Сочинения в трех томах. Том 2

Мою нерасседланную лошадь прогуливали на площади.

Утренняя разведка сильно ее разгорячила, и конюху-негру было приказано остудить коня, прежде чем вести его на водопой.

Минуя лестницу, я спрыгнул с крыши невысокого одноэтажного здания на мостовую.

Конюх понял без слов и подвел жеребца.

Я вскочил в седло. Несколько рейнджеров вызвались мне сопутствовать. По звучному топоту я мог заключить, что за мной скачет человек шесть.

Но в помощниках я не нуждался. Состязание с юным всадником увлекало меня.

К тому же выигрыш времени был важнее численного перевеса; если пятнистый мустанг проявит такую же выносливость, как резвость, спутники все равно отстанут.

Ни одна лошадь в отряде не могла сравниться с моим скакуном, но, увидев аллюр мустанга, я сразу почуял серьезного соперника.

Минуты через две мелькнули последние хижины селения, и я поскакал полями, преследуя всадника в малиновом плаще.

Оставив позади поселение, он летел во весь опор.

Ареной погони было поле. Мой сравнительно грузный жеребец увязал в рыхлой земле, тогда как мустанг отталкивался от нее, как заяц; он уходил от меня, и я уже начинал отчаиваться, когда внезапно заметил, что перед мустангом выросла преграда из шеренги расположенных растений с плотной листвой. То были агавы.

На первый взгляд преграда казалась неодолимой. Мексиканец хотел было ее объехать, но вовремя сообразил, что я могу кинуться наперерез. Тогда, рванув поводья, он пришпорил коня и быстро скрылся в зарослях.

Доскакав на взмыленной лошади до места исчезновения незнакомца, я услыхал хруст листьев под копытами удалявшегося мустанга.

Размышлять было некогда: или туда, за ним, или отказаться от погони. Преграда меня не смущала: на карте стояла моя честь, а жеребец храпел и рвался вперед.

Припав к седлу, я нырнул в заросли и прорвался через них, отделавшись царапинами.

Но дальше опять участок, засаженный фасолью, и я снова отстал, увязая в рыхлом грунте.

Впереди блестела вода: это была цеквия — оросительная канава, широкая, как крепостной ров. Препятствие не менее серьезное, чем агавы.

«Здесь всадник задержится, — подумал я. — Он возьмет вправо или влево, и тогда…»

Но внезапный вольт всадника обманул мои ожидания: вместо того чтобы свернуть, мексиканец пустил коня прямо на цеквию, и благородный скакун одним прыжком перемахнул через ров.

Я не мог уделить и секунды на восхищение этим подвигом; надо было повторить его самому, и я поскакал к широкой канаве. Жеребец не нуждался ни в хлысте, ни в шпорах; он видел соперника, перелетающего через ров, и знал, чего я требую. Такой же прыжок — и мы одолели цеквию. Затем мой скакун, точно решившись одним порывом завершить погоню, бросился за мексиканцем, вытянув голову и раскинув ноги — для галопа без поводьев.

Здесь начиналась обширная саванна. Копыта отбивали гулкую дробь.

Мы шли по скаковой дорожке, и я поставил себе целью нагнать мустанга на равнине — до первой помехи.

В саванне паслись табуны мустангов и стада быков, лошади трясли головами и разбегались, быки вскакивали, прерывая жвачку.

Чтобы не сломать себе шею и не разбить хребта Моро, я объезжал быков, грузно залегших в траве.

В этой бешеной скачке сказалось превосходство мустанга, привыкшего, очевидно, к таким переделкам. Я отставал.

Район пастбища подходил к концу. Перед нами высились заросли с деревьями над низким кустарником, а еще дальше, на холме, я увидел белое строение.

Это была уже упомянутая гасиенда; мы неслись к ней напрямик.

Я сомневался в благоприятном исходе погони: если малиновый всадник достигнет зарослей, он, вероятно, ускользнет.

Что скажут мои люди, если я вернусь ни с чем?

Запретив часовому стрелять, я упустил, быть может, неприятельского лазутчика или важного офицера.

Судя по лихорадочному галопу мустанга, всадник, как огня, боится встречи с американцами.

Я приналег на взмыленную лошадь. Моро, как будто угадывая мои мысли, понесся вихрем.

Впереди не было ни стад, ни других препятствий и, благодаря великолепному ходу моего жеребца, расстояние между ним и мустангом начало таять. Еще десять секунд — и я у цели.

Через десять секунд, на расстоянии выстрела, я выхватил пистолет:

— Стой, или буду стрелять!

Ответа не последовало; мустанг скакал дальше.

— Стой! — крикнул я снова, чувствуя отвращение к бессмысленному убийству. — Стой, или буду стрелять!

Опять молчание.

Футов шесть отделяли меня от мексиканца. Я скакал у него за плечами и мог пустить ему пулю в спину, но что-то меня останавливало. Полагаю, что было бессознательное восхищение, смутный восторг перед незнакомцем…

Держа палец на курке револьвера, я все-таки не стрелял.

Однако нельзя упустить беглеца: он приближается к чаще. Сейчас он скроется!.. Подстрелим, по крайней мере, лошадь!..

Куда же метить? Мустанг, раненный в круп, ускачет…

Всадник круто повернул, рассчитывая ошеломить преследователя. Этот маневр достиг цели, но мустанг подставлял теперь мне бок.

Я выстрелил.

Лошадь с всадником рухнула на землю…

Юноша высвободился из-под павшей лошади и вскочил на ноги. Опасаясь, что он исчезнет в зарослях, я навел на него дуло пистолета.

Ни малейшей попытки к бегству или сопротивлению. Скрестив руки и глядя мне прямо в лицо, незнакомец произнес с величайшим хладнокровием:

— Не стреляйте! Я — женщина!..

Глава IV

УБИТЫЙ МУСТАНГ

Меня не слишком удивило это признание. Я был к нему наполовину подготовлен. Уже во время погони я подозревал в мексиканце женщину.

— Да, сеньор! Я — только женщина… Что вам угодно от меня?

С этими словами она встала с колен, безбоязненно на меня взглянула.

Вопрос был настолько неожиданный, что я не мог не улыбнуться.

— Вам весело, сеньор? А мне хочется плакать: вы убили мою любимицу!..

Никогда не забуду взгляда мексиканки: гнев, горе, презрение и досада сочетались в нем.

Улыбка сошла с моих губ: я был пристыжен.

— Сеньорита, — пролепетал я, — я глубоко сожалею, что вынужден был вас огорчить. Могло случиться худшее…

— Что же именно? Скажите, пожалуйста! — перебила меня амазонка.

— Я мог убить вас, но случайное подозрение…

— Карамба! — воскликнула она, перебивая меня. — Худшее случиться не могло. Я так любила бедного мустанга. Лолита была мне дороже жизни. Бедная Лола!

Дав волю отчаянию, красавица обвила руками шею мустанга и поцеловала его в ноздри. Затем, бережно закрыв ему глаза, она выпрямилась и вперила взор в останки убитой лошади.

Я растерялся, не зная, как утешить пленницу. Даже ценой моего месячного жалованья нельзя было воскресить мустанга!..

Мексиканцы питают слабость к крупным американским лошадям. Нередко гидальго платят баснословные цены за удовольствие появиться на таком коне.

У нас в эскадроне было много хороших полукровок, и я подумал, что молодая женщина не откажется от подарка.

Предложение мое, сделанное с деликатными оговорками, было с презрением отвергнуто.

— Что вы сказали, сеньор? — воскликнула женщина и топнула, так что зазвенела шпора. — Вы предлагаете лошадь? Мне!.. Взгляните! — Она указала на равнину. — Вот тысячи лошадей, сеньор, и все они — мои. Судите сами, может ли меня соблазнить ваш подарок… На что мне ваша лошадь?

Надо было выпутаться:

— Но, сеньорита… Ведь это туземные лошади, а я предлагаю вам…

— Бросьте! — отрезала мексиканка, кивнув на мустанга. — Я не обменяю эту туземную, как вы изволили выразиться, на всех лошадей вашего эскадрона: ни одна из них ее не стоит…

Если бы дело касалось только меня, я, пожалуй, смолчал бы, но эта выходка сеньориты затронула честь эскадрона: мексиканка уязвила мое кавалерийское самолюбие.

— Ни одна эскадронная лошадь не стоит вашего мустанга? Вы так полагаете, сеньорита?

Я покосился на Моро. Женщина тоже взглянула на моего коня и уже не могла отвести от него глаз.

Амазонка любовалась благородными формами скакуна.

И в самом деле, Моро был великолепен — весь трепещущий, взмыленный, с клочьями снежной пены на груди, оттенявшими его лоснящуюся черную шерсть. Бока его тяжело вздымались. Пар вырывался из розовых ноздрей. Глаза его метали искры, и шея вытягивалась, как будто лошадь-победительница чувствовала наше лестное внимание.

Амазонка прищурилась; она молчала. Но по всему было видно, что лошадь произвела на нее сильное впечатление.

— Вы правы, кабальеро! — задумчиво проговорила она. — Этот конь стоит моего…

Но я уже раскаивался в том, что заинтересовал собеседницу своей лошадью: ведь, предлагая ей любого из строевых коней, я ни за что на свете не променял бы Моро на все табуны ее мустангов.

Не знаю, как бы я вышел из щекотливого положения, если б не подоспели кавалеристы.

Мексиканка испугалась моих рейнджеров: с виду они были настоящие разбойники.

Я приказал им ехать обратно на квартиры. Люди поглядели на мустанга, на его богатую сбрую, запятнанную кровью, покосились на амазонку и, обменявшись сдержанными замечаниями, ускакали.

Я остался наедине с пленницей.

Глава V

ИЗОЛИНА ВАРГАС

Как только всадники отъехали, женщина спросила:

— Техасцы?

— Да, но не все…

— Вы их начальник?

— Да, сеньора!

— Очевидно, капитан?

— Вы угадали.

— Итак, сеньор капитан, я — ваша пленница?..

Вопрос меня ошарашил. Горячка погони, неожиданность встречи и ослепительная красота пленницы заслонили на время цель бешеной скачки, и я старался не думать о дальнейшем. Только сейчас я вспомнил свою прямую обязанность: надо выяснить, не шпионка ли эта женщина.

Ничего невероятного: сплошь и рядом красивым женщинам на войне поручают доставку секретных сведений. Если я отпущу мексиканку на все четыре стороны, могут возникнуть важные осложнения.

Так говорил голос долга, но арестовать беглянку было неловко… Я не провел и десяти минут в ее обществе, а уже находился под обаянием ее красоты…

Видя, что я колеблюсь, она повторила:

— Значит, я ваша пленница?

— Боюсь, сеньорита, что я — ваш пленник…

Эта любезность отчасти была продиктована желанием уклониться от прямого ответа, отчасти вырвалась от избытка чувств. Во всяком случае, я был далек от галантной шутки. Неожиданные слова прозвучали серьезно, и я с трепетом ожидал, как они будут приняты.

Большие блестящие глаза незнакомки остановились на мне сначала с некоторым смущением, но тотчас же в них заискрилось отнюдь не враждебное любопытство. Подавив торжествующую улыбку, сеньорита с прежним высокомерием произнесла:

— Ваш комплемент неуместен, кабальеро! Могу ли я идти?

Я разрывался между галантностью и чувством долга. С трудом нашел я среднюю линию.