Счастливый покойник

– Да, все, как вы сказали, – Кутилин вздохнул. – Ерунда какая-то выходит. Как теперь разобрать – кто из них враки рассказывает?

– Оба, – твердо сказал Колбовский.

– Может, вы и правы, – Кутилин вздохнул. – Но дальше-то что делать будем?

Колбовский почувствовал, что от этой фразы «что делать будем» словно бы тепло разлилось по всему его окоченевшему телу. Он понял, что дело не в туманном сыром утре, хотя оно уже тоже давало о себе знать ноющими суставами. Но в первую очередь его лишало тепла недоверие и разлад с тем, кого привык уважать и ценить. Еще один факт в копилку наблюдений о том, как тесно переплетено душевное и физическое в человеческой природе.

– Думаю, нужно доподлинно выяснить все насчет завещания, – сказал он, садясь за стол и беря чашку. – А вы присаживайтесь, Петр Осипович, в ногах правды нет. За чайком все и обсудим.

⁂

Очень скоро Коломна гудела от свежей порции невероятных слухов, которые разлетелись по городу еще до наступления воскресного вечера. Гостиным и курильным комнатам было что обсудить. Несмотря на признание в убийстве, урядник Петр Осипович Кутилин отпустил из-под ареста обоих обвиняемых – Ульяну Гривову и Павла Щеглова. Возмущенной общественности было сказано, что оба обвиняемых остаются под подозрением и наблюдением полиции. Но, мол, в данный момент появились новые загадочные обстоятельства, которые потребовали дополнительного расследования.

– Какие могут быть обстоятельства?! – негодовал один из главных поборников нравственности, директор мужской гимназии Чусов. – Есть признание в убийстве! Я, прямо скажем, возмущен поведением урядника!

– Не думаю, что они так уж опасны для нас, – вальяжно возражал аптекарь Суслов. – И вам не кажется, что мы должны доверять следствию? Если Петр Осипович счел, что это нужно для блага дела, значит, так оно и есть. Во всяком случае, раньше у нас не было случая пожаловаться на него.

– И на старуху бывает проруха! – парировал ему племянник головы, молодой бойкий офицер Лаврентьев, который любил щеголять в обществе знанием русских пословиц и поговорок.

В гостиной госпожи Крыжановской обсуждали необходимость писать прошение градоначальнику с тем, чтобы убийцы снова оказались под арестом. Дамы были чрезвычайно взволнованны и жаждали мнения Варвары Власовны, чья падчерица, казалось, повинна в злодеянии. Однако Варвара Власовна последнее время не посещала дамские салоны. Многие сокрушались, что тень преступления Ульяны теперь омрачит жизнь всего семейства. Однако находились и такие наивные особы, кто высказывал робкую надежду на то, что внезапным образом может открыться невиновность молодой Гривовой. Дочь госпожи Крыжановской, шестнадцатилетняя Анастасия, тихо рассказывала подругам, что этим делом очень интересуется начальник Феликс Янович Колбовский. А если он проявляет личный интерес, то, очевидно, не все потеряно. Иначе человек столь порядочный, за десять лет не замеченный ни в одном общественном прегрешении, не стал бы так рьяно хлопотать о судьбе злосчастной Ульяны Петровны.

Как бы то ни было, Ульяна Гривова вернулась домой, а Павел Щеглов – на свою старую квартиру. Что они сами думали по поводу внезапного освобождения, узнать не удалось даже через проверенные каналы, то бишь через горничных. Глаша держала рот на замке, стараясь и сама лишний раз не выходить из дома, кроме как по срочной хозяйственной надобности.

Практически всю следующую неделю Ульяна Гривова не показывалась на люди. Однако неожиданно в субботу вечером она появилась на вечерней службе в храме Успения.

Девушка намеренно опоздала, чтобы не привлекать лишнего внимания к своему появлению. Однако это мало помогло. Возмущенный шепот все равно разлетелся по всей церкви, но мощный глас невозмутимого батюшки Вадима и нежные голоса певчих заглушили ропот прихожан.

– Я бы на ее месте так не делала, – заметила госпожа Кутилина своему супругу, – может, она и не виновна, но зачем дразнить гусей? Надеюсь, догадается уйти пораньше.

Кутилин лишь пробурчал что-то невразумительное.

Его супруга продолжала наблюдать за девицей Гривовой ровно до того момента, как к ней подошла матушка Аксинья – супруга отца Вадима. Еще молодая темноволосая матушка была известна своей удивительной образованностью, а также – почти безотказной добротой. Сочетание этих двух качеств приводило к тому, что к совету матушки Аксиньи горожанки прибегали едва ли реже, чем ходили на исповедь к отцу Вадиму.

Увидев приближающуюся матушку, Ульяна в первый момент вздрогнула и даже сделала торопливый шаг к дверям храма, словно ожидая, что ее сейчас погонят. Однако же матушка Аксинья ласково взяла девушку под руку и, тихонько говоря ей что-то на ухо, отвела в маленький предел храма, подальше от назойливых взглядов прихожан. Госпожа Кутилина лишь разочарованно вздохнула. Но матушка Аксинья была несомненно мудра – одно присутствие этой девицы отвлекало от молитвы и богоугодных мыслей.

Когда хор запел «Верую», Ульяна снова появилась в основном храме, но лишь на минуту. Поклонившись иконостасу и несколько раз истово перекрестившись, она тихо выскользнула из дверей и исчезла. Это было понятным – ей не хотелось уходить вместе с остальными прихожанами.

На улице к этому моменту уже царила всепоглощающая ночь – непроглядная, сырая и гадкая до дрожи, – какими бывают только ночи в это время года: уже холодное, но еще бесснежное. Одинокая и хрупкая фигурка барышни Гривовой медленно брела сквозь темноту. Невидимый, но жгучий ветер хлестал ее, пытаясь сорвать черную шаль с головы, и девушка побелевшими пальцами стискивала концы плата. Шаг за шагом она шла через мрак к тому дому, где в тесной светелке ее тоже не ждало ничего, кроме мрака, едва разгоняемого сонной керосиновой лампой и тусклым лампадным огоньком под иконой Казанской Божьей Матери. Казалось, что мрак и холод царят повсюду, кроме храма, с его жаром многочисленных свечей и сверканием иконостаса.

Когда Ульяна была уже совсем рядом с домом, из Сходненского переулка вынырнула мужская фигура. Девушка не заметила или не обратила внимания на нее.

Мужчина шел следом за Ульяной, с каждым шагом приближаясь к ней со спины. Когда расстояние между ним и девушкой уменьшилось до пары шагов, он сунул руку в карман. Затем бросил вокруг быстрый вороватый взгляд, вынул руку и одним резким движением ударил Ульяну по голове увесистым кистенем на кожаном шнуре. Раздался короткий тихий возглас, и девушка как подкошенная упала на землю. Нападавший встал над ней, приглядываясь. Фигура зашевелилась, и убийца поднял руку, чтобы ударить еще раз. Но в это время позади него раздался громкий свист – из ворот дома скорняка Филиппова выскочил десятский.

Выругавшись сквозь зубы, убийца метнулся назад к переулку. Однако оттуда ему навстречу уже бежал взбешенный Петр Осипович Кутилин. Убийца бросился вперед, но в это время лежащая на земле Ульяна резким движением выбросила ногу, и, споткнувшись, тот полетел вниз, прямо на каменную, промороженную ноябрьскую землю.

⁂

В земской больнице пахло спиртом, ржаным хлебом и чистыми деревянными полами. Медсестры только что закончили разносить ужин больным и теперь неодобрительно поглядывали на толпящихся в тесном корридоре урядников.

– Сказано вам – идите отседова! – сестра милосердия и акушерка Наталья Степановна Бельская напустилась на смущенных служителей закона. – Операция только началась!

– А долго идти будет? – насупленно спросил один из урядников. – А то мы подождем.

– Может, и долго, – отрезала Наталья Степановна. – Нечего вам здесь делать! Грязь только разносите!

Урядники, покоряясь ее грозному взгляду, вышли на улицу. Однако, несмотря на холод, пробирающийся под шинели, они продолжали топтаться у крыльца, курить и ругать на чем свет стоит – осень, проклятое семейство Гривовых и начальника почты Феликса Яновича Колбовского.

Впрочем, сам Колбовский ругал себя не меньше. Вместе с Кутилиным он ожидал окончания операции в кабинете главного врача Артамонова. Но, в отличие от урядника, Феликс Янович не сидел утомленно на кушетке, а нервно ходил от стены к стене, ломая пальцы и безнадежно пытаясь успокоиться.

– Я так виноват! – в очередной раз повторил он, качая головой. – Я виноват более, чем кто-либо!

– Да бросьте вы, батенька, – поморщился утомленный Кутилин. – Все будет хорошо.

– Нельзя рисковать человеческой жизнью даже ради поимки преступника, – сказал Колбовский.

– Можно! – внезапно рявкнул Кутилин и стукнул кулаком по столу. – Можно и нужно, Феликс Янович. Вся наша работа – это риск! Даже трубочисты рискуют жизнью, когда лезут в дымоход! А мы тем более.

От этого вскрика Феликс Янович немного пришел в себя.

– Да, возможно, вы правы, – немного потерянно сказал он. – Но меня ужасает мысль, что дело могло закончиться еще одной смертью.

– Эх, Феликс Янович, вы бы лучше подумали о том, что благодаря вам мы поймали этого мерзавца! А так бы прикончил сестру и жил себе припеваючи!

– Да, Федор Гривов – редкий тип человека, у которого, похоже, нет даже зачатков совести, – вздохнул Колбовский.

– Достойный сын своего отца, – буркнул Кутилин. – Но вы мне объясните – почему он хотел ее убить?! Она же всю вину и так на себя взяла!

– А вот это и есть та ловушка, в которую он попался. Ловушка его собственной природы, – начал было Колбовский, но закончить не успел.

В это время дверь кабинета распахнулась, и туда вихрем влетела бледная как луна Варвара Власовна.

– Где она?! Где Уленька?!

Феликс Янович впервые видел Варвару Власовну в таком отчаянье.

– Это я виновата, я!!! – та ломала руки, повторяя недавние слова почтмейстера. – Нельзя было выпускать ее из дома!

– Слишком много виновных, – буркнул Кутилин. – То ни одного, то сразу куча.

– Она выживет?! – вдова смотрела на них мутными от слез глазами. – Феликс Янович, скажите правду! Она выживет?

– Успокойтесь, пожалуйста, – при виде смятения Гривовой начальник почты быстро взял себя в руки. – Ваша племянница совершенно точно выживет. Обещаю вам!

Он перевел взгляд на Кутилина, надеясь, что тот как должностное лицо сможет дать более весомые объяснения. Тот откашлялся и уже набрал в грудь воздуха, чтобы все пояснить, но в это время в коридоре раздался дикий крик. А вслед за ним – женский визг, вопли и шум. Все трое выскочили в коридор.

Здесь меж дверей в палаты, расхристанный и краснорожий, как забулдыга на сельском празднике, метался Федор Гривов.

– Не подходи! Убью! – рычал он, размахивая увесистым табуретом.

– Черт! Говорил я, надо было сразу в тюремный замок везти! – Кутилин аж зубами скрипнул с досады.

– Он по нужде попросился. Облапошил нас, – из-за спины робко подал голос один из двух конвоиров, которые должны были запереть Федора Гривова в больничной подсобке и стеречь его. Нос у конвоира был свернут набок, лицо в крови. Видать, Федор прибег к старому фокусу – прикинулся дурачком, попросился до ветру. А потом показал свою зверскую натуру. Колбовский хотел бы отвесить затрещину незадачливому конвоиру, да подумал, что лучше бы побить себя самого. Подвело его излишнее человеколюбие. Тюремный замок стоял пустой и нетопленый, стены инеем покрылись. А в земской больнице дров не жалели. Вот и подумал – пусть пока арестант посидит в подсобке под конвоем. А он, гляди-ка… десятского уложил. Бежать-то Федору было особо некуда – у дверей больницы стояли ещё урядники, и, видать, понимая это, он решил хотя бы завершить начатое злодейство.

Варвара Власовна только хлопала глазами от удивления.

– Федя? Что с тобой? Что ты делаешь?! – она шагнула было вперед, к пасынку. Но Феликс Янович вовремя успел ухватить ее за руку и дернуть назад. Табуретка мазнула воздух как раз там, где мгновение назад было лицо вдовы.

– Потаскуха! – осклабился Федор. – Теперь себе все заберешь! Вся беда от вас, от баб!

– Федор Петрович! Вы себе же хуже делаете! – Кутилин постарался принять грозный вид. Бандита в любой момент можно было застрелить, но уж больно не хотелось этого делать здесь, в стенах больницы. И так из двух палат – мужской и женской – уже раздавались охи и стоны. Те больные, что были покрепче, сгрудились у приоткрытых дверей, пытаясь разглядеть происходящее через головы друг друга.

– Мне-то хуже точно не будет, – ухмыльнулся Федор. – А вот вам – да! А что вы думали – я как теленочек на заклание пойду? Нет уж, выкуси!

– Федя, так это ты его убил? – охнула ничего не понимающая Варвара Власовна. – Ты убил отца?!

– Дура! – рявкнул Федор. – Мне папаша за жизнь ничего дурного не сделал! Это она, сучка богомольная! Молитвенница наша! Убила! А теперь я ее убью!

Никто не заметил, но Федор, прикинувшись чуть ли не одержимым, шаг за шагом приблизился прямо к двери операционной. И в следующий момент он ударом ноги распахнул дверь и ринулся туда, где в свете газовых ламп хирург Артамонов и фельдшер Зимин стояли, склонившись над хрупким человеческим телом. Феликс Янович успел заметить хирургическую иглу в руках хирурга – видимо, тот как раз накладывал швы. Наперерез Федору метнулась маленькая пухлая медсестра, но он отшвырнул ее в сторону одним движением руки. И шагнул к столу, поднимая тяжелый табурет.

Феликсу Яновичу показалось, что время замерло. Все движения окружающих стали такими медленными, словно воздух загустел до киселя. Распахнутая дверь операционной как рама обрамляла чудовищную картину. Здоровенный страшный детина с табуретом, вознесенным над беззащитным человеком, чью жизнь как раз пытались спасти. Артамонов замер с иглой в руках, стараясь унять дрожь. Фельдшер Зимин раскинул руки, пытаясь прикрыть пациента собой. Но – через мгновение Федор отшатнулся. Словно не веря собственным глазам, он всматривался в лежащего. Затем перевел глаза на врачей.

– Где она?! – он издал тот же крик, с которым недавно здесь появилась его мачеха. – Где?!

– Не знаю, о ком вы, – Артамонов взял в себя в руки. – Но прошу вас немедленно покинуть операционную! Немедленно!

– Кто это? – Федор, словно не слыша его, указал подбородком на пациента. Табурет он все еще не выпускал из рук.

– Это полицейский урядник Петр Топольцев. Раненый при исполнении задания, – ответил Зимин, решив, что с опасным малым лучше не пререкаться.

– А где Ульяна? Где моя сестра?! – Федор явно ничего не понимал.

– К нам она не поступала, – Зимин пожал плечами.

– Не отвлекайтесь, пожалуйста! – потребовал Артамонов. – Вытрите мне лоб.

Зимин тут же кинулся исполнять приказ хирурга, более не обращая внимания на Федора. Федор развернулся и вышел. В коридоре его уже ждала толпа полиции, и пять револьверов, направленных прямо на него. Впрочем, пыл Федора к сопротивлению утих. Сбитый с толку, он опустил табурет и позволил скрутить себе руки за спиной. Но перед тем как уйти, он бросил еще один взгляд на Кутилина.

– Где она? – снова спросил он.

– В полной безопасности, – урядник дал ему тот же ответ, что полчаса назад Варваре Власовне.

⁂

Ночью пошел первый настоящий снег. Не те мокрые серые хлопья, которые тают, не долетая до земли, а настоящий – густой, белый и мягкий как гусиный пух. Он укутывал озябшую землю, наряжал в нежный мех голые деревья, и казалось, что даже воздух теперь становится чище.

Колбовский стоял у окна в гостиной Гривовых и смотрел, как светится убеленная земля в свете фонарей. Феликс Янович всегда любил первый снег, скрывающий ноябрьское убожество города. В ноябре город выглядел безобразно – обнажались все самые грязные и кривые его места.

На кушетке позади него тихо сидела Варвара Власовна, стиснув пальцы на коленях. Ей уже объяснили, что по договоренности с полицией матушка Аксинья спрятала Ульяну в пределе храма, а вместо нее из церкви в темноту вышел одетый в ту же одежду молодой полицейский урядник Петруша Топольцев.

Петруша был единственный из полиции, кто своей худощавостью и легкостью походки мог сойти за женщину. И он же, узнав об идее урядника, которая на деле принадлежала начальнику почты, тут же вызывался быть живцом-добровольцем. Петруша пришел в полицию по убеждению – с твердым намерением множить справедливость и законность, а потом, конечно, не мог отказаться от шанса поймать столь редкостного и хитрого мерзавца, которым был Федор Гривов.

Варвара Власовна все еще не понимала подоплеки случившегося, но благоразумно молчала, ожидая подходящего момента. Феликс Янович не мог поручиться, что не это было истинной причиной, по которой она упросила проводить ее до дома. Хотя сама Варвара Власовна ссылалась на дрожь, которая не оставляла ее с момента ареста Федора.

Как бы то ни было, Феликс Янович счел это своим долгом, а Кутилин вовремя подумал о том, что его супруга давно спит, а значит, ни чая, ни ласки дома не дождешься. И сейчас полицейский урядник удобно расположился в плюшевом кресле и единственный из них троих смаковал лучшую калиновую настойку Гривовой с чувством заслуженной награды.

Операция под руководством Артамонова, слава богу, закончилась благополучно, и Петруша Топольцев, который изображал Ульяну Гривову с момента ее выхода из храма, покойно отдыхал в палате. Врач дал ему снотворное и, по настоянию Кутилина, приставил персональную сиделку. Успокоенные врачи разошлись по домам, и только полицейский урядник и начальник почты все еще коротали ночь на ногах.

Распахнулась дверь, и в гостиную вошла Ульяна Петровна в сопровождении Павла Щеглова. Варвара Власовна тут же подскочила и порывисто обняла падчерицу. Та, чуть помедлив, ответила.

– Садись, голубушка, – захлопотала Гривова, – сейчас самовар поспеет. И вы, Павел Алексеевич, не стойте. В ногах правды нет.

Щеглов нерешительно прошел вглубь гостиной, но садиться не стал. Вместо этого он с ходу обратился к Феликсу Яновичу.

– Так что все-таки произошло? Почему Федор пытался убить Ульяну?!

– Думаю, Ульяна Петровна лучше меня знает, почему, – Колбовский поднял взгляд на молчаливую Ульяну.

Варвара Власовна с удивлением посмотрела на падчерицу – так, словно видела ее впервые. Ульяна чуть помедлила с ответом, но все же заговорила.

– Я знала, что Федор убил нашу тетушку, Наталью Васильевну Астафьеву.

– Что? – Варвара Власовна захлопала глазами. – Но она же умерла от удара…

– А удар был спровоцирован нападением на ее дом среди ночи, – вздохнул Феликс Янович, – простой и верный способ убить человека в летах со слабым сердцем.

– Но как вы узнали это? – Варвара Власовна переводила взгляд с Колбовского на Ульяну.

Внезапно лицо Ульяны исказилось, как от приступа боли. Она отвернулась и сделала движение, словно собиралась уйти. Но Щеглов вовремя взял ее за руку и крепко сжал ее тонкие белые пальцы в своей ладони.

– Ты ни в чем не виновата! – твердо сказал он.

– О, нет, виновата! – Ульяна горько усмехнулась. – Ты не понимаешь. Во мне слишком много гнева и гордыни. Я сочла, что достойна судить.

– Каждый из нас судит других – хочет он или нет, – мягко сказал Феликс Янович. – А у вас для этого был такой повод, где трудно удержаться от обвинений.

– О чем вы?! Объясните мне наконец! – взмолилась бедная Варвара Власовна, единственная из всех, не понимавшая ничего в этом разговоре.

– Да, конечно, – Феликс Янович кивнул. – Если Ульяна Петровна позволит, я расскажу историю так, как вижу ее сейчас.

Ульяна лишь коротко кивнула. Ее пальцы сжимали руку Щеглова.

– Дело в том, что торговые дела вашего мужа последнее время шли очень скверно, – начал Феликс Янович. – Не знаю, заметили вы это или нет, но он потерял довольно много денег на неудачной партии дешевого сукна – хотел сэкономить, а получил гнилье. Потом были еще какие-то просчеты. Честно говоря, не знаю деталей – это скорее мои домыслы, основанные на других фактах.

Варвара Власовна понимающе кивнула.

– Знаете, я догадывалась. Он не любил, когда я лезла в его дела. Но я видела, что последние месяцы он стал очень раздраженным. Так всегда бывало, когда случались какие-то неудачи в торговле. А еще он чуть ли не набросился на меня с кулаками, когда узнал, сколько денег я отдала на приют для сирот…

– Сначала он надеялся поправить дела за счет того, чтобы продать Ульяну богатому мужу, – продолжил Феликс Янович. – Однако же упрямая дочь наотрез отказалась выходить замуж по указке. Раз уж брака с желанным женихом ей не разрешили, то она предпочла остаться в девках. А между тем его начали донимать кредиторы, и дела стали совсем плохи. Вот тогда он вместе с сыном и придумал этот чудовищный план. Петр Васильевич давно уже был в сговоре с поверенным сестры, который доносил ему про ее дела. И они продумали план, как добиться смерти пожилой женщины – так, чтобы все выглядело как несчастный случай. И все прошло как по маслу – если подобное выражение применимо для таких обстоятельств. Федор оповестил всех, что отправляется в Нижний, но на деле уехал в Самару. Там, пробыв несколько дней, он нанял нескольких разбойных молодчиков, чтобы они пробрались в дом, грабанули, а главное – как следует напугали старушку. План сработал.