НОВАЯ ЖИЗНЬ или обычный японский школьник

Сперва я не понимаю, о чем он, но взглянув на ринг вижу, что Арчи-кун — сидит на заднице.

— Его не били, он промахнулся и ногу неправильно поставил — успокаивает меня Отоши: — это не травматично.

— Хорошо — говорю я. Меня прямо-таки распирает от желания достать телефон и проверить свое знание языков, но это будет невежливо.

— Точно завтра придешь? — хмурится и изучает мое лицо на предмет серьезности Отоши. Я киваю. Приду. Его лицо разглаживается.

— Приходи, угу. — говорит он: — тут же как, если у нас занимаешься, то все девки твои, гарантирую. — он снова смотрит на меня и разводит руками: — честное слово! Девки по боксерам только так сохнут. Вон, гляди — две уже прилепились к стеклу! — он делает жест в сторону стеклянной стены, на которой написано «Школа Бокса Иназавы». И впрямь — с той стороны стекла стоят две девушки и вглядываются внутрь спортзала, прикладывая ладошки к лицу, чтобы отражение дневного света не мешало им наблюдать за происходящим внутри. Я вздыхаю и прикладываю ладонь к лицу. Мне немного стыдно, потому что к витринному окну во весь рост снаружи прилепились две девушки, которых я только что оставил в торговом центре. Хината и Айка.

— Видал?! — радуется чему-то Отоши: — так и зыркают внутрь, так и хотят познакомиться. Приходи завтра, научу как это делать!

— Вот уж спасибо — отвечаю я: — этому меня учить не надо. Тут у меня природный талант к плохому.

Глава 7

Выходные дни дома означают отсутствие завтрака по утрам. В выходные дни мама позволяет себе выспаться и спит до обеда. Наверное, в каких-то семьях утром в воскресенье все собираются за большим, накрытым столом, в воздухе стоит запах выпечки и кофе, все обсуждают события прошлой недели, шутят и смеются, а также договариваются сходить в ближайший парк.

В нашей семье так не принято. В нашей семье воскресенье означает что мама в субботу вечером ждала нашего отца перед телевизором с бутылкой… а, нет — вот, с двумя бутылками вина. Конечно же не дождалась и заснула на диване в гостиной (или это зал, совмещенный с кухней?), в неудобной позе, скрючившись и положив одну ногу на журнальный стол, другой — уперевшись в пол. И, конечно же, в воздухе не пахло свежей выпечкой и кофе. В гостиной пахло так, если бы в ней провела ночь женщина и две-три бутылки вина — конечно не такой тяжелый аромат, как утром на студенческой «вписке», но и розами тоже не благоухало.

Обычно ни Кента, ни Хината не вставали в воскресенье с утра, потому что и выспаться хотелось и делать с утра в доме было нечего. Шуметь в гостиной, когда на диване спит ма — было как-то неловко.

Но сегодня я спустился вниз пораньше. У меня была мысль позавтракать и убежать в город — присмотреть себе перчатки с бинтами, побродить по центру, а после обеда — пойти в школу бокса и позаниматься самостоятельно, раз уж мне разрешили. Вчера вечером быстрая ревизия моих финансовых активов подтвердила, что мне не хватает на оплату месячного абонемента и я хотел занять денег у Хинаты. Конечно, это потом мне выльется, сестренка не из тех, кто забывает о долгах и уж тем более прощает их. Она скорее из тех, кто начисляет проценты за каждый день просрочки платежа, усугубляя это адским хохотом и соответствующим отношением. Цитируя Хинату «ты пришел угостить меня парфэ, но ты делаешь это без уважения».

Впрочем, это лучше, чем просить рассрочку оплаты в школе Иназавы, едва только заявившись туда. Я и так откусил побольше чем обычный новичок, новички не выпрашивают право свободного посещения.

Внизу, в гостиной, я открыл окно, чтобы проветрить воздух и избавиться от тяжелого запаха алкоголя. Посмотрел на маму, лежащую на диване, и отметил, что для домохозяйки, которая уснула перед телевизором — она выглядит на редкость хорошо. Снял туфли с ее ноги аккуратно поместил их на диван, чтобы ей было удобнее. Накрыл ее пледом. Если бы тело Кенты было посильнее — можно было рассмотреть вопрос о транспортировке ее в спальню, благо спальня родителей была на первом этаже, но в моем текущем состоянии еще уроню ее.

Потому я пошел к холодильнику. Кухня в нашем доме была отделена от гостиной эдаким кухонным островком с барной стойкой, куда примыкал и обеденный стол, так, что готовя еду можно было смотреть телевизор — если включить его погромче.

Я вставляю в уши беспроводные наушники и включаю лекцию на английском языке об истории. Вчера я обнаружил что мои знания как английского, так и русского языков — остались со мной, как и зачатки китайского. Сам по себе китайский язык прост, невероятно прост. Достаточно сказать, что вот, например в русском языке глагол «идти» можно просклонять, вывернуть и извратить многими способами, например сделать из него «идет, пойдет, идут, пошла, сходила» и так далее. Глаголом можно выразить пол, время, завершенность действия и прочее. В то время, как в китайском языке 去 — означает идти и не склоняется совершенно. Звучит как среднее между «чю» и «тю». Так вот, если переводить язык напрямую, буквально, то на китайском нет разницы между «идти» и «идут», «идет», «сходили» «сходила», — если надо выразить будущее, просто добавляется «хуэй», если прошлое — «тай»… если множественное — «мен». То есть предложение — я иду в офис на китайском буквально переводится как «я идти офис». В китайском языке все просто — даже названия месяцев не какие-то там январь, февраль итд, а — первый месяц, второй месяц и третий месяц. И так все двенадцать. Дни недели — тоже просто — первый день, второй и… ну вы догадались. Как сказать «жена» или «любимая»? Очень просто — берете иероглиф «любовь» (кстати тот самый, что у Гаары на лбу) и добавляете иероглиф «человек». Айрен получается — любимый человек. Просто же?

Но основная засада в китайском языке… вернее даже две засады заключаются в том, что в китайском языке пять тонов и если перепутать их, то смысл меняется и порой меняется кардинально. Китаисты шутят, что слог «ма» можно прочитать четырнадцатью разными способами и это шутка всего лишь наполовину. В зависимости от тона слог «ма» может обозначать как «мама», так и «лошадь», или вопросительный знак. Знаменитое «Хао ма» — вот как раз пример. А мне вот на ухо медведь наступил. Такой здоровенный, в пять центнеров весом, циничный и волосатый представитель вида Ursidae — и не просто наступил, а потоптался, неторопливо, с наслаждением, с чувством, с толком, ч расстановкой. В результате ни я сам в прошлой жизни, ни Кента-кун в этой не обладали музыкальным слухом и на слух воспринимать китайский было полбеды. Говорить — чтобы говорить надо было этим слухом обладать хотя бы в зачаточном его состоянии. Вот не выйдет из меня Юнми, не стоять мне на сцене, раздавая автографы в толпе разгоряченных поклонниц. Ну и ладно. Юнми, кстати, пять языков знала в совершенстве, какая умница. У меня из предметов гордости только английский. Потому что русский и японский — вроде как родные и достались без всяких усилий. Английский — это да. Учите дети языки, пригодятся в случае перерождения.

А вторая засада с китайским языком — это их пять тысяч иероглифов. Которая, кстати отчасти купируется тем, что вся японская письменность выросла из китайской и эта их кандзи — по сути традиционные китайские иероглифы. Которые Кента-кун знает. Не все, но знает. В Японии невозможно вырасти и не знать кандзи.

Ну и хрен с ним, с китайским языком, хрен с ним, с музыкальным слухом, я и песен-то никаких не знаю толком, ни слов, ни мелодий. Когда я пою дома — соседи вызывают полицию и просят прекратить мучать кошку. Значит слава айдола мне не грозит, в принципе не очень-то и хочется. Это только на вид круто — айдолом быть. У них контракты, у них жизнь, спрессованная в одно шоу, постоянный стресс и напряжение, обязанность вести себя так или иначе. Не понимаю, и чего люди туда ломятся. Самая главная ценность жизни — это время. И свобода распоряжаться этим временем. Прожить жизнь, будучи ведомым чужими страстями — вот какой бред. Не, мне нужна свобода, я хочу прожить новую жизнь весело, нафиг, нафиг. Тем более что те же айдолы заключат контракт что они не будут вовлечены в романтические отношения, потому что настоящий айдол — он/она женат/замужем за своей аудиторией. А у меня есть смутные подозрения, что вот такого пункта в контракте я не вынесу и пошлю лесом весь шоу-бизнес — вот прямо прямой дорогой, не сворачивая, пока не упрутся.

Как говаривал Владимир Ильич, поглаживая мешочек с пеплом своего брата — мы пойдем другим путем. Каким?

Пока я задаюсь этим вопросом, а в уши льется лекция от Oversimplified про период сухого закона в Америке — руки сами нарезают томаты, одним движением ножа скидывают их с пластиковой доски в стеклянную миску, теперь — почистить лук, нарезать полукольцами, подавить полукольца руками, поперчить, посолить, достать сковородку, протереть ее полотенцем, поставить на огонь — у нас газовая плита, сковорода нагревается почти мгновенно.

Я узнаю, что в Америке в девятнадцатом веке приходить на работу трезвым или вообще быть трезвым — было эдаким моветоном, вроде никто ничего и не скажет, но посмотрят косо. И все эти штампы из голливудских вестернов, когда приходя в салун первым делом требовали выпить и явно не воду (я просил выпить а не помыться, сынок!) — это даже и не штампы. Так и было. Также что в салуны не пускали женщин и негров… а также трезвенников. Так что сухой закон, который в сущности объявил все эти салуны вне закона — послужил делу сегрегации общества и равенства всех перед бутылкой виски. Или вина. Думаю, что наша мама вполне вписалась бы в атмосферу подпольных вечеринок Чикаго тридцатых годов.

Что-то тычет меня в спину, и я оборачиваюсь, вытаскивая наушник из уха. Сзади стоит Хината с очень недовольным лицом.

— Доброе утро — говорю я негромко, чтобы не разбудить маму на диване: — завтракать будешь? Как раз готовлю…

— Кента, что у тебя с головой?! — шепотом возмущается сестренка: — как ты мог забыть, что вчера Айка-чан осталась ночевать в нашем доме?!

— Да не забыл я. — отвечаю я, помешивая лук и помидоры на сковороде. Сковорода скворчит, но тут уж ничего не поделаешь. Ставлю на огонь и чайник — кофе у нас в доме только растворимый, никто не является фанатиком зернового, ничего, будет время я научу их что такое настоящий кофе в турке с утра.

— Не забыл я, что вы с ней допоздна в свои игры рубились у тебя в комнате, а в результате она на последний автобус опоздала. И ночевать у нас осталась. Вот, для нее тоже завтрак сейчас будет… как говорится гость в дом — бог в дом.

— Ты дурак, братик — безапелляционно заявляет Хината: — вот дал же бог старшего брата…

— Да что не так?! — шепотом шиплю я, следя за огнем и сковородой, тут главное — не сжечь лук, а карамелизовать его до коричневого цвета, а то газовая плитка тут ядерная, не уследишь — вмиг все сгорит.

— Хорошо. — говорит Хината и отходит на шаг от меня: — вот посмотри на меня. Что видишь?

— Э… ну вижу симпатичную юную бестию, которая продолжает разговаривать загадками. И у тебя волосы смешно торчат.

— Что? — Хината озадачено оглядывается вокруг в поисках зеркала, потом спохватывается и топает своей ножкой — фирменный жест, но сделанный осторожно, ее ступня останавливается в нескольких миллиметрах от пола и мягко опускается — чтобы не разбудить маму, конечно же.

— Я в пижаме — объясняет она таким тоном, каким обычно разговаривают с олигофренами и маленькими детьми: — а ты в трусах. То есть практически голый. А у моей подруги теперь — поражение сетчатки глаза твоим непотребным телом! Она с утра вниз спустилась, а там ты голый яичницу жаришь!

— Во-первых — это яичница с помидорами, а во-вторых, я не голый. Сейчас, погоди. — мысленно прикидываю ситуацию к шаблонам поведения «среднего японца» и вынужденно констатирую, что и Кента и все члены его семьи — никогда не выходили из своих комнат без пижамы или иной одежды. В трусах по дому никто не ходил, да. Помимо всего прочего — обычно поздней осенью в доме было довольно прохладно… но не сегодня. Было несколько теплых дней и ночей, дом прогрелся, и я не замерз, выползая из-под одеяла. И поперся на кухню в чем мать родила — то есть в трусах и тапочках.

— Ладно — говорю я примирительно, выключая огонь под сковородой. Яичница готова: — ладно, я понял, был неправ, забылся. Пойду одену пижаму. Или там штаны с футболкой. Или смокинг. Или полный рыцарский доспех. Что там является приемлемым.

— Иди хоть что-то одень. Стыд свой прикрой. — говорит Хината: — а то у меня в комнате уже одна травмированная девушка сидит. Кто же по дому в трусах ходит? И…

— Доброе утро, зайчики… — над спинкой дивана появляется всклокоченная голова нашей мамы: — что же вы так кричите с утра…

— Ой, извини ма, это все Кента — тут же ориентируется в ситуации Хината: — ходит, наших гостей пугает…

— Хм? — мамин взгляд фокусируется на мне, она изучает меня, потом зевает и трет лицо ладонью: — Кента, мальчик мой, ты там в трусах или совсем голый? И почему ты голый? Неужели все-таки у тебя и Айки-чан все получилось? Мне надо заказывать торт?

— Мама! — Хината стремительно краснеет: — что ты такое говоришь?!

— Ой, только не надо мне тут «мамкать» — отвечает та, поправляя взлохмаченные волосы: — я ж вижу, как она на Кенту смотрит, думала для того и осталась, чтобы ночью в спальню прокрасться… в наше время дети такие ранние… — жалуется она в пространство: — так недолго и до свадебных колокольчиков, а Кента-кун?

— Я сейчас оденусь — отвечаю я, предпочитая не обсуждать матримониальные планы с собственной матерью, на этом поле любой мужчина, какой он бы ни был здоровенный, волосатый комок мышц и тестостерона, чем бы он ни занимался, сколько бы у него ни было денег — безнадежно проиграет своей маме. Потому что мамы знают, кто именно нужен их сыновьям. Конечно же знают это намного лучше, чем сами сыновья.

— Уж соблаговоли. — кивает мама и встает с дивана, потягиваясь: — а я пойду, пожалуй, в спальню, посплю еще немного. Ваш отец… вчера опять не пришел, он написал, что у него аврал на работе. — она встает, заматывается в плед, наклоняется, чтобы подобрать с пола туфли, охает и хватается за голову. Мы молча смотрим, как она уходит в спальню, по дороге поцеловав каждого из нас и пробормотав что-то вроде «доброгоутразайчикияспать».

— Она опять в туфлях была… — замечает Хината, после того как мама уходит в коридор и оттуда раздается щелчок язычка замка на двери спальни.

— Я заметил. — киваю я. Дома никто не ходит в обуви, мы же японцы. Только одна причина может заставить женщину надеть дома туфли на высоких каблуках, туфли, на которых она никогда не ходит нигде кроме дома. И только перед одним мужчиной.

— А еще у нее чулки в сеточку были — сплетничает Хината: — а папа опять вчера не пришел… мужики — козлы.

— Быстро ты выводы делаешь. — говорю я. Отец и вправду дома практически не появляется, но это же обычная практика в Японии, с их выгоранием на работе и прочем. Более того, родители тут и спят в отдельных комнатах и, насколько я понимаю, поведение мамы в этом плане — нехарактерно для средних домохозяек. Опять-таки не мое это дело, а раз так, то и встревать не стоит.

— Ладно, завтрак готов, пойду одену что-нибудь, чтобы твою подругу не травмировать. — говорю я. Хината машет рукой, мол иди, иди уже. Она накрывает на стол, достает приборы, чашки и расставляет их по столу. Я поднимаюсь по лестнице, гадая, почему у японцев не принято ходить дома в трусах — и не говорите мне, что тут дело в отсутствии центрального отопления, потому что и летом они в футболках да рубашках дома сидят. Даже в жару. От нации, где до девятнадцатого века все бани и купальни были совместными — как-то неожиданно. И вообще, тема обнаженного тела тут вовсе не табу, даже в младшей школе, когда изучают строение тела человека — не обходят вниманием ни гениталии, ни процесс дефекации… довольно откровенные у них уроки в школе. А как в гостиной — так ужас, ужас и вообще. Наверное, тут дело именно в месте и ситуации — как неприемлемо прийти на бал в шортах и майке-алкоголичке, или на пляжную вечеринку в смокинге и с гвоздикой в петлице.

Дверь в комнату Хинаты открывается и оттуда выходит Айка-чан, она поднимает глаза от своего телефона и видит меня.

— Доброе утро — говорю я как можно более дружелюбно, стараясь купировать моральную травму у подружки моей младшей сестры.

— Кьяя! — пищит подружка моей младшей сестры и исчезает за дверью, мгновенно покраснев до кончиков волос. Я только головой качаю вслед. Японцы. Культурные различия и все такое.

Завтрак прошел довольно неловко — Айка-чан молчала и краснела каждый раз, как смотрела в мою сторону. Хината была чем-то недовольна. В ответ на мою неуклюжую попытку пошутить в тему и сделать комплимент присутствующим — что-то сложилось не так и весь заряд комплимента пришелся прямо в неопытное девичье сердечко Айки-чан, в результате чего она стала едва не малиновой и срочно убежала в ванную комнату, а Хината сказала что я — увалень и ничего в женщинах не понимаю. С чем, я, кстати — согласен. На этом обоюдном согласии я и решил попросить у Хинаты денег взаймы.

— Ты пойми, мне на две недели — говорю я ей: — я все подсчитал. Две недели и верну. По частям — по десять тысяч каждую неделю.

— Будешь должен. — мгновенно выдает Хината: — помимо того, что долг отдашь — сводишь нас в кафе с Айкой.

— Уже двоих?! — представив себе цены в этой кафешке, что в торговом центре — я ужасаюсь.

— Ой, да не жмись ты так, все равно у тебя выхода нет — говорит Хината: — маму ты будить не будешь, а деньги она только вечером выдаст. Так что, по рукам?

— Ээ… но только тогда, когда у меня деньги будут — говорю я: — сперва я тебе отдам, а то откуда у меня…

— А ты у меня займешь — объясняет сестренка и я чувствую, как у меня дергается глаз. Как там «прикончи меня, брат — так у меня патронов нет — так я тебе продам».

— И процентов не возьму… почти — говорит она, глядя на мой дергающийся глаз: — предложение месяца. Бери, не пожалеешь. Только сегодня. Аттракцион невиданной щедрости от сестрички Хинаты.

— Ты не пробовала у Сатаны в отделе продаж работать? — спрашиваю я, справившись с изумлением: — души покупать и все такое? Тебя бы вне конкурса взяли.

— Эти дилетанты — машет рукой она: — так что? Нужны деньги?

Деньги я, конечно, взял. Упавший в реку — дождя не боится. Как бы эти кабальные сделки не закончились долговой ямой и продажей с открытых торгов в рабство, но тут уж пока выбора нет. Взяв деньги у Хинаты и даже составив какой-никакой договор займа на клочке бумаги — я попрощался с румяной Айкой и отчалил в спортзал. Первое посещение школы бокса Иназавы. Вечером я буду разбирать свои навыки из прошлой жизни, что может пригодится, где можно воспользоваться разницей между мирами, раз уж благословения Гуанинь у нас не предвидится. Но первым делом — подтягиваем свои навыки владения телом. Чтобы ни говорили, но даже в современном мире умение постоять за себя — все еще востребовано для мужчины. И даже не в плане драки в переулке или там ритуального поединка «выйдем-поговорим». А скорее в плане умения сказать «нет», отстоять свои границы — даже перед большим и страшным. Кто бы это ни был. Умения справится со своим страхом. И вот тут была одна засада, леди и джентльмены. Я прекрасно помнил, как дрожали мои руки и ноги в момент драки. Как тело становилось словно чужим и каких усилий требовалось мне, чтобы заставить его двигаться. Это тело — не привыкло к конфликтам, не привыкло к адреналину и тестостерону, не привыкло к такого рода стрессу. Это я — в прошлой жизни — научился не бояться. Преодолевать свой страх. Но тело Кенты имеет свой гормональный баланс и привычно реагирует на ситуацию «бей или беги» — в сторону бега и соглашательства. Значит надо тренировать организма в другую сторону. Научить тело реагировать на опасность, обучить терпеть физическую боль и не боятся конфликта. А то сейчас получается, что духом то я борзый, а телом — слабоват. Это верный путь к тому, чтобы меня поколотили в конце концов. Потому расставляем приоритеты — сперва привести это тело и его гормональные отклики и реакции в приемлемое состояние, а уж потом — думать о том, как захватить мир и править им незаметно для санитаров. А то руки у меня дрожат и слабость накатывает, непорядок. Мы тут должны быть как берсеркеры — уметь терпеть боль, уметь причинять боль, обожать причинять боль и идти ей навстречу. Только так побеждают. Размышляя в таком ключе, я и не заметил, как оказался перед стеклянной витриной «Школы Бокса». Первая тренировка. Ave, Caesar, morituri te salutant!

Глава 8

В понедельник у меня болело абсолютно все. Все мышцы, о существовании которых Кента даже и не подозревал. Сущим мучением были лестницы — подъем по ним отдавался болью в ногах, но еще хуже был спуск. Для того, чтобы встать с унитаза — приходилось помогать себе руками, упираясь в колени. Первая тренировка прошла просто замечательно. Я слишком увлекся и перетренировал это тело, особенно при работе с лапами и на груше. К спаррингу меня пока никто не допускал, да и я и сам понимал, что рановато еще, но все равно увлекся. Привычки и рефлексы старого тела словно бы просыпались в этом, просто при повторении движений, казалось, вот-вот и все станет совсем хорошо, а потом… потом я потянул спину. И коленку. Левую, ту, стоит впереди. Черт, теперь придется опять беречь руку и коленку, а я не уверен, что у меня есть такая опция, судя по тому, как Дзинтаро зыркает в мою сторону. Наверное, опять попробует подкараулить меня после школы… придется предпринимать меры.

Делая вид, что увлечен темой урока, я думаю о том, как избежать встречи с Дзинтаро на невыгодных условиях. Невыгодные условия — это в кругу его друзей и приятелей, там, где он имеет авторитет. Да, сам Дзинтаро не похож на человека, который нападет со спины, или будет пинать упавшего или толпой на одного, но в толпе, в группе, в стае молодых хищников вещи легко выходя из-под контроля. Уверен, что он и издеваться над Томоко не хотел, это у него фрустрация и разочарование вылилось в такую вот форму, но он не понимал, что подобная ситуация легко могла превратиться в групповое изнасилование девушки, например. Вот что должно было произойти, если бы она сняла с себя лифчик? Конечно, требование снять все. А если бы она и на это пошла? Толпа чувствует жертву, чует слабость как хищник чует кровь. Если бы Томоко не пошла в каморку для инвентаря, если бы она, услышав требования «расстегни блузку» — сразу и решительно послала бы всех лесом — ситуация была бы совершенно другой. Ну, поругались бы Дзинтаро и Томоко — и всего лишь. Все бы об этом на завтрашний день забыли. Но как только она стала расстегивать блузку, уступая требованиям — толпа завелась. Каждый по отдельности — хороший парень, я уверен, и такая ситуация на холодную голову никому из них не понравится. Но вот в толпе, когда горячая молодая кровь и животные гормоны бьют в голову — они перестают думать. За них начинает решать коллективный разум… который объединяет их всех. А что может быть общего у ботаника, который коллекционирует мангу, спортсмена, который думает о соревнованиях, отличника и культурного мальчика? Общее у них только основание пирамиды Маслоу, а в основании этой пирамиды нет места совести или самореализации или культурному коду, жалости и прочим наворотам цивилизации. Общим желанием толпы было — развлечься, увидеть сиськи, унизить, испытать сладость власти над человеческим существом, пребывая при этом в безопасности. А отсутствие сопротивления только убеждает их что все они делают правильно. Так что в той самой кладовке я защитил не только Томоко, но и всех остальных — того же Дзинтаро, ведь случись что — он бы отвечал за весь этот бардак. Хотя слышал я, что здесь жертвы таких вот происшествий — предпочитают умалчивать о происшедшем, что, конечно, ненормально.

В любом случае — даже если сам Дзинтаро сейчас хочет справедливого ритуального поединка для восстановления своего социального статуса в классе, — еще не факт, что все пойдет так как он думает. Мне в принципе не хотелось принимать бой сейчас, когда у меня заведомо невыгодное положение, но если придется — то лучше провести его не в окружении его друзей, которые могу и вмешаться. Как вариант — попросить Хироши привести побольше зрителей, он парень продувной, он еще и билеты на представление впарит. Поглазеть на такое событие никто не откажется, а значит ситуация будет более контролируемой, ни сам Дзинтаро, ни его дружки не станут нарушать правила поединка в таком вот случае. Хорошо.

Но мне хотелось бы избежать всех этих поединков хотя бы на некоторое время и для этого есть только один выход. И этот вариант даст мне как возможность восстановиться и хотя бы немного привести в порядок свое тело, а также оградит меня от других желающих поправить свой социальный статус поколотив меня. Решено — на перемене подойду к Дзинтаро первым. Хотя бы потому, что бегать от него утомительно и непродуктивно. И унизительно.

— Класс! Встать! — командует наша староста, Наоми: — Поклон! Спасибо за урок, сенсей! — мы послушно встаем, кланяемся и гудим привычную фразу «аригато годзаримашта, сенсей!». Я думаю о том, что вот так и тренируется покорность и следование социальным нормам в Японии — всеми этими поклонами и «позаботьтесь обо мне пожалуйста», структурой иерархии, где с самого детства приучают думать, что начальник, сенсей, старший — всегда прав. Да половина аниме и манги имеют героя, который не подчиняется этим самым социальным нормам и бросает вызов своим поведением — видимо это своего рода морально-этическое порно. Сами японцы не могут так, вот и реализуются, читая или смотря такие сюжеты.

— О. — как только учитель уходит за дверь под запоздалый «динь-донн-динь», рядом с моей партой материализуется Хироши: — слушай, Кента, я тебе уже говорил, что ты — классный друг и все такое?

— Денег нет. — я сразу же обламываю его надежды на халяву.

— Жаль — грустит он: — но вообще я не только о деньгах. Я…

— Погоди-ка, мне кое-что сделать надо — говорю я, вставая: — потом продолжим. — и я иду туда, где у окна стоит Дзинтаро со своими двумя приятелями. Они о чем-то говорят и хохочут — слишком громко, чтобы это звучало вежливо. Когда я слегка заведен, такой вот смех действует на меня как красная тряпка на быка. В голове сразу проносится мысль — подойти поближе и наклоном-поворотом головы вперед — снести ему переносицу, вдавив ее в лицо, а когда он схватиться за нос и наклонится — схватить его за шею и всадить колено — еще раз, туда же. Возможно, локтем или основанием ладони, ребром кулака — по затылку. Поднять его за шиворот и вдавить этот мерзкий смех ему в глотку, заставить подавиться им… и я выдыхаю.

Отлично, думаю я, такие вот мысли — первый признак, что тело Кенты стало перестраиваться и в ответ на стресс реагировать агрессивно. Тестостерон, адреналин, это все нам сейчас нужно, пусть вырабатываются. Нельзя отбивать у тела первые реакции такого вот рода. Нужно их поощрять. Мысли — это только мысли, так? Неверно. Мозг часто не может отличить воображаемое от реального и если ты часто прокручиваешь в голове свою победу — он будет верить что ты победитель. И выделять гормоны, которые помогают тебе чувствовать себя таким, становиться сильнее, наращивать мышечную массу, быстрее реагировать на опасность.

— Чего тебе? — поднимает взгляд Дзинтаро. В его глазах — чистая, незамутненная ненависть. Вот и нажили мы себе первого врага, Кента-кун, но ты не переживай, их у нас еще много будет, мелькает мысль и я отодвигаю ее в сторону, сейчас мне нужно сосредоточиться.

— Дзинтаро-кун — говорю я: — мне кажется, что у нас с тобой остались… нерешенные вопросы.

— Остались — кивает тот: — мне надо тебе голову отвернуть. Тот раз был случайностью и ты это знаешь. Я хочу реванша.

— Конечно — отвечаю я: — давай разберемся раз и навсегда.

— Отлично — он встает с подоконника: — пошли сейчас?

— У меня растяжение руки — показываю ему забинтованное запястье: — ты же не хочешь, чтобы результатом была еще одна случайность? Хочешь победить как мужчина?

— Что? — он смотрит на бинты, потом пожимает плечами: — ну так лечи свои болячки. Как будешь здоров — я набью тебе морду в любое время.

— Договорились — киваю я: — тогда до встречи — и я разворачиваюсь. Иду к своей парте и только сейчас замечаю, что в классе стоит тишина. Все провожают меня взглядами. В основном сочувственными, но были и сомневающиеся. Томоко на первой парте опять сжалась в комочек. Надо будет с ней поговорить… если, конечно, она не против. Хотя фотография, которую она мне прислала в выходные — как минимум говорит о том, что она не против общения, но, видимо — не в школе. В школе она демонстративно избегает меня и даже не поздоровалась с утра. Хотя с Кентой никто особо и не здоровался, но от нее-то я ожидал хоть какого-то приветствия. Впрочем, спишем на культурные заморочки аборигенов.

— А ты неплох — такими словами встречает меня Хироши: — весьма неплох. Ты даже напоминаешь мне меня самого, но в молодости. Когда я был еще юн, наивен…

— О чем это ты? — спрашиваю его я. Он явно хотел, чтобы я задал ему этот вопрос, так что я и сопротивляться не стал — все равно же расскажет.

— Я о том, что все эти идиоты подумали, что ты и вправду хочешь с ним драться, а ты просто развел здоровяка, и теперь будешь до конца учебного года ходить с бинтом, а потом переведешься в другую школу. — говорит Хироши: — а при этом он сам скорее будет защищать тебя от других желающих надрать тебе задницу… ты почти так же хорош, как я в детском садике, когда заставил всех детей отдать мне свой десерт, подсадив на свой паука.

— Я думаю, что недели достаточно — отвечаю я: — ну или двух — как заживать будет — молодой организм показывает чудеса восстановления и на самом деле рука у меня уже не болит. У меня болят мышцы, но это пройдет. Мне нужны эти две недели скорее не для наращивания мышц — мышцы не успеют вырасти. Не для укрепления связок, которые тоже не будут укреплены достаточно, даже не для наработки привычки к агрессии. Мне нужны эти две недели для того, чтобы мои старые рефлексы были перенесены в новое тело, приспособится к новым размерам и возможностям. Да, будет лучше, когда это тело станет сильнее, быстрее и крепче, но единоборства изначально были созданы для того, чтобы люди со слабым телом — побеждали тех, кто сильней. За счет знания. За счет техники. А знания и техника у меня уже с собой, и я могу победить даже с телом Кенты, таким, какое оно есть сейчас. Первая тренировка показала, что это так. Нобу-сенсей даже спросил, не занимался ли я раньше боксом или иным боевым искусством. Пришлось соврать, что тренировался дома самостоятельно, перед зеркалом. Это объяснение вполне удовлетворило его, и он доверительно заметил, что знать технику удара и уметь ее делать — две большие разницы и что я молодец, что знаю, но вот силы и скорости мне не хватает. Что и требовалось доказать. Так что заставлять Дзинтаро ждать полгода я не буду, да и напряжно это будет — в первую очередь для Томоко, потому что у меня есть план, как заставить ее перестать сжиматься в комочек и жить с гордо выпрямленной спиной. У меня есть план, мистер Фикс.

— Что? — округляет глаза Хироши: — ты и вправду решил с ним биться. Вот серьезно. Я забираю свои слова о том, что ты умный и возвращаю свое мнение о том, что ты глупый. Но храбрый. То есть — отчаянный парень.

— Да, я понял. Слабоумие и отвага — наш девиз. — киваю я: — от тебя Хироши я иного мнения и не ожидал.

— Если превратить это в событие, то можно и денежек срубить на билетах — рассуждает вслух Хироши: — так и назовем «вечер избиения Кенты»… или нет — «Гордость и предубеждения Кенты и его падение»… хотя нужно короткое название для афиши… скажем — «Боль» или «Страдание». Уверен, билеты разлетятся как горячие пирожки.

Я не обращаю внимания на его треп и смотрю на переднюю парту, где сидит Томоко с закаменевшей спиной.

— Правда я не совсем понимаю твоих мотивов? Ты садомазохист? Любишь одеваться в сетчатые колготки и стегать себя хлыстом? Что с тобой не так? — заливается Хироши.

— Нет такого понятия — садомазохист. Есть садисты и мазохисты. Что в общем тоже не совсем верно — отвечаю ему я, потому что если не заткнуть Хироши, то это будет продолжаться долго. Лучший способ заткнуть человека — прочитать ему лекцию. Желательно скучную, нудную и долгую. Монотонным голосом, не обращая внимания на то, что он говорит. Метод глухаря на току.

— Половое поведение человека это всего лишь продолжение социального поведения. Изначально это такая же потребность, как и еда, сон, дефекация… с одной лишь разницей. Весь этот секс — это явление социальное, пожрать ты можешь и в одного, и поспать тоже. А вот секс в одного уже не получится, потому что то, что ты делаешь вечером под одеялом, Хироши — сексом не является. Пусть даже при этом ты и представляешь маму соседа. Ей, кстати уже пятьдесят пять, постыдился бы.

— Что? Да я … — Хироши аж задохнулся от неожиданности, но взял себя в руки.

— Это, дружище, так и называется — онанизм. А для секса тебе партнер нужен. Вот с едой попроще, хочешь пожрать — берешь и ешь. Бутерброд не скажет тебе «я устала, у меня голова болит и вообще не хочу». С другим человеком же придется договариваться, а у нее свои тараканы в голове, свои взгляды, свои принципы. Вот поэтому секс из разряда потребностей переносится в сферу чего-то запретного, постыдного и сложного. На самом деле все просто. Старина Фрейд в свое время говорил, что мы все делаем либо из страха смерти, либо от желания секса. Боятся смерти — вообще непродуктивно, рано или поздно все помрем… что и приводит меня к тому, что секс — штука для гордых и смелых людей. Так что я восхищаюсь твоей страстью к мамочке соседа. Что же до потребностей человека делать больно себе или другим — это уже совсем другая история, но я могу тебе рассказать, если ты настаиваешь…

— Пожалуй не надо — осторожно говорит Хироши: — я уже понял, что ты довольно много знаешь … для девственника.

— Пфф… — машу рукой я: — подобного рода выпады не могут поколебать дух настоящего девственника-теоретика. Лекцию о девственности и ее значении в истории и культуре человечества?

— Я пас — поднимает руки Хироши: — потом расскажешь, как меня рядом не будет. Вон сколько желающих. — в классе и впрямь царит тишина, а наша староста, Наоми — смотрит на меня, открыв рот и сделав такие круглые глаза, что я почти вижу в них свое отражение.

— Такахаси-кун! — наконец не выдерживает она: — минус в дисциплинарный журнал за непристойное поведение!

— У нас есть дисциплинарный журнал? — спрашиваю я у Хироши. Тот пожимает плечами и поворачивается к старосте.

— У нас есть дисциплинарный журнал, Наоми-тян? — повторяет мой вопрос он.