Помоги проекту - поделись книгой:
— А мне хоть на кудыкало. Есть Спас и за Грумантом.
— В Спаса не разучились верить?
— По мне, так в кого хочешь верь. Все равно: спереди — море, позади — горе, справа — мох, слева — ох, одна надежда — бог!..»
А далее Сорокоумов стал балагурить, спрашивая, какой самый страшный зверь на Севере? Какого дерева нет в наших краях? Где баян изобрели? Как медведи в воду влезают?
Давайте-ка вспомним занятного старичка, встреченного некогда Валей на берегу Двины. Познакомился он тогда с архангельским сказочником Степаном Григорьевичем Писаховым (1879–1960), о котором писатель В. Г. Лидин говорил: «Степан Григорьевич Писахов был поистине душой Севера: он знал его палитру, его музыкальную гамму, его говор, лукавство народной речи, мужественный склад помора — все, что составляет самую глубокую природу северного края».
Ценность сказок Писахова была в жанровой самородности героя — жителя деревни Уйма — Сени Малины. Язык Писахова — кладовая великорусской северной речи, сокровищница народных языковых жемчужин.
Там, в Архангельске, услышал В. Пикуль впервые поморскую сказку-быль:
— «…А царь поглядывает, ус покручивает, думку думает. Но не знает, что корабли эти жаждут трюмы заполнить морожеными песнями, — сказал это старичок и хитро поглядывает на мальчишку.
— Песнями?! — удивился Валя Пикуль. — Морожеными?!
— Ими самыми, — неторопливо проговорил сказочник и повел рассказ дальше…
— В прежно время к нам заграничны корабли приезжали за лесом. От нас лес и увозили. Стали и песни увозить. Мы до той поры и в толк не брали, что можно песнями торговать. В нашем обиходе песня постоянно живет, завсегда в ходу. На работе песня — подмога, на гулянье — для пляса, в гостьбе — для общего веселья. Чтобы песнями торговать — мы и в уме не держали. Про это дело надо объяснительно обсказать, чтобы сказанному вера была. Это не выдумка, а так дело было. В стары годы морозы жили градусов на двести, на триста. На моей памяти доходило до пятисот. Старухи сказывали — до семисот бывало, да мы не очень-то верим. Что не при нас было, того, может, и вовсе не было. На морозе всяко слово как вылетит — так и замерзнет! Его не слышно, а видно! У всякого слова свой лад, свой вид, свой цвет, свой свет. Мы по льдинкам видим, что сказано, как сказано. Ежели новость кака али заделье — это, значитца, деловой разговор — домой несем, дома в тепле слушаем, а то прямо на улице в руках отогреем. В морозные дни мы при встречах шапок не снимали, а перекидывались мороженым словом приветливым. С той поры и повелось говорить: словами перекидываться. В морозные дни над Уймой, деревня таковая, морожены слова веселыми стайками перелетали от дома к дому да через улицу. Это наши хозяйки новостями перебрасывались. Бабам без новостей дня не прожить… Ребята ласковыми словами играют: слова блестят, звенят музыкой. За день много ласковых слов переломают. Ну да матери на добрые да нежные слова для ребят устали не знают. А девкам перво дело — песни. На улицу выскочат, от мороза подол на голову накинут, да затянут песню старинну, длинну, с переливами, с выносом! Песня мерзнет колечушками тонюсенькими-тонюсенькими, колечушко в — колечушко, отсвечивает цветом каменья драгоценного, переливается светом радуги. Девки мороженые песни соберут, из них кружева плетут да узорности всяки. Дом по переду весь улепят да увесят. На конек затейно слово с прискоком скажут. По краям частушек навесят… Нарядней нашей деревни нигде не было… Как-то шел заморский купец: он зиму тут проводил по торговым делам, да нашему языку обучался. Увидел украшения — мороженые песни — и давай от удивления ахать да руками взмахивать.
— Ах, ах, ах! Ах, ах! ах! Кака распрекрасная интересность-диковина! Без всякого береженья на само опасно место прилажено!
Изловчился купец, да взял и отломил кусок песни, думал — не видит никто. Да, не видит, как же! Ребята со всех сторон слов всяческих наговорили и ну их в него швырять. Купец спрашивает того, кто с ним шел:
— Что за шутки колки каки, чем они швыряют?
— Так, пустяки.
Иноземец и пустяков набрал охапку да домой…»
Тут старичок передохнул, огляделся кругом:
— Ну, заговорились мы с тобой, а дома-то небось заждались нас…
Тогда долго не мог заснуть Валя Пикуль, представляя, как без шапки, с трубкой в зубах, в куртке шкипера ходил царь по архангельской гавани, лазил, как простой матрос, по вантам кораблей, как беседовал с иноземными купцами и корабельщиками, приглашая их к своему столу и между прочим выведывая секреты заморской торговли, как купцы отламывали куски замороженых песен…
Русская литература и народная словесная традиция входили в личный жизненный опыт Валентина Пикуля открытиями, художественными потрясениями — и направляющей силой.
Далеко еще было до исторических романов, которые захватят Пикуля целиком, но уже подспудно накапливался многогранный материал для первого большого произведения, как обычно бывает в литературе — автобиографического. Необходим был лишь какой-то толчок, какой-то укол…
Глава 4
«ОКЕАНСКИЙ ПАТРУЛЬ»
— Однажды у своего приятеля, — рассказывает Валентин Саввич, — я увидел книжку с обложкой, на которой на фоне северного сияния был изображен миноносец типа «7». Обрадовался. Ну, думаю, это про нас, про нашу братву. Упросил дать почитать. Перелистал несколько страниц и впал в «полный штиль». Неужели мы так же скучно воевали и неужели все было так наивно и просто?
Сразу же вспомнился на просторе «Грозный», дружный экипаж, флотское товарищество, Мурманск, где мы, матросы, играли в футбол. В нашей команде был сам командир эсминца, и я ему тогда случайно часы раздавил. А тут, буквально перед тем, как прочитать эту неважнецкую книгу, я встретил своего командира в Ленинграде. Узнал он меня, обрадовался, а под конец разговора и сказал: «Слушай, юнга, у меня жена беременная, а я в море ухожу. Будь другом, сходи к ней, поколи дров». Для меня это было такой радостью — помочь командиру. Я сорвался — с утра и до вечера колол дрова. Мне было так дорого, что командир обратился за помощью ко мне. И вот эта-то встреча и послужила как бы тем необходимым толчком — я засел писать. Но не рассказ, не повесть, а сразу — роман…
В то время Пикуль не раз вспоминал слова старого помора:
«Можно долго и прочно работать. Дай только телу принужденье, глазам управленье, мыслям средоточие, тогда ум взвеселится, будешь делать все пылко и охотно. Чтобы родилась неустанная охота к делу, надо НЕУСТАННО ПРИНУЖДАТЬ СЕБЯ НА ТРУД!»
Рождалась еще одна история о Севере, через которую прошел сам Пикуль. И она начиналась так: «Глубокой осенней ночью эшелон «14-бис» пересек Полярный круг и, осыпая искрами паровоза чахлые ветви придорожных берез, двинулся дальше — на север…»
Первый роман Валентина Пикуля, «Океанский патруль», был посвящен памяти друзей — юнг, павших в боях с врагами, и их капитана первого ранга — Николая Юрьевича Авраамова.
— Два года я переписывал роман. Вижу, что-то уж больно многовато у меня получается — кирпич какой-то! Раз в неделю по-прежнему продолжал ходить в литобъединение. Как-то Андрей Хршановский, главный редактор Ленинградского отделения издательства «Молодая гвардия», спросил у меня:
— Валя, говорят, ты на своем чердаке скребешь что-то… Зайди-ка завтра, поговорим…
На другой день, перевязав бечевкой распухшую рукопись, пришел в редакцию. Андрей Александрович спокойно развязал папки, стал листать одну страницу за другой. Почитал, хмыкнул как-то неопределенно. Взял карандаш, сразу же что-то зачеркнул. Потом нажал кнопку звонка на столе. Вошел секретарь редакции. Хршановский кивнул на меня:
— Вот этого доходягу мы будем издавать. Давайте сразу заключим с ним договор с выплатой ему аванса, а то он, кажется, уже основательно подзабыл, как выглядят денежные знаки достоинством в десять рублей…
— Тогда мне было всего девятнадцать лет, — вспоминает Валентин Саввич. — Редакция журнала «Звезда» вступила со мной в договорные отношения на издание романа «Курс на солнце», который я должен был написать. Я рьяно принялся за работу, не зная, как ее выполнить.
Роман забраковали. Тогда я сел писать второй, и он тоже полетел в корзину. Разозлившись на всех и на все, я сел писать третий. В отзыве ленинградская писательница Елена Катерли устроила мне такой хороший «раздолбай», что я долго не мог опомниться. Вывод Катерли был таков: «Валентин Пикуль не напечатал еще ни одной строчки, а его уже заранее расхвалили, на самом же деле ПИСАТЬ ОН СОВСЕМ НЕ УМЕЕТ…»
Дело прошлое, но это был такой великолепный нокаут в челюсть, после которого судьба-рефери должна обязательно выкинуть на ринг мокрое полотенце!
Утром я сунул в печку третий роман и сел писать четвертый. Где наша не пропадала! Моряки никогда не сдаются. Прошел год, второй…
Вот как вспоминает о том, что было дальше, ленинградский писатель Сергей Воронин:
«…Помню, собрались мы, молодые литераторы, на очередное занятие нашего литературного объединения при Ленинградском отделении издательства «Молодая гвардия» и только было начали обсуждать чью-то рукопись, как открылась дверь и вошел главный редактор издательства Андрей Хршановский со светловолосым пареньком и попросил разрешения дать этому пареньку прочитать отрывок из своей рукописи.
Мы, члены бюро, в недоумении переглянулись. У нас был заведен порядок: прежде чем вынести на разбор произведение того или иного молодого, его рукопись должен был апробировать кто-либо из членов бюро. А тут без всего этого, сразу! Вызывало недоумение еще и то, что автор-то был очень молод, лет двадцати на вид…
Паренек сел за стол, положил на него довольно объемистую рукопись. Мы тяжело вздохнули — не верили тем, кто начинал в литературе вот с таких «кирпичей». На рассказе, на малой форме надо учиться писательскому мастерству, так думали мы…
Но уже с первых прочтенных страниц стало ясно — зря мы опасались…
Сколько времени продлилось чтение? Час? Два? Мы были потрясены!
Паренька звали Валентин Пикуль. Читал он отрывок из романа «Океанский патруль».
Выход первого романа молодого ленинградского писателя был сразу же замечен. Владимир Беляев в статье «На море и на суше», опубликованной в журнале «Знамя», писал: «Летом и осенью 1943 года мне довелось бывать в высоких арктических широтах на Новой Земле, и я видел, как мужественно вели себя моряки одного гидрографического судна, торпедированного фашистской подводной лодкой в Карском море. Не одну сотню миль пришлось пробираться озябшим, голодным, с распухшими ногами людям до первой одинокой фактории, но ни один из них не вздумал капитулировать ни перед природой, ни перед врагом. Потому что среди них были люди, которые сплачивали коллектив, вели его вперед, к жизни.
«Идите вперед… и не останавливайтесь!»
Фразу эту можно смело поставить эпиграфом к роману «Океанский патруль».
Чем же захватил читателей Валентин Пикуль? Думается, правдой о войне, той правдой, которую невозможно отразить, если сам не был участником описываемых событий, множественностью композиционно выстроенных действий, которые разворачиваются сразу по нескольким сюжетным линиям. Нас делают участниками событий и на рыболовном траулере, и на палубе эсминца, нас ведут в боевую рубку торпедного катера и в квартиру жителей Мурманска, в подразделения советских разведчиков и в блиндажи немецких егерей и финских солдат, в лагеря для военнопленных и в развалины старинного замка, на Новую Землю и в Печенгу. Около двухсот персонажей проходит перед нами. Мы их запоминаем, сопереживаем им, идем с каждым параллельным курсом.
«Океанским патрулем» нашей Родины назвал Валентин Пикуль город Мурманск. Это стоит запомнить, потому что, взявшись за такую сложную тему, как изучение Севера, он еще вернется к ней.
Первая книга молодого писателя. Что принесла она автору? Признание или низвержение? Смог ли добиться он ясности цели, глубокой правдивости и жизненности? В «Литературной газете» от 16 октября 1954 года о романе «Океанский патруль» было сказано: «В лучших страницах книги высокая романтика патриотического подвига соединяется с будничной правдой человеческих характеров простых тружеников войны. Взволнованность и яркость непосредственного рассказа очевидца сочетается с зоркостью психолога, с умением отобрать материал, сжато и экономно вести действие».
Имя Валентина Пикуля становится самым популярным среди маринистов. На него обратили внимание писатели старшего поколения. Но раздавались и упреки в… ранней профессионализации.
Так и было заявлено: «Люди, не накопившие еще достаточно жизненного опыта, знания жизни трудовых коллективов, не могут становиться писателями-профессионалами. Такие люди после первых неудач неизбежно приходят к провалам в творчестве. Тесно связан с этим вопросом и вопрос учебы. Писатель должен быть широко образован. А такого образования не хватает, например, В. Пикулю».
— Развернувшиеся вокруг моего первого романа события захлестывали меня. Я не знал, в какую сторону смотреть, кого слушать. И то, что меня упрекнули в отсутствии образования, конечно, резануло. Хорошо, что на том же собрании молодых литераторов, что проходило в Ленинградском обкоме ВЛКСМ, сказали, что восемь лет я писал роман, живя в труднейших условиях, как материальных, так и жилищных, а в Союзе писателей даже не знали об этом и ничем не помогли.
Слава — фея капризная, от нее надо держаться подальше, но понимание этого пришло позже. И все же, как хорошо входить в литературу со славой!
Встречи с Валентином Пикулем ждали многие. Одна из них произошла и в Университете имени А. А. Жданова, при участии поэта Михаила Дудина. То была замечательная возможность широко, лицом к лицу встретиться со своими читателями, с таинственным литературным миром — возможность, оказавшаяся в писательской судьбе В. Пикуля едва ли не единственной.
— Как
Легкой славы не бывает. Препятствия на писательском пути вырастают как бы сами собой — но не без людского «участия», конечно.
Трудно было в те годы молодым. В защиту их выступил на XII Ленинградской областной конференции ВЛКСМ поэт Михаил Дудин. «…Беспристрастно относиться к явлениям развития советского искусства нельзя, ибо искусство — важное средство в борьбе за нового человека, за человека коммунистического общества. Неполадок же и ошибок, которые допустили за последнее время работники искусства, — много. За примерами далеко ходить не надо. Наши киностудии почти не создают интересных фильмов о молодежи и для молодежи, в частности, совершенно не выходят на экраны любимые юношеством приключенческие фильмы. Показ же фильмов, подобных «Приключениям Тарзана», и малое количество подлинных произведений киноискусства в большой степени сказались на появлении ряда уродливых явлений в среде нашей молодежи, о которых мы можем сейчас часто читать в газетных фельетонах. Огромны задачи комсомольских организаций в деле воспитания молодых работников искусства, в частности, писателей, потому что писатель — это человек, который должен быть примером для молодежи. Товарищ Раздухов в своем докладе сказал о молодых писателях, что им «не хватает знания жизни, вследствие чего появляются надуманные, малоинтересные произведения». Нельзя так уж уничтожать всех молодых писателей. В Ленинграде после войны вырос отряд молодых литераторов — прозаики лауреат Сталинской премии С. Антонов, С. Воронин, П. Петунии, Я. Пановко, Д. Гранин, В. Пикуль, поэты С. Орлов, Г. Пагирев, А. Чепуров…»
На дарственных книгах романа «Океанский патруль» удивительны в своей противоположности надписи. «В этом романе удалась «финская линия». Видимо, Валентин Пикуль имел в виду героев «Океанского патруля» — норвежских рыбаков, коммуниста Дельвика, честного, любящего свой народ пастора Кальдевина, группу финских солдат, начинающих понимать, что счастье их родины — в дружбе с великим соседом — Советским Союзом. В другой раз Валентин Пикуль сделал такую надпись: «Вот так не надо писать романы, как написан этот роман».
Шквал разноликой информации навалился на автора. Были язвительные публикации типа «Растет ли клюква в море?», в которой анонимный «читатель-писатель» упрекал автора в ряде неточностей.
Те же, кто знал автора, служил с ним, дружил, те читатели, на которых роман произвел неизгладимое впечатление, благодарили: «Роман написан живо, интересно», «Автор написал первую большую книгу. Он искренен, несомненно талантлив». Писатель Павел Далецкий, говоря о романе, отметил у Валентина Пикуля черту, так необходимую для литератора, — упорство в своем деле. Эта черта вскоре пригодилась молодому писателю.
Глава 5
А ЧТО Я СТОЮ В ЭТОМ МИРЕ?
Исследование чудом сохраненных и донесенных нам документов давних времен подтверждает выводы по важнейшему вопросу — о характере развития и становления личности художника, его внутреннем интеллектуальном и духовном росте. Причем самая удивительная фаза в этом процессе — первоначальная, то есть рождение художника, когда, к примеру, из неписателя рождается писатель, мастер художественного слова с незаурядным умом, памятью, воображением.
Известный ленинградский историк Семен Бенецианович Окунь после выхода «Океанского патруля» пригласил к себе молодого автора.
Валентин Пикуль, войдя в кабинет историка, поразился великолепию книг, вмещающих всю российскую историю. Труды В. Н. Татищева, М. В. Ломоносова, Г. Ф. Миллера, М. М. Щербатова, И. Н. Болтина, многотомная «Древняя российская Вивлиофика», «История государства Российского» Н. М. Карамзина…
Пикуля удивило, чем мог привлечь он, автор единственной книги, этого высокообразованного историка-профессионала?
— Мы подружились с Семеном Бенециановичем, и он как бы пропустил через себя все мои первые исторические романы. Он взял меня за руку и повел в удивительный мир… Иногда я с ним не соглашался, но ото были лишь какие-то детали. В таких случаях Семен Бенецианович отшучивался: «Ну, историческому романисту простительно знать больше того, что знает лишь профессор истории».
Можно безошибочно предположить, что профессор С. Б. Окунь увидел в этом дерзком пареньке, а иначе Пикуля в то время и не назовешь, будущего исторического романиста. Но для этого понадобится еще время…
— Долгое время я буквально не мог работать. Мне казалось, что как исследователь истории я только начался и уже закончился, — рассказывает Валентин Саввич. — И тут меня просто выручила ИСТОРИЯ! В этот период писатель Сергей Сергеевич Смирнов повел поиск следов героической обороны Брестской крепости. Слушая его выступления, читая статьи, я вспомнил, что нечто подобное мне уже встречалось. Но где? Стал искать и нашел — оборона Баязетской цитадели в 1877 году! Героическая оборона «Славного баязетского сидения», которая когда-то облетела весь мир под названием «Новые Сиракузы». Мне захотелось воскресить ее в памяти потомства. С робостью я садился за первый исторический роман…
Я часто раздумывал над высказываниями дорогого мне писателя. И вот какая мысль не давала покоя. Я вспоминаю известную мне с детства картину русского художника Николая Петровича Богданова-Бельского «Устный счет». Класс сельской школы. Урок арифметики. Учитель написал на доске задачу, и ребята решают ее в уме. Всех их роднит увлеченность задачей, усердие, стремление к знаниям, пытливый ум, а главное — детская непосредственность. В глубокой задумчивости стоит каждый ученик, но можно быть уверенным, что скоро кто-то воскликнет: «Я решил!» И это будет торжество для всего класса.
Любую мудреную математическую задачу можно решить. А вот как решить задачку по истории, ответов на которую не сыскать в учебниках…
Лично меня удивляют противоречия в истории. В одних документах читаю, что славяне жили каждый своим родом, а род состоял из людей, бывших в родстве между собой, и что начальник целого рода назывался князем, и что грамоты тогда не знали, «да и грамоты славянской еще не было, а потому судили по старине, по старым обычаям и порядкам». В других — сообщение о том, что в саянских каньонах обнаружены десятки тысяч петроглифов, на которых древние художники «писали» людей и животных, светила и созвездия, жилища и колесницы, и что эти древние наскальные рисунки, по мнению ученых, гораздо древнее наскальных изображений, обнаруженных в пещере Ла Бом-Латрон во Франции и в Тассили-н-Аджер в Сахаре. Еще в 1735 году один из блестящих представителей русской нации XVIII века ученый и путешественник Степан Петрович Крашенинников совершил несколько самостоятельных поездок вверх по Енисею для изучения писаниц (наскальных изображений), а сейчас эти изображения должны были бы на веки вечные сокрыться в зоне затопления водохранилищем Саяно-Шушенской ГЭС, и только благодаря энтузиастам уникальные археологические памятники были спасены. Не так давно киевский славист Александр Павлович Знойко выдвинул ошеломляющую гипотезу: язычество на Руси было следствием великих древних цивилизаций — и аргументированно ее доказал. Так почему же над русским народом издревле висело ярмо «невежд», и таковым его старались продемонстрировать перед всем миром?
Вспомним, Н. В. Гоголя возмущало, как преподаются в учебных заведениях история и география. Эти важнейшие науки были оторваны от жизни и от насущных проблем эпохи и излагались на редкость сухо и скучно. Гоголь писал: «Нам нужно живое, а не мертвое изображение России, та существенная, говорящая география, начертанная сильным, живым слогом…»
Лев Николаевич Толстой, размышляя над выводами историков, писал: «Все по истории этой было безобразие… жестокость, грабеж, правеж, грубость, глупость, неуменье ничего сделать… Читаешь эту историю и невольно приходишь к заключению, что рядом безобразий и совершалась история России… Но… читая о том, как грабили, правили, воевали, разоряли, невольно приходишь к вопросу: что грабили и разоряли?., кто производил то, что разоряли? Кто и как кормил хлебом? Кто делал парчи, сукна, платья, камки, в которых щеголяли цари и бояре? Кто ловил черных лисиц и соболей, которыми дарили послов, кто добывал золото и железо, кто выводил лошадей, быков и баранов, кто строил дома, дворцы, церкви, кто перевозил товары? Кто воспитывал и рожал этих людей единого корня? Кто блюл святыню религиозную, поэзию народную, кто сделал, что Богдан Хмельницкий передался России, а не Турции?..»
А великий педагог Константин Дмитриевич Ушинский, оставивший ценное литературно-педагогическое наследие, на котором в течение всей второй половины XIX и начала XX века воспитывались сотни тысяч русских учителей и обучались миллионы детей, говорил: «Русский образованный человек весьма плохо знает свое отечество сравнительно даже с малообразованным швейцарцем, французом, немцем, англичанином. Француз перенесет вам Москву на берег Балтийского моря, но свою родину, ее историю, ее великих писателей он непременно знает; русский опишет вам в подробности Лондон, Париж и даже Калькутту и призадумается, если спросить у него, какие города стоят на Оке. До тех же пор, покуда мы не знаем своей родины и пока это знание не распространится в массе народа, мы не будем в состоянии пользоваться и теми средствами, какие представляет нам природа и население нашей страны, и будем бедны, потому что невежественны».
Кому надо было грубо жонглировать понятиями, которые яро порочат русскую нацию? Загляните в «Краткий этимологический словарь русского языка», который содержит вдвое меньше слов, чем в словаре Даля, — половину письменной сокровищницы русского языка! В нем вы не найдете таких слов, как Россия, Родина, Русь, русский…
— В журнале «Коммунист», — рассказывает Валентин Саввич, — я подчеркнул строки, в которых говорилось о необходимости преодолеть «этап вульгарного нигилизма относительно досоветского прошлого Родины». И хотя там эта мысль относилась к историческим памятникам, точно так же она, на мой взгляд, актуальна для всей истории Отечества.
Судьба русского народа — влиятельнейшая часть истории народов Европы, но волею исторических обстоятельств наша рокочущая, как водопад, крутая русская речь издревле была услышана и народами Азии — на берегах Амура, у подножья камчатских вулканов.
Наша история не нуждается в красивых легендах. Она их имеет великое множество. Историю незачем подслащивать, ее надо принимать такой, какой она нам досталась в наследство, но ее подслащивали, да так, что горько становилось. В нашей стране в 20—30-е годы русской истории для многих ученых как бы не существовало. Историю заменяли некой безликой информацией о развитии общественных отношений — не идентичной калькой с буржуазной Европы. Такое положение длилось долго. Вместо истории давали какие-то отсевки, дуранду вместо хлеба. К великому сожалению, эту дуранду иногда продолжают пихать и сейчас.
То, что в свое время были разрушены замечательные памятники искусства, памятники великим людям и событиям прошлого, — это результат преступного отношения к истории. Давайте будем смотреть правде в глаза — у нас история до семнадцатого года познается по чудом сохранившейся литературе, а не по учебникам. Да и на том, как говорится, спасибо. Если вспомнить первые годы Советской власти, то изучение нашей истории вообще сводилось на нет. А порой представлено учебником как враждебность ко всему русскому народу. Вот, к примеру, как подавалась история освоения Крыма. «…На Крым двинулись новые завоеватели — русские. Это мирное завоевание очень дорого обошлось татарам… Еще в 1736 и 37 гг. русские войска под предводительством генерала Ласси разорили столицу татар Бахчисарай, а жестокости и безобразия, творимые русскими, не поддаются описанию. Грабили, насиловали женщин, и город обратили в груду развалин. Татары тысячами покидали свои насиженные места и уходили в леса, в горы, и уезжали. В 1758 году фельдмаршал Миних вновь вторгся в Крым и окончательно разрушил великолепный ханский дворец. Но этого мало, бессмысленность этого человека доходила до того, что он отдал приказ вырубать сады и виноградники… Таким же мирным путем завоевывает Крым и фельдмаршал Суворов, который в третий раз разрушает Бахчисарай и отстроенный ханский дворец. Вот каким мирным путем был присоединен Крым к России. И эти нашествия совершали не дикие орды кочевников, а обученные русские войска под предводительством своих генералов».
Вроде бы воспитывалась ненависть к царизму. А не разжигалась ли попутно национальная рознь? Ведь если «считаться» обидами и великодушием всерьез — то как обойти тот и без учебников, самой жизнью закрепленный исторический факт: Россия пополнялась народами, которые сами тянулись к ней. А вот история, подобная «завоеванию Крыма», скажем, преподавалась в период идеологических схваток в Советской России — в текстильной школе, и была издана Первым коммунистическим интернатом.
Да, сложное время — двадцатые годы!
А ведь с сентября 1917 года партия призывала народ уберечь от разрушения исторические реликвии — чтобы утвердить новые традиции, достойно наследовать святыни героизма, которыми полна наша история. Хочется привести подлинный документ того времени — 1917 года.
«ВОЗЗВАНИЕ Совета Рабочих и Солдатских Депутатов. Граждане, старые хозяева ушли, после них осталось огромное наследство. Теперь оно принадлежит народу. Граждане, берегите это наследство, берегите картины, статуи, здания — это воплощение духовной силы вашей и предков ваших. Искусство это то прекрасное, что талантливые люди умели создать даже под гнетом деспотизма и что свидетельствует о красоте, о силе человеческой души. Граждане, не трогайте ни одного камня, охраняйте памятники, здания, старые вещи, документы — все это ваша история, ваша гордость. Помните, что все это почва, на которой вырастает ваше новое народное искусство».
В первые годы после революции имела хождение убийственная для нашего народа фраза, претендующая на «афоризм»: «Историзм в искусстве всегда был более или менее «откровенным маскарадом». Этой фразе вторили и другие: «Есть документы парадные, и они врут, как люди», «Прогресс существует, он не иллюзия, мир идет от варварства, бесчеловечности, собственнического хищничества к царству гуманности и общественной гармонии».
Было бы ошибочным считать, что это мнение только начинало прорастать, пуская корни. Нет, оно культивировалось в иные времена, в иные эпохи. Еще В. Н. Татищев, «великий первоначальник исторической науки», считавший, что для познания истории достаточно найти хорошую рукопись летописи и внимательно ее прочесть, с удивлением обнаружил: существуют рукописи, говорящие об одних и тех же событиях «весьма» различно, а некоторые из них не упоминаются вообще. Впервые попытался он соединить противоречащие друг другу летописи, исправить одни другими, создав верную. Вскоре Татищев понял, что противоречий от этого становится все больше и больше. Он пришел к выводу, что останутся недоступными еще многим поколениям историков «летописцы и сказители», которые «за страх некоторые весьма нуждные обстоятельства настоясчих времян принуждены умолчать или переменить и другим видом изобразить», а также «по страсти, любви или ненависти весьма иначей, нежели сусче делалось, описывают».
Каждый историк должен знать правду, при этом «о своем отечестве» он «всегда более способа имеет правую написать, нежели иноземец… паче же иноязычный, которому язык великим препятствием есть».
Не только специалистам известны разгоревшиеся споры в изучении истории Руси и ее первых шагов как государства. Эти споры разгорелись еще в XVIII веке, когда в Россию приехали немцы — за титулами академиков. Им была по душе летописная фраза, что славяне будто бы жили в лесах «звериным образом», а государство образовано варягами, которые в IX веке были призваны добровольно и начали княжить, строить города. Тогда же был сделан вывод, что вся русская культура создана пришельцами-варягами. Норманнская теория русской истории — доныне не преодоленный этап в науке. А ведь против такой теории первым выступил еще Михайло Ломоносов: «Из оного можно заключить, какие пакости может наколобродить в русских древностях такая припущенная к ним скотина».
Известный русский археолог и этнограф И. Т. Савенков, который прославился своими раскопками в районе Красноярска, где обнаружил культурные слои, относящиеся к эпохе палеолита и неолита, обобщил древние памятники изобразительного искусства, «писаницы». Он же на примере шахмат доказал, что на Русь эта игра пришла в VIII веке. Связь славян с арабами, персами и хазарами началась в первом тысячелетии нашей эры.
Когда за плечами нашего народа, Отечества богатейшая история, тогда народ и Отечество монолитны и несокрушимы.
«Только больной и плохой человек, — говорил художник Виктор Васнецов, создавший образ непобедимости Руси в картине «Три богатыря», — не помнит и не ценит своего детства, юности. Плох тот народ, который не помнит, не любит и не ценит своей истории».
Послушайте, с каким сарказмом описывает нашу престольную писатель, довольно известный в 30-е годы нашего столетия.
«…С необычайной наглядностью выступает вся анархическая несостоятельность старого капиталистического строя, основанного на «священном праве частной собственности»… Рядом с семиэтажным плоским угрюмым «доходным домом», похожим на терку, — крошечный деревянный одноэтажный особнячок, постыдная хибарка какой-нибудь штаб-офицерской вдовы, выжившей из ума старухи, сидевшей на своем участке и на основании «священного права собственности» ни в коем случае не желавшей строиться, хотя бы вокруг возникали сорокаэтажные небоскребы. А ей наплевать!..
Тут же каким-нибудь дураком купцом наворочен замок с идиотскими башнями… А сколько этих ужаснейших: стиль «рюсс» с какими-то уму непостижимыми коньками, петушками, теремками, нарочито крошечными окнами, пузатыми колонками, безобразными украшениями в духе бездарного Строгановского училища!..
Сколько «стиль модерн» — с криволинейными дверями и громадными круглыми окнами, с переплетами под мистические стебли водяных лилий!..
Пройдитесь-ка по Москве… Станет совершенно ясно: наша теснота — следствие «священного (будь оно трижды проклято!) права собственности» хозяев старого мира».
О каком сохранении истории может ратовать такой писатель, если все, что создавали наши зодчие, чуждо ему!
Трудно удержаться, чтобы не привести тут слова прекрасного писателя Леонида Леонова из его «Раздумья у старого камня».
«…За минувшее полстолетия накоплен немалый сундук добра, хотя, на мой взгляд, и несколько одностороннего. Так, с веками, кладовые великого трудолюбивого народа пополняются все новыми поступлениями его трудов и вдохновений. Но вот уже не видать под ними одного почтеннейшего, на самом дне хранящегося предмета, давно, в прошедшие времена называвшегося
Глава 6
«БАЯЗЕТ»
Поделиться книгой: