Помоги проекту - поделись книгой:
Ну почему он постоянно попадает впросак и причиняет боль единственному существу, которому он по-настоящему дорог?
– Прости, прости, ради Всемогущего, ты хорошо знал отца и меня тоже, и всю эту историю, догадаться было легко, прости, я чертов идиот!
Питер вдруг с ужасом распознал нотки нетерпения в собственном голосе. Он настолько часто извинялся перед Хайли, что повторял «прости» почти привычно – так, словно прощение полагалось ему по праву.
Он шагнул к Хайлиану, чтобы заключить его в объятия, но тот отступил назад. Расстегнул воротник пальто, глубоко вздохнул, словно ему не хватало воздуха. Облачко пара вырвалось из его губ и рассеялось в хрустально-прозрачном, неподвижном воздухе. Пальцы его дрожали, и Питер был готов самому себе надавать затрещин.
– Прости, – уныло повторил он, не зная, что еще сказать.
– Нет, все в порядке, это хорошо. Это правильно, – неожиданно произнес Хайлиан, овладев собой, – как и то, что велел тебе Сильван.
Питер всплеснул руками.
– И ты туда же! Пойми, отец просто бредил перед смертью! Мы искали Фэлри много лет и смирились с тем, что все бесполезно… что тайна его исчезновения останется тайной навсегда. Только так мне удалось выжить – ты сам меня этому учил, ты направлял меня на путь забвения, чтобы я мог жить дальше!
– И ошибался! – безжалостно прервал его сереброволосый сег. Шагнул вперед, положил руки на плечи Питера и произнес с глубокой убежденностью: – Тогда я и правда считал, что так лучше для тебя, но годы уходят, не принося тебе ничего, кроме страданий! Ты никогда его не забудешь. Ты должен его найти!
– А вот и забуду! – рявкнул Питер, схватил Хайлиана за грудки и, притянув к себе, впился грубым поцелуем в его губы.
Он был гораздо сильнее хрупкого, гибкого сега, но тот как-то ухитрился вырваться и с размаху залепил Питеру даже не пощечину, а скорее оплеуху – до звона в ушах.
Питер разжал руки и потряс головой, прогоняя головокружение. В изумлении уставился на Хайлиана – тот, тяжело дыша, отряхивал щегольское пальто, словно Питер замарал его своим прикосновением.
– Вы окончательно спятили, оба – и ты и отец, – произнес Питер, когда обрел дар речи, – Хайли… я знаю, что был тебе паршивым спутником. Все эти годы… Темный меня забери, я вел себя, как скотина, мне нет оправданий. Но все изменится. Прошу, позволь мне все изменить! Я больше не хочу гнаться за миражом, я хочу остаться с тобой! Теперь все будет по-другому, обещаю!
В глазах Хайлиана что-то блестело, как капли дождя на лепестках фиалок.
– Питер… полчаса назад, в лесу, я заметил тебя издали. И видел, как ты сорвался с места и побежал – так, словно готов был все смести на своем пути. Но сразу остановился, когда… когда понял, что это всего лишь я, – он судорожно втянул воздух, несколько секунд молчал, словно не в силах продолжать, но потом все же закончил: – Если бы мне нужны были еще какие-то потверждения того, что я поступаю правильно… этого бы хватило с лихвой.
Питер опустил голову, крепко зажмурившись от боли и стараясь дышать через нос, чтобы не всхлипывать. Легкие шаги прошуршали по траве, и узкая ладонь знакомо опустилась на затылок, утешая и успокаивая, словно он был ребенком, заблудившимся в темноте.
– Знаешь, большинство людей жалеет либо о том, что потратили на человека слишком много времени, либо о том, что слишком быстро его потеряли, – охрипший голос Хайлиана звучал тепло, почти ласково, – так вот – я ни о чем не жалею. И если когда-нибудь почувствуешь, что готов стать моим… возвращайся.
Питер не пошевелился. Ветер холодным дуновением коснулся его щеки, едва слышно прошуршал высокими, высохшими до звона стеблями травы.
Хайлиан оступил назад и умоляюще прошептал:
– Ты мог бы… улететь первым? Я еще немного погуляю. Тут так хорошо – лес, поле. Такой простор. Теперь я понимаю, почему ты прилетал сюда так часто.
«Нет, не понимаешь, – подумал Питер и, глотая слезы, провел ладонью над поясом, – и хвала Всемогущему, что хоть это он не позволил тебе понять».
Ледяное небо, как всегда, ударило его по лицу при взлете, дыхание перехватило. Но Питер поднимался все выше и не открывал глаз, пока не почувствовал, что отдалился на достаточное расстояние и даже мельком не увидит на серовато-буром, безжизненном поле крошечную темную фигурку и серебристую искорку вспыхнувших на солнце волос.
Фигурку, которая, не отрываясь, все смотрит и смотрит ему вслед.
Домой Питер не полетел – вдруг понял, что не хочет туда возвращаться. Отца больше нет, а при мысли о роскошных апартаментах, оформленных с такой любовью, с таким вниманием ко всему, что могло бы ему понравиться, становилось тошно. К тому же там не осталось ничего, что Питер хотел бы забрать. К вещам он был равнодушен, изобретательство давно забросил.
Ну, а самое его главное сокровище было всегда при нем, он с ним не расставался ни днем, ни ночью.
Питер машинально коснулся основания шеи, пробежал пальцами вниз по позвонкам.
Он уже с полчаса стоял на балюстраде «Хрустального лотоса» – еще одно сакральное место, посещаемое достаточно часто. Мест всегда не хватало, последнее время «Лотос» приобрел популярность, но Питер давно сохранял за собой ту самую комнату, в которой когда-то держал его Фэлри. Дверь в «дезьку», конечно, уже заменили, но в остальном комнатка осталась точно такой же, как десять лет назад. «Лотос» славился своим консерватизмом.
«И это, конечно, ни о чем не говорит», – угрюмо думал Питер, устремив отсутствующий взгляд на ночной парк. Теперь деревья в нем светились не синим, а фиолетовым, а на месте флаерной площадки мерцала искусная гало-имитация водоема.
«Ни полеты к месту, где была Башня, ни комната в «Лотосе», ни неотвязные сны – ничто не говорит о том, что я продолжаю цепляться за Фэлри, что я и не думал оставлять его позади, а просто сделал вид, что оставил – в первую очередь перед самим собой. Это… ну, такая игра, да. Я побываю здесь и там, как бы невзначай, о Фэлри я при этом не думаю, не вспоминаю его запах, прикосновения его распущенных волос к своим обнаженным бокам и плечам, или как он откидывался назад с такой силой, что я каждый раз пугался, что он сломает себе спину, а он просто был такой – гибкий и сильный, и получал огромное удовольствие, когда сгибался, как лоза, в моих руках, но самым огромным, сводящим с ума наслаждением было, конечно, позволить ему согнуть меня…».
Питер вздрогнул и поспешно покосился по сторонам, словно кто-то мог подслушать его мысли. Но эта часть балюстрады пустовала – уже поздно, кто хотел спать – давно спит, а жаждущие развлечений веселятся далеко отсюда.
Злачные места Оморона впечатляли, Питер видел квартал развлечений всего раз, да и то издали – Фэлри показал ему и строго-настрого запретил туда соваться.
«Попробуешь случайно что-нибудь такое, от чего никакой настройщик не спасет», – пояснил эр-лан, и Питер ему поверил.
Но сейчас его неудержимо тянуло попробовать что-нибудь «такое» – ну а последствия, что ж. Все равно никого и ничего у него не осталось, кроме дурацкого отцовского наказа. Совершенно невыполнимого.
«А как же Фэлри? – прошептал внутренний голос. – Он все еще жив, каково ему будет почувствовать смерть своего Дара Небес?»
Осознание этого слегка приглушило идущие вразнос мысли, и Питер начал размышлять в более практическом ключе.
Он может, по крайней мере, попробовать еще раз то же, что десять лет назад, после исчезновения эр-лана. Добросовестно переберет все способы его отыскать, и когда все они – естественно – окажутся бесполезными, глядишь, голос совести и умолкнет. Сочтет, что Питер сделал все возможное, чтобы исполнить предсмертную просьбу отца, ну а что ничего не вышло, это уже не его проблемы.
После этого можно рискнуть начать все заново.
И кто знает – быть может, призрак Фэлри наконец исчезнет из его сердца, на этот раз навсегда.
6
Ночь Питер провел в «Лотосе», но спал мало, с головой погрузившись в воспоминания. Большинству из них он долгие годы не давал воли и сейчас был поражен, насколько они сильны, ярки, какую причиняют боль и одновременно – огромную радость.
«
На самом деле способ «забыть, как все» существовал, но сеги пользовались им редко, только в самых крайних случаях. Настройщик мог убрать болезненные, травмирующие человека воспоминания – полностью и окончательно, так что они больше никогда не всплывали даже во снах.
Процедура сложная и опасная – так же, как и ткань мозга, ментальность представляла собой единое полотно, где каждое воспоминание было неразрывно связано с десятками, а то и сотнями других. Выдернуть из этого полотна нить настолько искусно, чтобы не нарушить общую картину – на это соглашались лишь самые умелые и отчаянные настройщики. Их буквально можно было по пальцам пересчитать (Хайлиан узнавал), а уж найти такого, кто возьмется править воспоминания человека из-за Барьера…
Питер понимал, что надежды мало, но на самый крайний случай не исключал такой выход и со своей стороны готов был пойти на риск. Слишком сложно смириться с тем, что твои сердце и душа до конца жизни будут принадлежать человеку, найти которого так же реально, как слетать на Луну.
Кстати, исследования космоса, о которых Питер не раз слышал от дедушки Дирхеля, были полностью свернуты столетия назад. Нефтяные ресурсы Земли истощились, а геотермальной энергией ракету не заправишь. Поиски в этом направлении велись, но как-то вяло и пока без всякого толка.
На Земле было куда интереснее!
Помимо нелегальных развлечений, вроде гонок, наркотиков и прочего, существовала просто куча такого, чего Питер не мог себе представить даже в горячечных снах. Например, как-то раз они пошли с Фэлри на выступление морферов – Питер пришел в такой восторг, что даже хотел освоить это непростое искусство.
На гигантскую открытую площадку, величиной с добрую деревню или небольшой город, выходил один человек, всего один – а рядом с ним плыло облако бесцветной субстанции, так называемый морфо-заряд. Звучала музыка – только она одна уже ввергла Питера в экстаз, а тут к ней присоединились картины. Создавал их морфер, силой своего воображения управляя морфо-зарядом – тот воплощал буквально то, что происходило в голове у оператора.
Картины крайне редко выглядели похожими на что-то конкретное – это считалось банальным и скучным, хотя и такие направления морфо-творчества имелись. Перед зрителями возникали абстракции – поразительные сочетания невообразимых фигур, цветов, форм, переливающихся друг в друга в ритме музыки. Все это мерцало, видоизменялось и плыло, занимая собой пространство от земли и до неба.
После выступления Питеру казалось, будто голову вытряхнули и вымыли изнутри – настолько остро ощущалось обновление, свежесть и острота всех чувств. Это было нечто настолько новое, что не терпелось схватить его и поближе рассмотреть, ну и конечно, попробовать создать нечто подобное.
Они с Фэлри посещали представления еще пару раз, но больше такого чувства у Питера не возникало. Восхищение, восторг, наслаждение – но не чувство обновления. Наверное, его и впрямь можно испытать только раз.
Едва дождавшись утра, Питер принял душ, сменил одежду и, на ходу жуя пищевые капсулы, спустился по золотистому пандусу на флаерную площадку. Флаер он решил оставить себе, в конце концов без него он не сможет пользоваться транспортной сетью, а у Хайлиана такой проблемы нет.
Мысль о сереброволосом сеге причинила неожиданно острую боль. Питер знал, что когда-нибудь они расстанутся, но одно дело знать, и совсем другое – испытывать на собственной шкуре. Все произошло слишком быстро и неожиданно, к тому же в глубине души он почему-то всегда был уверен, что Хайлиан не бросит его. Кто угодно, только не он – единственный по-настоящему преданный «последователь» Питера, как он сам навсегда остался «последователем» Фэлри.
Но люди меняются и порой совершают поступки, совершенно не сочетающиеся с их прежним образом.
Устроившись во флаере, Питер не торопился взлетать. Включил защитное поле, отгородившее его от гула людских голосов на площади, и развернул гало-экран.
Что ж, если следовать плану и делать все то, что он делал десять лет назад… стоит начать с самого неприятного.
Он пробил по системе нужный генотип и несколькими движениями заложил программу во флаер. Откинулся на спинку кресла, наблюдая, как мимо проплывают прозрачно-золотистые поверхности гигантских «лепестков», почти сомкнутых в центре крыши гостиницы. Он по-прежнему считал это здание самым красивым в Омороне, хотя, бесспорно, не самым оригинальным.
Оригинальность была бессменным трендом Оморона и его жителей. Здание в форме цветка – ну, это банально. Куда интереснее придумать здание, от вида которого начинаются легкие конвульсии, а вестибулярный аппарат просит пощады – Питеру доводилось такие видеть.
И это касалось буквально всего – одежды, еды, внешного вида, жилищ и прочего. Стандарты красоты менялись по несколько раз в течение жизни одного поколения, и те, кто желал не отстать от моды, тратили кучу денег на модификацию своего генотипа, а потом на откат изменений. Горе-модников, которым не хватало средств, чтобы «откатиться», подвергали всеобщему осмеянию.
Лететь оказалось недалеко – к досаде Питера, который не успел морально подготовиться к встрече. Укоряя себя в малодушии, он вылез из флаера перед небольшим домом, почти похожим на «нормальный», только со странной перетяжкой в центре, что придавало ему сходство с песочными часами. Два вытянутых окна располагались на верхней части фасада цвета темной вишни, что придавало им сходство с удивленными глазами. Если бы не странная форма, на фоне темно-голубого осеннего неба он смотрелся бы даже красиво.
Возле двери возился человек, явно пытаясь что-то исправить – даже с расстояния в несколько метров было слышно, как он шипит и ругается сквозь зубы.
– Не проще ли вызвать дрона-ремонтника? – спросил Питер, приближаясь к дому.
Человек обернулся, в темных глазах сверкнуло изумление и… досада? Возможно, но Питер все-таки ее не увидел, как ни вглядывался.
А потом заостренное личико растянулось в знакомой улыбке от уха до уха.
– Питер, чертов ты говнюк! – радостно завопила Инза, повисая у него на шее. – Как же я соскучилась, если бы ты знал!
Ошарашенный Питер, ожидавший по меньшей мере хорошего пинка, крепко обнял давнюю подругу. Они расстались лет восемь назад, и последний разговор прошел отнюдь не в дружелюбных тонах. Инза тогда наотрез отказалась помогать Питеру в дальнейших поисках Фэлри – как и Сари, и Крис, она считала, что нужно остановиться. Что Питер превращается в одержимого, и все это плохо кончится.
Питер не замедлил потвердить ее слова, наговорив подруге в лицо массу неприятных вещей. С тех пор они не общались – он думал, что Инза так его и не простила, и не решался сделать первый шаг к примирению.
Как оказалось, зря.
Сегийка почти не изменилась, если не считать исчезновение привычной короткой стрижки – теперь волосы обрамляли лицо и густой, жесткой волной падали на плечи. Цвет не изменился, но прямо посередине кирпично-красного хаера красовалась серебристо-белая полоса, которая продолжалась на темной ткани свободного комбинезона, и, точно река, распадалась на сверкающие ручейки, «стекавшие» по ногам.
Выглядело это так, будто кто-то непрерывно лил на голову Инзы молоко, и оно текло по спине прямо на землю. Но Питер только улыбнулся и поостерегся озвучивать эту мысль.
Сапоги тоже исчезли, на ногах у Инзы красовалось что-то вроде белых мягких тапочек, перевязанных сверху тонкими веревочками. Она заметила взгляд Питера и с гордостью продемонстрировала обувку:
– Последний писк, идею с доисходовских времен взяли, историки откопали описание в книжке из Хранилища. «Красавки» – как тебе понравится название? По мне так им очень подходит…
Она всмотрелась в лицо Питера, и внезапно улыбка исчезла, а ее место заняло выражение, с каким смотрят на подыхающую корову или лошадь, сломавшую ногу.
– Ты решил опять искать Фэлри, – произнесла она тоном, не предвещавшим ничего хорошего.
Питер вздохнул.
– У меня нет выбора. Я могу войти… ну или, не знаю – помочь тебе с дверью?
– Да ну ее, – махнула рукой Инза, – заедает, а Сари по утрам торопится на работу и не закрывает нормально. Дрон ремонтирует, на следующий день та же беда. Придется всю дверь менять.
– Сари опять с тобой?
Питер слышал, что Саруватари пережила уже два неудачных союза, после каждого из которых возвращалась к подруге – видимо, набираться сил для новой попытки. Института брака как такового в Омороне не существовало, люди сходились и расходились по собственному желанию, пол и возраст значения не имели – однако для подачи прошения о размножении нужно было прожить с одним и тем же человеком не менее пяти лет. Проверить факт такого проживания не составляло труда, поэтому он никак специально не фиксировался.
– Улетела в южный сектор, вернется через пару дней, – дверь в виде перевернутой пирамиды отъехала в сторону, и Инза вошла в дом, словно бы не заботясь о том, идет за ней Питер или нет, – так что некому устроить тебе выволочку за разрыв с Хайлианом.
Питер поморщился. До чего же тяжко быть последним выжившим из-за Барьера, весь Оморон в курсе твоей жизни!
– Это он порвал со мной. И мы могли бы не начинать… ох, Темный тебя забери!
Весь первый этаж дома представлял собой единственную комнату, и три ее стены… а вообще они были? Потому что на их месте красовалось звездное небо, настолько реалистичное, что страшно было подходить к тому месту, где заканчивался пол – казалось, он парит над бездной, удерживаемый лишь стеной, в которой находилась дверь.
Инза хихикая, уселась в иссиня-черное морфо-кресло.
– Могу сделать такими все четыре стены, хочешь?
– Только посмей! – Питер изо всех сил старался не хвататься за морфо-мебель, но получалось плохо. Добравшись до кресла рядом с Инзой, поспешно сел, преодолевая желание подтянуть колени к груди. – Что это вообще такое?
– Новое поколение галиков. Абсолютная достоверность, – в голосе Инзы сквозила такая гордость, словно на сама придумала и построила такие замечательные гало-экраны.
Питер перевел дух, но голова все равно кружилась и дурнота накатывала волнами.
– Я впечатлен, но нельзя ли… сделать нормальную комнату?
– Ты такой скучный, прям как раньше! – Инза подняла руку, сложив пальцы определенным образом. Пугающая своей достоверностью иллюзия космического пространства исчезла, стены приобрели мягкий голубовато-серый оттенок.
7
Питер в нескольких словах обрисовал события последнего месяца.
– Ну насколько же эта просьба в духе твоего отца! – заметила Инза. – Все-таки он был, как это раньше говорили… истинным рыцарем. Последним, наверное, в нашем безумном мире.
– Тебе легко говорить, не твою жизнь он пустил под откос, – буркнул Питер.
– Не драматизируй, ты не потерял ничего, о чем мог бы реально пожалеть. Ведь верно?
«У меня ничего такого не было с момента исчезновения Фэлри», – подумал Питер и внезапно осознал – это не преувеличение, а чистая правда.
Инза закинула ногу на ногу и поболтала в воздухе своей белой «красавкой».
Поделиться книгой: