просматривались каски и лица гитлеровских солдат. Младший лейтенант оторвал взгляд от вражеской цепи, придвинулся к пулеметчикам. Настало время, и команда сама вырвалась из горла: — Огонь!..

Враз заговорили пулеметные очереди. Они разорвали напряжение, и Дронову с его бойцами стало легче. Люди ощутили: в их руках действительно сила и они бьют врага. Пулеметы захлебывались от огня. Казалось, что и они чувствуют ненависть к врагам, осквернившим нашу священную землю. Длинные очереди не прерывались. Тра-та-та! Тра-та-та! — неслось над окопами густо, напористо. И это «тра-та-та» поднимало дух бойцов, вселяло уверенность в победе. Дронов видел, как падали атакующие. Не удержался, в возбуждении крикнул:

— Свинец-то наш — не сладкий! Молодцы, ребята, коси фашистов!

Наткнувшись на плотный пулеметный огонь, вражеская пехота откатилась назад. Автоматчики залегли и открыли беспорядочную стрельбу. Вскоре, подгоняемые своими командирами, они поднялись и снова пошли в атаку. И снова врага встретил разящий огонь наших «максимов». И опять дрогнула, не выдержала вражеская цепь. Но через несколько минут фашисты пришли в себя и возобновили атаку. Теперь они двигались более осторожно, рассредоточенно.

— Огонь!..

Голос Дронова окреп, в нем зазвучали металлические нотки.

Так продолжалось несколько часов. Когда была отбита четвертая атака, из рощи по взводу ударили фашистские минометы. Мины ложились густо, огонь велся прицельно, и, казалось, от него не было спасения.

— Ложись на дно окопов! — крикнул Дронов, плотнее прижимаясь к неровной сыпучей стенке.

Не обращая внимания на свист осколков, он продолжал наблюдать за полем боя. А из окопов слышались стоны — кого-то не уберегло и укрытие…

И опять шли гитлеровские автоматчики, поддерживаемые минометным огнем. Им, вероятно, казалось, что в окопах уже никого не осталось в живых. Но взвод жил и продолжал бой, несмотря на потери. Теперь уже сам Дронов стоял за пулеметом, сменив тяжело раненного первого номера соседнего расчета. Пальцы крепко сжимали рукоятки «максима», глаза ясно видели цель — новую волну оголтелых фашистов. «Да сколько же там этой нечисти?!» — с бешеной злобой вопрошал себя Дронов, ведя огонь. Он увидел, как от кожуха стали отлетать струйки пара.

— Демчук! Собери всю воду из фляг, слей в ведро и неси к пулемету! — приказал Юрий подносчику патронов.

Боец взял ведро и исчез за изгибом траншеи. Через несколько минут он вернулся с пустым ведром и двумя фляжками.

— Ну что? — спросил младший лейтенант.

— Вот в этих двух немного осталось, в остальных — пусто.

Демчук приблизился к пулемету, достал из-под каски пилотку, обернул ею руку и стал откручивать горячую пробку наливного отверстия.

— Не надо! — остановил его Дронов. — Воду во флягах оставим для раненых.

— А как же пулемет? Скоро «плевать» начнет…

Дронов и сам понимал, что без охлаждения ствола пулемет много не настреляет. Пуля в раскаленном стволе теряет убойную силу, не долетает до цели.

— Демчук! — крикнул он бойцу. — Бери ведро и — в деревню! Мигом!

До первых домов было метров шестьсот. Пока туда бежит, потом оттуда с ведром воды… Надо дать «максиму» передышку. И тут — еще одна тревожная мысль: «А сколько же патронов осталось?» Дронов чувствовал: патроны на исходе. Да еще связь прервалась… Положение создавалось критическое. Немцы снова зашевелились. Командир взвода не знал, сколько еще продлится бой: час, два?

Сзади слева чадили подбитые артиллеристами «тигры». И это прибавляло сил, поднимало дух пулеметчиков. Вскоре вернулся Демчук с водой. А тут и помощь пришла — отделение автоматчиков. По траншее к Дронову бежал незнакомый сержант. В руках у него были две цинковые коробки с патронами. За ним едва поспевал солдат, нагруженный тремя такими же коробками.

— Товарищ младший лейтенант! Прибыли в ваше распоряжение!

Дронов готов был расцеловать сержанта: вовремя помощь пришла, и патроны теперь есть.

— Спасибо, сержант. Кто вас прислал?

— Капитан Житков.

Дронов знал: теперь они выстоят. По сердцу прошла приятная волна: он подумал о начальнике штаба батальона, о своем земляке…

Пыль, дым, грохот, крики — все смешалось в нескончаемый рев боя. Такого ада Дронов даже в мыслях представить не мог. Не заметил, как в траншею шлепнулась мина. Правую ногу обожгла боль. В сапоге почувствовал теплое, липкое. «Надо перевязать, а то потеряю много крови», — подумал Юрий. Он сел на дно окопа, стал снимать сапог. Ничего не вышло. Подбежал солдат — пожилой, черный от пороховой гари. Достал нож, осторожно разрезал голенище. Снял сапог и портянку, стал бинтовать…

За Королевской рощей садилось тусклое, будто обессилевшее солнце. Поле перед рощей тоже пожухло, потускнело. На темном фоне виднелись серо-зеленоватые бугорки — трупы вражеских солдат. Не прошел враг!