Помоги проекту - поделись книгой:
Дарья Прокопьева
Любаша
Сёма терпеть не мог ездить к бабушке. Нет, не то чтобы он не любил бабу Глашу — она была очень добрая, в Сёме души не чаяла. Каждый раз, когда он приезжал, бабушка наготавливала целый стол: варёную картошку с укропчиком, круглые мясные котлетки и обязательно блинчики, ажурные, в меру сладкие, самое то со сметаной!
Ещё она любила разговаривать с Сёмой. Бабе Глаше не надоедали его многочисленные вопросы и такие же многочисленные просьбы рассказать «что-нибудь интересное». Когда он просил, она важно кивала, хлопала ладонью по дивану рядом с собой и, дождавшись, пока Сёма устроится поудобнее, заговаривала тягучим, чуть поскрипывающим голосом.
— Давным-давно, когда не родились ещё не твои мама с папой, ни я, мир наш был полон чудес. По земле вровень с людьми ходили лешие и полевики, домовые и банники, и нельзя было шагу ступить, не уважив какого-нить духа. То был закон: хочешь взять что-нибудь у Природы — изволь дать что-нить взамен. Просили по-разному. Кому-то достаточно было катушки ниток, кто-то требовал жемчуга да янтарные бусы, а некоторые… некоторые, да, требовали подарить им дитятку.
Но детей просили только по важным поводам. Например, ежели лето засушливым оказалось. Хочешь, чтобы дождик раньше срока полил — иди на поклон к ветру, бей челом, моли тучку какую пригнать. А взамен, да, дитятку свою отдавай. Навсегда или не навсегда, тут уж от ветра зависело. Какие-то брали в услужение на три года, а какие-то ждали, пока дитятко вырастет в красну девицу — да в жёнки её забирали!
— Навсегда? — в такие моменты шёпотом уточнял Сёма.
— А то как же! — веско кивала баба Глаша. — В жёнки-то по-другому нельзя!
Но не все истории бабы Глаши были о прошлом. Она говорила, что духи никуда не девались, хотя люди и перестали их замечать. И всё же если очень постараться, иногда краем глаза можно было увидеть: бледную мавку на краю озера, похожую на фигуру тень между деревьев или ручку ушлого домового, тянущегося к печенью на столе.
Когда-то Сёма в это даже верил. Например, в шесть лет. И в семь. А в восемь он пошёл в школу, и верить в бабушкины рассказы вдруг стало неправильным и постыдным. Они начали постепенно стираться из памяти, будто сами собой. Так что, когда девятилетний Сёма приехал к бабушке на летние каникулы, он больше не просил рассказать что-нибудь интересное и не садился рядом с ней на скрипучий диван. Тогда каникулы у бабы Глаши впервые стали скучными.
В этот раз было так же, хотя на этот раз его отправили в деревню не на каникулы. В школе объявили карантин, младшеклассникам сказали недельку посидеть дома — так, на всякий случай. Большинство дома и остались, но мама Сёмы сказала, что не сможет нормально за ним присматривать, и быстренько снарядила сына к бабушке.
Баба Глаша была рада. Она встретила Сёму на автовокзале — он очень гордился, что его отправили одного, пускай и под присмотром дядь Бори, водителя автобуса. Когда Сёма спрыгнул со ступенек, баба Глаша уже ждала его с распростёртыми объятиями. Он немного покраснел, но всё же позволил ей обнять себя, вот так, у всех на виду. Про себя Сёма бормотал, что это ничего страшного: знакомых ребят в деревне не было, никто ему ничего не скажет.
Вот именно это-то и было его главной проблемой и радостью в деревне.
Как-то сложилось, что Сёма не нашёл друзей среди местных. Сначала ему было всё равно: маленьким он хвостиком таскался за бабушкой, ходил смотреть на коз и коров, ловить жучков в огороде — и ничего больше было не надо. Но, постепенно, всё это потеряло интерес. Сёме хотелось играть в городки и вышибалы, пытаться выкрутить «солнышко» на качелях, поймать кого-нибудь в жмурках. Вот только местные ребята смотрели на него свысока, как на маленького, и в свою компанию не брали. А делать «солнышко» в одиночестве было совсем не так весело! В том числе потому, что у Сёмы не получалось.
— Эх, — тяжко вздохнул он.
Сёма стоял в отведённой ему дальней спальне и тоскливо глядел в окно. По двору мирно ходили и что-то клевали куры, бабушка развешивала на верёвках бельё: наклонялась к белому тазу с треснувшей стенкой, тяжело распрямлялась, встряхивала кофту в руках и неожиданно лихо забрасывала наверх.
Повисшая ткань колыхалась на ветру, будто парус, и Сёма вспомнил «Остров сокровищ». Книгу про пиратов ему прочитал папа — не целиком, Сёма многого не понял и быстро начал зевать, — но с тех пор мысль о бороздящих моря кораблях его не оставляла. Хорошо было бы родиться на пару столетий пораньше, забраться тайком на какой-нибудь парусник и отправиться в приключение!..
— Э-эх, — Сёма вздохнул с ещё больше тоской.
Приключение ему не светило. У бабы Глаши не было на книжных полках ни «Острова сокровищ», ни расхваленного папой «Капитана Блада», ни какого-нибудь «Тарзана». Только скучные серые томики без картинок да детские истории, которые Сёма то и дело забывал тут после каникул и из которых давно уже вырос.
Иногда Сёма думал, что он уже вырос и из того возраста, когда детей положено отправлять к бабушке на каникулы или на время карантина. Маме совсем не обязательно было за ним присматривать! Пока они с папой были на работе, Сёма прекрасно бы справился сам: он спокойно кипятил чайник, мог наделать себе бутерброды или съесть вчерашний ужин — разогревать, правда, боялся, но котлетки и холодными ничего!..
— Не засиделся ещё, Сём? — он быстро обернулся на голос.
Оказалось, в своей тоске Сёма и не заметил, как бабушка закончила развешивать вещи. Сейчас она стояла на пороге, потирая замёрзшие руки, и смотрела на него внимательно, с хитрым прищуром.
— Хоть бы на улицу подышать вышел. Свежо!
«Свежо» в словаре бабушке заменяло слово «холодрыга». Весна в этом году вышла не самой приятной: было начало апреля, а кое-где в области даже высыпал снег. Сёма читал об этом в газете — баба Глаша иногда просила почитать вслух, ссылаясь на больные глаза.
— Давай-давай, — настаивала меж тем она. — Я видела, на площадке детвора какая-то собралась. Поиграйте вместе, поболтайте. Страшилки хоть порассказывайте!
Сёма закатил глаза — ну какие страшилки! Хотя его истории когда-то были самыми страшными в пришкольном лагере. Он просто пересказывал то, что в детстве услышал от бабушки — а ребята потом неделями с опаской поглядывали то на воду в бассейне, то на густо заросший парк. Вожатые сильно ругались и уверяли, что водяные и лешие водятся только в настоящих озёрах и чащах. Убедить ораву третьеклассников в том, что водяных и леших нет вовсе, им не удавалось.
Чего уж там — даже сам Сёма иногда замирал на мгновение, прежде чем сунуть ногу в воду. Он, конечно, своих же историй не боялся, но мало ли что?
— …или чем вы там сейчас занимаетесь, — продолжала бабушка, уже снявшая верхнюю одежду. — Ну, чего дома-то сидеть?!
Ответа на этот вопрос у Сёмы не нашлось. Что дома, что на улице было одинаково скучно и, чего уж там, одиноко. Спорить с бабушкой не было смысла, так что он ещё раз вздохнул — на этот раз тихонько, но всё так же тоскливо — и поплёлся в прихожую натягивать курточку.
— Только далеко не отходи, — наставляла его бабушка. — Не дальше площадки.
— Лааадно, — протянул Сёма, будто делая одолжение, хотя на самом деле никуда больше и не собирался. — Я ненадолго.
Бабушка только покивала ему вслед и притворила дверь.
Сёма оказался прав: на улице и правда была холодрыга.
Едва выйдя наружу, он тут же оглянулся на дом — но не решился сразу же идти обратно. Потерев уже наверняка покрасневший нос, Сёма повыше подтянул шарфик и поплёлся на детскую площадку.
С городской она, конечно, не шла ни в какое сравнение. Если дома Сёма мог лазать по турникетам, кататься на горке в виде сказочного терема, качаться на деревянном богатырском коне и прыгать по пенькам к избушке на курьих ножках, то здесь…
Изо рта Сёмы вырвалось едва заметное облачко пара.
Ну, здесь площадка была маленькой, всего лишь какой-то пятачок. На нём уместилось немногое: песочница для малышей, металлическая качелька на двоих, один аттракцион-вертушка и пара обычных качелей — тех, на которых можно при желании сделать «солнышко». Чуть подальше, Сёма знал, можно было найти поле, которое использовали то под футбол, то под волейбол. Сейчас криков оттуда не доносилось, никто не играл.
Других детей вообще почти не было. Только на «вертушки» кружились двое мальчишек помладше, почти детсадовцы. Сёма посмотрел на них чуть свысока — ну вот о чём ему с ними разговаривать! — и прошёл мимо, плюхнулся на качель.
Раскачиваться сильно не хотелось. Он еле-еле оттолкнулся и поднял ноги повыше, чтобы не тормозить движение. Горизонт перед его глазами ушёл сначала вниз, потом — вверх.
Вниз-вверх, вниз-вверх. Сёма смотрел на линию неба, пока не закружилась голова, и лишь потом отвернулся. И с удивлением обнаружил, что за ним, стоя у самой качели, наблюдает незнакомая девчонка в натянутой до бровей шапке.
— Привет! — улыбнулась она, и Сёма заметил щербинку меж передних зубов.
— Привет, — ответил он скорее от растерянности, нежели из вежливости.
Эту девочку Сёма видел впервые, что странно: детей в деревне было немного, всех он так или иначе встречал. Может, она тоже приехала на время карантина? По возрасту подходила — на вид можно было дать лет девять-десять, как Сёме.
— Меня Люба зовут, — продолжала улыбаться она, совсем не смущённая тем, как внимательно Сёма её разглядывал. — А тебя как?
— Сёма, — так же растерянно представился он.
Её улыбка стала чуть шире.
— Хочешь, я тебя подтолкну?
— Что? — не понял Сёма, начиная сердиться на самого себя за заторможенность.
— Ну, подтолкну. Чтобы быстрее качаться. Так веселее!
И, не дожидаясь ответа, Люба обошла качель, встала за спиной Сёмы да как толкнула, что было мочи. А мочи, как оказалось, у Любы хватало: качель лихо поднялась вверх, земля опрокинулась, а Сёма аж пискнул — и тут же порадовался, что шарф скрадывал звуки.
— Эй, ты чего творишь?! — когда он в следующий раз открыл рот, Сёма звучал не испуганно, а возмущённо. — Нельзя ж так без предупреждения.
— Почему? — Люба вновь появилась в поле его зрения, склонила голову набок, как птичка. — Так же всегда интереснее.
Интереснее-то оно интереснее, но у Сёмы сердце в пятки ушло. По ощущением, так там и осталось: ноги почему-то ощущались как ватные, когда он упёрся ими в землю, заставляя качель замедлиться.
— Это невежливо! — не сразу придумал он довод. — Надо сначала спросить!
— Хорошо, — Люба пожала плечами. — Спрашиваю: хочешь, я на «вертушке» тебя раскручу? Сильно, я могу!
Кажется, она своей силищей очень гордилась. Сёма, в принципе мог её понять, хотя это и было странно: обычно девочки не раскручивали мальчишек, а наоборот — притворялись маленькими и хрупкими и заставляли себе помогать. Люба была другая.
— Так что? — нетерпеливо вскинула она брови.
— А может, давай вместе? — сам себе поражаясь, предложил Сёма. — Если хорошенько оттолкнуться, то мы и без помощь сможем…
— Давай! — Люба даже не дала договорить, тут же кинулась к аттракциону. На полпути обернулась. — Ну, ты идёшь? А то её сейчас опять кто-нибудь займёт!
Сёма не стал говорить, что занимать некому: детсадовцы куда-то ушли, других ребят рядом не наблюдалось. Вместо того, чтобы спорить, он сорвался с места и стремглав бросился за Любой. Она очень по-девчоночьи засмеялась и бросилась от него — то ли наутёк, то ли наперегонки.
Конечно, Люба успела первой. Не дожидаясь Сёмы, она запрыгнула на платформу — та тут же закрутилась будто со скоростью света. Люба заверещала, присела на корточки, держась за поручни. И если с любой другой девчонкой Сёма подумал, что та испугалась, то тут было очевидно: Люба просто в восторге.
— Чего стоишь? — прокричала она так, что слышала, наверное, даже бабушка. — Давай теперь запрыгивай!
И Сёма, не думая, разбежался и скакнул прямо на крутящийся аттракцион. Только вцепившись в поручень и завизжав вместе с Любой, он подумал: а что, если бы он промазал и на этот самый поручень животом напоролся?
— Эй, Сёма! — донеслось до него сквозь свистящий ветер в ушах.
— Чего?!
— А с тобой весело! Давай чаще вместе играть!
— Давай! — крикнул он в ответ и услышал, как Люба снова весело рассмеялась.
Оказалось, «давай» было её любимым словом. В тот день Сёма услышал его ещё много раз и на разный манер. Иногда «давай» означало «слабо» — например, когда Люба предложила вместе спрыгнуть с качелей и посмотреть, у кого получится дальше. Иногда «давай» было скорее вопросом — когда она предлагала что-то, сама не уверенная, что это получится. И совсем редко «давай» становилось согласием — когда это Сёма предлагал во что-то сыграть.
— В слова? — с сомнением переспросила Люба в последний раз, когда они, запыхавшиеся, бухнулись на скамейку рядом с песочницей. Несколько раз она с шумом вздохнула, будто пытаясь остановить заполошное сердце и кинуться в новую авантюру, но потом поняла: не выйдет так быстро. И махнула, — Давай!
— Качеля, — оглядевшись по сторонам, начал Сёма. — Тебе на «я».
— Пффф, — Люба закатила глаза, будто на «я» было очень, очень много самых разных слов. — Янтарь. Тебе на «р».
Сёма покосился на неё с уважением. Он думал, Люба скажет «яблоко», как и все. Но Люба как все точно не была.
— Рррр-ресторан!
— Невод!
— Дрова!
— Армия!
— Яб… — Сёма запнулся, когда Люба с хитрецой покосилась на него. — Ясли!
И она снова широко улыбнулась, показав щербинку между зубов. Сёма лениво подумал, что мог бы из-за этой щербинки её подразнить, но почему-то не стал. С Любой хотелось быть, как говорила мама, охб…
— Бабушкаааа!.. — спустя Сёма не знал сколько часов, он ввалился в прихожую, раскрасневшийся и довольный.
— Да, мой яхонтовый? — баба Глаша появилась из кухни, вытирая руки вафельным полотенцем в крупный цветок.
— Бабушка, я тут с одной девочкой познакомился. А можно она у нас пообедает? — утирая потёкший в тепле нос ладонью, быстро пробубнил Сёма.
Бабушка покачала головой, подошла ближе, сунула ему в руку невесть откуда взявшийся платок. Помолчала, пока Сёма смачно не высморкался и не посмотрел на неё снизу вверх. И, наконец, улыбнулась:
— Можно, конечно. Как твою девочку зовут?
— Люба! — Сёма уже кричал, выскакивая с порога обратно на свежую улицу.
Он не оглянулся и не видел, как улыбка бабушки на мгновение потухла, а потом разгорелась с новой силой — но уже неуловимо другая. Если бы Сёма был внимательным мальчиком, он бы сказал, что бабушка улыбается с грустинкой.
Но он ничего не заметил, ни когда вернулся домой, таща за руку свою новую подругу, ни когда вместе с ней вошёл в жаркую, натопленную кухню, ни когда проскользил вдаль по лавке, освобождая для Любы место.
— Вот, это Люба! — провозгласил он. — А это баба Глаша, моя бабушка!
— Очень приятно, — Сёма даже удивился, что Люба может быть такой вежливой. — У вас тут очень уютно!
— Спасибо, Любаша, — бабушка растроганно улыбнулась. — Ты давай, кушай. Ещё промедлишь, и всё остынет. А суп горячим есть надо!
Два раза Любе говорить не пришлось. Она послушно схватилась за ложку и зашвыркала домашней ухой, иногда чуть пыхтя: суп был ещё ой какой горячий!
— Приятного аппетита, — пробухтела она где-то между третьей и пятой ложкой.
— И тебе, — откликнулся поспешавший за ней Сёма.
— Приятного аппетита, Любаша, — поддакнула бабушка.
Сама она есть не спешила. Замерла с поварёшкой в руках возле плиты да смотрела, как они с Любой кушают. Может, радовалась, что им всё понравилось, мимоходом подумал Сёма, и на всякий случай уточнил:
— Всё очень вкусно, бабушка!
— Да? — переспросила она, будто он вырвал её из совсем других мыслей. — Ну, вот и славно. Я вам сейчас ещё оладушек достану, что с утра остались. Они не горячие, конечно, но тоже хороши. С мёдом или со сметанкой?
— С мёдом! — с набитым ртом пробухтела Люба.
— Со сметанкой! — одновременно выпалил Сёма.
Дети недовольно переглянулись, готовые спорить, но бабушка только рассмеялась и покачала головой:
Поделиться книгой: